Текст книги "Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана. Том 1"

Автор книги: Бенджамин Рошфор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

Часть третья.
Тюльпан, труба зовет!

1.

Брат Анже многие годы преследовал одну цель – добиться, чтобы внук его Фанфан рано или поздно достиг если не почестей, то хотя бы такого положения, которое соответствовало бы его таинственному и высокому происхождению. При этом брату Анже случалось думать и о том, какие выгоды он сам при случае мог получить при успешной карьере Фанфана; однако с возрастом его личные амбиции все уменьшались и наконец пропали вовсе. И теперь он думал только о своем внуке.

В первые годы по рождению Тюльпана, когда он регулярно держал в курсе Жанну, которая все время поднималась по лестнице успеха, был убежден, что на неё можно будет положиться. И никогда не усомнился в этом. Естественно, он думал, что в один прекрасный день Жанна сама займется судьбой ребенка, которого родила от Луи Орлеанского, и одарит его богатством и властью, которые она приобретала медленно, но неуклонно. Брат Анже был человеком терпеливым и понимал, что Жанне нужно закрепить свое положение, прежде чем публично представить сына – а если не публично, то по крайней мере объявить себя его официальной покровительницей, – не обращая при этом внимания, что будут говорить.

Да, брат Анже расчитывал, что надежды сбудутся, когда в 1763 году (то есть пять лет назад) Жанна стала метрессой виконта Жана Дюбарри. У этого человека, родом из приличной семьи из Лангедока, была ужасная репутация "пропащего", бездельника, игрока, интригана и сводника, который сегодня мог разбогатеть на бесстыдных спекуляциях, а завтра все спустить за карточным столом. Поэтому Жан Дюбарри не входил в число тех, кого порядочные люди прочили в зятья. Тем более, что Жан Дюбарри был женат и такой вопрос вообще не стоял. Пожалуй брату Анже в Жане Дюбарри нравилось то, что – как он понял – при всей своей аморальности виконт был достаточно безалаберен и радушен, чтоб взять Фанфана к себе в дом – и таким образом мальчику открылась бы дорога в порядочное общество, и возможность приобрести нужные знакомства.

Брат Анже не рассчитывал ни на что большее, чем обеспечить Фанфану положение и связи. Что же касалось остального, позднее можно было разобраться, что к чему. Что "остальное"? Как мы догадываемся, речь о том, что Жанна в своем неудержимом восхождении могла когда-нибудь добиться такого положения, что сможет (публично или тайно, но на должном уровне) доказать – татуировка Фанфана – свидетельство прав сына Луи Орлеанского.

К несчастью, в своих надеждах брат Анже ошибся по всем статьям. Отношения с дочерью у него в первые же месяцы после её знакомства с Жаном Дюбарри испортились. Жанна думала только о забавах, меняла одного за другим любовников, – причем из числа высокопоставленных... так что надежды брата Анже воскресли только тогда, когда Жанна стала любовницей герцога де Ришелье. Этот был куда лучше, чем Дюбарри – вот это был бы для Фанфана покровитель, да ещё титулованный! Но вот неловко намекнул он об этом Жанне как раз в тот момент, когда сказав "прости" Ришелье, она вернулась к Дюбарри – чтоб тут же перелечь в постель Конте-Бирона, если не Рогана-Шабо – Жанна вертелась в таком вихре наслаждений, что в глазах двоилось!

И окончательно все лопнуло совсем недавно, когда к великому сожалению брата Анже Жанна ему без экивоков объяснила – голова у неё занята совсем другими делами!

– Нет, может быть, когда-нибудь потом! – сердито буркнула она. Напомни мне о нем позднее!

Сказала это так, словно речь шла об игрушке, и брат Анже наконец понял, что со временем Жанна и думать перестала о своем сыне. И злилась, когда ей о нем напоминали, хотя под настроение была отнюдь не зла, и даже как-то спрашивала, правда ли ребенка назвали Франсуа.

Тогда как раз затевалась интрига, где главной фигурой была именно Жанна, и в которой брат Анже долго не мог сориентироваться: уже в 1764 году пресловутый Жан Дюбарри придумал план, от успеха которого могло зависеть его собственное будущее – речь шла о том, чтобы сделать Жанну метрессой самого Людовика XY. В 1768 году Жан Дюбарри ввел её в Версаль, а остальное сделала красота самой Жанны. И королевской метрессой Жанна стала примерно в то же время (в тот самый год, о котором наш рассказ), когда умерла королева Мария Лещинская, хоть между этими двумя событиями и не следует усматривать какой-то связи. Чтоб закрепить свое положение, Жанне нужен был хоть какой-то титул. Женись на ней Жан Дюбарри – был бы мезальянс, поэтому Жан, имевший брата, человека умственно неполноценного, холостого и погрязшего в долгах, устроил так, что женился на Жанне именно он. И Жанна стала настоящей графиней и уже не опасалась, что через несколько недель её попросят со двора как одну из этих маленьких мещаночек – кратковременных любовниц короля. Свадьба Жанны состоялась дня за три до того, как она повстречалась с Фанфаном у Лабилля, и тот спас её от Пастенака. Перед Фанфаном предстала настоящая графиня – какое бы иначе было для него разочарование!

Все, во что мы только что посвятили читателей, может объяснить, почему Жанна так расстроилась, когда последний раз (несколько месяцев назад) виделась со своим отцом. Тогда она сперва закрыла дверь, чтобы никто не слышал, и лишь потом напустилась на отца:

– Ты не знаешь, а у меня есть шанс стать метрессой короля! И ты приходишь мне морочить голову всякими глупостями, когда передо мной открываются такие возможности! Не говори мне больше никогда о ребенке! Никогда! Если король узнает, что я в пятнадцать лет родила бастарда, что он подумает?

– Тем более, что от герцога Орлеанского! – язвительно заметил брат Анже.

– Молчи! Ты меня собрался погубить!

Вот почему брату Анже было так нехорошо (не только годы давали себя знать), вот почему его терзали опасения, – он боялся, что воплощение его надежд на Фанфана отодвигается Бог весть куда; поэтому он так нетерпеливо поджидал момента действовать – хотя, по правде говоря, не знаем, что бы мог сделать: Жанна изо всех сил старалась позабыть свое прошлое, с надеждой глядя в будущее, где через год ей суждено было занять место ля Монтеспан, ля Лавальер и своей предшественницы, умершей четыре года назад: мадам де Помпадур!

Поскольку "великий план", которым брат Анже тешился уже десять лет (план, с каждым годом обретавший все больший размах) вдруг лопнул, брат Анже был жестоко разочарован: ведь он в своих мечтах, которым отдавался без остатка, не мог и думать, что у дочери появятся другие интересы. И вот, будучи так удручен, переживая нежную свою любовь к Фанфану, в то утро брат Анже решился. Решился рискнуть, поскольку невозможно было предсказать, чем дело кончится. Ведь брат Анже писал письмо Луи, герцогу Орлеанскому!

Всерьез опасаясь, что Фанфану нечего больше ожидать от матери, забывчивой мадам Дюбарри, он обратился к отцу!

"Монсиньор!

Прошу Вас предложить подателю этого письма показать его левую стопу. И Вы узнаете свою родную кровь. Татуировка была сделана по повелению единственного существа на свете, которое знало Вашу тайну и решила сделать это, хоть и без Вашего ведома, из любви к Вам и для того еще, чтобы плод Вашей любви мог когда-нибудь, представ пред Вами, явить его Вашему взору. Мальчик этот сам ничего не знает, ибо он как ангел Божий! Тот, кто Вам пишет, Монсиньор, узнал сию Вашу тайну на исповеди, и теперь нарушает обет – но он уже мертв, герцог, и Вы простите ему, как простил бы сам Господь, если это письмо Вам доставит хоть каплю удовлетворения!"

Брат Анже в который раз перечитал черновик письма, когда к нему заявился проститься Фанфан. Деликатно постучав в дверь, тот вошел в комнату. Брат Анже, лежавший в постели, был несколько удивлен: он не ждал этого визита, по крайней мере так рано. Взглянув на часы, лежавшие рядом на подушке, заметил, что ещё только восемь утра.

– Рановато ты почтил меня своим визитом, – с усмешкой сказал он, незаметно пряча только что законченное письмо. – Надеюсь, ничего серьезного не случилось? Как та история с Пиганьолем?

– С ней покончено! – ответил Фанфан, присев по его приглашению на постель, и подробно рассказал, как было дело.

– Как видишь моя идея оказалась неплоха, – заметил брат Анже, – хоть я и не надеялся наставить на путь истинный мсье Пиганьоля! Тем лучше! Его падение становится не столь ужасным! – продолжал он, задумчиво помолчав.

– Но у Жюльена и Хлыста хватит наглости продолжать свою преступную затею, хотя и знают, что тебе все известно!

– Такого мнения Пиганьоль, да я и сам так думаю!

– Ладно, тогда придется дать им понять, что ты можешь сообщить в полицию! Как, возьмешься?

– Это излишне, мсье, я поступил лучше – ушел оттуда. Они нагнали на меня страха!

– Ушел?

Только теперь брат Анже заметил, что Фанфан ещё элегантнее, чем при их последней встрече, что он в каштанового цвета панталонах, того же цвета чулках, изящных туфлях – и с треугольной шляпой в руках. У ног его лежал довольно большой, тщательно увязанный ранец, которого брат Анже прежде не заметил.

– Это значит, ты... – протянул брат Анже.

– Отправляюсь странствовать по Франции, мсье! – самым решительным тоном отвечал Фанфан и указал на ранец:

– Там три рубашки, шесть носовых платков, кожаные дорожные башмаки, мои Расин и Плутарх, хороший нож для мяса и два пистолета.

– А деньги у тебя есть?

– Десять ливров.

– Не слишком много для странствий по всей Франции! Я мог бы дать тебе ещё ливров с полсотни!

– Заранее благодарен! – Фанфан был в восторге.

– Нет, подожди! Я же не сказал, что дам их тебе обязательно! Ты даже не спросил, а я согласен? – недовольно пробурчал он. – Знаешь же, что у меня на тебя иные виды, точнее говоря, у меня были иные планы, – добавил он с столь грустным выражением, какого до сих пор Фанфану у него видеть не приходилось. – Признаюсь, я немного огорчен...

– Именно так я и подумал!

– Но подожди! – повторил брат Анже, вновь оживая. – Я ведь не сказал последнего слова! – При этом он непроизвольно помахал письмом, написанным монсиньору герцогу, и снова вспомнил Жанну. Потрясенный мыслью, что Фанфан может исчезнуть и, несомненно, навсегда, он понял вдруг, что нужно немедленно решать, как избежать непоправимого, и что остался лишь один выход: привести Фанфана, захочет он или нет, к его матери! "– Ну разве Жанна в силах будет устоять при виде столь прелестного мальчугана, такого изумительного в своем роде", – говорил себе брат Анже, хотя и полон был тревоги, не имея понятия, как сделать это, чтобы не вызвать скандала и не поставить под удар карьеру дочери.

– Так ты всерьез решил уйти?

– Да!

– Не понимаю, как мадам Колиньон тебе позволила! – воскликнул он с известной долей огорчения, все ещё не придя в себя от неожиданного сюрприза. Ведь только для того, чтобы устроить Фанфану аудиенцию у герцога Орлеанского, понадобилось бы не меньше двух недель!

– Элеоноре я ничего не сказал, – ответил Фанфан. – Хотел уйти и от нее, и от Фаншетты... – Поскольку брат Анже удивленно уставился на него, добавил: – Дело не только в Жюльене с Хлыстом.

На миг умолкнув, закончил свои излияния фразой, поставившей брата Анже в тупик:

– Все время печь, все время разносить продукты – с ума сойти можно!

– О! – удивился брат Анже, потом спросил:

– Ты называл её Элеонорой?

– Ну разумеется, – ответил Фанфан, который думал совсем о другом: даст ли ему брат Анже тех пятьдесят ливров.

– А! – протянул брат Анже, сказав себе в душе: "– Ну и дети пошли!"

С трудом поднявшись с постели, в длинной ночной сорочке, спадавшей до пола, так что закрыты были даже пальцы ног, он был похож на длинную жердь. Покряхтывая, дошел до умывальника и налил стакан воды.

– Что-то вы неважно выглядите! – сочувственно заметил Фанфан. Брат Анже, приложив руку к груди, поморщился.

– Нет-нет, – задыхаясь возразил он. – Нет, правда, поверь мне!

Фанфан видел, что тот весь посинел, но ничего не сказал. Снова ему захотелось плакать – как перед тем, когда он покидал Элеонору и Фаншетту, Николя Безымянного и Святого Отца, не набравшись духу даже распрощаться с ними. Теперь же он сумел сдержать себя, чтобы не испугать брата Анже, поскольку понял, что брату Анже осталось жить недолго.

Именно эта жестокая мысль заставила его внезапно воскликнуть:

– Если хотите, брат Анже, на несколько дней я могу остаться у вас... а вы расскажете, что может ожидать меня в пути! – И, говоря это, он пытался улыбнуться, и добавил: – Я свой отъезд немного отложу!

– А, это мне нравится больше, – заметил брат Анже и вздохнул облегченно, поняв, что получил отсрочку, и что ему ещё может удасться уговорить Фанфана отказаться от его бессмысленного плана.

* * *

Всю ночь, пока Фанфан спокойно спал рядом, брат Анже размышлял, каким же образом лучше свести сына и мать лицом к лицу.

Жанна, ещё не ставшая "официальной" королевской метрессой, жила ещё не в Версале, а на рю де ля Жусьен, в собственном дворце, где поместил её Дюбарри ещё несколько лет назад. То был роскошный дворец с целой командой слуг, туда наведывалось множество дворян, и в их числе такие именитые, как герцог Дюра и герцог де Ришелье, законодатели мод, знаменитые поэты – члены Академии, да и нечлены тоже, которых привлекала прежде всего красота хозяйки дома, ну а потом ещё и то, что её осеняло ныне королевское величие.

Брат Анже, всесторонне обдумав свою проблему, пришел наконец к мысли, что в шахматную партию нужно ввести фигуру, имевшую на Жанну куда больше влияния, чем он сам. И это была никто иная, как мать Жанны – да-да, Анна Рансон, прекрасная Анна, которая когда-то была расстроена её беременностью, но которая позднее, по мере роста Жанниных успехов, с течением времени смирилась – уже настолько, что перешла жить под её кров! Это счастливое сосуществование возникло благодаря графу Дюбарри. Году в 1763 или 1764 граф Дюбарри благодаря махинациям с поставкой припасов для армии завязал отношения с Рансоном, который был, как мы помним, супругом Анны и, как по крайней мере думал он сам, отцом Жанны. Граф Дюбарри устроил, чтобы Рансона назначили сборщиком соляных податей во Фресне-сюр-Сарт, куда Рансон и убыл – и хитрец граф поселил у себя не только его дочь, но и её мать, причем мы не беремся утверждать, что его любовницами стали обе!

Анна Рансон! Да, её нужно привлекать к игре! Фанфан, в конце концов, её внук! В её возрасте она просто должна быть тронута, что из глубин времен вернется внук. И какой очаровательный! И так похожий на нее! Да, именно она сможет в удобный момент – как-нибудь утром, пока дворец ещё не будет полон гостей и Жанна только проснется... вот тогда Анна Рансон и втолкнет мальчика в спальню Жанны и сообщит:

– Это твой сын, дочь моя!

А что произойдет дальше – там будет видно. Фанфан поселится в каком-нибудь укромном месте со слугой, которому можно доверять – лучше всего с немым слугой, который и писать не умеет! Нужно только удивить Жанну, использовать удобный момент, когда со сна она ещё не думает о своем положении и той великой осторожности, к которой это положение её обязывает – короче говоря, когда она ещё живой человек!

Пока брат Анже строил свои планы, Фанфан, как мы сказали, спал. Не знаем, что ему снилось, быть может, странствия по Франции, львы, Святая земля, или то, что он месит тесто для хлеба. Во всяком случае не то, что пришло время снова встретиться с матерью, чтобы с её помощью когда-нибудь достичь того приличного положения, о котором для него уже десять лет мечтал брат Анже. Теперь это время пришло!

* * *

Когда Фанфан проснулся, он был немало удивлен, что лежит не в постели Элеоноры, но потом заметил, что потрясенный брат Анже разглядывает какую-то вещицу.

– Доброе утро! – вежливо сказал Фанфан. – Я прекрасно выспался.

– Что это? – спросил брат Анже, казавшийся немало потрясенным, и показал ему что-то на ладони. – Я только что нашел это в постели...

Это был медальон, который графиня Дюбарри дала Фанфану!

– О, видно цепочка порвалась! – воскликнул тот. – Это графиня Дюбарри! – добавил он намеренно небрежно.

– Откуда это у тебя?

– От нее! – Фанфан встал. – Где бы мне отлить, мсье?

– Там! – брат Анже указал на ночной горшок. – От нее? От кого?

– Ну, мсье однако и приспичило! – заметил Фанфан, наполняя горшок. От графини Дюбарри, разумеется! Мы знакомы! – добавил он, отставляя посудину.

– Что ты плетешь, поганец!

– Скажете тоже – поганец! – обиделся Фанфан. – Я правду говорю! Просто забыл вам рассказать. О-ля-ля! Мсье, какое было приключение!

И он подробно изложил брату Анже о своих подвигах у Лабилля, и как благоуханная графиня его поцеловала, и как сказала, – если нужна будет помощь, достаточно обратиться к ней.

– Клянись, что это правда! – брат Анже, задыхаясь, схватился за грудь.

– Но слушайте, это что, не доказательство? Эта штука была у неё на шее!

Ночные комбинации брата Анже рассыпались в пух и прах. Черт возьми! Они пили кюммель! Он её спас! Она его поцеловала! И он её бесспорно очаровал! Она его уже немного любит!

В минутном затмении брат Анже готов был счесть, что камея появилась в его постели волшебными причудами судьбы и провидением Господним, и означает это одобрение свыше его планов – но тут же понял – все гораздо лучше: это пропуск! И с его помощью без малейших проблем можно провести Фанфана во дворец на рю де ля Жюсьен! И не будет нужды просить посредничества матери Жанны, которая, если подумать как следует, не такой уж безопасный посредник и вся сосредоточена на том, чтоб её дочь, наделавшая уже столько ошибок, не совершила новых!

– Умойся! – велел брат Анже Фанфану. – Там есть пачули, и не экономь. Приведи себя в порядок, нам нужно отправляться с визитом!

– В восемь утра? – спросил Фанфан, взглянув на часы брата Анже.

– В столь важных обстоятельствах не до приличий, – заявил брат Анже, омыв свое горящее тело ледяной водой. Как билось у него сердце! Спешило за его летящими вперед мыслями. Брат Анже чувствовал, что в этот день умрет. Он должен был успеть с Фанфаном во дворец на рю де ля Жюсьен! Потом, если на то Господня воля, можно и умереть!

* * *

Еще никогда фиакр не мчался по Парижу столь быстро. Через десять минут такой езды у лошадей пар пошел.

– Мсье, – причитал кучер, – мы все убьемся!

Но брат Анже лишь добавлял по ливру, и дома мелькали мимо них, люди отскакивали на тротуары. На рю Вертю переехали курицу, но брату Анже было не до того, он был готов переехать и самого герцога Орлеанского! На перекрестке рю Сан-Шанталь и рю дю Фардье фиакр едва не перевернулся, так лихо одолев поворот! Фанфан, оставленный братом Анже по прежнему в неведеньи, не думал ни о чем – эта фантастическая гонка переполняла его радостью. Он только кричал все время:

– Быстрей! Еще быстрей! – И удивлялся, как сильно пахнут пачули.

На рю дю Парадиз-де-Шево – она именовалась Конским Раем из-за того, что там им приходилось из последних сил тащиться в гору – они едва не раздавили процессию монахинь, так летели с горы! Кучер предпочел закрыть глаза. В кармане у него было уже двенадцать ливров! Поэтому он лишь молился Богу. Десяток раз они были на грани смерти (не считая курицы), скандальным образом нарушили движение по переполненным парижским улицам, перепугали монахинь, нагнали страху сотням матерей, навлекли проклятия старцев, кричавших, что такого они в жизни не видели, стали предметом жалоб на трех заставах, заставили священника, несшего святые дары на рю де ля Тромб, упустить их на землю, так что человек, к которому он их нес, умер без помазания, и вынудили нотариуса, которого забрызгали грязью на рю Боку, вернуться домой за новым костюмом, где он застал свою жену под старшим писарем; ещё они оказались виновны в том, что с окна второго этажа упущен был цветочный горшок, оглушивший карманника, как раз занявшегося делом, и в результате по бесславном возвращении домой жена беднягу излупила, – не говоря уже о множестве других несчастий. Короче говоря, они наделали столько проблем, смятения и неприятностей – и только для того, чтобы в конце концов на рю де ля Жюсьен никого не застать!

Анна Рансон, оказывается, отбыла к мужу в Фресне-сюр-Сарт, о графе Дюбарри никто ничего не знал – видно, отсыпался в каком-то притоне, это ясно. Но что графиня?

Графиня накануне отбыла в Версаль!

– В Версаль! – велел кучеру брат Анже.

– Мсье, – возразил извозчик, – я чуть живой, лошади тоже, фиакр того гляди развалится...

– Здесь десять ливров, – оборвал брат Анже, – и берись за кнут!

– Что будем делать в Версале? – спросил Фанфан, все ещё наслаждаясь гонкой.

– Бог знает, – ответил брат Анже со смесью горечи, тревоги и иронии. Возможно, играть в шахматы!

Фанфан уже привык к его туманным фразам, и только лишь заметил:

– Велл, как сказал бы Толстяк Гужон, шахматы – все же какое-то развлечение!

Только для брата Анже – как он уже чувствовал по острой боли в груди это оказался последний ход!.