Текст книги "Язык в революционное время"

Автор книги: Бенджамин Харшав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

18. Социальное бытие языка

Важность возрождения языка иврит состоит не просто в эмоциях по поводу самого Языка как олицетворения возлюбленной «словесной плоти» («язык» на иврите женского рода), порожденной народом в изгнании, как это обычно представляется патриотами и писателями. И речь идет не просто о «мертвом» языке, который воскресили, тем самым символизируя «воскрешение» народа; или о Святом наречии, ставшем светским языком, обозначая секуляризацию нации; или о письменном языке, получившем привилегию стать разговорным и использоваться для ежедневной болтовни обо всякой чепухе, стать языком, на котором спорят между собой дети, как мечтал Бен-Иегуда, т. е. не только языком учености, но и языком семьи и повседневной жизни, соперничающим с галутным идишем.

Истинный успех возрождения иврита сочетает все эти факторы; но суть его состоит в создании ex nihilo и постоянном поддержании двух взаимосвязанных механизмов, каждый из которых необходим для существования другого. Мы имеем в виду:

1. Базовый язык индивида, который не обязательно должен быть его первым или единственным языком, но создает основу для его языкового функционирования.[72]72
  Для большинства ивритских писателей всех эпох, включая современную, иврит не был родным. И хотя сегодня есть множество писателей-уроженцев Израиля, такие поэты, как Натан Зах, Иегуда Амихай, Меир Визелтир, Амир Гильбоа, Авот Иешурун и Дан Пагис, родились в Европе. Все председатели ивритского Союза писателей, которые занимали этот пост до сегодняшнего дня, родились в диаспоре. То же самое относится к большинству министров в израильских правительствах, включая Ицхака Шамира, Моше Аренса и Давида Леви.


[Закрыть] Отталкиваясь от этой основы, индивид может в любой момент осваивать более специализированные или исторические сферы языка, а также профессиональные арго или даже другие языки.

2. Базовый язык общества, т. е. «естественный язык» (в прямом смысле этого слова), с основным словарным запасом и синтаксисом, который служит разговорным языком общества и языком его устных и письменных информационных сетей.

На основе базового языка общества развиваются специальные или профессиональные вторичные формы языка в разнообразных сферах. Общество состоит из огромной сети взаимосвязанных систем: законодательство, администрация и политика, общественные организации и партии, литература и театр, образование и СМИ, сельское хозяйство и торговля, армия и военная дисциплина, детские игры и трудовые отношения. Некоторые из этих систем являются формальными и специализированными, интересующими небольшие группы людей (например, наука), другие – более свободные – становятся частью общего базового языка. Часто между ними возникает неопределенная промежуточная область (ср., например, просторечные названия деревьев и других растений с научным словарем ботаники или функционирование политических институтов с Конституцией). Все вместе они образуют социально-культурную полисистему.

Каждая из этих действующих в обществе социальных систем обладает собственной «вторичной формой языка», включающей в себя область сформулированных законов, принятых «правил игры» и типичный дискурс. Все эти «вторичные формы языка» основываются на синтаксисе и базовом словаре данного естественного языка, постоянно отталкиваясь от его выражений и возвращаясь к ним. Так, члены общества, овладевая своим базовым языком, могут свободно перемещаться из одной социальной или культурной системы в другую, с работы домой, переключаться с одной темы на другую и обратно.

Базовый язык служит также общей почвой для всех социальных, этнических и иммигрантских групп, составляющих нацию. Такие группы тоже могут создавать собственные «вторичные формы языка» или фрагменты таковых, но они лишь являются отклонениями от общего базового языка, оставаясь надежно прикрепленными к нему. В конечном итоге этот фактор стал особенно важен для возрождения израильской нации из этнических групп, воссоединившихся после двухтысячелетней разлуки и принесших в общую базу собственные «произношения» или этнолекты. Базовый язык может также приспосабливать для своих нужд иностранные языки, в разной степени внедрившиеся в него, например, в поп-музыке (здесь вы можете услышать английский на ивритском или голландском радио), преподавании различных наук, компьютерных программах или технических инструкциях – общая черта для всех культур малых наций в наш «американский век».

Итак, базовый язык – это «кровь» всей разветвленной сети социальных и культурных систем, составляющих живую нацию: правила этих систем формулируются на базовом языке и перестают существовать, если он исчезает; базовым языком пользуется все общество, через него можно легко перемещаться из одной системы в другую. Различные системы взаимосвязаны и независимы двояко:

а) В социальной сети, где различные системы существуют бок о бок, образуют иерархии, поддерживают друг друга, влияют друг на друга и конкурируют. Например, театр связан с литературой, зависит от культурного и идеологического уровня публики, поддерживается фондами министерства просвещения, нуждается в переводчиках, находится в определенных отношениях с театром других стран и т. д. – и для каждого перечисленного случая существует собственная автономная система. Все эти системы допускают изменения и находятся в зависимости друг от друга.

б) В персональном соединении в сознании каждого человека, когда всевозможные проявления нескольких разнородных систем пересекаются в его жизни и в его сознании. Каждый индивид является участником в одних системах и потребителем в других: он читает какую-то газету, работает в школе, водит машину, ходит в театр, нарушает закон, голосует за определенную партию, смотрит телевизор и т. д. У каждого свое соединение, его собственная комбинация систем (или частей систем), отобранных из общей сети и меняющихся на протяжении жизни.

Взаимозависимость между базовым языком общества и языком конкретных индивидов строится на взаимовыгодных отношениях между социальной сетью культурных систем и личными соединениями многих индивидов. Более того, базовый язык в обоих случаях служит сосудом для поглощения аспектов других культур и построения новых вторичных форм языка – от мировой литературы до электроники, – которые общество или группа индивидов желают усвоить или которые их интересуют.

Личным примером возможности реализации иврита как базового языка индивида стал Бен-Иегуда в воспитании своих детей. Но в реальности он не имел большого успеха, поскольку сопутствующего иврита как базового языка общества не существовало. Необходимость связи между двумя видами базового языка понимал один из первых учителей иврита Давид Юделевич (1863–1943). В своем обращении к собранию восьми учителей иврита в Палестине, проводившемуся в первом сионистском поселении Ришон ле-Цион в 1892 г., он сказал:

Идея, которая возникает сейчас в Доме Израилевом и укореняется в сердцах многих из наших людей, идея возродить древнееврейский язык и сделать его разговорным языком, должна быть подвергнута более тщательному осмыслению. Сейчас у народа Израилева нет ивритоязычных судов, общественных или правительственных центров, рынка или биржи, нет страны и нет такого места на земле, на которое мы могли бы указать: здесь мы будем использовать этот язык, и развивать его, и упорно продолжать говорить на иврите, пока не привыкнем к нему и он не станет в наших устах разговорным языком. Ничего этого у нас нет, и нет у нас места, где мы могли бы говорить на своем языке о повседневных делах. Только один уголок, одно местечко осталось у нас, где есть надежда, и все наше упование на то, что язык поднимется оттуда и на нем будут говорить сыны и дочери Израилевы, а они потом принесут его на рыночную площадь, в торговлю, в общественные центры, во все сферы жизни, и это место – школа.

(Karmi 1986:80–81)

Иврит как базовый язык общества начал создаваться, хотя бы в принципе и на отдельных островках, только во время Второй алии (особенно между 1906 и 1913 г.) и стал системообразующей структурой ишува по всей стране начиная с Третьей алии (1919–1923) как часть всесторонней идеологической и институциональной системы, развернутой в подмандатной Палестине. Без возрождения иврита в этом смысле, в качестве базового языка сильно разветвленного общества, включающего многие области жизни и цивилизации, ишув не стал бы национальной целостностью и Государство Израиль не смогло бы существовать, а использование этого языка осталось бы такой же диковиной, как использование эсперанто. Никакие лексические нововведения не были бы эффективны без социальной и семиотической системы, в которой новообразованные лексемы могли бы использоваться. Если в иврите было мало названий цветов, то изобретения или поисков недостающих терминов в старых источниках было недостаточно: они прижились, только когда учителя ботаники стали побуждать школьников лучше узнавать природу и различать разные виды цветов; и наоборот – такие различия можно было усвоить только в том случае, если названия уже существовали. Другими словами, социальный процесс расширения семиотического поля шел рука об руку с лингвистическим процессом расширения соответствующего поля языка. Именно этот замкнутый круг делал прорыв в возрождении иврита настолько трудным. И его нельзя было осуществить в какой-то одной конкретной сфере: изучение названий цветов требовало образования сети ивритоязычных школ и молодежных движений, составления учебников, наличия издателей и распространителей книг, культа природы, возникновения еврейских деревень – а все это вовлекало новые разнообразные социальные и культурные системы. Таким образом, целую сложную сеть социальных систем и подсистем следовало создать и задействовать одновременно, параллельно с возрождением языка. Это было достигнуто благодаря целенаправленному идеологическому усилию по созданию всесторонне развитой нации на новом континенте – сразу и целиком. Поэтому ревитализация разговорного языка не была постепенным процессом, а возникла внезапно, как Афина из головы Зевса. И когда разветвленная сеть была раз и навсегда установлена, заполнение ее новыми словами или добавление принципиально новых сфер становились менее сложными задачами.

В целом ревитализация языка иврит не была просто возрождением правильного произношения или слов, «которые уже можно сказать на иврите». Речь шла о возрождении не только языка иврит, но и ивритоязычной культуры и ивритоязычного общества. Более того, этот процесс кругообразен: возрождение культуры на иврите и идеологизированного общества породило возрождение языка, а возрождение языка, в свою очередь, стимулировало рост культуры и развитие нового общества. Другими словами, не только иврит был сформирован молодым ишувом, но иврит сформировал и сам ишув. Отношения между структурой и ее продуктом оказались двунаправленными. И эта двунаправленность была столь удачной, что для большинства жителей Израиля иврит сейчас стал таким же само собой разумеющимся и очевидным фактом, как почва под ногами.

19. Теория систем-близнецов

Базовый язык индивида и базовый язык общества можно описать как системы-близнецы, или парные системы, «зеркально отражающие» друг друга. Тот факт, что понимание проблемы Бен-Иегудой было сосредоточено преимущественно в изобретении слов для конкретных объектов, отражает старую теорию res et verba, предполагающую взаимно-однозначное соответствие между отдельными словами и вещами. Идеал разговорного языка тоже воспринимался просто как дерзание дать устный коррелят письменному языку.

Структурная лингвистика рассматривает язык не как набор слов, а как систему; но обычно эта система независима и закрыта. Однако, как показывает возрождение языка иврит, язык не в состоянии обрести независимость от массы экстралингвистических аспектов. Поэтому требуется новая формулировка нашего понимания языка как социальной системы. Ниже мы предложим несколько основных соображений по этому вопросу.

Сила социального бытия языка кроется не в том, что он представляет собой независимую, аксиоматическую или «условную» систему знаков, а напротив – в его «жизни» как постоянно изменяющейся, реагирующей на внешние воздействия и нестабильной открытой системы. Когда мы используем слова для обозначения вещей, мы не просто передаем значение, предписанное языковой системой, а отсылаем собеседника во внешний мир, к соответствующим объектам в «реальности» или в других текстах, откуда следует черпать информацию. Так, в упомянутом выше простом примере названия цветов – это просто метки, указывающие на разноцветные, благоухающие, расправляющие свои лепестки прекрасные или уродливые цветы, как они есть. Следовательно, существует взаимозависимость между нашим знанием о цветочном множестве, т. е. о денотате, и о семантическом поле названий цветов в языке. Такого рода взаимозависимости многочисленны – на самом деле язык можно описать как набор нескольких парных элементов, являющихся частями соотнесенных.

Соотнесенные системы, или системы-близнецы – это две автономные системы, взаимозависимые во многих отношениях и взаимодействующие многими способами; эти системы демонстрируют два основных типа отношений: зеркальное отражение и асимметрия. «Зеркальное отражение» здесь – общий термин для имитации, копирования, сближения, моделирования, воспроизведения, цитирования, т. е. любого представления элементов одного из членов пары другим ее членом; «асимметрия» же указывает, что один из членов пары имеет в своем составе элементы и характеристики, не «отраженные» в другом, и наоборот. Язык представляет собой совокупность таких пар, часть из которых имеют своих двойников внутри языка, а часть – вне его. Язык развивается, изменяется, обогащается именно благодаря тому, что его части взаимодействуют с системами-близнецами, реагируют на асимметрию и пытаются отразить асимметричных двойников.

Примерами таких соотнесенных систем являются:

1. Базовый язык индивида и базовый язык общества (описанные выше). С одной стороны, ни один индивид не может зеркально отразить базовый язык общества целиком, и в его отражении могут быть индивидуальные оттенки и коннотации. Индивид развивается, увеличивая свою долю элементов, отраженных из базового языка общества. Части базового языка общества, которые не используются никакими индивидами в настоящем, – это его «мертвые», или «исторические», пласты. С другой стороны, в базовом языке индивида значения слов могут быть богаче и многослойнее, чем те, которые извлечены из базового языка общества. Более того, характерные особенности, развившиеся в речи нескольких индивидов, могут проникать в базовый язык общества или его части, обогащая его.

2. Устный и письменный язык. Структуралистская фонология считала, что письменный язык зеркально отражает устный; однако фонетическую и коннотационную специфику и богатство разговорного языка невозможно полностью воспроизвести в письменном «двойнике». Известен и обратный феномен, когда в связи с массовой грамотностью правописание влияет на произношение. Деррида убедительно доказывает примат письменного языка над устным. Распространение письменного языка и сохраненных им библиотек знания снова нашло частичное отражение в разговорном языке, который часто включает в себя фрагменты письменных систем дискурса.

3. Язык как моделирующая система и референтные поля (в «реальном» мире, в мире знания или в разнообразных гипотетических «мирах возможного»)[73]73
  Эта классификация основана на моей теории литературного текста и «интеграционной семантики» (см.: Harshav 1982, 1984).


[Закрыть], к которым он отсылает (например, цветы и их названия, упомянутые выше). Язык накладывает свои схемы, свои модели на наше восприятие этих референтных полей; в то же время расширение референтных полей влияет на расширение языка. Богатый язык литературы нового времени, особенно французской, русской и английской, повлек за собой огромное разнообразие наблюдений и высказываний относительно цивилизации, общества и психологии, и этот литературный язык неизмеримо расширил язык естественный.

Мы не можем рассматривать язык как автономную систему с фиксированными грамматическими правилами, не понимая его постоянного расширения и изменения через взаимодействие с его парными системами: литературой, философией и «реальностью». Таким образом, язык – это не только система описания «мира», но и система, отсылающая нас к внешнему миру, чтобы получить информацию, которая не содержится в языке, но дополняет и уточняет его.

Та же самая парная структура применяется во многих более специфических областях, которые можно выделить как автономные системы, в том числе: язык науки и знание, получаемое этой наукой; современный активный (или «живой») язык и его скрытые исторические пласты; языковые системы двух тесно связанных между собой индивидов; два языка, участвующие в процессе перевода.

Во всех этих соотнесенных системах члены пар взаимозависимы, одного нельзя полностью объяснить без обращения к другому, и при этом имеет место кругообразность. Конечно, и отражение, и асимметрия приобретают разные формы в разных членах пар. Ключевой характеристикой здесь является асимметрия, потому что только в результате асимметрии одна сторона может влиять на рост другой. Тот же самый процесс продуктивен в возрастании числа интерпретаций литературных произведений, в которых текст может соотноситься с разными парными системами: с «внутренним референтным полем» («вымышленным миром») или с несколькими внешними референтными полями (исторической ситуацией, идеологией, биографией автора, литературной системой). Каждое из такого рода отношений имеет кругообразный характер, поскольку «отражение» никогда не бывает идентичным, а интерпретация одного из членов пары влияет на интерпретацию другого.

В силу сказанного мы не можем полностью овладеть языком как независимой системой; нам необходимо принимать во внимание второго члена пары в системе, действуя по нескольким направлениям: изучая письменный текст, нам нужно изучить и его устного «близнеца», его «близнеца» во внешних референтных полях, его «близнеца» в мире автора и т. п. Система французское образования за границей всегда учитывала это обстоятельство, обучая не только французскому языку, но и «французской цивилизации».

* * *

После этого теоретического экскурса можно увидеть, что возрождение языка иврит включает в себя кругообразное движение в нескольких сферах и одновременное построение обеих частей следующих систем-близнецов: письменный и устный язык; язык взрослых и детей; базовый язык индивида и общества; ивритские термины и их дубликаты в других языках; язык как моделирующая система и «мир», который она моделирует. В последней категории расширение словаря нового языка иврит было взаимосвязано с расширением моделируемого «мира» – как в познании, так и в актуальной реальности: проще говоря, чтобы создать язык для описания природы, сельского хозяйства, обороны, управления государством, светского образования и т. п., нужно было воссоздать все это для евреев. Поэтому строительство разноплановой социальной полисистемы и сложного плюралистического общества, включающих разные сорта овощей, детские сады, науку, литературные жанры, архитектурные стили и т. д., стало партнером-«близнецом» процесса расширения языка.

Важную роль играл процесс перевода (в самом широком смысле): социальная система и система общего знания были не построены ex nihilo, а скорее переведены с других языков и адаптированы. Так, классификация цветов и политических идеологий основывалась на подобной классификации в других языках, а потом получила ивритоязычные термины, но помимо этого она прошла через фильтр языка иврит и набора тех цветов, которые можно было наблюдать в ивритском семиотическом поле (т. е. в природе и литературе).

Новый язык иврит в любой данной области установил парные отношения одновременно в нескольких направлениях. Например, язык природы отражал развивающуюся природу страны, язык природы в европейских языках и литературе, мировую науку о природе и словарь природы в древнееврейских текстах, а также общие представления о грамматике и словообразовании в современном иврите. Эти парные отношения взаимно ограничивали друг друга, и развитие каждой системы-близнеца влияло на другие.

20. Язык как объединяющая сила

Теперь мы можем подойти к социальной роли языка со стороны еврейской истории.

Как показали некоторые исследователи, разные аспекты ревитализации иврита «в принципе» похожи на лингвистические феномены в других обществах; но сама ревитализация, ее энергия и сила порожденных ею перемен в сознании индивида и общества, а особенно ее удивительный успех не имеют аналогов в истории. Более того, возрождение иврита невозможно понять вне контекста еврейской революции нового времени, у которой тоже нет исторических прецедентов. Мы подробно описали эту революцию в первой части этой книги и не станем повторяться здесь. Отметим только, что она состояла в массированном центробежном движении евреев из старой еврейской религиозной полисистемы в две новых секулярных полисистемы, внутреннюю и внешнюю.

Новая внутренняя еврейская секулярная полисистема была построена за короткий временной период на базе двух основных и одного дополнительного языка – иврита, идиша и языка каждой из стран, где проживали евреи. Она состояла из трех связанных между собой сфер – литературы, идеологии и сети социально-культурных институций, предоставлявших индивиду, вышедшему из мира штетла, целый спектр возможностей для самообогащения, самовыражения, а также интеллектуальной и культурной интеграции. Но на той же территории перед ним открывались возможности, предоставляемые языками и культурами других народов, т. е. внешней секулярной полисистемой. Несмотря на антисемитизм и отчуждение, вызываемое его странным акцентом и сложившимися у других людей стереотипами, он мог повернуться к той культуре, где богатство литературного опыта и доступность образовательных возможностей казались неизмеримо выше. Даже те индивиды, которые оставались во внутреннем поле, в той или иной степени участвовали в институтах как новой еврейской полисистемы, так и полисистем других народов. Например, такие «чистые» гебраисты, как поэт Шаул Черниховский и литературный критик Йосеф Клаузнер, оба сионисты, оба писавшие почти исключительно на иврите, создавшие ивритскую литературу, печатавшиеся в ивритских журналах и, в отличие от большинства современников, старавшиеся не писать на идише и других языках, – даже они насквозь пропитались русской литературой, читали мировую литературу по-русски и по-немецки и оба написали на немецком языке диссертации в Гейдельбергском университете. В персональном соединении их интеллектуальных миров две культуры сосуществовали; более того, внешняя культура оказывала влияние на их творчество: Клаузнер перенес методы немецкого литературоведения конца XIX в. (в особенности теорию истории литературы, развитую Вильгельмом Шерером) на изучение еврейской литературы[74]74
  Мысль Шерера о том, что историк литературы должен принимать во внимание то, что писатель «унаследовал, выучил и пережил» («das Ererbte, Erlernte, Erlebte»), определила трехчастную структуру клаузнеровских биографий писателей в многотомной «Истории новой литературы на иврите».


[Закрыть]; а Черниховский имитировал европейские поэтические жанры и переводил произведения мировой литературы с русского, немецкого и греческого на иврит (см. выше, глава 6).

Еврейская секулярная полисистема, возникшая в Восточной Европе, носила почти государственный характер (за исключением правительства и военной силы). Действительно, в густонаселенных еврейских общинах и городских кварталах население жило в рамках еврейского квазигосударства (с нееврейской властью и полицией); но когда евреи массово переехали из штетлов в большие города и мигрировали за океан, туда, где главенствовали другие языки и другие народы, больше ничто не связывало их воедино. Когда Черниховский создавал стихи на иврите в Гейдельберге или в Свинемюнде, у него могли быть немецкие любовницы или пациенты-немцы для медицинской практики[75]75
  Черниховский был врачом по профессии. (Примеч. ред.)


[Закрыть], но вряд ли у него была хоть какая-то ивритская культурная среда. Собрание его сочинений было опубликовано в Лейпциге и Шарлоттенбурге еще в 1935 г. – сам он был ивритским поэтом и не мог не продолжать писать стихи на иврите, но надежд на то, что в Свинемюнде будет еще одно поколение евреев, уже не оставалось. Принадлежность к еврейству и еврейская «идентичность» больше не были естественными, как у членов любой «нормальной» этнической группы (даже угнетенной группы вроде чехов или поляков до обретения ими независимости), для которых проживание на своей земле и принадлежность к лингвистическому и религиозному единству были само собой разумеющимися.

В таких условиях – без государства, политической структуры или достаточно обширной территориальной базы с определенными границами – решающее значение имели объединяющие силы, которые могли бы мотивировать индивида чаще, чем эпизодическое участие в разнообразных институтах внутренней полисистемы. Идеологии обеспечивали объединяющую модель объяснения разных аспектов бытия и предлагали горизонт для лучшего будущего. Политические партии, молодежные движения и профессиональные ассоциации также играли объединяющую роль, обеспечивая непосредственную социальную структуру для идеологической солидарности; они обычно организовывали повседневную жизнь, включая образовательные системы, спорт, отдых, летние лагеря и т. п. Молодежные движения культивировали идеологические споры и воспитывали любовь к еврейской и мировой литературе, так же как любовь к природе, дисциплину, человеческое достоинство, а еще занимались личностным, интеллектуальным и физическим развитием.

Но для того чтобы такая внутренняя полисистема могла существовать в полной мере, по всей сети должен течь единый поток – объединяющая сила языка. Политическая партия может привлекать людей, которые думают одинаково, но язык предоставляет нейтральную межпартийную арену для дебатов – а для светских евреев идеи не могли существовать без доказательств и споров. Язык идеологически нейтрален и предоставляет удобную площадку для переключения от абстрактного к конкретному: от идеологии к литературе, культурной деятельности, образованию и т. д. Два еврейских языка, пронизывавшие все эти сферы, создавали чувство национального единства и идентичности. Развитие идиша от народного разговорного языка до языка современного общества составляло такого рода цель для своих приверженцев – даже обширная сионистская деятельность осуществлялась на идише. Действительно, идишистские идеологии говорили об идишланд, в котором «всемирный язык», идиш, функционировал в роли государства. В 1908 г. Черновицкая конференция, на которой присутствовали ведущие писатели и общественные деятели, объявила идиш еврейским национальным языком (хотя и не поставила это слово с определенным артиклем, который делал бы идиш единственным национальным языком, как настаивали отдельные радикальные идишисты). Конференция придала культурный престиж идишской литературе и привела к усилению «войны языков» между ивритом и идишем. Ответ иврита прозвучал на Венской конференции 1913 г., хотя его эхо было слабее и заглушалось Первой мировой войной. Все это происходило во время Второй алии, и вопрос выбора базового языка нового общества стоял со всей остротой.

За короткое время еврейской революции нового времени, и особенно в первой трети XX в., на идише были созданы уникальная проза, великолепная модернистская поэзия, переводы из мировой литературы, разработана грамматика, лингвистика, учебники по естественным наукам, терминология для растений и птиц, появились школы и академии, журналистика и язык политики и урбанистической цивилизации. Его словарь расширился до неузнаваемости во всех направлениях, в язык вошло значительное количество «международных слов» или были придуманы их аналоги; академии кодифицировали орфографию, лексику и терминологию. Язык стал достаточно гибким, чтобы отразить все грани импрессионистической прозы, экспрессионистской поэзии и научных исследований по экономике и фонологии. Возрождение иврита повторило этот процесс, развивалось параллельно с ним, находясь в постоянном соперничестве, но с одним кардинальным отличием: новые идиолекты в области образования, политики, журналистики, ботаники, литературной критики, лингвистики и науки в идише обладали существующим общим базовым языком общества в форме языка, на котором говорили дома и на улице, которым пользовались газеты и другие средства массовой информации и развлечения, который лился из уст представителей «низших» и наиболее культурных слоев общества. Возможно, интеллектуально это был еще скромный язык, но он уже производил впечатление выразительного («сочного»), эмоционального и идиоматичного. Столь же важно, что это был гибкий язык, широко открытый в сторону языков, бывших его компонентами – немецкого, русского и иврита, – и, через первые два, – в сторону общего международного словаря; носитель языка мог легко заимствовать из этих языков и расширять тем самым языковые ресурсы идиша.[76]76
  См.: The Meaning of Yiddish (Harshav 1990a).


[Закрыть]

Для подобного процветания культуры и литературы на иврите необходим был такой базовый язык общества, который служил бы почвой для полноценной секулярной полисистемы: организаций, идеологий, науки, журналистики и повседневной жизни. Элиезер Бен-Иегуда храбро отправился в Эрец Исраэль еще до первой волны сионистской миграции и до погромов в России. Но на самом деле он поехал туда и принялся за возрождение иврита как разговорного языка в первую очередь не для спасения языка как такового, а скорее для поддержки ивритской литературы, которая казалась ему задыхающейся (дело происходило в последние дни Хаскалы). Он хотел обеспечить для литературы основу в виде народа, говорящего на ее языке во всех обстоятельствах жизни. Он также мечтал о создании «материнского языка», языка, на котором мать будет говорить с младенцем с первых дней его жизни – здесь ясно прослеживается соперничество с идеей маме лошн, распространенного наименования идиша. Но требовалось нечто гораздо большее, нежели «материнский язык». Для процветания литературы иврит следовало возродить в двух взаимосвязанных моделях: основного разговорного язык общества и языка как доминирующего средства для сложной и разветвленной письменной информационной сети. Ведь литература должна основываться как на интонациях и поворотах разговорного языка, на его коннотациях и развившейся в обществе иерархии значений, так и на богатой и многообразной «реальности», от которой она отталкивается, создавая вымышленные миры.

Ивритская литература в том виде, в котором она пребывала тогда, могла существовать в диаспоре до тех пор, пока она функционировала в обществе с двумя основными языками. Идиш употреблялся для внутриобщинных и семейных нужд, а также для базовой информационной сети, а государственный язык – для правительственных институтов и всех нужд политического, технического и научного знания. Но даже в таких условиях ивритская литература едва ли могла бы выжить – из-за соперничества с идишем, как бы слабо он ни защищался. Только в Эрец Исраэль иврит мог надеяться на то, чтобы стать единственным основным языком целого общества, базой, на которой могли сосуществовать различные идеологии, с сетью социальных и образовательных структур, ивритской литературой и культурой, китчем и базарной площадью, идеологически мотивированными и безразличными людьми. Возрождение языка иврит в Эрец Исраэль было историческим вызовом – и этот вызов невозможно было игнорировать на пути создания новой еврейской секулярной полисистемы.