Текст книги "Язык в революционное время"

Автор книги: Бенджамин Харшав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

29. Принципы революции: ретроспективный обзор

Теперь можно распутать сдвоенную цепочку, социальную и лингвистическую, и увидеть, что возрождение языка иврит осуществлялось двумя разными крупными движениями – одним социальным и одним лингвистическим:

1. Возрождение самого языка, т. е. его переход из языка корпуса религиозных текстов во всеобъемлющий современный язык.

2. Переход ядра общества на новый базовый язык, иврит.

Два эти движения взаимозависимы, но не совпадают друг с другом. Это на самом деле два диахронических процесса или две соотнесенные системы, и поэтому они постоянно отражают друг друга, но при этом асимметричны.

1. Первое движение, возрождение языка иврит – это долгосрочный процесс, начавшийся в середине XIX в. (с более ранними провозвестниками) и без остановки продолжающийся до сегодняшнего дня. Это был кумулятивный, эволюционный процесс, прошедший три последовательные стадии:

А. Возрождение «ивритской литературы» в широком смысле слова, т. е. распространение религиозного языка на светскую, изобразительную и эстетическую сферу – оно происходило в Европе, особенно с конца XIX в.

Б. Превращение иврита из подспудного языка в базовый язык миноритарного общества; этот язык должен охватывать все сферы реальной жизни и воображаемого мира, которых касается это общество, в т. ч. повседневную деятельность, социально-политические отношения и воображаемый мир литературы, составляющей круг его чтения – это происходило в Эрец Исраэль непосредственно перед Первой мировой войной и после нее.

В. Трансформация иврита в государственный язык, ответственный за лингвистическую базу всех институтов и систем современного государства – она произошла после возникновения Государства Израиль.

2. Второе движение, превращение иврита в базовый язык общества, началось в результате уникального исторического совпадения трех социокультурных полисистем, которые пересеклись в сознании представителей одного поколения:

– еврейская религиозная полисистема;

– светская ивритская полисистема, возникшая в диаспоре;

– появление новых социальных ячеек в «социальной пустыне» Эрец Исраэль.

Это было революционное событие, которое за короткое время прошло три стадии:

А. В период с 1881 по 1904 г. стал вводиться метод преподавания «иврита на иврите»: учителя и учащиеся могли от случая к случаю говорить на иврите; но, вероятно, лишь несколько человек на самом деле превратили его в свой базовый язык.

Б. В период с 1906 по 1913 г. возникли два явления: 1) социальные ячейки, чья коллективная жизнь должна была вестись на иврите (группы рабочих и школьников); 2) институциональные образования, формально функционировавшие на иврите (первый ивритский город и ивритские школы).

В. В начале периода британского мандата (1920) иврит совершил прыжок: из языка разрозненных маленьких ячеек он превратился в язык сети институтов, охвативших всю Палестину; это стало возможным в результате политической и образовательной автономии, предоставленной ишуву, признания иврита официальным языком Палестины[114]114
  Впервые в истории ивритская надпись появилась на официальных печатях – в самой нижней части треугольной печати с названием страны на иврите: Палестина (Э-Й). Британское правительство не позволило бы писать полное ивритское название страны; компромиссное Э-Й (алеф-йуд, первые буквы словосочетания Эрец Исраэль) – это акроним Эрец Исраэль, и евреи читали его как идишское горестное междометие.


[Закрыть], свободы передвижения по всей стране, массовой иммиграции в ходе Третьей алии и возникновения рабочих профсоюзов, Гистадрута, – т. е. в целом появления общенациональной секулярной полисистемы.

* * *

Следует заметить, что между двумя движениями, лингвистическим и социальным, не было полного совпадения, как это и свойственно системам-близнецам. Не все, чего удалось добиться с первой попытки в письменном иврите, вошло в качестве актива в жизнь ивритского общества. И наоборот, та степень открытости, которая была характерна для ивритоязычной социальной базы (например, идишские идиомы и шутки Эшколя и Сапира или английские фразы, которые образованные израильтяне сегодня вставляют в свою речь), не перешла в письменный иврит (помимо передачи устной речи в реалистической прозе или репортажа в популярной газете).

Итак, была создана многокомпонентная ивритская секулярная полисистема, которая трансформировала иврит в базовый язык всего «ивритского» ишува (однако большинство взрослого населения продолжали дома говорить на идише и других языках). Но к 1948 г. он еще не стал базовым языком всего «еврейского» населения в Эрец Исраэль, поскольку ортодоксальный «старый ишув» все еще вел изучение ивритских текстов, да и всю свою жизнь на идише. Иврит также не стал языком сионистской верхушки во всем остальном мире, там он все еще служил «церемониальным языком» (по описанию Усышкина 1928 г.) и использовался во время собраний, хотя языком сионистских конгрессов вплоть до Холокоста был так называемый «конгрессовский немецкий», т. е. германизированный идиш. Даже новые светские ивритские школы в диаспоре, вводившие «сефардский» иврит, были интегрированы внутри другого базового языка общества, которым дети пользовались дома и для контактов с внешним миром (или даже двух языков, т. е. идиша для дома, а русского или польского в рамках государства).

* * *

Наконец, возник новый язык иврит, ставший базовым языком общества, индивида и текста:

Базовый язык общества означает, что социальные и культурные рамки существовали главным образом на этом языке, а другие языки могли интегрироваться в него (например, англоязычные конференции в Еврейском университете).

Базовый язык индивида – не обязательно его родной язык. Берл Кацнельсон, Давид Бен-Гурион, Натан Зах, Иегуда Амихай, Дан Бен-Амоц, Лея Гольдберг, Дан Пагис, Шимон Перес и многие другие, кто мыслит и выражает свои мысли на иврите, родились в другой языковой среде. Это также не обязательно единственный интеллектуальный язык индивида: многие израильтяне читают художественную литературу, а также научные и технические тексты на других языках, но базовым языком их жизни и сознания остается иврит.

Тем не менее есть одна специфическая характеристика базового языка в нормальной культуре: существует поколение, которое родилось в среде этого языка и осуществило в нем первичную социализацию и для которого это единственный или первый язык. Как только возрождение иврита достигло этой цели, статус языка в израильском обществе укрепился.

Базовый язык текста – это язык, на котором основаны рамки текста и на котором написано большинство его фраз, хотя в эту основу может быть интегрирован самый разнообразный материал. Такая структура обеспечивает динамичное развитие языка иврит, поскольку неуклонно растущая база включает в себя новые элементы – как из большого мира, так и из ивритских источников – и ассимилирует их для создания завтрашней базы иврита.

Эти три базовых языка – общества, индивида и текста – взаимозависимы: без большого количества индивидов, чьим базовым языком является иврит, невозможно функционирование ивритоязычного общества; и наоборот, без живого ивритского общества ивритоязычный человек – просто курьез или Дон-Кихот (или «Бен-Иегуда»). Точно так же без постоянного развития богатого языка текстов в нашем сложном мире не может быть полной жизни ни для индивида, ни для общества (если только они не сохраняют свой язык в качестве «племенного наречия», как поступают многие африканские народы, и не пользуются другим языком, например английским, для культурной жизни). И наоборот, без общества, живущего в этом языке, у текстуального мира нет основания, и он исчезает, как вымерли в диаспоре ивритская и идишская литература.

Между тремя этими соотнесенными системами существует круговая связь. Поэтому главная трудность в возрождении языка состояла в необходимости разорвать круг и одновременно выстроить три взаимозависимые области. Ивритская литература подготовила первое движение (расширение письменного языка); сионизм предоставил территорию для формирования общества на новом языке; а идеологическое усилие в жизни индивида превратило третий язык в базовый – комбинация этих трех факторов сделала возможным революцию во всех трех измерениях. Как только эта трехчастная сеть с внутренней круговой зависимостью в принципе установилась – хотя язык поначалу и был беден, – каждую из ее частей можно было наполнять материалом. Интеграция этих трех факторов обусловила непрерывную абсорбцию разных групп населения и разных всемирных понятий, включая их в живую ивритскую культуру.

30. Заметки по теории социальной революции

Объяснение сути возрождения языка иврит позволяет нам сделать несколько фундаментальных выводов о процессах изменения, которые зарождаются в обществе:

1. Трансформация идеи в реальность социальной жизни подобна переходу от линии к трехмерной сфере. Идея – это логическое, линейное содержание, сформулированное в языке. Однако ее реализация заполняет многомерную ткань всего общества. В этом процессе перехода можно выделить четыре стадии: формулирование, риторику, реализацию, принятие (они тоже комбинируются и не обязательно следуют в таком порядке). В формулировании идеи принимают участие различные аргументы и философские школы, их деятельность приводит к постепенному прояснению и развитию идеи. Риторика – это сочетание аргументов, моделей, пропаганды и эмоционального воздействия на публику. Личная реализация, как в случае с Элиезером Бен-Иегудой, это перемены в жизни индивида ради воплощения идеи. Но только социальное принятие идеи и ее реализация обществом может гарантировать ее успех.

Поскольку жизнь общества многомерна, реализация идеи не может быть запущена без совокупности дополнительных идей, которые должны охватить многие аспекты жизни. Возрождение языка иврит не идентично сионизму – существовали ивритские писатели, не бывшие сионистами, и были сионисты, чья жизнь протекала не на иврите, – но язык можно было возродить только в совокупности с реализацией сионизма. И такие «сионистские» комплексы сильно варьировались в зависимости от людей, поколений и идеологий.

2. Революционные инновации не возникают ex nihilo. На всех уровнях такая инновация основана на двухэтапном изменении отношений: а) развитие нового элемента, подспудно интегрированного в старое общество; б) превращение состояния подспудности в новые рамки или новую базу. Язык иврит обрел вторую молодость на письме, но, оставаясь подспудным в культурной жизни диаспоры, превратился в базовый язык нового общества. В жизни индивида иврит, интегрированный в его интеллектуальный мир в качестве третьего языка, превратился в базовый язык в его жизни. В школах Эрец Исраэль на рубеже веков иврит из одного из изучаемых языков (наряду с французским, арабским и турецким) превратился в рамочный язык образования и в конечном итоге в его базовый язык.

Примеры такого процесса можно обнаружить в современной культуре где угодно. Например, верлибр, возникший во Франции как одна из возможностей, интегрировался в поэтику символистского стихосложения; позднее отношения изменились, и верлибр лег в основу модернистской поэзии в Европе и по всему миру.

3. Что касается социальных средств для этой революции, то здесь можно выделить два этапа:

а) Создание маленького ядра, которое воплощало новую концепцию в чистом виде. Это ядро добровольно, и в нем действует самоконтроль. У него есть два преимущества: с одной стороны, оно представляет собой общество в миниатюре, а с другой – оно достаточно мало, чтобы реализовать идею в совершенном и контролируемом виде. Такими ядрами были группы рабочих, гимназия Герцлия и даже целый город Тель-Авив.

б) Исторические перемены или внешнее потрясение, которое заставляет это периферическое ядро переместиться к культурному центру. Так, например, экспрессионизм в Германии или футуризм в России зародился в маленьких группах радикально настроенных художников и поэтов накануне Первой мировой войны и сдвинулся к центру культурной арены после шока войны. Группа «Билу» (лишь тринадцать членов которой приехали в Палестину) была организована в России до погромов 1881 г., но только с их началом она вышла на центральные роли в формировании Первой сионистской алии, за которой последовала более внушительная волна эмиграции. В рабочее движение Второй алии входило всего несколько сот человек, но после Первой мировой войны тысячи людей поддержали их дух и поместили в центр общественной жизни.

В ивритском рабочем движении и созданных им молодежных движениях бытовало сознание собственной авангардности, «передового отряда, за которым следует армия». Здесь чувствуется влияние двух интеллектуальных факторов: 1) идеи, распространенной в святой еврейской общине Цфата в эпоху лурианской каббалы XVI в., заключавшейся в том, что маленькая община праведных людей может осуществить переворот вселенского масштаба. Эта идея, хотя и в сглаженном виде, влияла и на европейский хасидизм. Европейское рабочее движение впитало атмосферу хасидизма, особенно в том, что касается добровольной секты с коллективным экстазом и танцами и роли «ребе» в ней (Кацнельсон, Табенкин, Яари). 2) Ленинская идея о маленьком и дисциплинированном ядре как зародыше будущей революции, идея, базирующаяся на глубоком разочаровании в массах и демократии.[115]115
  О влиянии Ленина на Борохова см. Jonathan Frenkel, Prophecy and Politics (1981). Узнаваем и изобразительный ряд: ленинская большевистская газета называлась «Искра» и содержала девиз «Из искры возгорится пламя»; в знаменитом стихотворении Бялика «Не даром получил я огонь» (Ло захити ба-ор мин ха-хефкер) речь идет об одинокой искре его поэзии, которая воспламенит сердца людей; в чрезвычайно популярной песне Ханы Сенеш поется: «Счастлива искра, что зажгла огонь». (Разумеется, здесь имеет место не влияние Ленина, а одного из самых известных стихотворений Пушкина и традиционных образов еврейской мистики. – Примеч. ред.)


[Закрыть] Суть этой идеи в том, что крохотное, но преданное меньшинство, готовое пожертвовать всем, должно отдалиться от большинства народа, чтобы в одиночестве создать новый образ жизни, который станет единственным возможным для всего народа (и который народ впоследствии полностью примет). Не только в политике, но и в культуре эта элитистская концепция может стать чрезвычайно влиятельной – например, в случае с Эзрой Паундом и Т. С. Элиотом, которые удалились в Англию и изменили все представления о поэзии в Америке. На протяжении двадцати пяти лет у Элиезера Бен-Иегуды не было многочисленных последователей, но стержень, принцип возрождения иврита, оставался при нем; а потом революционная ситуация, захватившая еврейскую молодежь после революции 1905 г., внезапно зажгла пламя иврита в Эрец Исраэль и в диаспоре. Теперь образовалось новое ядро, ивритоязычные ячейки Второй алии – подхваченные еще большей революционной волной Третьей алии после Декларации Бальфура, русской революции 1917 г. и погромов 1919 г.

4. Ключевой фактор для создания таких ядер – разрыв с прошлым: разрыв биологический, географический, культурный и/или идеологический. Например, это может быть маленькая группка русских революционеров в Швейцарии или евреев в Палестине, далеких от широких масс своего народа; учреждение ивритской «национальной» (т. е. светской) школы в среде религиозного общества, у которого не было школ в современном смысле слова, в особенности ивритоязычных; или создание коллективных ячеек молодых рабочих, в которые не входили отцы и деды.

Ивритская литература в Эрец Исраэль также формировалась двумя отдельными волнами: 1) литературный авангард 1920-х гг. (Шлёнский, Ури-Цви Гринберг, Альми, Тальпир, Штейнман) удовлетворял требованиям авангардистского восприятия своей роли в мире пионерским ишувом и был всецело принят там. Он не вырос из предшествовавшей ему ивритской литературы («поколения Бялика»), но начал все сначала под влиянием русской и немецкой авангардистской литературы. 2) Члены Пальмаха, отборных военизированных отрядов, которые состояли из молодежи, родившейся или выросшей в Эрец Исраэль, и обучались своему делу в 1940-е гг. в кибуцах, представляли собой общество, оторванное от родителей, оставшихся в городах (а те сами когда-то ушли от своих родителей). Они создали «туземный» израильский стиль жизни и литературу, в которой не было никаких следов еврейской жизни в диаспоре всего за поколение до них (родители вряд ли рассказывали им о собственном детстве). Их «Библией» были «Панфиловцы» (ивритский перевод русского романа Александра Бека «Волоколамское шоссе», в котором описывается героизм защитников Москвы 1941 г.); т. е. на них большее влияние оказывал русский героический соцреализм, чем более ранний ивритский авангард Штейнмана или Бердичевского. Каждый раз все начиналось заново, с нуля, и только впоследствии их опыты входили в непрерывную историю ивритской литературы.

Конечно, история западной культуры – особенно революционного и радикального периода последних ста двадцати лет – развивается неравномерно, и в какой-то момент старые элементы опять включаются в нее, сознательно или через подтекст, и новое «одомашнивается» в старой истории.

5. Новое развитие не отличается линейностью и непрерывностью. Оно происходит по нескольким параллельным линиям, начинающимся в разное время и в разных сферах жизни, но под влиянием единой идеи; некоторые из этих линий обрываются, а некоторые обновляются и успешно продолжаются. В эти линии перемен могут включаться индивиды, школы, идеологии, газеты и организации. Бен-Иегуда был первым заметным пропагандистом, выдвинувшим идею возрождения иврита и давшим импульс к созданию новых слов во всех сферах жизни. Он не обладал практически никаким влиянием на общество. Но запущенные им две линии развития – лексические нововведения и Комитет языка иврит – продолжают действовать до сегодняшнего дня, хотя и не в центре, а на периферии жизни языка.

Школы в сельскохозяйственных поселениях воплотили идею преподавания «иврита на иврите», но эта линия тоже умерла и не привела к созданию общества, живущего на иврите. Только принципиально новая линия, социальные ячейки Второй алии, включили ивритскую речь в социальные рамки. Городская Гимназия и образование в школах рабочего движения также закладывали новые начала, а не продолжали традиции образования, бытовавшие в школах сельскохозяйственных поселений (подобно тому, как кибуцное сельское хозяйство не было продолжением частных сельскохозяйственных поселений, а скорее возникло в противовес ему). Только в непрерывном историческом повествовании можно представить все эти линии следующими друг за другом.

Но мы не должны забывать о диаспоре. Параллельно с Обществом точного языка Бен-Иегуды и его друзей в Иерусалиме подобные общества и институты ивритоязычного образования стали распространяться в диаспоре: их число было небольшим в масштабах диаспоры, но довольно существенным по сравнению со всеми носителями иврита в Эрец Исраэль. После Первой мировой войны, когда, с одной стороны, появилась на свет Декларация Бальфура, а с другой – Версальским договором были предоставлены права европейским национальным меньшинствам, а также под влиянием мифа о возрождении языка иврит в Эрец Исраэль, в диаспоре возникли ивритские школы, гимназии, училища для подготовки учителей и сионистские молодежные движения. Все это порождало постоянный поток людей в Эрец Исраэль, что еще больше укрепляло ивритский проект. Такое многолинейное усилие не только возродило язык, но и обеспечило его распространение в обществе при поддержке политической элиты добровольческого ишува, а впоследствии и обязывающего ивритского государства.

Часть III
ИВРИТОЯЗЫЧНЫЕ АВТОРЫ О ВОЗРОЖДЕНИИ ИВРИТА

Рахель Кацнельсон

1885–1975. Родилась в Белоруссии, в Бобруйске. Училась в Берлине и на Бестужевских женских курсах в Санкт-Петербурге. Иммигрировала в Палестину в 1912 г. Преподавала иврит и историю молодым женщинам в коммуне Кинерет. В 1920 г. вышла замуж за Залмана Рубашова-Шазара, впоследствии президента Израиля. В 1928–1961 гг. занимала пост редактора Двар ха-поэлет («Слово трудящейся женщины»). Литературный критик и писатель.

Бессонница языка

Перевод с иврита Велвла Чернина

1

В коммуне Кинерет велись дискуссии о кризисе социализма. Из этих дискуссий мне стали ясны такие понятия, как революционное движение и революционная литература. Я поняла революционную природу ивритской литературы в отличие от идишской, и в сердце моем пробудились мысли о нашем предательстве по отношению к идишу и о различии между двумя этими языками.

С началом еврейского рабочего движения в черте оседлости в России в среде еврейской молодежи началось возвращение от русского языка к идишу. Оно началось на основе свободного выбора, так же, как потом мы выбрали иврит. Мы еще не дали оценки этому периоду нашей жизни. Мы были маленькой группой людей, которые не могли не разговаривать на идише. Этот язык в изгнании заменял нам родину. Каждое сказанное на нем слово служило напоминанием и укрепляло нашу уверенность в том, что у нас есть родина – улица, рабочая среда. Тайна еврейства сохранялась лишь в маленьких бедных домах. Сама мысль, что и те, кто живет в достатке, тоже евреи, была странной. Казалось, что лишь в детях с улиц бедноты, в их лицах скрыта тайна расы и ее красоты. Весенними вечерами мы ходили слушать разговоры на бурных рабочих сходках так же, как ходят слушать шорох листвы в роще, потому что там – жизнь. Первое слово на идише, которое мы прочитали или которое прочитали нам, открыло для нас эту улицу. А тот, кто жил на ней, открыл в ней себя самого. Мы нашли и своих писателей – Мориса Розенфельда, Переца и наших сверстников, наших товарищей по духовным исканиям – З.-Й. Анохи, Рахель Фейгенберг. Простоту Авраама Рейзена мы поняли позднее. И превыше всех и позже всех перед нами постепенно раскрылась загадка Шолом-Алейхема.

Каждое написанное или сказанное на идише слово, в котором была искра чувства, юности и искусства, мы принимали с благодарностью. Оно было для нас приветом из «нашей страны». У нас не было «нехватки в словах», хотя язык был скудным. Это, возможно, был единственный период в нашей жизни, когда в наших речах жила правда: язык был скуден, многие из нас знали еще один язык или даже два языка, к тому же более богатых, но для всей нашей внутренней жизни мы без труда находили выражение на идише. Тогда мы ощущали гордость и счастье, слыша в речи музыку каждого слова, зная, что только тебе и твоему народу открыты его интонация и значение и для всего, что пробуждается в тебе, «кто-то» уже приготовил выражение, которое скрыто в твоей душе и откликается всякий раз, когда ты зовешь его. Как мы страдали тогда от искусственного идиша других! И было непонятно, как можно не заметить фальшивый тон, когда есть так много учителей, хорошо чувствующих этот язык. Многие из нас знали и иврит. Пробуждение интереса к ивриту происходило одновременно с пробуждением интереса к идишу. Ибо много было среди нас таких, чьи познания в иврите все еще оставались без применения. Но то, что иврит является национальным сокровищем, было ясно и тем, кто знал мало, и тем, кто лишь хотел узнать. Это было в эпоху Бялика, в годы «Сказания о Немирове» (цензурное название «Сказания о погроме». – Примеч. перев.) и «Заводи». И те, кто не читал на иврите, тоже знали о Черниховском, о Файерберге, о Бренере и Шофмане. Их переводили, о них рассказывали. Разговаривать на иврите нам не приходило в голову. Неужели мы покинем естественное и выберем искусственное?

И эту прочную связь мы предали, приехав в Эрец Исраэль. Ибо здесь мы снова не ощущаем себя сынами идиша и не восторгаемся больше его красотой и близостью: и даже когда мы разговариваем на идише и с удовольствием слышим его уверенную интонацию, наше удовольствие подобно удовольствию человека, разговаривающего на языке, все тайны которого открыты перед ним, но не ощущающего связи с этим языком и преданности ему. Мы владеем этим языком, но он больше не владеет нами.

Нам пришлось предать идиш, хотя мы заплатили за это, как платят за любое предательство. И у нас есть потребность оправдаться и объяснить, как мы могли так быстро покинуть то, что было сутью нашей жизни? Тот факт, что иврит – это язык наших далеких предков, не мог возвратить нас к нему. Такие аргументы никогда не заставят людей оставить свой живой язык. И тот факт, что есть евреи, никогда не слышавшие идиша, и что язык этот постепенно исчезает и забывается, не мог стать решающим. Ведь в среде нашего народа многие не знают иврита, а идиш, с одной стороны, забывается, а с другой – изучается и обретает популярность. И самое важное: мы принадлежим своему поколению и главное для нас – познание истины и душевный покой. И даже если нас мало (ибо в своем отношении к идишу мы были еще более незначительным меньшинством, чем ныне в своем общении на иврите) – нам нечего опасаться. Мы видели, как меньшинство становится большинством. Богатство языка иврит ни в коей степени не оправдало нашего предательства по отношению к идишу, ибо бедняку подобает бедность. А что стало в Эрец Исраэль с богатством языка иврит, как мы им воспользовались? Разве не был наш иврит лишен движения жизни и разве не используем мы ради той немногой красочности, что есть в нашей речи, чужие выражения, обладающие иным духом, который не есть дух иврита, слишком благородного и мудрого? Разве мы сами не считаем чудом красивую речь на иврите?

Правда и сейчас, спустя две тысячи лет, Эрец Исраэль полнится эхом иврита, и Библия воскресает, когда ее читают здесь, но велик разрыв между нашей духовной жизнью и духовной жизнью предыдущих поколений, выражавших себя на иврите. И, несмотря на это, есть соответствие в главном – то, чего не хватало в нашей связи с идишем. Мы поняли это еще до того, как приехали сюда, и восхитились, но нам нужно было это увидеть.

Главное заключалось в том, что, хотя идиш – живой язык, язык народный и демократический, существовало некое направление мысли, ставшее для нас революционным, которое находило свое выражение на иврите. А в литературе на идише господствовала ограниченность, по большей части казавшаяся нам инертной и реакционной. В лучшем случае это был лишь слабый отзвук того, что проявлялось в иврите. А мы – в том положении, в котором находились сами и находился наш народ, – стремились к революционной мысли.

2

«Революционный» означает, как правило, – побуждающей к войне с окружающей средой, с другими. Мы же имели в виду революционную мысль, которая побуждает к внутренней войне, войне с самим собой, что впоследствии может привести к столкновению с окружающей средой. Революционная мысль раскрывает наши глаза, чтобы мы осознали реальность, и спасает нас от равнодушного притворства и от того, с чем все согласны, она не позволяет видеть что-то там, где нет ничего, и наделяет способностью увидеть реально существующее. И поскольку революционное действие постоянно требует от нас обновления и живого взгляда (в противном случае оно недостойно этого названия), его источником служит личность. Именно личность – источник непрекращающегося «дарования Торы», и мы спасаемся из повседневности лишь тогда, когда все строится на человеке, на его поражениях и победах, на его низменности и чистоте.

Выражение революционной мысли просто, как прост стиль научных формул. Таково выражение моральных императивов, являющихся плодом мысли самой оригинальной и самой непримиримой в отношении нашего образа жизни. «И оправдаете праведника и осудите нечестивца» – разве это не само собой разумеется. И то, что «само собой разумеется», обязано быть.

Ценность революционной мысли – в ее инновациях. В тех открытиях, которые постоянно повторяются в истории человека. Слова «И возлюби ближнего как самого себя» были уже сказаны, но влияние этого императива зависело от ситуации, в которой он провозглашался, от состояния духа окружающей среды, от формы и контекста, понятных только современникам, и от морального авторитета, которому они верили. Библия могла стать источником революции в Германии лишь во времена Лютера и его усилиями, а в новой истории нашего народа – лишь в девятнадцатом веке. Почему то, что помогает понять свои ошибки одному, ничего не говорит другому? Почему одного подталкивает к революции мелодия, а другого некое уличное происшествие? И почему так нелогичны в наших глазах результаты внезапного революционного пробуждения? Кто скажет, какая связь существует между революционными решениями человека – ответить «да» близкому человеку, изменить содержание своей жизни – и моментами, осветившими для него действительность и давшими ему мужество принять решение? О, как мы нуждаемся в интенсивной духовной жизни, в отсутствии внутреннего покоя, в постоянном возвращении к природе, в любом течении революционного действия, являющегося для нас душой жизни, и сколь инертно и лживо то, что у нас иногда называют «революционным»!

Революцию, бунт нашего поколения против себя самого – вот что мы нашли в ивритской литературе. Это было странно. Исходя из тех надежд, которые мы возлагали на идиш, из нашего отношения к ивриту, Бренеру следовало написать свои рассказы о жизни масс как раз на идише, а идеология «местечка» Шолома Аша должна была появиться на классическом языке. Но этого не случилось. Странным было и то, что писатели, выросшие на одной улице, иногда дружившие между собой, чаще всего владевшие обоими языками, – разделились на писателей-гебраистов и писателей-идишистов. Почему этот талант был привлечен одним языком, а тот – другим? И откуда взялась война языков? Хотя и было в ней немало от слепоты, беспричинной ненависти и преходящих влияний, разве не было в ней и глубоких причин?

3

Каждый язык – сокровищница национальной энергии. История народа, не только записанная в анналах, но и воплотившаяся в ощущениях, переживаниях, событиях жизни отдельной личности, живет и существует в языке вечно. И поэтому у каждого языка есть собственная атмосфера, поэтому человек не может выучить нового языка, не подвергшись влиянию его духа. Человек, хорошо знающий свой народ, его историю и его наречие, распознает особое звучание и нюансы каждого слова этого языка, отличающего его от, казалось бы, аналогичного по значению слова другого языка. Он знает, в связи с каким историческим событием, из уст какого вождя или из-за какой особенности характера народа это слово или выражение обрело особое звучание, подтекст и неповторимые нюансы. В память народа навечно врезались те выражения, которые возникли или использовались в моменты глубоких душевных потрясений, религиозных откровений, опасности, угрожавшей всему народу, при появлении признанного пророка или любимого героя. И даже если сначала эти слова слышали лишь единицы, из уст этих единиц их услышат все.

В языке навечно сохранилось эхо не только исключительных событий в жизни народа, но и повседневной жизни – и главным образом ее. С этой точки зрения творение языка не прекращается, пока им живут, на нем думают и разговаривают. Чем более значима наша духовная жизнь, находящая свое выражение в языке, тем больший вклад мы вносим в эту невидимую национальную сокровищницу. Тем самым мы творим для себя и для тех, кто придет за нами, более возвышенную и чистую атмосферу жизни. Каждое слово, в которое мы вложили мысль и чувство, воздействовало на кого-то, и этот кто-то не сможет произнести его, не ощутив того, что ощущали мы. И напротив, шаблонное мышление индивидуумов обесценивает слова и лишает их содержательности, снижая тем самым ценность национальной мысли.