Текст книги "Разум и чувства и гады морские"

Автор книги: Бен Х. Уинтерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Глава 4

– Какая жалость, Элинор, – сказала Марианна, – что Эдвард ничего не понимает в резьбе по плавуну.

– Как это ничего не понимает? – возразила Элинор. – Почему ты так думаешь? Сам он, правда, не вырезает, но ему доставляет большую радость любоваться мастерством других; могу тебя заверить, что хотя ему и не представилось шанса развить свой вкус, от природы он достаточно одарен. Если бы у него была возможность научиться премудростям ножа, не сомневаюсь, он овладел бы этим искусством. Эдвард не уверен в своих суждениях и старается не высказывать мне свое мнение о моей очередной поделке, будь то дом или корабль, но врожденная простота вкуса никогда его не подводит. Не сомневаюсь, если бы он учился, мог бы стать резчиком, притом выдающимся.

Марианна, побоявшись обидеть сестру, ничего не ответила, но то одобрение, которые вызывали в нем скульптуры других и которое, по словам Элинор, означало, что он в восхищении, ничуть не походило на дикий, безмерный восторг – единственный, по мнению Марианны, способ выказать хороший вкус. И все же, мысленно улыбаясь ошибке сестры, она не могла не уважать чувство, ставшее тому причиной.

– Я очень надеюсь, – продолжала Элинор, – что ты не считаешь, будто у Эдварда дурной вкус. Ведь если так, ты вряд ли сможешь умолчать об этом при нем.

Марианна не нашлась что ответить, к тому же она все еще не откашлялась после обеда, когда у нее в горле застряла кость зубатки. Она ни в коем случае не желала ранить чувства сестры, но произнести то, во что она не верила, было невозможно. Она надолго закашлялась, постучала себя кулаком по груди и наконец сказала:

– Не обижайся, если моя к нему приязнь не так велика, как он, по твоему мнению, заслуживает. Мне не довелось, как тебе, изучить в мельчайших подробностях его пристрастия и вкусы, но я высочайшего мнения о его уме и душевных качествах. Я считаю, что он в высшей степени достойный и приятный человек.

– Ну что ж, – улыбнулась Элинор, – и ближайшие его друзья не могли бы остаться недовольны подобной похвалой. Не знаю, как бы ты могла отозваться о нем теплее.

Три раза яростно харкнув, Марианна – тьфу! – наконец-то выплюнула кость. Та отскочила от противоположной стены и покатилась по полу.

– Никто из тех, кто знаком с Эдвардом достаточно близко, – продолжала Элинор, – чтобы проводить с ним время в дружеской беседе, не усомнится в его уме и душевных качествах. Он посвятил меня в свою поистине удивительную теорию Большой Перемены, к тому же он обладает обширными познаниями обо всем, что может оказаться жизненно важным в критической ситуации. Чтобы не углубляться в примеры: Эдвард помнит почти всех усоногих и способен классифицировать их как по отрядам, так и по семействам. Остроту его ума и твердость принципов скрывает лишь застенчивость, из-за которой он молчит, может быть, слишком часто. Я провела с ним немало времени и изучила его суждения; я знаю, что он думает о литературе и искусстве; в целом, смею заверить, он хорошо образован, находит огромную радость в чтении, а вкус его тонок и неиспорчен. Как и его манеры, и его характер, так и его способности полностью раскрываются лишь при близком знакомстве. На первый взгляд он, конечно, не производит впечатления, и вряд ли его можно назвать красивым, но все же… дорогая сестрица, прости, но это чрезвычайно отвлекает!

Марианна, ковырявшая тем временем в зубах поднятой с пола костью зубатки, улыбнулась.

– Если я и не считаю его красивым, Элинор, скоро это изменится. Когда ты скажешь мне, что я могу любить его как брата, его лицо станет для меня не менее совершенным, чем его душа.

Она опять улыбнулась и снова принялась за свои зубы.

Элинор, вздрогнув при слове «брат», раскаялась, что позволила сестре вытянуть из нее столько добрых слов. Она очень ценила Эдварда и считала, что ее привязанность взаимна. Но чтобы подтвердить уверенность Марианны, ей недоставало определенности. Она знала, что и Марианна, и миссис Дэшвуд, придумав что-то, в тот же миг сами начинали в это верить; желать для них означало надеяться, а надеяться – ожидать. Элинор попыталась объяснить сестре настоящее положение дел.

– Не буду отрицать, – призналась она, – что я очень его ценю, что я уважаю его и испытываю к нему симпатию.

Марианна отложила свою кость и с негодованием вскричала:

– Уважаю! Испытываю симпатию! Как холодно сердце у Элинор! Ах! Не просто холодно! Это сердце змеи! Сердце ящерицы! И она стыдится показаться другой! Если еще раз услышу что-нибудь про «уважение», я немедленно уйду из этой комнаты!

Элинор не сдержала смеха.

– Прости, – сказала она, – и поверь, я не хотела тебя обидеть, говоря так сдержанно о своих чувствах. Но у меня нет уверенности в серьезности его намерений. Иногда они кажутся мне сомнительными, и пока они не станут мне точно известны, не удивляйся, что я не хочу чрезмерно поощрять себя, мыслями или словами. Сердцем я почти… ничуть не сомневаюсь в его ко мне привязанности. Но кроме нее, надо учитывать и другое. Его состоянием сейчас распоряжается мать. Мы с ней не знакомы, но, судя по тому, как время от времени излагает ее суждения Фанни, приятным человеком ее вряд ли можно назвать. Разумеется, Эдвард и сам понимает, сколько препятствий возникнет на его пути, если он пожелает жениться на женщине, у которой нет поместья достаточно далеко от берега, чтобы защититься от любого пластиножаберного чудовища, какое бы ни выползло из волны.

Марианна поразилась, до какой степени воображение – ее и матери – приукрасило правду.

– Значит, вы даже не обручены! – воскликнула она. – Но, без сомнения, помолвки нам ждать недолго. У этой задержки есть две положительных стороны. Я не потеряю тебя так скоро, а у Эдварда будет время развить его прирожденный талант к резьбе, жизненно необходимый для вашего будущего благополучия. Ах! Пусть только твой гений вдохновит его самого заняться резьбой, это было бы так замечательно!

Элинор поделилась с сестрой своим мнением. Ей не казалось, как Марианне, что их с Эдвардом взаимную приязнь ничто не может омрачить. Временами его охватывало такое настроение, как будто он маялся хроническим несварением от протухшей ухи, и если это означало не безразличие к ней, то, наверное, что-то не менее скверное. Не зная точно, что он чувствует, Элинор не полагала возможным считать дело решенным. Ей и в голову не приходило полностью довериться его к ней склонности, которую и Марианна, и миссис Дэшвуд считали несомненной.

Однако стоило эту склонность заметить Фанни, как она забыла о вежливости. При первой же возможности миссис Джон Дэшвуд не преминула сообщить свекрови о великом будущем, что ожидает ее брата, об уверенности миссис Феррарс в том, что оба ее сына должны жениться на девушках с хорошим приданым, и об опасности, неминуемой для той, кто посмеет утянуть Эдварда в приливную волну. На что миссис Дэшвуд ответила с нескрываемым презрением, что даже если им придется поселиться в подводной пещере, в самом гнезде гигантских кальмаров, ее милая Элинор и недели не проведет в доме, где о ней распускают столь грязные сплетни.

Таково было положение дел, когда ей принесли письмо с крайне своевременным предложением. Ее дальний родственник, немолодой, но эксцентричный охотник на чудовищ и до приключений, недавно вернувшись из экспедиции к берегам Мадагаскара, где он выследил и убил знаменитого змея-оборотня Малагаси, заявил свои права на фамильные земли – архипелаг небольших островков у берегов Девоншира – и приглашал ее поселиться в ветхом домике у моря, так как сэр Джон Мидлтон (так его звали) прослышал, что она подыскивает себе жилье. И хотя было общеизвестно, что девонширские воды кишат самыми дьявольскими порождениями английского океана, а домик, о котором идет речь, – всего лишь никчемная лачуга на вершине холма с наветренной стороны острова Погибель, самого крошечного островка в архипелаге, сэр Джон обещал, что к ее приезду будет приготовлено все, что она пожелает. Сам он, обладая огромным опытом во всем, что касалось ненавистных глубоководных отродий, заверил миссис Дэшвуд, что для обеспечения их безопасности будут приняты все мыслимые меры предосторожности. Он призывал ее приехать с дочерьми на Остров Мертвых Ветров, в его собственную резиденцию, и самой убедиться, что Бартон-коттедж, как назывался этот крошечный, открытый всем ветрам домик, можно сделать вполне уютным жильем. Впрочем, тут же оговаривался он, не совсем удобным, поскольку удобство несовместимо с комарами, которых тьма и в доме, и на острове. Но ей самой судить, можно ли к ним притерпеться. Несмотря на это, сэр Джон, несомненно, очень хотел приютить их – его письмо, начертанное сжатым, неровным почерком человека, более привыкшего сочинять записки с мольбами о помощи и карты сокровищ, чем сердечные приглашения дальним родственникам, было выдержано в самом дружелюбном тоне.

Миссис Дэшвуд не стала ни долго думать, ни наводить справки. Ее решение было принято сразу, как только она прочитала письмо. Покинуть Норленд уже не казалось ей немыслимым; это сделалось желанной целью, избавлением от тех мучений, которым они подвергали себя, оставаясь в гостях у ее невестки. Она немедленно написала сэру Джону, что благодарна за его доброту и принимает приглашение.

Когда она отложила перо и велела Марианне, Элинор и Маргарет собираться в дорогу, в небе сверкнула молния, а лик луны затянуло тучей.

Глава 5

Вскоре миссис Дэшвуд имела удовольствие объявить пасынку и его жене, что ей и дочерям предоставили прибрежную лачугу и они скоро перестанут всех утруждать. Ее выслушали с изумлением. Миссис Дэшвуд с глубочайшим удовлетворением объяснила, что они удаляются на остров в девонширских водах. Джон Дэшвуд ахнул и взволнованно хлопнул в ладони:

– В девонширских водах! – воскликнул он, бледнея, в то время как его жена злорадно улыбнулась уголками губ, не сомневаясь, что вскорости свекровь уже не будет никому причинять никаких неудобств, разве что вызовет несварение желудка у какого-нибудь хищного подводного дьявола.

Эдвард Феррарс торопливо повернулся к ней и повторил:

– Девоншир! Неужели вы действительно едете туда? Это так далеко! Там так опасно!

Его изумление и тревога были вполне понятны, но миссис Дэшвуд, переполненная счастьем, что нашла выход для своей семьи, не заметила ужаса в его обычно ровном голосе. Она спокойно продолжила свои объяснения.

– Бартон-коттедж – это всего лишь скромная двухэтажная лачуга, нависающая на скале над морем, – сказала она, – но он находится под защитой всех древних ритуалов, известных мудрому сэру Джону. Надеюсь, многие наши друзья станут приезжать к нам с визитами. Комнату-другую всегда можно пристроить, и если друзей не смутит долгая дорога и если они смогут убедить капитана какого-нибудь корабля навестить нас, у нас конечно же всегда найдется место для гостей.

Завершилась речь весьма любезным приглашением мистеру и миссис Дэшвуд навестить ее в Бартон-коттедже, на что они не потрудились откликнуться с должным воодушевлением. Эдварду приглашение было повторено с еще большей любезностью. Разлучать Элинор с Эдвардом отнюдь не входило в планы миссис Дэшвуд, к тому же ей хотелось продемонстрировать невестке, до какой степени ей безразлично ее неодобрение.

Мистер Джон Дэшвуд снова и снова повторял мачехе, как ему бесконечно жаль, что она выбрала жилье так далеко и он не сможет помочь ей перевезти мебель из Норленда. Еще больше он сокрушался, что мебель придется везти морем, а значит, вероятность, что она доберется до места, крайне мала.

Миссис Дэшвуд договорилась о переезде в Бартон-коттедж на год и сообщила пасынку с невесткой, что там уже есть как сети, дренажные пробки и смотровые башни с колоколами – разумные меры предосторожности, имеющиеся в каждом прибрежном доме, – так и нетрадиционные средства защиты, установленные сэром Джоном. Он, дескать, заверил ее и в их действенности, и в том, что они никому не помешают. Элинор разумно ограничила количество необходимых на острове слуг до четырех – служанки, мушкетера и двух факельщиков, – которых им не преминули предоставить в Норленде. Слуги выехали немедля, чтобы подготовить дом к прибытию хозяйки.

Миссис Дэшвуд тем временем почти оставила всякую надежду, что пасынок выполнит обещание, данное умирающему отцу. Слишком много он говорил о всевозрастающих расходах на защиту дома, вызванных весенними паводками и Сезоном Чрезвычайнейшей Опасности, о своих постоянных тратах, а также о том, что миссис Дэшвуд с дочерьми, вполне вероятно, погибнут – если не по пути к девонширским берегам, то вскоре по прибытии, и что похороны ему тоже придется оплачивать из собственного кошелька; так или иначе, создавалось впечатление, что ему не хватает денег и без того, чтобы делиться своим скудным имуществом.

Не одну горькую слезу пролили они, прощаясь с поместьем, которое так нежно любили.

– Милый, милый Норленд! – восклицала Марианна, прогуливаясь перед домом под проливным дождем. – Когда я перестану тосковать по тебе?! Когда и где я обрету душевный покой?! Ах! Счастливый дом, тебе ли не знать, как я страдаю, глядя на тебя отсюда, быть может, в последний раз! Ты останешься прежним, не ведая о радостях и печалях, тобою причиняемых, не чувствуя разницы в людях, укрывшихся под твоей сенью! Но кому, кому теперь ты сможешь приносить радость?

Глава 6

Первая часть пути была проста; дилижанс доставил их до дока в Брайтоне, где на тот случай, если по какому-нибудь досадному недоразумению они очутятся в воде, им пришлось сменить легкую остроносую дорожную обувь на крепкие галоши. Затем их выстроили у доков перед священником, по традиции отпускавшим грехи всем, кто отправлялся в море. Когда они ступили на борт «Тарантеллы», бронированной трехмачтовой шхуны, которая должна была доставить их к берегам Девоншира, над головами у них кружили чайки, и крики их казались исполненными пророческой скорби.

Сердце Элинор сжалось от ужаса, когда берег Сассекса исчез из виду и корабль оказался со всех сторон окружен морем. Что до Марианны, то она млела в предвкушении новой жизни и считала капитана «Тарантеллы», хмурого и потрепанного малого с ревматической походкой и кукурузной трубкой, очаровательным проводником к удивительным приключениям, ожидающим их впереди.

Предчувствия Элинор вскоре подтвердились: стоило им после Дорсета взять право руля и войти в узкий пролив, ведущий к архипелагу сэра Джона, капитан приказал свистать всех наверх. По палубе мгновенно засновали угрюмые, просоленные морские волки, а из брюха корабля, из самого его нутра, начали быстро появляться бландербассы и мушкеты.

Не успели Дэшвуды понять, откуда идет опасность, как что-то с силой ударило о борт; грот-мачта выскочила из пяртнерса и повисла на такелаже под угрожающим углом; младший боцман, до того дежуривший на марсе, уцепился за рею, с каждой секундой сползая все ближе к бушприту и волнам, бьющимся о борта. Беспомощно хлопая гротом, шхуна просела с левого борта. Дэшвуды в страхе прижались друг к другу, наблюдая, как появившаяся из воды огромная разинутая пасть, в два ряда утыканная острыми клыками, легко и непринужденно сдернула висевшего над водой младшего боцмана.

Первой, когда моряки еще не успели зарядить свои бландербассы, а бомбардир – расчехлить пушку, опомнилась миссис Дэшвуд. Схватив со стены висевшее там запасное весло, она легким движением переломила его через колено и ткнула острым обломанным концом в бурлящее море – прямо в сверкающий, глубоко посаженный глаз чудовища.

– Вверх, матушка! Дергайте вверх! – закричала Элинор и всем своим весом надавила на рабочую поверхность весла, чтобы острие вонзилось в мозг морскому змею.

Тварь ослабила хватку, разжала кольца и выпустила изуродованный труп младшего боцмана. Тварь корчилась, тварь крутилась, пока наконец не всплыла животом вверх на поверхность воды и солнечный свет не заиграл на ее синих и зеленых чешуйках. Из пораженной глазницы струилась кровь.

– Боже мой, – сказал старый капитан, потрясенно вертя трубку в руках, – вы его убили.

– Конечно, или он, или мы! – крикнула в ответ Марианна, запыхавшаяся от волнения.

– Да уж, ваша правда.

Воцарившуюся тишину нарушал только плеск – это рыбы-дьяволы пожирали труп младшего боцмана. Наконец капитан затянулся и заговорил снова:

– Нам остается только молиться, чтобы ничего похуже этой твари вам не встретилось в здешних покинутых Богом краях; по сравнению с девонширским Морским Клыком этот змей – не опаснее золотой рыбки.

– По сравнению с… чем?

Но дальнейшего разговора не получилось. Первый помощник капитана объявил, что корабль пересек третью долготу и вступил в печально известные девонширские воды. Капитан же с извинениями сообщил, что дальше суеверная команда плыть отказывается. Семейству Дэшвудов предоставили утлую лодчонку, которую быстро спустили на воду и повернули в направлении Погибели; с кормы шхуны, устремившейся прочь, капитан крикнул: «Да не оставит вас Господь!» – и отвернулся; и в этом его движении сквозила какая-то холодность, как будто вместе с капитаном весь мир повернулся к ним спиной. Это безрадостное чувство лишь усилилось, когда мимо проплыла голова младшего боцмана с пучком водорослей, застрявшим в одной из глазниц.

Благодаря миссис Дэшвуд, обнаружившей в себе незаурядный талант рулевого, и Элинор, прекрасно разобравшейся в карте побережья, которую сэр Джон приложил к своему письму, они прибыли на Погибель – холмистый, каменистый клочок земли, не более девяти миль в диаметре, испещренный пустынными лоскутами плоскогорий, зарослями причудливого сухостоя и топкими болотами, с единственной более-менее высокой щербатой горой, торчавшей в центре острова.

Бартон-коттедж находился на ветреном северном берегу, в небольшом заливе, походившем на разверстую пасть. Наконец они причалили к ветхой пристани, слегка приободренные радостью, с какой их встречали слуги. Домик и в самом деле оказался маленьким – особенно по сравнению с Норлендом! Он ютился на вершине угрюмой гранитной скалы, всего лишь в сорока футах над уровнем моря; от небольшого скрипучего причала ко входу вела шаткая деревянная лестница. На острове не было ни деревни, ни других домов, кроме Бартон-коттеджа. Со всех сторон дом окружали покатые илистые склоны, местами поросшие незнакомыми кустарниками.

Все занялись обустройством своих комнат, чтобы почувствовать себя как дома, для чего принялись расставлять и переставлять книги и разные безделушки. Маргарет, повинуясь своему неугомонному характеру, с восторженным визгом бросилась по топкой дорожке исследовать окрестности нового жилья. Вскоре установили в подходящем месте фортепьяно Марианны; Элинор же распаковала свой набор для резьбы по плавуну из тринадцати ножей и с радостью узнала от слуг, что берега острова им изобилуют.

Эти и подобные им дела прервало появление хозяина острова, пожаловавшего в Бартон-коттедж засвидетельствовать свое почтение и предложить к их услугам любые предметы из собственного дома и с причала на случай, если в первое время им чего-либо будет не хватать.

Загоревший и изрядно потрепанный за годы путешествий под тропическим солнцем, сэр Джон производил неизгладимое впечатление. Всю свою жизнь убежденный, что Большая Перемена – результат проклятия, которое наложила на Англию одна из примитивных рас, населяющих какую-нибудь из ее колоний, почти двадцать лет он потратил на поиски преступников. Ни подтверждения своей теории, ни, тем более, способа избавить родину от напасти он не нашел, зато приключений его было не сосчитать. Сэр Джон организовывал экспедиции к истокам Нила, покорял вулканы Перу и непроходимые дебри Борнео. Пояс с неизменным сверкающим мачете он снимал разве что перед сном; в ботинке у него всегда скрывался пятидюймовый золоченый кинжал, шею украшало ожерелье из человеческих ушей. Голова его была лысая, круглая и шишковатая, как молодая луна, но брови и борода – густы, как амазонские джунгли, и белы, как снега Килиманджаро.

Почти полностью отказавшись от авантюрного образа жизни, сэр Джон тем не менее остался коллекционером зоологических, ботанических и минералогических диковин; острова его архипелага были утыканы тайниками с сокровищами, пасеками, садами орхидей и редких цветущих кустарников с далекого Занзибара. В доме сэра Джона, уставленном мрачной старомодной мебелью, имелись шахматы из рога единорога, целые полки пыльных книг по мифологии разнообразных африканских, американских и азиатских племен, а также сто двенадцать бабочек разных видов, каждая пришпилена к доске, в последний раз распластав свои разноцветные крылышки.

Но величайшим его сокровищем была статная принцесса Кукафахора, ныне леди Мидлтон, сверкающая драгоценностями дочь вождя одного племени с далеких островов. Сэру Джону в ее деревне поклонялись как богу… пока однажды во мраке ночи не застукали свое новое божество, когда оно делало подкоп в сверкающие алмазами священные пещеры под деревней. Сэра Джона и всех его людей чуть не оскопили, но они отбились, разорили деревню, доблестно перебили всех мужчин и уволокли в мешках всех женщин.

Прибытие Дэшвудов, похоже, несказанно обрадовало сэра Джона, а их комфорт стал для него предметом неизменной заботы. Он был хотя и несколько эксцентричным на их цивилизованный вкус, но вполне добродушным и с радостью делился как своими практическими знаниями о чудовищах, так и известными ему легендами. Пространно выразив живейшую надежду, что между их семьями установятся самые дружеские отношения, он принялся горячо настаивать, чтобы Дэшвуды каждый день, пока не обустроятся, обедали на Острове Мертвых Ветров. Словами его доброта не ограничилась: не прошло и часа с момента, как он их покинул, как в Бартон-коттедж доставили большую корзину всевозможных экзотических фруктов из дендрариев сэра Джона; не успел иссякнуть день, как привезли пару свежепойманных осетров, а за ними – увесистый мешочек опиума. Кроме того, он решительно заявил, что их корреспонденцию на почтовый фрегат, курсировавший от Англии до архипелага, будут доставлять его люди, а также просил не отказывать ему в удовольствии ежедневно отправлять им свежую газету.

Леди Мидлтон в самых любезных выражениях передала свое намерение навестить миссис Дэшвуд, как только убедится, что ее визит не доставит неудобств; и на следующий день, получив не менее любезный ответ, она прибыла на изящной пироге с двумя крепкими гребцами, чьи натертые маслом мускулы сверкали на полуденном солнце.

Конечно, Дэшвуды были очень взволнованы перед встречей с той, от кого в столь значительной степени зависело их покойное пребывание на острове Погибель, и утонченность манер наложницы сэра Джона произвела на них самое приятное впечатление. Леди Мидлтон была красива, не старше двадцати шести – двадцати семи, и одевалась в длинные, струящиеся одежды ярких тропических расцветок. Держалась она с таким благородством, что большего ее супруг не мог бы и желать. Впрочем, ей не повредила бы толика сердечности и искренности. Леди Мидлтон была сдержанна и холодна, как будто ей пришлось не по нраву, что ее уволокли в холщовом мешке из родной деревни и принудили стать служанкой и наложницей англичанина на много лет ее старше. В беседе она не затрагивала никаких тем, кроме самых общих и незначительных.

Впрочем, поддержания беседы от нее и не требовалось, потому что, во-первых, сэр Джон и без ее помощи был чрезвычайно общителен, а леди Мидлтон к тому же в своей неисчерпаемой женской мудрости взяла с собой старшего сына, прелестного мальчика шести лет. Глазами и носом он пошел в сэра Джона, а статью и благородством манер – в леди Мидлтон. Дэшвуды немедленно выспросили его имя, возраст, восхитились его красотой и принялись задавать ему вопросы, на которые отвечала его мать, в то время как мальчик не отходил от нее и смотрел в пол. Известно, что по меньшей мере один ребенок должен присутствовать на всяком формальном мероприятии, чтобы у участников был повод для беседы или, в крайнем случае, чтобы было кого бросить за борт, отвлекая от судна увязавшихся за ним пираний. На сей раз было потрачено почти десять минут, чтобы выяснить, на кого больше похож мальчик – на мать или отца – и кого и в чем именно он напоминает, потому что, разумеется, у каждой было свое мнение и каждая изумлялась мнениям остальных.

Сэр Джон и леди Мидлтон отказывались покинуть Бартон-коттедж и отправиться домой, на Остров Мертвых Ветров, пока Дэшвуды не дали твердое обещание отобедать с ними на следующий день.