Текст книги "Разум и чувства и гады морские"

Автор книги: Бен Х. Уинтерс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Глава 29

Наутро у Элинор в голове все еще щелкали гигантские бурые клешни; сестра же ее, напротив, казалось, уже забыла об омарах-убийцах, погруженная в свои собственные невеселые думы. Полуодетая, она сидела у стеклянной стены купола и в тусклом зеленом свете, сочившемся из водной толщи, писала письмо так быстро, как позволяли слезы, катившиеся по ее щекам. Она не подняла глаза даже на кальмара, который уселся снаружи прямо на стекло, растопырив щупальца, и глядел на нее огромными выпученными глазами.

Понаблюдав за ней несколько мгновений с нарастающей тревогой, Элинор самым сочувственным тоном поинтересовалась:

– Марианна, могу ли я спросить…

– Нет, Элинор, – перебила ее сестра. – Не спрашивай ни о чем, скоро ты все узнаешь.

Отчаянное спокойствие, с которым она произнесла эти слова, продлилось лишь до тех пор, пока она снова не замолчала и к ней не вернулось ее бурное горе. Прошло несколько минут, прежде чем она снова смогла взяться за письмо, и приступы безудержных рыданий, то и дело вынуждавшие Марианну отложить перо, наглядно свидетельствовали о том, что она пишет Уиллоби в последний раз.

Элинор оказывала сестре самые ненавязчивые знаки внимания, какие были в ее силах, и постаралась бы изыскать более действенные способы утешения, если бы не жаркие просьбы Марианны не заговаривать с нею. В подобных обстоятельствах им не стоило находиться в одном помещении. Смятение, в котором пребывала Марианна, заставило ее тотчас покинуть комнату, как только она оделась, но привело лишь к тому, что она принялась бродить по отсеку, избегая всех, в поисках уединения.

За завтраком Марианна и не пыталась есть, ее пакетик чайного порошка и студень со вкусом булки с джемом так и остались на столе нетронутыми.

Не успели они сесть после завтрака за общий рабочий стол, как Марианне принесли письмо. Она молниеносно выхватила его у лакея и, смертельно побледнев, выбежала из комнаты. Элинор поняла, что это ответ Уиллоби, и сердце ее так сжалось от боли, что она едва усидела прямо, боясь, как бы миссис Дженнингс не заметила дрожь, которую она никак не могла унять. Но миссис Дженнингс, увлеченная ее подробным пересказом вчерашнего происшествия в Гидра-Зед, заметила лишь, что Марианна получила письмо от Уиллоби, что показалось ей прекрасным поводом для шутки, каковым она и воспользовалась, выразив надежду, что содержание письма придется девушке по вкусу.

– Право, ни разу в жизни не видела такой влюбленной девицы! А уж мои-то дочки каких только глупостей в свое время не вытворяли, то им принца подавай, то шамана, но потом приехал сэр Джон и всех нас уволок в своих мешках. – Тут она рассмеялась, затем с улыбкой вздохнула и вернулась к Марианне: – Как переменилась мисс Марианна! От всего сердца надеюсь, что он недолго будет ее мучить, на нее больно смотреть, такая она несчастная и спавшая с лица. Когда же они поженятся?

Элинор, сейчас менее всего желавшая что-либо обсуждать, все же заставила себя ответить:

– Неужели, сударыня, вы и в самом деле убедили себя, что моя сестра помолвлена с мистером Уиллоби? Я думала, вы шутите, но вы задали ваш вопрос со всей серьезностью. Позвольте вас заверить, я бы крайне изумилась, если бы узнала, что они собираются пожениться. Пожалуй, скажи вы мне вчера, что омары восстанут из бассейна и попытаются истребить всю публику, тогда я удивилась бы больше, но сегодня – другое дело.

– Ай-ай-ай, мисс Дэшвуд! Как можно так говорить? Разве мы все не знаем, что они – идеальная пара, что они влюбились друг в друга при первой же встрече? Не они ли в Девоншире день за днем и с утра до ночи плясали джигу и распевали матросские песни? И не затем ли приехала ваша сестра на Станцию, чтобы купить подвенечное платье в лучшем магазине на Торговой набережной? Нет-нет, не убеждайте меня. Лишь оттого, что вы такая скрытница, вам кажется, что никто вокруг ни о чем не догадывается, – но нет! Вся Станция уже знает о помолвке. Я твержу о ней каждому встречному, и Шарлотта тоже.

– Право, сударыня, – сурово сказала Элинор, – вы ошибаетесь. И, распространяя эти ложные слухи, вы никому не делаете добра.

Миссис Дженнингс лишь снова рассмеялась, но Элинор была не в силах продолжать эту беседу, и к тому же ей не терпелось узнать, что написал Уиллоби. Поэтому она поспешила наверх, где обнаружила Марианну распростертой на кровати и задыхающейся от рыданий. В руках она держала письмо, вокруг лежали еще два-три. Элинор молча села рядом, взяла сестру за руку и несколько раз поцеловала ее, затем разрыдалась, и поначалу ее слезы были почти такими же бурными, как слезы Марианны. Та, не в состоянии произнести ни слова, протянула сестре все письма и закрыла лицо платком, едва не крича от боли. Из-за стекла купола за ней безжалостно наблюдал косяк мелкой рыбешки. Элинор не спускала с нее глаз, пока приступ отчаяния не утих, затем решительно взялась за письмо Уиллоби.

Бонд-канал, январь

Милостивая государыня,

Только что я имел честь получить Ваше письмо и умоляю Вас принять за него мою искреннюю благодарность. Полагаю, Вы с сестрой остались невредимы во вчерашнем восстании ракообразных и благополучно вернулись в ваш отсек. Я чрезвычайно огорчен, если что-то в моем вчерашнем поведении не снискало Вашего одобрения; к сожалению, если я и должен был предоставить Вам защиту от неминуемой опасности, всеобщая паника помешала мне это сделать. Мое былое знакомство с Вашим семейством на островах Девоншира я всегда буду вспоминать с величайшим удовольствием. Ко всей Вашей семье я испытываю безграничное уважение, но если по неосторожности я дал повод предположить более сильные чувства, чем я испытывал или намеревался выразить, могу лишь укорить себя за то, что был недостаточно осторожен в изъявлении этого уважения. Когда Вы узнаете, что мое сердце давно отдано другой и, надеюсь, очень скоро мои чаяния исполнятся, Вы согласитесь, что я и не мог подразумевать ничего большего. Я нашел свое сокровище и намереваюсь его выкопать. С величайшим сожалением подчиняюсь Вашему требованию и возвращаю Ваши письма, которыми Вы меня удостоили, а также локон, которым столь меня обязали.

С глубочайшим почтением, ваш покорнейший слуга,

Джон Уиллоби

Нетрудно вообразить, с каким возмущением читала это письмо мисс Дэшвуд. Зная наверное, что оно окончательно подтвердит разрыв, она не могла и подумать, что оно будет написано в подобном тоне; не предполагала она и что Уиллоби мог оказаться так далек от благородства чувств и деликатности, так далек от обычной порядочности, чтобы составить столь беззастенчиво жестокое послание, отрицающее не только собственное вероломство, но и существование какого бы то ни было чувства, – письмо, каждая строка которого была оскорблением и которое не оставляло сомнений, что его автор – бессердечный негодяй.

Некоторое время она в возмущении молчала, затем перечитала письмо снова и снова; но каждый раз ее отвращение к его автору только усиливалось. Она не смела заговорить, боясь выдать, что считает этот разрыв не утратой единственно возможного счастья, но спасением от страшнейшего из зол, и тем самым еще сильнее ранить Марианну. Навсегда связать свою жизнь с подобным человеком было худшим проклятием, чем то, что постигло полковника Брендона, расторжение подобной помолвки – равнозначно в одночасье снятому проклятию.

Услышав за окном всплеск весел, Элинор подошла посмотреть, кто мог приехать в такое неприлично раннее время, и с изумлением увидела, как запрягают лебедями гондолу миссис Дженнингс, хотя это было приказано сделать к часу. Не надеясь утешить Марианну, но и не желая оставлять ее одну, Элинор поспешила к миссис Дженнингс сообщить, что не сможет ее сопровождать, поскольку Марианне нездоровится. Элинор сослалась на газовую эмболию – самый правдоподобный предлог, – во что миссис Дженнингс ни на секунду не поверила, но добросердечно приняла ее извинения. Проводив ее, Элинор вернулась к сестре, пытавшейся встать с кровати, как раз вовремя, чтобы помешать ей упасть на пол – от нехватки сна и недоедания у нее кружилась голова.

Стакан теплой воды, смешанной с винным порошком, который принесла ей Элинор, привел Марианну в чувство, и она смогла наконец выразить, как благодарна сестре за заботу.

– Бедняжка Элинор! – воскликнула она. – Как я тебя расстроила!

– Я лишь хочу хоть как-то тебя утешить.

– Ах, Элинор, я так несчастна! – только и смогла ответить Марианна и снова захлебнулась слезами.

В эту самую минуту весь косяк безмолвно наблюдавшей за Марианной мелкой рыбешки одним махом проглотил проплывавший мимо марлин.

– Держи себя в руках, милая Марианна! Подумай о матушке, подумай, какие муки причинят ей твои страдания. Ты должна держать себя в руках хотя бы ради нее.

– Я не могу, не могу! Оставь, оставь меня, если я так тебя огорчаю! Покинь, забудь меня! Убей, утопи меня во всепожирающем океане! Пусть мои кости окаменеют и обрастут кораллами! Ах, счастливая Элинор, тебе не понять, как я страдаю!

– Неужели тебе ни в чем нет отрады? Неужели у тебя нет друзей? И такова ли твоя потеря, что тебя ничто не утешит? Как бы ты ни страдала сейчас, подумай, что было бы, если бы все открылось позже, если бы твоя помолвка длилась и длилась многие месяцы, прежде чем он вздумал бы порвать ее! Каждый лишний день ложной в нем уверенности сделал бы удар еще сильнее.

– Помолвка! – вскричала Марианна. – Мы не были помолвлены.

– Не были помолвлены?!

– Он не такой негодяй, каким ты его считаешь. Он не давал мне слова.

– Но он признавался тебе в любви!

– Да… нет… никогда. Каждый день это подразумевалось, но ни разу он не сказал этого прямо. Иногда мне казалось, что да… но нет, он ни разу мне не признался.

– И все же ты писала ему?

– Да! Что в этом плохого после всего, что было? Элинор взяла три оставшихся письма и прочитала их. Первое, сообщавшее об их прибытии, гласило:

Беркли-канал, январь

Как Вы, должно быть, удивитесь, Уиллоби, получив это письмо! Надеюсь, узнав, что я на Станции, Вы испытаете не только удивление. Приглашение миссис Дженнингс сопровождать ее стало соблазном, перед которым мы не смогли устоять. Мне бы очень хотелось, чтобы Вы успели заглянуть к нам с визитом сегодня же, но я не очень тешу себя надеждой. Так или иначе, жду Вас завтра. А пока – прощайте.

М. Д.

Во втором письме, написанном наутро после пиратского маскарада у Мидлтонов, говорилось следующее:

Не могу выразить мое разочарование от того, что разминулась с Вами позавчера и что Вы так и не ответили мне на записку, посланную более недели назад. Каждый день, каждый час я жду известий от Вас, и еще больше – что наконец увижусь с Вами. Прошу, приезжайте снова, как только представится возможность, и объясните, почему до сих пор я ждала напрасно. Такое поведение пристало не джентльмену, а отъявленному негодяю. Мне сказали, Вас приглашали на пиратский бал и сэр Джон даже обещал снабдить Вас саблей и деревянной ногой. Может ли такое быть? Верно, Вы очень переменились с тех пор, как мы виделись в последний раз, если не пришли, когда Вас приглашали. Но я не буду верить в подобное и надеюсь очень скоро получить от Вас заверения в обратном.

М. Д.

Последнее письмо было следующего содержания:

Как я должна понимать Ваше вчерашнее поведение? Я снова требую объяснений, и не надейтесь, что я приму нападение омаров как оправдание. После того, как близки мы были на Погибели, я надеялась, что долгая разлука сделает нашу встречу лишь более радостной. Как я ошибалась! Я провела ужасную ночь в попытках найти объяснение поведению, которое нельзя назвать иначе чем оскорбительным; никакого оправдания Вам я так и не смогла придумать, но готова выслушать Ваши. Право, меня несказанно огорчит необходимость думать о Вас дурно, но если придется, если я должна узнать, что все Ваши добрые чувства ко мне были обманом, пусть это раскроется как можно скорее. Я хочу оправдать Вас – в любом случае определенность облегчит мои страдания. Если Вы больше не испытываете ко мне прежних чувств, верните мои письма и локон.

М. Д.

В стекло купола начала биться рыба-меч, а Элинор опустила письмо и задумалась. Она не могла поверить, что на письма, исполненные такой любви и нежности, можно ответить в подобной манере.

– Я чувствовала, что мы помолвлены, как если бы нас с ним связала самая официальная церемония.

– Я верю тебе, – сказала Элинор, – но, к сожалению, он думал иначе.

– Он думал точно так же! Неделю за неделей, я это знаю, Элинор! – Рыба-меч начала стучаться сильнее, словно заразившись порывом Марианны. – Или ты забыла наш последний вечер вместе в Бартон-коттедже? А утро, когда мы расстались! Когда он сказал, что разлука, может быть, продлится много недель… его страдание! Как я смогу его забыть! Какая печаль, какое отчаяние было на его лице за решеткой водолазного шлема!

Еще несколько мгновений она не могла больше произнести ни слова, но когда горе немного отступило, добавила твердым голосом:

– Меня жестоко оскорбили, но это был не Уиллоби.

– Но, душенька, кто же еще? Кто мог сподвигнуть его на такое?

– Кто угодно! Я скорее поверю, что все, кого я знаю, сговорились уничтожить меня в его глазах, чем в то, что он способен на такую жестокость. Эта женщина, о которой он пишет – кто бы она ни была, – несомненно, околдовала его!

Они снова замолчали. Элинор ходила из угла в угол, от нечего делать наблюдая за треской, пожиравшей наросших на куполе моллюсков и в свою очередь угодившей в желудок проплывавшей мимо касатки. Рыба-меч все это время продолжала настойчиво стучать по стеклу. Сама не зная почему, Элинор, посмотрев на нее, сразу вспомнила взбунтовавшихся омаров… но не успела она как следует это обдумать, как Марианна схватила письмо Уиллоби и воскликнула:

– Я должна вернуться домой! Я должна утешить матушку. Не можем ли мы завтра же подняться к стыковочной площадке и нанять какую-нибудь субмарину или батискаф?

– Завтра?!

– Зачем мне здесь оставаться? Я приехала только ради Уиллоби, что мне теперь здесь делать? Кому я нужна?

– Покинуть Станцию завтра невозможно. Самая обыкновенная вежливость не позволяет уехать столь поспешно.

– Ну что ж, уедем через день или два, но долго я здесь не выдержу! Я не хочу терпеть расспросы и намеки! Мидлтоны, Палмеры – как я вынесу их жалость?

Элинор посоветовала Марианне прилечь, и та даже послушалась, но не смогла превозмочь беспокойство. Снедаемая телесной и душевной болью, в исступлении она металась по постели, и сестре было все сложнее ее удерживать. Ни одна из них не заметила маленькой трещинки в куполе – плода трудов рыбы-меча, с довольной ухмылкой (также оставшейся незамеченной) уплывшей прочь.

Глава 30

По возвращении миссис Дженнингс немедленно поднялась к ним в комнаты.

– Как поживаете, душенька? – спросила она Марианну, которая отвернулась, не удостоив ее ответом. – Сыпь? Зуд? Боли в суставах? – продолжала она, хотя прекрасно знала, что страдания Марианны происходили не от попадания воздушных пузырьков в кровь, а от разбитого сердца. – Бедняжка! Как плохо она выглядит! И неудивительно. Он скоро женится – каков негодяй! И знать о нем не хочу. Миссис Тейлор все рассказала мне час назад, а ей рассказала ближайшая подруга мисс Грей, иначе я ни за что бы не поверила! От всей души желаю, чтобы жена стала ему навроде солитера: пусть она поселится в самом чреве его жизни, пожирая всю радость и время от времени причиняя неожиданную мучительную боль, пока однажды не покинет его с экскрементами. Так я и буду повторять неустанно, вы уж будьте покойны, милочка; эта метафора мне нравится с того самого дня, как я ее придумала. Пусть вас утешит вот что, милая мисс Марианна: он не единственный молодой человек на свете, и с вашим прелестным личиком, крепкой спиной и выдающимся объемом легких у вас отбоя не будет от поклонников.

С этими словами она вышла из комнаты на цыпочках, будто полагая, что страдания ее юной гостьи можно приумножить шумом. Марианна, к изумлению сестры, решительно вознамерилась спуститься к ужину. Выглядела она ужасно, но все же заставила себя съесть несколько кубиков пастилы со вкусом каре ягненка и в целом держалась спокойнее, чем ожидала Элинор. Миссис Дженнингс, видевшая, как несчастна Марианна, решила сделать все, что было в ее силах, чтобы утешить бедняжку. Она обращалась с ней с безграничной нежностью, свойственной родителям, прощающимся с любимым чадом в последний день каникул. Марианну усадили на лучшее место, прямо перед стеклом купола, ей рассказывали одну новость за другой. Ей в красках поведали о чрезвычайно захватывающем кораблекрушении, которое потерпел полностью оснащенный французский фрегат в буре, разразившейся в кишащих акулами водах к востоку от берегов Тасмании. В своем пересказе миссис Дженнингс превзошла себя, изображая в лицах каждое «mon dieu!» и «aidez-moi!» [2]2
  Господи! (фр.), Помогите! (фр.)


[Закрыть]перепуганных моряков, оказавшихся в окружении хордовых людоедов. Но долго Марианна не выдержала. Сделав сестре знак, чтобы та осталась, она встала и поспешила прочь из комнаты.

– Бедняжка! – воскликнула миссис Дженнингс, стоило ей уйти. – Я и не подозревала, что бывает такое дурное настроение, которое не поднимет рассказ о том, как акулы лопают французов! Ах, если бы я знала, что может ее утешить, немедленно бы за этим послала! А ведь на этой неделе в Аквамузее показывают новые экспонаты! Тюлени с бакенбардами! Рыбы-клоуны, танцующие тарантеллу! Но ее ничто не утешит! И как только мужчина смог учинить подлость такой красавице! Но когда у одной столько денег, а у другой почти ничего, тогда уж, прости господи! Большего и не надо!

– Так эта девица, – вмешалась Элинор, – мисс Грей, верно? Она очень богата?

– Пятьдесят тысяч фунтов, душенька.

– И что же про нее говорят? Она мила?

– Никогда не слышала о ней ничего дурного, право, я вообще почти ничего о ней не слышала. Но ваша сестра поднялась к себе. Неужели мы не сможем ее развлечь? Может, нам сыграть во что-нибудь? Я знаю, вы не поклонницы каранкроллы, но неужели нет игры, которая бы ей нравилась?

– Сударыня, вы слишком добры. Я постараюсь убедить ее лечь пораньше, ведь ей, несомненно, нужен отдых.

– Да-да, так будет лучше. Господи! Вот почему последние две недели она была такая бледненькая, вот к чему все шло! И это письмо стало последней каплей! Ах, бедняжка!

– Справедливости ради я должна отметить, что мистер Уиллоби не был с ней помолвлен.

– Не притворяйтесь, что защищаете его! Не был помолвлен! После того, как он показал ей весь Алленгем, как подарил ей морского конька, Короля Иоанна…

– Якова.

– Да, Короля Якова, после того, как они уговорились, в каких комнатах будут жить после свадьбы! – Обе помолчали, затем миссис Дженнингс с обычной своей веселостью продолжала: – Ну что ж, душенька, тем лучше для бедного земноводного полковника Брендона! Теперь она снова в досягаемости его уродливых щупалец. Попомните мое слово, они поженятся к Иванову дню. Господи, какой жуткий булькающий смешок издаст полковник, когда услышит эти новости! Надеюсь, сегодня он к нам зайдет. Куда как лучшая партия для вашей сестры! Две тысячи в год и никаких закладных, никаких хлопот! Поверьте, Делафорд – прекрасное имение, на века строено, со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами. Из-за своей болезни полковник привык жить в уединении, так что видели бы вы, какой там забор! Я приободрю полковника, как только смогу. Ах, вот бы заставить ее позабыть о Уиллоби!

– Да-да, сударыня, – согласилась Элинор, – если это нам удастся, то на худой конец мы обойдемся и без полковника Брендона.

С этими словами она поднялась и удалилась к Марианне, которая стояла, прижавшись к стеклу купола, и показывала проплывавшей мимо рыбе-прилипале, с какой радостью она бы поменялась с ней местами. Единственное, что она сказала сестре, было: «Лучше оставь меня», – и то оказалось не так-то просто разобрать, поскольку лицо от стекла Марианна так и не отвернула.

Вернувшись в гостиную, Элинор воссоединилась с миссис Дженнингс, а вскоре, к вящему изумлению обеих, и с полковником Брендоном, который и в самом деле приехал их навестить. По взгляду, которым он окинул гостиную, Элинор догадалась, что Марианну он увидеть не ожидает и не желает. Миссис Дженнингс подошла к чайному столику, за которым восседала Элинор, и прошептала ей:

– Полковник так же угрюм, как и всегда. Видите, как печально торчат его щупики? Он ничего не знает. Скажите ему, душенька.

Вскоре полковник подставил стул к чайному столику и поинтересовался, как поживает Марианна.

– Ей нездоровится, – сообщила Элинор. – Весь день она чувствует себя дурно, и мы уговорили ее лечь в постель.

– Есть ли зуд?

– Нет.

– Сыпь?

– Нет.

– Боль в суставах?

Элинор лишь покачала головой:

– Ее терзает не газовая эмболия. Ах, если бы это и в самом деле была она.

– В таком случае, – нерешительно произнес он, – то, что мне сказали сегодня утром… в этом может быть больше правды, чем я мог предположить.

– Что вам сказали?

– Если вы уже знаете, а иначе и быть не может, я могу и не рассказывать.

– Вы имеете в виду, – ответила Элинор с деланым спокойствием, – обручение мистера Уиллоби и мисс Грей. Да, мы уже знаем. Где вы об этом слышали?

– На Торговой набережной, где был по делам. Две барышни поджидали свою ездовую черепаху, и одна рассказывала другой о предстоящей свадьбе во всех подробностях, в тоне столь далеком от сдержанности, что я невольно все подслушал. Поначалу мое внимание привлекло имя Джона Уиллоби, которое повторялось довольно часто, затем я услышал безоговорочные заверения, что дата свадьбы с мисс Грей, дочерью Стерлинга Грея, наконец назначена.

– А не слышали ли вы, что за ней дают пятьдесят тысяч? Это единственное, в чем я могу усмотреть хоть какое-то объяснение.

– Возможно… тогда он показал себя настоящим охотником за сокровищами! – Замолчав на секунду, полковник мягко булькнул и продолжал неуверенно, будто не знал, сумеет ли совладать с собственным голосом: – А ваша сестра? Как она?..

– Ее страдания невероятно жестоки. Я могу лишь надеяться, что они окажутся столь же кратки. Это был очень тяжелый удар. Полагаю, до вчерашнего дня она ни разу не усомнилась в приязни Уиллоби, да и теперь, возможно… но я почти убеждена, что он никогда не испытывал к ней никаких чувств.

– Вот как! – ответил полковник, чьи щупальца неустанно танцевали под подбородком от волнения. – Но ваша сестра… как вы сказали… считает иначе?

– Вы прекрасно с ней знакомы и понимаете, с какой готовностью она бы оправдывала его, будь у нее такая возможность.

Полковник не ответил, и вскоре они оставили эту тему. Миссис Дженнигс ожидала, что разговор с мисс Дэшвуд доставит полковнику внезапную радость, но он, напротив, весь вечер оставался еще более серьезен и угрюм, чем обычно.