Текст книги "Все возможно, детка"

Автор книги: Бен Элтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Помимо всего прочего, Катберт сегодня ухитрился сломать модель бомбардировщика «Ланкастер», которую я собрал и чрезвычайно тщательно раскрасил в прошлом году, когда болел и мне нечем было заняться. Модель (не могу не признаться, что это был покупной готовый конструктор, но чертовски трудный для сборки) была идеальна и повторяла оригинал во всех деталях. Я даже специально выписал из Германии настоящую синюю краску, изготовленную на яичной скорлупе, которой красили нижнюю часть фюзеляжа и крыльев во время войны. Вот ведь ирония судьбы! Чтобы правильно покрасить бомбардировщик «Ланкастер», приходится залезать в немецкие каталоги и выписывать аутентичную краску из Германии. В том, что касается моделирования, немцы – великие спецы; впрочем, и во многих других отношениях можно смело сказать, что войну выиграли все же они. В общем, возвращаясь к сегодняшнему дню, я могу сказать, что меры предосторожности были мною приняты, то есть я считал, что убрал свой самолетик из зоны досягаемости Катберта. «Все сколько-нибудь ценное – на три фута от пола», – предупредила меня Люси. Мой бомбардировщик это не спасло. Похоже, что Катберт умеет увеличиваться в росте, наподобие телескопической антенны или раскладного обеденного стола. Как у него это получается – никто не знает. Никто вообще ничего не знает, пока не раздастся очередной отчаянный вопль. Обернувшись на крик, вы обнаруживаете Катберта посреди груды разбитого стекла, или фарфоровых черепков, или – как это произошло в моем случае – кусочков разноцветного пластика (каким-то образом ему удалось опрокинуть самолет на себя, разломав модель настолько, что ни о каком восстановлении не может быть и речи). При этом я с изумлением обнаружил, что успокаивать и всячески отвлекать от неприятных эмоций следует не меня, а его! Я до сих пор отказываюсь в это верить. Можно подумать, это он убил целую неделю времени на изготовление модели!

Пенни.

Наверное, теперь я буду реже писать тебе. Изначально целью этих писем было, как ты помнишь, привести в порядок свои мысли и эмоции и уйти от ощущения, что ты щепка, качающаяся на волнах океана судьбы. Ну что ж, никакая я теперь больше не щепка, а вполне самостоятельно действующая личность. Это ощущение возникло у меня с первого дня, как мы начали подготовку к искусственному оплодотворению. Боюсь поверить самой себе, но в последнее время я чувствую себя абсолютно уверенной в своих силах и в том, что на этот раз у меня все получится. Нет, я прекрасно знаю, что шансы у меня примерно один к пяти, но если разобраться, то среди желающих обзавестись ребенком из пробирки я – едва ли не лучшая кандидатура. Я еще достаточно молода, а для искусственного оплодотворения даже очень молода, и у меня нет никаких видимых патологий. У моего мужа тоже все в порядке с материалом, требующимся для данного мероприятия. В общем, все признаки успеха налицо. Меня, против ожидания, даже не мучают никакие сомнения по поводу обзаведения ребенком таким необычным способом. Наоборот, я всячески готова защищать свое право на такое решение, да и вообще оправданность применения достижений медицины в подобном случае. Сегодня на работе мы с Джоанной заговорили на эту тему. Оказалось, что она придерживается весьма распространенной точки зрения на эту проблему. Выслушав меня, она с сомнением покачала головой и произнесла: «Ну разве это не странно? Я имею в виду – мы сегодня пытаемся уже играть роль бога, так ведь?» Нет, она вовсе нехотела меня обидеть, скорее наоборот. Обычно она во всем старается поддерживать меня. Но на этот раз ее слова меня все-таки задели. Люди почему-то до сих пор относятся к искусственному оплодотворению как к абсолютно противоестественному процессу, но ведь это ничуть не более противоестественно, чем прием антибиотиков или полет на самолете. Предоставьте человеку жить так, как предназначено ему природой, и он уже до тридцати лет останется без зубов, а потом умрет от какого-нибудь воспаления легких. Мы постоянно делаем что-то противоестественное, но почему-то никто с сомнением не качает головой, когда ест яблоки в любое время года, или разговаривает по телефону с людьми, находящимися в Австралии, или доезжает из Хайгейта до клиники Спаннерфилд в Западном Лондоне меньше чем за час (это, впрочем, зависит от количества пробок). Вот только процесс деторождения остается для людей чем-то особенным, не подлежащим осквернению современными технологиями. Лично я придерживаюсь в этом вопросе прогрессивной точки зрения. Если внимательно разобраться, то суть искусственного оплодотворения заключается в том, что сперматозоид встречается с яйцеклеткой вне тела матери. Вот и все. Это моя собственная яйцеклетка. Это та же самая сперма Сэма. Если все пройдет нормально, то зародыш будет развиваться уже внутри меня. Медицина лишь создает более благоприятные условия в момент зачатия. А затем все идет вполне естественным путем. Насколько я поняла суть дела, это то же самое кесарево сечение, только наоборот. Никого почему-то не коробит, что миллионы женщин родили детей при помощи рук хирургов. Мне же просто подсадят едва начавшую делиться оплодотворенную яйцеклетку. Вот и все. Я высказала все это Джоанне, и она поспешила заверить меня, что вовсе не хотела меня обидеть. А я ей сказала, что ничего такого и не подумала. Хотя на самом деле есть у меня подозрение, что свои комментарии она высказывала не без задней мысли. Впрочем, обижаться на нее я не собираюсь. Мне в общем-то безразлично, одобряет она мое решение или нет. Я свой выбор сделала и не собираюсь отступать из-за того, что кто-то там в сомнении качает головой и считает, что мы пытаемся вмешаться в то, что является волей божьей.

Только что отвлеклась от записи, чтобы сделать себе укол в ногу. Сэму это зрелище ужасно неприятно, и он отворачивается (как будто мне приятно!). Ничего, посмотрим, как он запоет, когда ему самому придется делать мне уколы в пятую точку. Поймет тогда, почем фунт лиха. Хотя возможно, он отворачивается просто потому, что мои ноги выглядят ужасно. От уколов остаются жуткие синяки (наверное, из-за того, что я колю неумело). В общем, я выгляжу так, будто меня молотили цепом.

Дорогой Сэм.

Сегодня Найджел и Джастин опять завели разговор о финале фильма. Им, видите им, позарез нужно знать, когда я им его предоставлю. Я, как обычно, пытался отвязаться от них дежурными обещаниями сделать все в ближайшее время, но вопрос о более или менее точной дате поставил меня в тупик. Дело в том, что наш с Люси цикл подготовки к искусственному оплодотворению будет продолжаться еще несколько недель, и я все никак не могу решить для себя, имею ли я моральное право выбрать тот или иной вариант финала для художественного произведения самостоятельно, или же мне стоит дождаться реального результата, который предоставит нам судьба. В общем, я сказал начальству, что окончательный вариант финала будет готов примерно месяца через полтора. Их такой срок явно не устроил, потому что к этому времени, оказывается, съемки уже будут идти полным ходом. Совершенно для меня неожиданно на мою сторону энергично встал Эван. Он заявил, что недостающий финал – это всего лишь одна из сотни сцен, расписанных для съемок в режиссерском сценарии, и раз уж весь сюжет фильма строится на сомнениях, неизвестности, надеждах и безответных вопросах, то ему даже нравится эта ситуация, когда финал остается открытым для всех, включая автора и съемочную группу, как можно дольше. С его точки зрения, актеры будут играть свои роли более убедительно, если они сами не будут знать, чем закончится вся история, так же, как и их герои. Надо сказать, что в последнее время мое отношение к Эвану намного потеплело.

Сегодня я купил в магазине У. X. Смита четыре дневника – точь-в-точь такие же, как у Люси. Уверен, что хоть один из четырех ключей подойдет к ее тетради. Завтра, когда она будет на работе, я собираюсь вернуться домой и почитать, что она там понаписала.

Дорогая Пенни.

Вообще-то я не собиралась писать тебе сегодня вечером, но решила, что все же стоит отметить более чем странное поведение Сэма. Придя домой с работы, я сразу поняла: что-то не так. Сэм весь вечер сам не свой. Он то угрюмо молчит и искоса, я бы сказала, даже злобно поглядывает на меня, то внезапно обнаруживает несвойственную ему нежность и лезет обниматься и целоваться. Столь бурное проявление эмоций – редкое для него явление. Сегодня, можно сказать, он просто в ударе. Может, гормоны играют? Я слышала, что иногда партнеры беременных женщин настолько проникаются сочувствием, что у них начинают проявляться те же самые симптомы. Кто его знает, может, и в процессе подготовки к искусственному оплодотворению происходит то же самое?

Должна сказать, что в последнее время я и сама чувствую себя несколько странно. У меня начались приливы – это наверняка действуют уколы. Как я поняла со слов врачей, целью этих инъекций является временное подавление деятельности моей репродуктивной системы, чтобы потом обрушить на нее, подавленную, всю мощь медицинской науки. Звучит завораживающе, но и пугает не меньше. Если описать в двух словах то, что со мной сейчас делают, получается, что с помощью этих гормонов у меня хотят вызвать преждевременную менопаузу. Очень мило, правда?

Дорогой Сэм.

Вот это облом. Даже не знаю, что теперь и думать. Не зря говорят, что любители подслушивать чужие разговоры ничего хорошего для себя никогда не услышат. По крайней мере, к тем, кто читает чужие дневники, это относится в полной мере.

Итак, Люси завела себе любовника. Почти.

Я просто убит. До сих пор не могу в это поверить. Предположить, что Люси на такое способна, мне и голову не приходило.

Самое неприятное во всей этой ситуации – то, что мне приходится молчать в тряпочку. Я не могу и заикнуться об этой интрижке, потому что узнал об этом совершенно недопустимым способом. Кроме того, я даже не знаю, что бы я ей сказал, если б имел на это право? Как, скажите на милость, оценить то, что она понаписала в своем дневнике? Конечно, часть меня просто пылает от ревности. Меня приводит в бешенство одна только мысль о том, что Карл Фиппс, этот хрен моржовый, крутился вокруг моей жены, пытаясь затащить ее в койку, и по крайней мере полапать ее (пусть и наскоро) ему удалось. Надо же быть такой скотиной. Будь моя воля, надавал бы ему по морде, а Люси высказал бы все, что я о ней думаю, да в таких выражениях, что она на всю жизнь бы это запомнила.

С другой стороны, смягчающим вину Люси обстоятельством является то, что она была здорово навеселе, а самое главное – она успела остановиться. Ведь это только представить себе: вот она, пьяная, наедине со знаменитым актером, да что там – с кинозвездой, человеком, который ей всегда нравился, и он нашептывает ей всякие нежности (вот ублюдок, козел! Убить его мало!), а она находит в себе силы сказать ему «нет». Причем отказывает она себе в этом удовольствии, потому что любит меня. Интересно, как бы я повел себя в такой ситуации? Я – человек, способный на то, чтобы втайне от любимой женщины читать ее личный дневник. Нет, если быть честным перед самим собой, то следует признать, что окажись я пьяным в постели с полуобнаженной Вайноной Райдер, и начни она меня целовать и выражать желание трахаться со мной всю ночь до утра, то вряд ли у меня хватило бы силы воли отказаться от такого заманчивого предложения. А вот у Люси хватило!

Вот почему я пребываю в замешательстве и не знаю, как быть дальше. С одной стороны, я страшно зол, обижен и сгораю от ревности, а с другой – крайне заинтригован и взволнован. Взволнован тем, что, прожив со мной столько лет, большую часть из которых я был занудой и брюзгой (об этом в дневнике упоминается на каждой странице), Люси все еще продолжает любить меня, и этой любви хватило на то, чтобы отказаться от возможности вполне безнаказанно претворить в жизни ее самые смелые эротические фантазии.

Впрочем, эти здравые мысли пришли мне в голову далеко не сразу. Прочитав эти страницы, я был просто взбешен. Но теперь немного успокоился и даже могу признаться себе в том, что в некотором роде полюбил Люси еще сильнее. Это, правда, не мешает мне испытывать муки ревности, злиться на нее и всей душой ненавидеть проклятого блудливого кобеля Карла Фиппса.

Во всей этой истории есть по крайней мере одна положительная сторона: теперь, когда я знаю, что Люси чуть не изменила мне, я могу чувствовать себя менее виноватым перед ней за чтение ее дневника. В некотором смысле мы теперь квиты.

Дорогая Пенни.

Должна тебе сказать, что чувствую себя отвратно. Теперь я понимаю, каково было маме пару лет назад. Неудивительно, что она все время была в плохом настроении. Мне, пожалуй, сейчас еще хуже. Я ведь не могу позволить себе наклеить какой нибудь пластырь для регулирования гормональных процессов.

Сэма тоже словно подменили. У него явно какой-то эмоциональный надлом. Он то и дело ласково обнимает и целует меня, но в то же время я порой ловлю такие его взгляды, что мне становится не по себе. Может быть, он таким странным образом срывает на мне своего рода ревность: как– никак в сложившейся ситуации власть над моим телом перешла в руки врачей, а он совершенно для себя неожиданно оказался в роли почти что постороннего наблюдателя в этом не совсем понятном и вторгающемся в самые интимные сферы человеческих отношений процессе.

Дорогой Сэм.

Сегодня дочитал дневник Люси и пришел в полный восторг. Это именно то, на что я надеялся и что мне нужно. Там полным-полно тонких наблюдений, остроумных мыслей и описания уже известных ситуаций с другой, недоступной мне точки зрения. Читать это мне было порой довольно трудно, потому что, как выяснилось, мишенью большинства критических замечаний и едких шуточек Люси являюсь именно я. Однако по-своему она права, и я на нее за это не в обиде. Более того, к чувству вины за то, что я фактически выкрал ее дневник, примешивается и раскаяние: я ведь даже не задумывался о том, насколько Люси не хватает моей нежности и внимания. Постараюсь теперь быть с ней ласковее и вообще вести себя так, как ей бы хотелось. Как знать, может быть, эта едва не состоявшаяся супружеская измена Люси послужит мне хорошим уроком, и все мои страдания и переживания по этому поводу пойдут мне же на пользу. Вообще-то я не склонен видеть во всем происходящем знак судьбы, но в данном случае мне, по-моему, не случайно довелось узнать об этой истории. Надеюсь, что она станет для меня предупреждающим «звоночком» и заставит пересмотреть и изменить давно сложившееся отношение к нашему с Люси браку, пока не поздно.

В любом случае, с профессиональной точки зрения дневник Люси принес мне пользу. Я почерпнул из него много нового и важного. Теперь я, кажется, готов наконец дописать сценарий. Бесспорно, нужно будет как-нибудь отметить вклад Люси в написание сценария в титрах фильма. Каким образом – в качестве соавтора или консультанта, – я еще не знаю. Впрочем, это не так важно. Куда важнее придумать, как и когда сказать ей обо всем, потому что рано или поздно сказать придется. Вот только как – ума не приложу.

Дорогая Пенни.

Сэм сегодня поехал со мной в больницу, чтобы забрать шприцы, иголки и лекарства для следующей серии инъекций.

В последние дни я чувствовала себя не очень хорошо, но в общем-то на судьбу жаловаться не приходится. С того самого вечера, когда Сэм явно был не в своей тарелке, его словно подменили, причем в лучшую сторону. Он стал как никогда и заботлив. Он действительно старается, за что я ему очень благодарна, потому что вся эта подготовка к искусственному оплодотворению, прямо скажем, настроения не повышает. Сейчас поддержка Сэма мне нужна как никогда. Кроме того, у него как-то прибавилось энтузиазма по отношению к работе, чему я очень рада, потому что его постоянное уныние по поводу профессиональной несостоятельности в последние годы стало действовать мне на нервы. Если честно, я не очень понимаю, на чем основывается этот пробудившийся энтузиазм. Сегодня утром по пути в Спаннерфилд мы прослушали часть утренней программы Чарли Стоуна. С моей точки зрения чушь редкостная и к тому же бездарно преподнесенная. Я высказала свое мнение Сэму, и он со мной согласился. Но когда я спросила, что же его прельщает в новой работе, он стал плести что-то невразумительное и, в общем, ушел от ответа. Самое разумное, что я услышала, это то, что у него есть еще кое-что «в заначке». У меня сложилось твердое впечатление, что он чего-то недоговаривает, но я ничего против не имею. В конце концов, могут ведь у моего мужа быть какие-то секреты. У меня-то они есть. Оглядываясь назад, я с трудом представляю себе, как вообще могла произойти эта история с Карлом. Ну как я могла быть такой дурой? Я ведь едва не лишилась всего, что у меня есть. Сейчас, когда до искусственного оплодотворения осталось совсем немного времени, я уверена в этом как никогда. Вот бы еще хоть толику уверенности в том, что это чудо медицины сработает. Неужели мы с Сэмом скоро станем родителями? Я пытаюсь заставить себя не строить воздушных замков и не позволять себе слишком надеяться на это чудо, но ничего не могу с собой поделать.

Сэм.

Вот я и взялся наконец за финальные эпизоды моего сценария. Нет, до самой развязки дело пока не дошло – я еще не решил, чем закончить, – но в любом случае я доволен тем, как сумел драматически закрутить сюжет. Эвану очень понравилось, как и всей съемочной группе. Сегодня мы собрались у него дома, чтобы обсудить фильм. Вечер получился на редкость удачным. Жена Эвана, Мораг, приготовила отличный ужин и, кроме того, проявила большой интерес к сценарию. Она яркая представительница особого шотландского типа красоты – очень светлая кожа, ярко-зеленые глаза, россыпь бледных веснушек и целая грива волос соломенного цвета. Роскошная женщина. Но до Люси ей все равно далеко. Как, по всей видимости, и всем остальным женщинам. Мне даже страшно признаться себе в том, что вся эта так шокировавшая меня история с Фиппсом в некотором роде напомнила мне о том, какая у меня Люси красавица. Конечно, я это и так знал, но в какой-то момент стал воспринимать этот подарок судьбы как данность. Когда меня бесцеремонно поставили перед тем фактом, что моя супруга очень даже нравится другим мужчинам, мое самодовольство рухнуло, и я вдруг уразумел, насколько же мне повезло.

Я на самом деле люблю Люси. Пожалуй, сейчас даже сильнее, чем раньше. И так получилось не только потому, что она, сама того не подозревая, позволила мне на порядок улучшить мой сценарий, хотя стоит признаться, что дело обстоит именно так.

Эван весь вечер хохотал над новыми эпизодами. Больше всего ему понравились сцены с уколами. Похоже, его приводит в щенячий восторг сама мысль о том, что можно показать на экране шприц, наполненный не героином. С его точки зрения это уже само по себе невероятно оригинально, а при должной разработке может оказаться и дико смешно.

– Это что-то новенькое, – сказал он. – Такого, по-моему, много лет никто не снимал. Но мне вот тут пришло в голову, что в этой части сценария не хватает комедийных моментов. Надо что-нибудь добавить. А что, если лекарства, которые выписали для искусственного оплодотворения, окажутся перепутаны с припрятанной наркотой Колина, и Рейчел случайно вколет ее себе вместо гормонов? Вот смеху-то будет.

В этот момент я почувствовал, что мы с Званом не совсем понимаем друг друга. Я бы даже сказал, совсем не понимаем. Я вполне корректно заметил, что идея отличная и остроумная, но неувязка в том, что Колин не наркоман.

Для Эвана это было полной неожиданностью.

– Не наркоман? Что, совсем не ширяется?

Он сначала подумал, что я шучу, и мне пришлось постараться убедить его, что герои фильма действительно не сидят на игле.

– Это же потрясающе, – воскликнул он. – Как оригинально! Слушай, а вот тот эпизод, где ты практикуешься делать уколы в задницу на апельсине, это что – в жизни так и было?

Я заверил его, что именно так и было. Мы с Люси действительно отрабатывали технику выполнения инъекций на большом апельсине – это было только вчера. Эван обернулся к Джорджу и Тревору, которые также присутствовали на вечеринке, и восторженно прокомментировал столь нестандартный сюжетный ход: два взрослых человека, которым, оказывается, нужно еще учиться пользоваться шприцем. Джордж и Тревор с готовностью заулыбались и закивали головами, будто столь же искренне удивились такой невероятной наивности. Вот ведь пара продажных идиотов! Ну ладно, Тревор в иглах и шприцах разбирается – у его бойфренда Кита куча проблем со здоровьем, но ведь они оба за версту обходят все, что связано с тяжелыми наркотиками. Тревор, может, в свое время и пробовал «экстази», а уж травку они с Китом наверняка иногда покуривают, но это и все. А Джордж вообще поклонник исключительно скотча и пива. В общем, мы с ним глубоко отсталые люди.

Дорогая Пенни.

Сегодня вечером Сэм сделал мне первый укол в ягодицу. Перед этим он в последний раз потренировался на апельсине, а затем перешел к реальному объекту. Что ж, по этому поводу я могу лишь повторить то, что говорю с того самого дня, когда мы впервые увидели эти пыточные орудия в клинике: «Охренетъ, да ведь эта иголка дюйма четыре в длину». Честно говоря, это действительно не иглы – во всяком случае, не иглы в привычном понимании этого слова. Скорее уж копья или пики. Место им в музее военной истории. Доктор, конечно, объяснил, что это именно тот размер, который нужен, потому что уколы мне прописаны внутримышечные. В ответ на это я ему и заметила: «Охренеть, да ведь эта иголка дюйма четыре в длину».

Эвану ужасно хочется узнать все подробности того, чем мы с Люси занимаемся. Не могу сказать, чтобы его интерес был каким-то нездоровым. Я ему объяснил, что путем внутримышечных инъекций в женский организм вводятся гормональные препараты, провоцирующие своего рода гиперовуляцию, то есть повышенное по сравнению с обычным образование яйцеклеток. Разумеется, это оказывает серьезное воздействие на весь организм, поэтому прибегают к такому методу только в особых случаях. И при этом тебе в задницу с размаху втыкают иголку длиной в четыре дюйма.

Эван выразил сочувствие по этому поводу, а вслед за ним и Мораг, тоже принимавшая участие в обсуждении, сокрушенно покачала головой.

– Слушайте! – внезапно воскликнул Эван. – Да это же и есть ключевая сцена, ключевой образ фильма. Мне вообще кажется, что фильм следует назвать «Моя задница – апельсин».

Неприятным сюрпризом для меня стало то, что Найджел, Джастин и Петра все как один с энтузиазмом закивали. Даже Мораг (которую я почему-то поначалу посчитал разумным и чувствительным человеком) пробормотала что-то вроде: «Это блестящая идея». Я оказался в одиночестве, но постарался отстоять свою точку зрения.

– Да, это блестящая идея, но ведь фильм уже называется «Все возможно, детка».

– Ну да, – согласился Эван, – но ведь это рабочее название на время съемок.

Я умоляющим взглядом обратился в поисках поддержки к Джорджу и Тревору, но эта парочка уставилась в блюдо с чипсами и никак не отреагировала.

В общем, слово за слово, но пришлось и делом заниматься. У Сэма, пока он наполнял шприц гормональными препаратами из ампул, руки дрожали не меньше моего. Потом он нажал на поршень, чтобы удостовериться, что из шприца вышел весь воздух. Как нам объяснили, если в шприце останется воздух, то от такого укола можно умереть. Очень мило.

– Ну что, готова? – спросил он меня.

– Охренеть, да ведь эта иголка дюйма четыре в длину.

– Сколько это ни повторяй, короче она не станет, – сурово сказал Сэм. – Раздевайся.

Делать было нечего. Юбку вверх, трусики вниз, и вот я уже лежу поперек кровати, как приговоренная, а Сэм нависает над моей тыльной частью с зажатым в руке копьем. Ситуация, не слишком льстящая чувству моего собственного достоинства. Сэм стерилизующим тампоном нарисовал крест на моей ягодице, мысленно деля ее на четыре части. Верхний правый квадрант – таково правило. В этом случае меньше шансов угодить иглой в какой-нибудь важный нервный центр и оставить пациента парализованным. Обнадеживает, ничего не скажешь. Раз, два, три – и занесенное копье вонзилось в меня. Делать это нужно одним коротким движением, держа шприц как ручку или дротик для дартс. Должна сказать, что получилось у Сэма неплохо, я почти ничего не почувствовала до того момента, когда он нажал на поршень, чтобы вогнать в меня порцию гормональных препаратов. Ощущение не самое приятное, но терпимое.

Когда я наконец поднялась, лицо у Сэма было бледное как полотно. Он сказал, что за такое дело он заслужил выпивку, но уточнил, что это просто шутка и выпивать он, конечно, не будет. По-моему, вся эта затея с искусственным оплодотворением действительно помогла нам стать ближе друг к другу.

Позже вечером, когда мы наконец вышли из дома Проклеймеров, я наехал на Тревора и Джорджа за что, что они не помогли мне защитить название фильма.

– Да брось ты, Сэм, – сказал Джордж. – Ну, не катит твое название. Ну что это такое – «Все возможно, детка»? Чушь какая-то. Мы же с тобой столько лет работали редакторами в Телецентре. Неужели ты думаешь, что я стану по дружбе отстаивать откровенно неудачное название?

Умеет эта скотина, когда хочет, лягнуть меня по больному месту.

– А ведь раньше оно тебе нравилось, – напомнил я Джорджу.

– То было раньше, – непринужденно сказал он. Ну ясно, раньше – пока модный молодой режиссер, восходящая звезда с контрактом на три фильма в Лос-Анджелесе, не заявил, что ему оно не нравится. Господи, я не думал, что Джордж может быть таким бесхребетным. Как же все мы подвержены обаянию чужой славы и моды.

Собираюсь ложиться спать. Сэм все еще сидит за туалетным столиком и продолжает писать в дневник. Даже не верится, что он мог так увлечься этим делом. Было бы интересно посмотреть, что он там понаписал. Я его об этом никогда не спрашиваю, потому что это было бы нечестно: ведь если бы он меня попросил, я бы ему свою тетрадь ни за что не дала. Может быть, когда-нибудь, когда мы будем еще больше уверены в силе нашей любви. Впрочем, я бы все равно не дала дневник Сэму, не вырвав предварительно страницы, посвященные Карлу Фиппсу. Переписала бы историю, как Сталин.

Нужно быть более внимательной и всегда запирать тетрадь на ключик. Сегодня я достала ее из ящика стола и обнаружила, что она не заперта. Наверное, вчера вечером я забыла повернуть ключик до конца, хотя мне самой непонятно, как такое могло получиться. Я ведь всегда проверяю, захлопнулся ли замок. Слава богу, Сэм не видел, что тетрадь открыта. Не уверена, что он устоял бы перед искушением прочесть. Обвинять ли его в этом, случись такое, – не знаю. Не уверена, что сама не поступила бы точно также.

После дискуссии по поводу названия, которую я, как мне кажется, выиграл, мы снова вернулись к обсуждению эпизода с уколом. Найджелу, видите ли, не понравились несколько вполне невинных, на мой взгляд, шуточек в этой сцене, например: «Это ведь мне должно было показаться, будто мне что-то вставили в задницу». Мне они, напротив, показались очень удачными. Больше того: я считаю, что не имеет морального права обвинять меня в излишней фривольности текста человек, в соответствии с требованиями которого мы забили весь субботний вечерний эфир бессчетным количеством похабных приколов.

Нет, я не могу не признать и того, что в этой сцене герои обмениваются несколько двусмысленными репликами, но ведь сам эпизод к этому располагает. Вообще-то получиться все должно очень смешно. Колин наклоняется над Рейчел с зажатым в кулаке шприцем (это уже будет забавно, если, конечно, удастся подобрать хорошего актера) и уверяет себя и ее, что все делает правильно, и вдруг вспоминает, как инструктировавшая их в клинике медсестра говорила, что если сделать все быстрым и уверенным движением, то больно не будет. В общем, он размахивается и изо всех сил втыкает иглу в ее ягодицу. Та от неожиданности громко взвизгивает, а он падает в обморок. По– моему, просто шикарно получилось, да и Эвану понравилось.

А когда Колин приходит в себя, Рейчел говорит: – По-моему, это ведь мне должно было показаться, будто мне что-то вставили в задницу. – Мне кажется, отличная реплика. Да и вообще я считаю, что в героине должны быть определенные грубоватые и приземленные черты. Пусть она от пускает соленые шуточки и выражается не слишком корректно. Пусть, в конце концов, феминистки порадуются.

Неожиданно для меня Найджел вдруг взял да и заявил, что все это вообще не смешно, а Джордж, старый ублюдок, стал подпевать, что шутке этой сто лет и нет никакого смысла оставлять ее в тексте.

Я встал было грудью на защиту своего произведения (как это свойственно нам, писателям), но тут Эван заставил меня забеспокоиться еще больше, объявив:

– Да это все неважно, в этом эпизоде диалога все равно не будет слышно. Я всегда во всех сценах со шприцами и уколами пускаю погромче «трэш-метал». Это мой индивидуальный стиль. Меня по этим кадрам сразу узнают. Кстати, вы никогда не слышали об одной гранж-группе из Бостона? Они называются «Одноглазый змей из ширинки». Это будет классный саундтрек для эпизода с уколом.

Да, есть над чем призадуматься, но здесь я, похоже, бессилен что-либо изменить. Всем известно, что в кино со сценаристом считаются гораздо меньше, чем с кошкой какой-нибудь девочки– гримерши.

Дальше пошло еще веселее. Найджел поинтересовался у Эвана, что он думает насчет кастинга.

– Что ж, давайте прикинем. Что у нас с девчонкой? Сколько ей лет? Двадцать два? Двадцать три? – спросил Эван.

Я быстро вмешался и поспешил заметить, что по моим расчетам героине должно быть слегка за тридцать. К моему удивлению, Эван просто расхохотался! Заметив выражение моего лица, он решил объясниться:

– Понимаешь, Сэм, на самом деле нам вообще нет смысла зацикливаться на возрасте нашей девчонки. Я не настаиваю на том, чтобы взять на эту роль какого-нибудь беспризорного подростка, но хочешь не хочешь, а старуха нам тоже не подходит. Бог ты мой, нам ведь нужно, чтобы хоть у кого– нибудь из мужчин при ее появлении в кадре возникало желание ее трахнуть. Так что давайте определимся. Я согласен отсматривать кандидаток от двадцати одного года, но слегка потрепанных жизнью, до хорошо сохранившихся в двадцать восемь.

Я даже не нашелся, что ответить. Такой прагматизм (пожалуй, в этой ситуации правильнее сказать – цинизм) на время лишил меня дара речи. Однако худшее было еще впереди.

– А что насчет главного героя? – спросил Найджел.

– Я думаю, на эту роль нам надо пригласить Карла Фиппса, – объявил Эван.