Текст книги "Все возможно, детка"

Автор книги: Бен Элтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

– Ненавижу эти убогие забегаловки, – заявил он во весь голос, так, чтобы официантка его слышала. – Подадут тебе лохань размером с крышку от мусорного бака – а еды на ней столько, что поневоле подумаешь: да ее просто не помыли после предыдущего клиента. Но в итоге оказывается, что это и есть основное блюдо, которое ты заказал.

Если нашей ледяной красавице официантке и было хоть какое-нибудь дело до того, какого мнения придерживается Джордж о еде в их ресторане или о манере повара украшать блюда, то это никак не отразилось на выражении ее идеально правильного, словно с картинки, лица. Единственное, что она себе позволила, – это легкую презрительную улыбку, в которой безошибочно читалось: «Тоже мне, умник нашелся! Да у меня таких мудаков, как ты, по две тысячи в день бывает», а затем развернулась и направилась в сторону кухни, предоставив нам с Джорджем пускать слюнки, пялясь на ее шикарный зад. Джордж заметил, что эта девица, без сомнения, может легко колоть грецкие орехи между своими весьма спортивными, можно даже сказать, атлетическими ягодицами. Впрочем, сказано это было уже не для нее, а для того, чтобы позлить Тревора, который тотчас же завелся и потребовал, чтобы Джордж оставил при себе свои безвкусные, сексистские, инфантильные и гетеросексуальные комментарии.

После этого мы вернулись к трудному для меня разговору о том, как относится Люси к использованию в моем сценарии некоторых подробностей нашей с ней личной жизни.

– Честно говоря, я потрясен, что она вообще разрешила тебе писать об этом, – сообщил Тревор. – Правда, потрясен. Нет, я понимаю, конечно, что ты пишешь художественное произведение, а вовсе не вашу с Люси историю, но ведь материал тебе откуда-то брать надо.

Настало время выложить карты на стол и признаться, что я пока еще не посвятил Люси в свои планы. В качестве оправдания я сказал, что не хотел нервировать ее попусту, если бы вдруг мою заявку не утвердили. Кино ведь дело такое – абсолютно непредсказуемое и рискованное.

– Если даже вы, ребята, заключите со мной договор, я собираюсь еще некоторое время продолжать работать на радио, а сценарий писать инкогнито.

По реакции Джорджа и Тревора я понял, что не смог полностью убедить их в правильности выбранной мною линии поведения, но, если говорить честно, это не их ума дело. А вот то, что моя заявка понравилась им и даже Найджелу, – это факт, и факт очень приятный. Я испытываю странное, непривычное ощущение: едва ли не впервые за долгие годы я решился на какой-то поступок, о котором, кажется, мне не придется пожалеть.

Дорогая Пенни.

Сегодня снова вышла на работу и обнаружила на письменном столе конверт. То, что это письмо от Карла, я поняла, даже не вскрывая его. Дело в том, что сам конверт был ручной работы, из очень толстой и дорогой тисненой бумаги, и к тому же запечатан – ни много ни мало – настоящим сургучом! У меня среди знакомых просто нет людей настолько богатых или настолько склонных к театральным эффектам, чтобы послать письмо в подобном оформлении. В письме же говорилось следующее:

«Судя по всему, тебе сейчас по какой-то причине тяжело и больно. Возможно, я тебя чем-то обидел. В свое оправдание могу сказать лишь то, что ни в коем случае этого не хотел. Правда со стоит в том, Люси, что меня тянет к тебе с самого первого дня, как мы встретились. Дело даже не в твоей красоте, а в той таинственной внутренней печали, которую ты излучаешь. Она меня очаровывает, я не могу устоять и мечтаю лишь о том, чтобы узнать тебя получше. Я прекрасно понимаю, что у меня нет никакого права испытывать к тебе такие чувства. Ты замужняя женщина, и те мысли о тебе, которые посещают меня, абсолютно неправильны и недопустимы. Я постараюсь по мере возможности больше не приходить в ваш офис и могу лишь пообещать, что приложу все усилия, чтобы не попадаться тебе на глаза. Но я хочу, чтобы ты знала, что я остаюсь твоим другом и всегда буду рядом, если тебе понадобится моя помощь. С искренним уважением, Карл Фиппс».

Да уж!

Пожалуй, такого милого и изящного письма я еще никогда в жизни не получала. Интересно, откуда он столько всего обо мне знает? Внутренняя печаль? Тут он попал в самую точку. По-моему, я за всю свою жизнь не встречала мужчины со столь развитой интуицией. Я ведь даже не говорила с ним о том, что больше всего на свете хочу иметь ребенка… Впрочем, может быть, я как-нибудь и упомянула об этом вскользь, но сути дела это не меняет: в редкой проницательности ему все равно не откажешь. Кроме того, он поступил очень достойно и великодушно, не рассердившись на мое сообщение на автоответчике. Господи, вот ведь опозорилась-то! Надо же было додуматься: позвонила человеку и потребовала, чтобы он не рассчитывал переспать со мной, когда он меня об этом и не просил (по крайней мере, в словесной форме).

Ну ладно, теперь, слава богу, все позади. Кончилось, даже не начавшись, что, несомненно, является лучшим выходом из ситуации и чему я искренне рада. Во всяком случае, должна быть искренне рада. Нет, конечно, может быть, где-нибудь в другой жизни, на другой планете все это могло бы обернуться совсем иначе и было бы просто замечательно… Нет! Нельзя. Нельзя даже думать об этом, потому что, во-первых, это неправильно, а во-вторых, просто бессмысленно. Карл сам подал мне пример достойного самоустранения.

И все-таки, как это здорово! По крайней мере, я считаю, что он действительно втюрился в меня по уши.

Дорогой Сэм.

У Люси сегодня была лапароскопия. Отличный материал для работы. Мне, конечно, ужасно стыдно писать такие слова, потому что ей сегодня явно было не до смеха, но, по правде говоря, у меня такое ощущение, что мой сценарий напишется сам собой. Никогда в жизни я еще не чувствовал такой целеустремленности. Жаль, что я не могу разделить это чувство с Люси: ведь сколько раз она говорила мне о том, что как раз целеустремленности мне и не хватает. Но по вполне очевид ным причинам я вынужден проявлять определенную скрытность.

Встали мы в половине шестого. Люси не могла выпить даже чашку чая, так как процедуру полагается делать натощак. Поездка, разумеется, обернулась самым настоящим кошмаром. В наши дни утренний час пик начинается уже в три часа ночи. Нет, на следующих выборах я непременно буду голосовать за «зеленых». Больше всего меня угнетает, что транспорт – это единственная сфера, где мы коллективно продолжаем не замечать того, что происходит у нас перед носом, и вместо этого верим в давно опровергнутые мифы. И я в этом отношении ничуть не лучше других, а может, даже и хуже. Ведь если посмотреть правде в глаза, то пропаганде автомобильной промышленности позавидовали бы даже Геббельс со Сталиным. Да что там: они просто сопляки по сравнению с теми, кто создает для нас дезинформационную автоутопию. Посмотрите любой рекламный ролик: в нем какая-нибудь шикарная красотка мчится в машине на полной скорости по великолепной, окруженной потрясающим пейзажем, а главное – абсолютно пустой дороге. От горизонта до горизонта – больше ни одной машины. Какого черта, где и когда в реальном мире кто– нибудь ездил по абсолютно пустой дороге? Лично я не припомню ни одной такой ситуации за все двадцать лет вождения. Они нам талдычат: вы только посмотрите, какая машина. Да плевать я хотел, какая у них там появилась машина. Лучше бы сказали, где та дорога, на которой они снимают свою рекламу. Хотел бы я хоть единственный раз в жизни прокатиться по ней.

Вообще это очень странное, почти сюрреалистическое ощущение: сидеть в коробке, напичканной всяческими механизмами стоимостью в 15000 фунтов, которые создавались с целью освободить человечество, и при этом ползти со скоростью пешехода, пылая ненавистью ко всем остальным автовладельцам на свете. А ведь именно так мы и живем изо дня в день. Каждый человек, застрявший в растянувшихся на многие мили вереницах раскаленных железных ящиков, ненавидит каждого человека, сидящего за рулем другого автомобиля. Каждое утро почти каждый взрослый житель каждого британского города садится в свою жестянку и начинает ненавидеть всех остальных. Затем, проведя день в тщетных попытках успокоиться, мы снова залезаем в эти душегубки и снова принимаемся ненавидеть всех вокруг. И несмотря на все это – спроси любого из нас: «А почему бы не поехать на автобусе?», так я же первый отвечу: «Ни в коем случае! Ездить в общественном транспорте – это просто ужасно».

Дорогая Пенни.

Пишу эти строчки, сидя в одиночестве в наводящей тоску маленькой больничной комнатке в ожидании, когда меня выпотрошат и нафаршируют, как рыбу.

Сегодня утром Сэм подвез меня до клиники, что было очень мило с его стороны, если, конечно, не считать того, что он всю дорогу брюзжал: «Ездить по городу в это время – просто сумасшествие», как будто мы сами меньше других были виноваты в том, что на улицах столько пробок. Выслушивать его ворчание на голодный желудок мне было нелегко: я ведь не смогла даже выпить чашку чая. С другой стороны, он проявил, по-моему, вполне искренний интерес к предстоящей мне пытке и задал множество вопросов о ее подробностях, что является просто серьезным поступком для моего мужа, учитывая, что он терпеть не может всякие разговоры на эту мрачную тему. Я, впрочем, тоже не в восторге ни от предстоящей процедуры, ни от разговоров о ней, но не оценить проявленную Сэмом заинтересованность не могу.

Я воспользовался тем, что поездка из-за бесконечных пробок затянулась, чтобы выяснить у Люси кое-какие детали лапароскопии. По правде говоря, с ее слов у меня сложилось впечатление, что процедура эта на редкость мучительна, и омерзительна, хотя и не лишена некоторых комических штрихов.

О том, что мне предстоит, я знаю из тех восьми миллионов книг на тему оплодотворения, которые перелопатила за последние пару лет. Сэм был просто потрясен; он даже наскоро кое-что записал за мной, пока машина стояла в очередной пробке. Происходит же это так: сначала тебе в живот вводят трубку и закачивают туда какой– то газ, чтобы им, видите ли, было лучше видно, что и как там у тебя внутри. Потом проделывают еще одну дырку – прямо надлобковым треугольником, или, как выразился бы сэр Лес Паттерсон, над картой Тасмании (сама не могу поверить, что пишу все это), и пропихивают внутрь зонд, кото – рым ворошат твои внутренности так, как им нужно, чтобы сделать свои картинки. Да, еще в тебя заливают изрядное количество специального контрастного вещества, чтобы добиться лучшей четкости изображения. Сэм просто ухохотался, слушая все эти подробности, но я думаю, что это у него чисто нервное.

Просто поразительно, сколько всего приходится терпеть женщинам. Уточняю: сколько всего болезненного и неприятного. Я вот думаю: а не ввести ли мне в сценарий эпизод, в котором врач (возможно, гей) предлагает героине несколько видов разноцветных контрастных пигментов на выбор – ну, чтобы она сама решила, какой из них лучше всего подходит к общей цветовой гамме ее внутренностей. Хотя, впрочем, может быть, я перегибаю палку. Надо будет хорошенько подумать над общей тональностью моего сценария. Главное – решить, будет ли это комедия с элементами драмы или же в большей степени драма с комедийным оттенком. Наверное, лучше всего постараться совместить и то, и другое.

Ну так вот: когда тебя накачают и проткнут в нескольких местах, начнется самое главное: прямо под самым пупком в тебе проделывают еще одну дырку, в которую запускают длинный оптоволоконный кабель с видеокамерой на конце. Господи, да мне становится плохо только при одной мысли об этом. Я честно предупредила Сэма, что с каждой минутой меня тошнит все больше и больше. Хорошо еще, что в желудке у меня и маковой росинки не было, а не то меня вывернуло бы прямо в машине, которой мы, кстати, недавно устроили полную химчистку салона. Да, между прочим, вот еще один занятный момент: рассказывая Сэму ужасные подробности того, что мне предстоит, я вдруг неожиданно для самой себя вспомнила, что собиралась перед процедурой пройтись эпилятором по линии бикини, но забыла это сделать. К своему собственному удивлению, я из-за этого расстроилась. Хотя если честно, это же просто бред. Я никогда не испытывала особых комплексов по поводу того, что у меня вдруг из-под трусиков выглянет пара волосков, не слишком стеснялась, когда врачи брали у меня мазки, и вообще не всегда тщательно привожу в порядок это место даже перед походом на пляж. Но вот сегодня мне почему– то взбрело в голову, что я просто должна выглядеть как нельзя лучше, причем во всех ракурсах. С чего это на меня нашло – просто ума не приложу. Наверное, за всеми этими процедурами я разучилась воспринимать себя как женщину, и мне просто захотелось хотя бы таким образом подтвердить свою женственность и нежность.

Ну, Люси дает! Надо же было такое выдать: оказывается, она собиралась не то воском, не то каким-то эпилятором подровнять линию бикини! Нет, это просто уму непостижимо! Больше того: забыв это сделать, она расстроилась. У меня в голове мгновенно начал раскручиваться целый эпизод со множеством отличных шуток по этому поводу… и я даже выдал одну Люси: «Да брось ты, Люси, это же всего-навсего лапароскопия, а не танец живота». По-моему, мне удалось даже немного ободрить ее и отвлечь от ненужных переживаний. Эту шутку я, само собой, обязательно вставлю в сценарий.

По дороге Сэм выдал мне пару шуточек – как всегда тупых и абсолютно не ко времени и не к месту. Впрочем, я прекрасно понимаю, что ничего плохого он в виду не имел. На самом деле он, как мне кажется, не совсем понимает, насколько угнетают меня все эти бесчеловечные мероприятия. Мало-помалу я перестаю воспринимать себя как женщину и превращаюсь в какую-то органическую субстанцию под микроскопом, прямо как на уроке биологии в школе. Больше писать не могу, потому что слышу, как по коридору со скрипом двигается в мою сторону каталка. Чует мое сердце, что мой час настал.

Когда после обеда я забрал Люси из клиники, она еще не до конца отошла от наркоза, так что поговорить с ней толком по дороге домой мне не удалось. Доктор, впрочем, сказал, что все прошло хорошо и результаты нам сообщат через несколько дней. «Как получим портрет из проявки, так и возьмемся за составление заключения», – сказал он. Терпеть не могу докторов, которые позволяют себе такие фривольные шуточки. Речь, между прочим, идет о состоянии внутренних органов моей жены! Ну ничего, ничего, я думаю, и этому шутнику найдется место в моем фильме. По-моему, Стивен Фрай сыграет его блестяще.

Ехали домой мы еще хуже, чем утром в клинику. Да что же такое творится с этим миром? Хотя точнее было бы задаться вопросом, что же творится с нами самими. Где-то на полдороге к дому я потратил двадцать пять минут на почти статичный поединок с каким-то парнем, который, выезжая со второстепенной дороги, мог бы оказаться перед моей машиной. Я использовал каждый дюйм свободного пространства проезжей части, притерся вплотную к бамперу впередистоящей машины, и все ради того, чтобы не позволить бедняге впихнуться между нами. При этом я, само собой, ни разу не взглянул прямо в его сторону, чтобы, не дай бог, не встретиться с ним взглядом. И почему же? Почему, спрашивается, я так поступил? Нет, в машинах определенно есть что-то особенное. Они просто выхолащивают наши души. Столкнулись бы мы с этим человеком где-нибудь на узкой тропинке – пешком, – и я бы только сказал: «Извините», – и уступил ему дорогу. Почему же не поступить так, сидя в машине? Так нет: я потратил двадцать минут своей жизни не на то, чтобы расслабиться и, воспользовавшись стоянием в пробке, слегка отдохнуть, а на то, чтобы с упорством, достойным лучшего применения, не позволить незнакомому парню втиснуться в стоящую практически неподвижно очередь на пару футов впереди меня. И кто я, спрашивается, после этого? Самый настоящий моральный урод.

Как только мы добрались до дома, Люси сразу же легла в постель. Поначалу я даже обрадовался этому и решил, что смогу подольше поработать над сценарием сегодня вечером. Но работа почему-то не пошла. Зная, что Люси там, наверху, забылась тяжелым посленаркозным сном, я почувствовал себя как-то неловко. Да что там неловко: меня просто начало грызть чувство вины. Надеюсь, что у меня все-таки хватит силы воли и я смогу довести задуманное до конца. Как-никак, впервые за долгие годы я занялся чем-то, что мне действительно нравится.

Дорогая Пенни.

Ну вот, вчера мне делали лапароскопию, а сегодня у меня страшно болит горло – как будто все ободрано и пересохло. Сэм проявил по этому поводу большую заинтересованность и все никак не мог успокоиться, пытаясь выяснить у меня, при чем тут горло, если вся процедура касалась, прямо скажем, противоположного конца моего тела. У него даже глаза заблестели, когда он стал выдумывать самые невероятные, экзотические причины появления такого феномена. Когда я все же объяснила, что просто-напросто анестезиолог вставлял мне в горло дыхательную трубку, Сэм как-то сразу скис и, я бы сказала, был разочарован. Странный он все-таки какой-то.

По-моему, эта новая работа на радио абсолютно не радует, а наоборот, даже угнетает его. Не могу не признать, что меня это умозаключение тоже не слишком вдохновляет.

Дорогой дневник.

Нет, ну просто нет для меня работы в Доме радио. Похоже, что этот перевод начальство действительно организовало лишь с одной целью: избежать скандала по профсоюзной линии. В мои обязанности якобы входит отбор и принятие к эфиру ориентированных на молодежь юмористических программ. При этом у меня нет ни денег, ни каких бы то ни было ресурсов для того, чтобы вести эту деятельность. Весь бюджет молодежных развлекательных программ – я не преувеличиваю, весь в буквальном смысле этого слова – потрачен на гонорары Чарли Стоуна Я просто поверить не мог, узнав об этом. Утренняя программа считается настоящим флагманом среди всех передач нашей станции, и на ее реализацию тратятся все имеющиеся средства. Успехом же эта программа, как принято считать здесь, на радио, обязана прежде всего Чарли. Сегодня утром я опять заглянул в аппаратную, откуда выходит в эфир его шоу, и сделал это только потому, что больше мне делать было абсолютно нечего. По неприятному для меня стечению обстоятельств в тот момент Чарли как раз брал интервью у парочки гррррлз из «Банды Гррррлз». Само собой, у меня в памяти тотчас же всплыли не самые приятные моменты моего провала на съемках передачи «Расти большой».

– Ну хорошо, – произнес в эфир Чарли, и одни только эти слова обошлись налогоплательщикам примерно в пять фунтов. – У нас тут, значит, нарисовались Клубничка и Пышечка из потрясающей команды «Банда Гррррлз». И что мы имеем? А имеем мы то, что ширинка у меня вот– вот разойдется. Нет, честно! Как гляну на этих девчонок – у меня сразу вырастает третья нога! Видели бы вы их только! «Банда Грррряз»? Да это просто Отпадная Охренительная Банда, чтоб я сдох! Ну ладно, гррррлз, я знаю, что-для вас самое важное – это творчество, и вы отличаетесь от других групп тем, что пишете слова для большинства своих песен. Расскажите-ка нам, откуда, например, вы берете свои темы.

– Да мы про все подряд пишем… вот! – ответила ему не то Клубничка, не то Пышечка, точно не знаю. – Но подход у нас философский! И понимать наши песни можно по-разному. Но прежде всего они о том, что нужно быть во всем оптимистом. Девчонки, да пусть все ваши подружки и сестренки охренеют от зависти к вам! Просекайте фишку! Въезжайте в тему! Выбирайте лакомый кусок и оттяпывайте его себе! Нельзя говорить: мне это не по зубам! Нет ничего такого, что нельзя было бы урвать для себя! Все в жизни нужно брать как интеграл, извлекать как корень и хватать, как мужика, за яйца, – чтобы не вырвался! Хватай его, гррррл!

Давненько, да пожалуй, никогда в жизни я не слышал такой законченной чуши, произносимой при этом всерьез и с таким самомнением. Давненько – по крайней мере с последнего совещания редакторов Би-би-си, посвященного стратегическому планированию вещания (объявленная тема совещания звучала так: «На пороге будущего: в поясках выхода»).

И все-таки я молодец, что заглянул туда, в студию. Услышанное и увиденное лишь укрепило меня в решимости бросить все силы на написание сценария. Не могу же я провести остаток своей карьеры, делая вид, что смеюсь над похабными шуточками Чарли Стоуна. Ну не могу! Написанный и принятый к производству сценарий – это мой пропуск на выход отсюда. Люси меня поймет, я уверен, что поймет.

Впрочем, это не значит, что я возьму да и признаюсь ей во всем прямо сейчас.

Дорогая Пенни.

Мы с Сэмом ходили сегодня к моему консультанту, доктору Джеймсу. Хотя вроде бы ею зовут просто мистер Джеймс. Я вообще не понимаю, почему у медицинских светил все не по-людски. По моим наблюдениям, чем более высокое положение занимает человек в своей области, тем меньше у него всяких титулов и званий. Впрочем, может быть, в этом есть свой скрытый смысл: пусть хотя бы они не так сильно зазнаются.

Что же касается главного дела, то у нас хорошие новости: у меня не нашли никакой патологии. У меня нет эндометриоза – уже гора с плеч. Кроме того, нет спаек в брюшной полости, и к тому же совершенно ясно, что недавно у меня была овуляция.

– Это, между прочим, не просто хорошая, а потрясающая новость, – сообщил мистер Джеймс в свойственной ему очаровательно грубоватой манере. – Ведь вы понимаете: как без яиц не сделаешь омлета, так и без яйцеклеток не сделаешь ребеночка.

У меня также отсутствуют фибромы в стенке матки и, насколько может судить мистерДжеймс, какие-либо врожденные патологии матки («Впрочем, на этот счет никто не может дать стопроцентной гарантии»). У меня также нет ни одной кисты – слава богу, а то от одной мысли об этом мне делается дурно; никаких заболеваний в брюшной полости также не нашлось. По правде говоря, я была поражена, когда мне огласили целый каталог всякой гадости, из-за которой я могла бы навек распрощаться с мечтой завести ребенка.

Еще нам показали несколько фотографий, сделанных у меня внутри, причем мистер Джеймс описал эти снимки как «прекрасные», хотя на наш с Сэмом взгляд это просто какое-то непотребство. Сплошь желтые, красные и фиолетовые пятна. Ни дать ни взять – стоп-кадры из фильма ужасов. Да и вообще странное это ощущение – рассматривать фотографии собственных внутренностей. Еще более странно видеть человека, который приходит от них в восторг.

– Очаровательно, – заявил мистер Джеймс. – Просто очаровательно. Какой у вас прелестный тонкий кишечник. Просто загляденье. А толстая кишка? Красота, да и только. Нет, вы только посмотрите на это оранжевое пятно. Шикарная, просто шикарная толстая кишка. Я полагаю, что с пищеварением у вас должен быть полный порядок. Отличный снимок. Вы только не волнуйтесь насчет того, что он получился оранжевый. На самом деле толстый кишечник, конечно, не оранжевого цвета, но на фотографиях он почему-то всегда получается оранжевым.

После того, как мы все дружно выразили восхищение моей пищеварительной системой, мистер Джеймс перешел к главному:

– Ну так вот: как я уже говорил, все это очень и очень обнадеживающе. Никакой патологии мы не обнаружили.

Значит, все в порядке. Замечательно. Просто великолепно. Лучше не придумаешь. За исключением, конечно, одной малюсенькой детали. Я до сих пор не могу забеременеть! Вот только боюсь, по этому поводу мистеру Джеймсу сказать нечего. Мы с Сэмом обречены нести на своих плечах проклятие того, что на врачебном языке называется «бесплодием неясной этиологии» или, выражаясь сугубо научной терминологией: «Ну ни хрена мы не знаем, почему эта долбаная беременность не наступает».

– Очень, очень типичная ситуация, – сказал мистер Джеймс. – Весьма типичная… то есть, я имею в виду, среди тех, кто не может иметь детей. Вот так-то.

Ну и что дальше?

Как что? Да ничего особенного. Приниматься за искусственное оплодотворение. Мистер Джеймс, правда, сказал, что нам есть смысл еще немного подождать, что мы еще сравнительно молоды, и что нам, возможно, пока что просто не везло. Вполне может случиться, что все произойдет ес тественным путем. Кроме того, мистер Джеймс рассказал нам, что в его практике имеется далеко не один случай, когда бесплодные женщины беременели вскоре после проведения лапароскопии. Отчего такое происходит, никто толком не знает. Образно это можно описать как «прочистку» маточных труб, которые после такого грубого вмешательства начинают работать с удвоенной энергией. Однако, по словам мистера Джеймса, хуже не будет, если мы начнем подготовку к медицинскому вмешательству в процесс обзаведения потомством.

Облом. По правде говоря, я всегда надеялась, что без этого все-таки удастся обойтись. Как знать, может, мне было бы легче, если бы врач сказал: «Да вы посмотрите на свои снимки! Хуже я еще в жизни не видел. Какие там яйцеклетки. Какие там маточные трубы. У вас нет ни единого шанса. Забудьте об этом раз и навсегда». Да, услышать такое, возможно, было и легче, но все равно невыносимо. Даже не знаю, что бы я сделала, если б он сказал мне такое. Честное слово, не знаю.

Дорогой Сэм.

Съездили сегодня к нашему консультанту и выслушали его мнение по поводу результатов лапароскопии Люси. Есть хорошие новости и плохие. Никакой патологии не обнаружено – это хорошо; с другой стороны, они не обнаружили ничего такого, что можно было бы «вылечить» – это, значит, новость плохая. Перед бедняжкой Люси всерьез замаячила перспектива искусственного оплодотворения. Она от этого, разумеется, просто в ужасе. Откровенно говоря, и я не в восторге от этой идеи. Нет, конечно, с одной стороны, это означает, что я получу из первых рук столь необходимый для написания моего сценария опыт, но это к нашему личному с Люси делу абсолютно не относится. Я бы хотел прояснить этот момент прямо сейчас, чтобы потом, в будущем, когда я стану большой голливудской шишкой, я мог спокойно оглянуться назад и не стесняться своих поступков и мотивов, которыми я руководствовался на данном этапе своей жизни. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что тайно эксплуатирую несчастье Люси (да и мое собственное тоже) ради нашего общего будущего блага, но если бы потребовалось, я без колебаний бросил бы это. Сценарий не сценарий, кино не кино, но если б я мог сделать хоть что-то для того, чтобы Люси забеременела, я бы это сделал. Все что угодно. Честное слово. Но похоже, я ничем не могу ей помочь, за исключением того, что буду продолжать спать с ней всегда, когда она от меня этого потребует, и приму посильное участие в мероприятиях по искусственному оплодотворению. Если, конечно, до этого дойдет.

Я абсолютно честен перед собой. Очень хорошо, что все эти рассуждения я сейчас записал прямо по горячим следам. Мой сценарий и вся моя будущая карьера – ничто по сравнению с мечтой Люси иметь ребенка. Если завтра она забеременеет естественным путем, я буду, наверное, самым счастливым человеком на свете.

Кстати, с темой искусственного оплодотворения нужно будет ознакомиться вне зависимости от того, потребуются мне эти сведения на практике или нет.

Дорогая Пенни.

Несмотря на то, что мы уже вышли на финишную прямую на пути к искусственному оплодотворению, я решила, что в этом месяце мы с Сэмом будем заниматься любовью каждый день в расчете на то, что лапароскопическая теория «прочистки труб» окажется верной и даст результат. Начали мы это дело, не откладывая, – прямо вчера вечером. А теперь я вынуждена сделать чудовищное признание. В самый разгар этою дела я вдруг поймала себя на том, что думаю о Карле Фиппсе. Я, конечно, постаралась сразу же прогнать эти мысли, но боюсь, что мое подсознание было гораздо честнее сознания. Не могу не признаться, что думаю о Карле довольно часто.

Нет, Сэма я, конечно, люблю, и люблю только его. Но это другое дело.

Дорогой Сэм.

Люси решила, что курс подготовки к искусственному оплодотворению мы начнем после следующих месячных (это если за это время мы не добьемся успеха естественным путем, то есть, если свежепрочшценные трубы не заработают с новой силой). Наш семейный врач доктор Купер уже направил заявление в клинику Спаннерфилд: говорят, что тамошние специалисты – большие доки по части искусственного оплодотворения. Нам обещана первая консультация в самое ближайшее время.

Сегодня у нас в Доме радио было большое совещание. Мне только этого не хватало. По правде говоря, я даже рассердился: в конце концов, мне нужно писать сценарий, и меньше всего я хочу, чтобы меня беспокоили по каким-то делам, связанным с моей нынешней работой. Кстати, Би– би-си уже вполне официально приняло мой сценарий к производству, чему я страшно рад. Впервые с тех далеких времен, когда я писал скетчи для радио (тогда я был молодым и дерзким), меня признали профессиональным работником пера. Деньги мне предложены очень даже неплохие, особенно учитывая, что это мой сценарный дебют. Сорок тысяч фунтов, выплачиваемые, правда, поэтапно. Последняя часть суммы причитается по окончании основного съемочного периода, так что за первый черновой вариант сценария мне пока полагается только десять тысяч. Кстати, для ведения переговоров я пригласил Эйдена Фьюмета. Надо сказать, что теперь, когда он выступает на моей стороне, он стал нравиться мне гораздо больше. Сам я на переговоры не пошел. Джордж и Тревор еще не уверены, что Найджел созрел для того, чтобы узнать потрясающую новость: блестящий сценарист, найденный его подчиненными, есть не кто иной, как презираемый и вышвырнутый им с любимой работы Сэм Белл. Найджел скорее всего представляет себе меня в виде какого-нибудь панка с ирокезом на башке, поскольку обычно Эйден Фьюмет представляет интересы самых модных и продвинутых людей.

Тем не менее, как я уже говорил, теперь я числюсь профессиональным писателем, фильм по сценарной заявке которого запущен в производство на Би-би-си. Это, я вам скажу, просто потрясающе. Единственное, что меня огорчает на данный момент, – необходимость по-прежнему ходить на работу на радио, чтобы, во-первых, не вызывать подозрений Люси, а во-вторых – само собой, ради денег. На десять тысяч, которые выплатят на первых пэрах за сценарий, полгода мы с Люси не протянем – даже если прибавить к ним те гроши, что получает Люси в своем агентстве.

В общем, сегодня с утра пораньше, после того как мы с Люси быстренько, минуты за три управились с интимными нежностями («Ты обо мне не беспокойся, сделай все, как тебе удобнее», – пробормотала она сквозь сон), я оставил ее лежащей на кровати и пытающейся съесть тост, в то время как под пятую точку у нее были подсунуты три подушки, а ноги задраны на стену; а сам поспешил на совещание. Любят на радио устраивать такие мероприятия ни свет ни заря, мотивируя это тем, что радио само по себе является скорее утренним и дневным средством массовой информации – в отличие от вечернего телевидения.