Текст книги "Попкорн"

Автор книги: Бен Элтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Бен Элтон
Попкорн

Глава первая

Наутро после той самой ночи Брюс Деламитри сидел в комнате для допросов.

– Ваше имя? – спросил полицейский.

Это, собственно, был не вопрос. Полицейский прекрасно знал, как звали Брюса, но порядок на то и порядок, чтобы ему следовать.

Накануне утром Брюс сидел в телестудии. Размашистый изгиб студийного стола отделял от него двух ведущих неопределенного возраста, вылитых Кена и Барби.

– Его зовут… – Пауза. – Брюс Деламитри, – произнес Кен, прибегнув к искренне рокочущему тембру, который приберегал для самых ценных гостей.

– Род занятий? – спросил полицейский на следующее утро, как будто не знал.

– Он является, возможно, самым видным деятелем современной киноиндустрии. Великолепный сценарист, великолепный режиссер. Слава и надежда Голливуда.

– А я слыхала, он и соус для спагетти готовит великолепно, – вставила Барби, чтобы несколько очеловечить звездный облик.

Это было утром накануне. Больше таких слов в свой адрес Брюсу не услышать никогда.

– Семейное положение? – продолжал коп.

– Успешная творческая карьера требует, однако, и жертв. Не так давно по Голливуду разнеслось нерадостное известие о том, что брак Брюса, женатого на актрисе, фотомодели и рок-певице Фарре Деламитри, переживает не лучшие времена. Об этом мы также поговорим с нашим гостем.

На камере, направленной на Брюса, зажегся красный огонек. Он изобразил подходящую ситуации гримасу, мол, в жизни не без дерьма. Следующие двадцать четыре часа докажут, что это чистая правда.

Брюс попытался смотреть полицейскому прямо в глаза. Семейное положение? Ну и вопросы у них. Его семейное положение было известно всему свету.

– Моя жена умерла.

– Расскажите нам о вчерашней ночи.

– Сегодня ночь вручения «Оскара», – просто сиял Кен. – Великая ночь! Numero Uno. Ночь из ночей. Всем ночам ночь. Ночь, которая по всем прогнозам обещает стать величайшей ночью в жизни Брюса Деламитри.

– О вчерашней ночи? – повторил Брюс. Он уже бросил попытки установить контакт с полицейским и говорил сам с собой. – Вчерашняя ночь была ужасней всего, что я только мог себе представить.

– Вы смотрите программу «Кофе-тайм». Мы продолжим передачу после рекламной паузы, – сказал мужчина-ведущий, которого звали не Кен, а Оливер Мартин.

Свет в студии приглушили, и на то время, пока Оливер и его коллега по имени Дейл с важным видом собирали свои бумаги, на экране возник логотип программы. В бумагах, понятное дело, ничего не было, но ведь одна из основных обязанностей новостного вещания – поддерживать миф о том, что ведущие являются журналистами, а отнюдь не зачитывают на автомате все, что бы им ни подсунули.

С экрана перед Брюсом исчезли Оливер с Дейл, и вместо них возникли четыре девицы в бикини и с бутылками газировки, гурьбой выскакивающие из старенького «фольксвагена-жука».

 
«Девчонки, солнце, море, пляж…
Пусть станет и вашим праздник наш!»
 

Звукооператор убрал громкость и обрек девиц в бикини сосать из своих бутылок в немом восторге.

– Перерыв полторы минуты, – сообщил продюсер.

Это послужило сигналом гримершам броситься в студию и нежно обработать все имеющиеся там физиономии. Сквозь шквал пудры и ватных тампонов Оливер обратился к Брюсу:

– Полагаю, нам стоит поподробнее остановиться на том обстоятельстве, что наша индустрия больше не является фабрикой грез. Мы вступили в область сурового реализма. Мы показываем жизнь такой, какая она есть на самом деле.

Гримерша наложила еще один слой пудры на и без того уже основательно оштукатуренное лицо Оливера. По законам сурового реализма, обладатель такого сочного глянцевого загара давно бы умер от рака кожи. Но Оливер, будучи представителем старой школы телеведущих, свято верил, что термоядерный загар на лице – такой же знак уважения к зрителям, как дорогая рубашка и галстук. Надо же показать, как ты для них стараешься!

– Осталась минута, – сказал продюсер.

С дальнего конца стола, откуда-то из облака лака для волос, донесся голос Дейл:

– Вам не кажется, Брюс, что в последнее время большую важность приобрела проблема убийц-подражателей? Я хочу сказать, она очень заботит американцев. Меня, например, как гражданку Америки, она очень заботит. А вас, Брюс, заботит? Как американского гражданина?

– Американская нация уже не такая юная, как прежде, и вскоре главной проблемой, заботящей большинство американцев, станет старческое недержание.

Это был не Брюс, а телевизор: готовясь к выходу в эфир, звукооператор включил громкость. После девяти утра реклама перефокусировалась с работающих и школьников на тех, кто остался дома, то есть на молодых мамаш и одиноких стариков. Девицы с газировкой уступили место прокладкам на грудь кормящим матерям, зубным протезам и подгузникам для взрослых и детей.

– Нет, меня не заботят убийцы-подражатели, – ответил Брюс не без труда, поскольку в этот момент юная гримерша мазала ему губы ментоловой помадой. – Я не верю, будто, выйдя из кинотеатра или встав от телевизора, люди бросаются подражать тому, что им показали. Иначе зрители вашей программы все поголовно зацементировали бы себе волосы и вместе с липосакцией подвергли бы себя еще и мозгосакции.

Подобное замечание едва ли могло помочь Брюсу завоевать любовь его коллег по медиа-бизнесу, но уж таким он был – упрямым, язвительным и немного взбалмошным. Явившись на съемку утренней телепередачи в кожаной куртке и темных очках, он просто обязан был говорить колкости. Впрочем, как Брюс и предположил, Дейл все равно его не слушала. Она принадлежала к тому разряду журналистов, для которых ответ интервьюируемого – всего лишь промежуток тишины, позволяющий спокойно обдумать следующий вопрос.

– Вот и отлично, обязательно повторите это в эфире, – рассеянно произнесла Дейл, проверяя, хорошо ли у нее подведены глаза.

– Осталось пятнадцать секунд, – сказал продюсер.

Четыре, три, две, одна…

На экране возникло лицо Оливера.

– У нас в студии – Брюс Деламитри, наиболее вероятный претендент на премию «Оскар» в номинации «Лучший режиссер». Несмотря на громкую славу и лестные отзывы критиков, его творчество нельзя оценивать однозначно.

– Фильмы Брюса Деламитри, – приняла подачу Дейл, – это жестокие, остроумные и дерзкие триллеры про городские улицы, где жизнь тяжела и сурова, а убийство – обычное дело. Ничего вам не напоминает?

– Еще как напоминает, – согласился Оливер, состроив глубокомысленную физиономию.

– Что можно сказать об улицах американских городов? – Дейл выглядела не менее напыщенно. – Вот именно! Они суровы и опасны: на них стремительно взрослеют дети, а насильственную смерть можно вполне назвать образом жизни.

– Ты хочешь сказать, что фильмы Брюса Деламитри отражают жизнь американских улиц?

– Может быть, отражают, а может, и влияют на нее. На этот счет есть разные мнения. Америка, тебе решать. Продолжим после рекламы.

Студийные софиты снова погасли. Оливер и Дейл в полумраке возились со своими бумагами.

– У вас чувствительные зубы? Кусая мороженое, вы не причмокиваете от удовольствия, а стонете от боли?..

Глава вторая

Наутро после всего случившегося юная девушка, почти еще девочка, смотрела поверх столешницы из огнеупорного пластика на женщину в полицейской форме, ведущую допрос. Дело происходило в комнате по соседству с той, в которой беседовали с Брюсом. Однако, в отличие от Брюса, девушку сочли настолько опасной, что заковали в кандалы: цепи соединяли ее тонкие запястья с почти такими же тонкими лодыжками. Она была столь миниатюрной, что казалось, возникни у нее желание, она бы с легкостью выскользнула из своих стальных оков и унеслась бы прочь с первым же дуновением ветра. Но девушка не обращала внимания на оковы. Бежать ей было некуда.

– Ваше имя? – спросила женщина-полицейский.

Накануне утром тому же тонконогому созданию задали тот же вопрос в забегаловке при мотеле для дальнобойщиков, в сотне миль к северу от Лос-Анджелеса.

– А меня по-всякому зовут, – ответила она.

Официант, с которым она беседовала, понимающе подмигнул:

– Такую красотку и звать должны красиво.

В том, что касалось красоты, официант был прав. Огромные глаза на тонком личике смотрелись потрясающе. Если бы студия Диснея вздумала выпустить игровую версию «Бэмби», на главную роль понадобилась бы именно такая девушка.

В ответ на комплимент она хихикнула.

– Ты меня клеишь, что ли? – спросила она, нервно теребя свою сумочку.

– А что, нельзя и поболтать с симпатичной девчонкой? – возразил официант.

– Вообще-то можно, но только если тебе повезет и тебя не услышит мой парень. Он прямо бесится от приставучих мужиков. Особенно калифорнийских. Говорит, они все гомики и дрянь. – Девушка забрала со стойки сдачу.

– Его зовут… – Пауза. – Брюс Деламитри. – Это сказал Оливер Мартин. В углу на кронштейне висел телевизор, и официантка включила звук. Она любила смотреть программу «Кофе-тайм».

– Он является, возможно, самым видным деятелем современной киноиндустрии. Великолепный сценарист, великолепный режиссер. Слава и надежда Голливуда.

– А я слыхала, он и соус для спагетти готовит великолепно.

Оливер с Дейл справляли ежеутренний обряд. Их гость, Брюс Деламитри, сардонически улыбался с экрана. Девушка обернулась и посмотрела на него. В какой-то момент их взгляды встретились. Гораздо позднее девушка будет вспоминать этот момент и думать о том, что же она тогда почувствовала.

Официанта программа «Кофе-тайм» не интересовала.

– Так твой парень говорит, что я гомик?

– Он это не со зла, – ответила худышка, взяв со стойки кока-колу, гамбургеры и жареную картошку и направляясь к выходу. – Он просто такой крутой и сильный, что почти все ему кажутся гомиками.

– Заходи еще, детка. Посмотрим, кто тут гомик, – сказал официант. – И парня своего приводи.

– Он тебя пришьет, – спокойно бросила девушка через плечо, и дверь за ней захлопнулась.

– Сегодня – ночь вручения «Оскара», – донеслось из телевизора.

– А теперь расскажите нам о вчерашней ночи, – сказала женщина-полицейский на следующее утро.

– Ну, наверно, ему это в голову пришло, когда мы завтракали, а Брюс Деламитри выступал в «Кофе-тайм» у Оливера и Дейл. Мы были в мотеле. Я люблю мотели. Там чисто и красиво, мыло дают и все такое. Была бы моя воля, всю жизнь бы в них и прожила, в мотелях в этих.

Девушка шла по автостоянке от забегаловки к ряду домиков. Только что кончился летний ливень, и она шла босиком. Девушка нарочно выискивала лужи: ей нравилась теплая вода на теплом асфальте. У нее были очень чувствительные ступни. Иногда, когда ступней касались так, как надо, по всему ее телу пробегала дрожь. Она частенько просила своего большого и сильного парня помассировать ей ступни. Но с тем же успехом могла бы попросить его связать крючком кармашек для туалетной бумаги.

– Не верю я во всю эту херню, которую несут нью-эйджевцы, гомосеки и хиппари, – говорил он в таких случаях. – Их болтовня убивает душу нашей великой нации и превращает нас, американцев, в безмозглых старух. Лучше дай пива.

Некоторых вещей от него совершенно нельзя было добиться, но это не означало, что он, когда хотел, не умел быть чутким и нежным. И как же она его любила в эти моменты!..

Она вошла в номер. Он лежал на кровати – один пистолет на груди, другой у бедра.

– Милый, я принесла еду. Подумала, раз у нас завтрак, надо взять гамбургеры с беконом. Велела ему прожарить бекон как следует. Ты ж ведь не любишь сырую свинятину.

– Помолчи, малыш. Я смотрю телевизор.

Из телевизора снисходительно улыбался Брюс Деламитри.

– Убийцы-подражатели? Да помилуйте, – говорил он. – Все это ерунда. Очередная дежурная тема, раздутая средствами массовой информации. Четыре основных канала в поисках острой проблемы…

Иногда Брюс был злейшим врагом самому себе. Разве можно насмехаться над ведущими «Кофе-тайм»? Особенно тем, кто хочет завоевать сердца американского среднего класса, а именно с этой целью Брюс и появился в студии. Многие зрители программы считали Оливера и Дейл своими ближайшими и самыми верными друзьями и не были в восторге от того, что какой-то нахальный киношник пытается выставить их дураками.

Оливер почувствовал, что атмосфера в студии накаляется. Для утреннего вещания вообще никакие «атмосферы» не годились, и Оливер всегда отчаянно старался найти общий язык с гостями программы.

– Полно вам, Брюс, – просительно сказал он. – Ситуация очень непростая. Парочка настоящих психопатов устраивает пальбу в торговых центрах и убивает чуть ли не каждого встречного. Вам о них, конечно, известно. А в вашем номинированном на «Оскар» фильме «Обыкновенные американцы» действует похожая молодая пара, занимающаяся в точности тем же самым. Кровавый след, который оставили реальные маньяки, уже тянется через три штата, и…

– И всякий раз, когда об их преступлениях сообщают по телевизору, – перебил Оливера Брюс, – в качестве иллюстрации используют кадры из моего фильма. Так что же порождает ассоциации с моим кино? Поступки этих маньяков? Или, может быть, горячее желание телевизионщиков подать в неожиданном ракурсе очередное скучное известие о насильственной смерти? Убийцы-подражатели, кто бы мог подумать! Люди не собаки Павлова. Их не приучишь слюни по звонку пускать. Они не повторяют все, что видят. Если бы людьми было так легко манипулировать, то ни один продукт не провалился бы на рынке и ни одно правительство в истории не пало бы.

Девушке в мотеле надоело слушать Брюса.

– Дорогой? – сказала она.

– Тихо, малыш. Я думаю.

В дверь постучали.

В одно мгновение мужчина вскочил с кровати, метнулся через комнату и прижался к стене рядом с дверью. Он был абсолютно гол, если не считать татуировок и пистолетов в обеих руках. Поднеся палец к губам, он дал своей подружке знак хранить молчание.

Они застыли в ожидании. По телевизору высокомерно разглагольствовал Брюс:

– Наша киноиндустрия в опасности. Она поставлена под удар. Из нас делают козлов отпущения, мальчиков для битья. Кого винит общество всякий раз, когда какой-нибудь мальчишка побалуется с пушкой? Оно винит Голливуд. Оно винит меня лично. Кому-то могут не нравиться мои фильмы, кто-то может считать их безнравственными. Эти люди вправе придерживаться своего мнения. Но они не вправе навязывать свои трусливые реакционные взгляды всем остальным. Цензура всегда остается цензурой, и меня от нее тошнит!

– Дерзко? Заставляет задуматься? – из недр телевизора Оливер взывал к двум затаившимся в номере беглецам. – По-моему, ясно как день: еще как заставляет. Вы смотрите «Кофе-тайм». Мы продолжим после рекламы.

– Теперь вы можете ни в чем себе не отказывать – и не полнеть!

В дверь номера снова постучали. Ответа не было.

Послышалось звяканье ключей. Мужчина кивнул своей подружке. Она все так же лежала на кровати, но в руке ее появился пистолет, извлеченный из-под подушки.

– Кто там? – крикнула девушка.

– Хотите, я вам сейчас убираю комнату? – раздался из-за двери тихий голос с латиноамериканским акцентом.

– Нет, не надо. И так нормально, – ответила девушка.

– О'кей, – сказала горничная. – Я просто дам вам свежие полотенца.

– Нам не нужны полотенца.

– О'кей. – Горничная немного помолчала. – А мыло нужно?

– Нет.

– О'кей. – Она снова помолчала. – Может, у вас кончились пакетики с кофе и сливками? Или этого еще много?

– Ага, этого еще много. Нам ничего не надо.

– О'кей. Очень хорошо. Спасибо.

Мужчина, все это время в напряжении стоявший за дверью, слегка расслабился.

Но тут опять раздался тихий голос:

– Тогда я просто проверю мини-бар, пожалуйста.

Дверь номера внезапно распахнулась, и горничная очутилась нос к носу со взбешенным, абсолютно голым мужчиной. Даже увидев за косяком двери оружие в руках у этого типа, она не испугалась бы сильнее.

– Но дистурбо, компренде? У нас медовый месяц, ясно? Мы занимаемся аморой, как Спиди Гонсалес! Доперло?

Захлопнув дверь, он вернулся к кровати. Его подружка была недовольна.

– Не нужно было…

– Могу я спокойно посмотреть телевизор?!

Она знала, что дальше перечить не стоит, и вместо этого молча надулась.

В телевизоре продолжал разглагольствовать Брюс:

– Невозможно запретить фильм просто потому, что он кому-то не нравится. Сегодня нельзя снимать кино про секс и насилие, а завтра – про что? Про гомосексуалистов? Негров? Евреев?

Оливер и Дейл неловко заерзали в креслах. Слова «негр» и «еврей» в программе «Кофе-тайм» не приветствовались.

– В последние несколько недель я много слышал про Магазинных Убийц, – продолжал Брюс. – Что ж, давайте о них поговорим. Я снял кино про двух маньяков, и тут – увы и ах! – появляются двое настоящих маньяков. И что же происходит? Вы складываете два и два, и получается, что это я во всем виноват! И я за всех в ответе. Интересно!.. А разве до того, как сняли этот фильм, маньяков не было? И вообще до изобретениякинематографа разве не было больных и психопатов? По-вашему, Синяя Борода и Джек Потрошитель сели в машину времени и сгоняли в будущее, чтобы посмотреть мой фильм? А потом решили: «Ага, отличная мысль! Вернусь в свою эпоху и начну мочить людей»?

– Но вы же не станете отрицать… – набравшись храбрости, Дейл попыталась приостановить его словесный поток. Однако все было бесполезно: Брюс разошелся не на шутку.

– Мы козлы отпущения! Преступность вышла из-под контроля, общество – на грани кризиса, и в этом срочно нужно кого-то обвинить. Политики брать на себя ответственность не желают – и кто же остается? Мы, творческие люди, работники индустрии развлечений. Так вот, у меня для вас новость: наше творчество не формирует общество, а только отражает его. И если кому-то это не нравится, то пусть они меняют общество, а не нас!

Оливер объявил еще одну рекламную паузу, а голый мужчина в номере мотеля достал из холодильника очередную бутылку пива.

– Как ни крути, – сказал он, открывая ее рукояткой пистолета, – мужик дело говорит.

– А по-моему, он придурок, – проворчала его подружка.

– Да ладно, малыш, все люди придурки, с одного боку или с другого. Тут ничего не поделаешь. Зато я на все сто уверен: Брюс Деламитри снимает лучшие в этом хреновом мире фильмы, и если ему не дадут «Оскара», я буду страшно зол.

Тут снова раздался стук в дверь.

– Пожалуйста, – сказала горничная. – Я должна проверять мини-бар. Извините.

Мужчина встал.

– Я разберусь, малыш.

– Расскажите о нем, – попросила женщина-полицейский.

– Я любила просто так сидеть и смотреть на него, – начала девушка. – И думать о том, что он самый клевый, самый красивый парень на свете. Что он лучше всех… Если взять Элвиса, Клинта Иствуда, Джеймса Дина… и не знаю, кого еще… всех других клевых парней, и слепить из них одного, все равно не получится и вполовину такой клевый, как он.

В соседней комнате Брюс отвечал на тот же самый вопрос.

– Поймите же, это было взбесившееся чудовище, – сказал он полицейскому. – Вы меня слышите? Чудовище… сам дьявол… да, чудовище.

Глава третья

– Я стою здесь на пылающих ногах.

Было начало двенадцатого на следующее утро после церемонии вручения «Оскара». Допрос закончился два часа назад. Полицейские дали Брюсу завтрак, который он, к собственному удивлению, съел, а потом оставили его пить холодный кофе (это фирменный полицейский рецепт) и любоваться самим собой во всевозможных утренних телепрограммах. «Кофе-тайм» он не смотрел: это было бы слишком. Брюс представлял себе, как рады издерганные им вчера Оливер и Дейл его сегодняшнему падению и какие крокодиловы слезы проливают над его кровавыми останками. Этого зрелища он бы не вынес, но и оттого, что было по другим каналам, легче не становилось.

Ему снова и снова вручали «Оскар». На Эй-би-си, на Си-би-эс, на Эн-би-си. На «Фокс», и Си-эн-эн, и миллионе других кабельных каналов. Везде он улыбался как дурак, да так в дураках и остался.

– Я стою здесь на пылающих ногах. Пылающих ногах? Кошмар. Какая уродливая, тошнотворная, нелепая, бессмысленная фраза.

Но публика была в восторге.

– Я хочу поблагодарить вас. – Ну, еще бы! – Поблагодарить всех и каждого, кто присутствует в этом зале. Всех и каждого, кто трудится в киноиндустрии. Вы дали мне силы и открыли дорогу к звездным высотам. Позволили добиться того, на что я даже не смел надеяться. Стать лучшим из лучших – таким, как вы сами! Потому что вы – лучшие. Что можно к этому добавить?..

У Брюса дрогнул голос, и более миллиарда зрителей подумали, что он, быть может, сейчас заплачет. Но плакать Брюс не стал. Даже превратившись в человека толпы, он не настолько был порабощен, чтобы в положенном месте разрыдаться ей в угоду.

– Кто я? Всего лишь ваш покорный слуга, – солгал он. – Но в то же время я полон гордости, любви и стремления стать лучше во всех отношениях – в творчестве, в личной жизни, в глазах Господа. Я лучше всех… – На какую-то секунду всем присутствующим показалось, что в речь оскароносца втиснулся неслыханный момент истины. «Неужели он только что сказал: „Я лучше всех“?» – почти сорвалось с губ шикарной голливудской публики. Но оказалось, что Брюс остановился на мгновение, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами. – Я лучше всех поблагодарю и долгих речей говорить не буду. Скажу лишь самое главное. Спасибо тебе, Америка. Спасибо за то, что позволяешь мне быть частью твоей великой киноиндустрии. Потому что это воистину великая индустрия, великая американская индустрия, в которой работает множество замечательных людей, чьи выдающиеся, поразительные, грандиозные, невероятные, Богом данные таланты помогли мне сделать то, что я уже сделал. Вы – ветер, дающий опору моим крыльям, и свой полет я посвящаю вам. Да благословит вас Бог. Да благословит Бог Америку. Да благословит Он заодно и весь мир. Спасибо.

Брюс смотрел на себя в телевизоре, и от этого зрелища ему делалось плохо. Его буквально тошнило от ужаса. Волна тошноты поднималась так мощно, словно где-то внутри у него сработала подушка безопасности, вытеснявшая содержимое желудка к глотке. Он с большим трудом сглотнул, и горло засаднило от изжоги.

Как плохо может быть человеку? Бесконечно плохо. Брюс уже так давно не спал, а полицейский завтрак плохо уживался с супчиком из канапе и алкоголем, поглощенными пятнадцать часов назад, но будто бы в предыдущей жизни.

Как Брюса угораздило произнести такую чудовищную речь? Неудивительно, что к его горлу поднималась эта тошнотворная желчь. Вот он – вкус позора. Ведь этим человеком на экране с золотой статуэткой в руках был Брюс в момент наивысшего взлета, и именно таким его и запомнят.

Я стою здесь на пылающих ногах!

Вой сирен прервал раздумья Брюса. Полицейские машины. Уже в который раз за это утро Брюс наблюдал виды собственного дома, окруженного силами правопорядка. Сад, полный копов. Подъездная дорожка. Крыша. Сколько же копов слетелось к его дому? Похоже, вся полиция Лос-Анджелеса. И все телевизионщики. Они повсюду: толкутся на клумбах Брюса, у четырех его гаражей, вокруг его бассейна.

Брюс жалел, что его посадили в комнату с телевизором. Конечно, телевизор можно было выключить, но он так и не сделал этого.

Теперь на экране возникла пробка из лимузинов. Кинозвезды и прочие киношные шишки неторопливо вылезали из огромных автомобилей. Брюс видел все это уже столько раз, что наизусть знал, кто за кем последует в этом долгом и неспешном потоке смокингов, отполированных подбородков, умопомрачительных бюстов и нелепых платьев. Абсурдных, смехотворных платьев. Облаченные в них женщины, как утопающие, в отчаянии хватались за последний шанс привлечь к себе внимание. Вот она я! Эй, посмотрите!

Вот снова эта, в фиолетовом платье, с разрезами до подмышек. Какие у нее бедра! Настоящие голливудские бедра. А соски! Ну, просто не соски, а наперстки. «В машине льдом потерла», – с одобрением подумал Брюс, увидев ее впервые. Он всегда ценил профессионализм актрис, их преданность своему нелегкому ремеслу.

А вот и очередь Брюса – он каждый раз шел вслед за фиолетовой актрисой с бедрами и сосками. Камеры папарацци обрушили шквал вспышек на его машину еще до того, как она успела остановиться. Он был главным героем этого шоу, наиболее вероятным претендентом на «Оскар» в номинациях «лучший режиссер» и «лучший фильм». Какая это была ночь! Какой момент! И он был главным героем!

Наутро после этой ночи он все еще был главным героем – но шоу совершенно изменилось. И какой дурак сказал, что всякая слава хороша?

Вчерашний Брюс ступил из лимузина на красный ковер – за утро он по всем каналам проделал это раз двадцать. Повернулся, улыбнулся, помахал рукой. Поправил бабочку. Коснулся мочки уха. Робкие, застенчивые движения. Движения, кричащие на весь мир: «Любите меня, сукины дети! Смотрите на меня! Это моя ночь. Я величайший в мире кинорежиссер, а веду себя так, словно обычный парень, такой же, как вы». Брюс изучил все до одной свои заискивающие ужимки. Но как его приветствовали! Как любили!

Хотя не так уж и любили. Примерно настолько, насколько он считал себя обычным парнем. Все просто играли положенные им роли. Телевидение научило весь мир, где и как себя вести. За исключением пикетчиц, которые теперь, с оглядкой в прошлое, казались прорицательницами.

Да, пикетчицы… Как же, наверное, ликуют «Матери против смерти»!

«Мистер Деламитри, – кричала безымянная мать, наутро проснувшаяся звездой, – моего сына убили! Ни в чем не повинного мальчика застрелили на улице. В вашем последнем фильме убивают семнадцать человек».

В маленькой и скучной комнате для допросов Брюс смотрел на свое старое «я» и думал: «Ага, а еще в том моем фильме было много секса, но ты, на что угодно спорю, давно забыла, что это такое».

Накануне в голову ему пришел аналогичный ответ. И почему он промолчал? Его не оставляло мучительное чувство, что, скажи он тогда правду, все сложилось бы иначе. С того момента, как полицейские оставили Брюса в одиночестве, его с ума сводило подозрение, что хоть какое-нибудь проявление искренности отвело бы от него несчастье.

«Я стою здесь на пылающих ногах». О, господи! Какие еще пылающие ноги! Уже за одни эти слова он был достоин всего того, что с ним случилось.

Хотя, конечно, он не мог быть искренним, особенно с пикетчицами. Тогда у него была другая жизнь и другие приоритеты. Одно дело доказывать Оливеру и Дейл, что глупо вешать на режиссера ответственность за неизвестно где и кем совершенные убийства, и совсем другое – говорить то же самое в глаза разгневанным родственникам погибших. Ничего ужаснее нельзя себе представить. Чего бы стоили одни только газетные заголовки: «Брюс Деламитри оскорбляет многострадальных матерей». Это была бы главная и самая скандальная новость с церемонии вручения «Оскара». Брюс неожиданно для самого себя рассмеялся: какое ему теперь могло быть дело до новостей с оскаровской церемонии? Забавно, как может потеряться ощущение соразмерности, после того как копы истопчут твой газон, а бравые спецназовцы прорвутся в твой дом сквозь крышу.

Брюс выключил звук. Он выучил наизусть все, что говорили ведущие. Им нечего было добавить. Наверное, это самое ошеломительное падение, о котором им когда-либо доводилось рассказывать. Катастрофа, случившаяся с Брюсом (во всяком случае, по его же мнению), отвечала законам греческой трагедии, со всеми вытекающими отсюда ироническими последствиями.

Его высокомерие было первой ступенью к падению. Брюс стал таким знаменитым, гордым и прекрасным, что решил, будто он лучше других людей и, значит, не обязан подчиняться законам человеческого общества. И вот судьба повернулась к нему спиной, и никогда ему уже не подняться выше, чем в день вручения «Оскара».

На экране – снова дом Брюса. На этот раз без всяких полицейских. Видеозапись из его прошлой жизни – спокойная и мирная. Отлично снятый фрагмент документального фильма о домах голливудской элиты должен был еще раз продемонстрировать зрителям утреннего эфира, как много Брюс потерял. Брюс помнил, как над его домом кружил вертолет с видеокамерой на борту и каким ему это показалось возмутительным вмешательством в его личную жизнь.

Он снова подумал о соразмерности. Все познается в сравнении: теперь понятия «личная жизнь» для Брюса не существовало. Он был общественной собственностью. Его газон, усеянный копами, показывали по всем каналам. Он был во власти телевизионщиков. Они могли в любой момент установить телекамеру у него за спиной и сказать, что это в интересах общества. Брюс молча смотрел на великолепный дом, в котором некогда протекала его жизнь. Затем оглядел пустую комнату, в которой сидел.

Какой же долгий путь он проделал!

Всего за двадцать четыре часа.

Девушке в соседней комнате для допросов ее теперешнее окружение казалось более шикарным, чем то, к которому она привыкла. В комнате не кишели тараканы, в колени ей не тыкались мордами изъеденные блохами голодные собаки. Здесь не было брошенных машин и порванных пластиковых пакетов с мусором, в которых рылись крысы. Девушке не посчастливилось родиться в Голливуде. Ее домом служил побитый фургон из трейлерного поселка в Техасе. Она, как и Брюс, проделала долгий путь.

Но думать об этом она не собиралась. Ей было плевать на копов и на Брюса. Ей было плевать на то, откуда она пришла и где окажется завтра. Больше всего на свете ей хотелось умереть. Потому что егобольше не было. Они были вместе так недолго, а теперь все кончено: она совсем одна на этом свете.