Текст книги "Попкорн"

Автор книги: Бен Элтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Глава тридцать пятая

Брюс сидел на диване между Скаут и Уэйном и смотрел прямо в глаз телекамеры. Он знал, что через несколько минут войдет в историю как слюнтяй, как жалкий неудачник, которого вынудили сделать сопливое, трусливое, но абсолютно незабываемое признание в прямом эфире.

Он чувствовал себя как те военные летчики, которых во вражеском плену, израненных и изможденных, заставляют отречься от родины и присягнуть чужой стране. Всем известно, что делают они это не по своей воле, что выбора у них практически нет – и все-таки в отношении к ним что-то неуловимо меняется. Ведь невозможно выбросить из памяти то, как твой герой в одну секунду отрекается от всего, что было ему дорого. И внутри появляется ощущение: он мог, он должен был пожертвовать собой. Конечно, ощущение это несправедливо и неразумно, и все-таки избавиться от него практически невозможно.

Брюс старался побороть отчаяние и панику.

– Уэйн, это не сработает, – говорил он умоляющим голосом. – Вы оба убийцы, вас ненавидят и боятся, и одно мое признание, к тому же сделанное по принуждению, ничего не изменит. Единственным его результатом будет крах всей моей жизни.

– Очень жаль, Брюс, потому что у нас нет другого выхода, и отказываться от своего плана я не собираюсь. Билл? Кирстен? Вы готовы?

– Да, босс, – ответил Билл, который верно угадал, что Уэйну понравится быть «боссом».

Брюс понял, что настало время для осуществления его последней отчаянной идеи, которую он обдумывал с момента появления в доме съемочной группы. Он повернулся к Уэйну и постарался смотреть ему в глаза, что не так просто сделать, сидя рядом с кем-то на низком, мягком диване.

– Давай устроим дебаты, – предложил он.

– Что устроим?

– Дебаты.

Уэйн нахмурился: он не понимал, о чем идет речь. Брюс поспешил объяснить свою мысль:

– Послушай, Уэйн… Ты не дурак, и Скаут – не дура. Вы оба знаете, что в лучшем случае просто окажетесь в кадре. И что мои признания под дулом пистолета могут не произвести нужного впечатления.

– Я уже говорил тебе, у нас нет выбора, – напомнил Уэйн. – Ладно, Билл, давай…

Но Брюс настаивал.

– Нет, неправда. У вас есть выбор, но для этого придется пойти на риск. Давайте устроим дебаты, и это даст вам возможность доказать свою правоту без всякого насилия. Вы сами скажете все, что думаете, здесь, в прямом эфире.

– Осторожно, Уэйн. – Скаут идея Брюса не нравилась. – У тебя есть план, вот и следуй ему.

– Да брось ты, Скаут. – Брюс поерзал на диване и повернулся к ней лицом. – Вспомни, что ты говорила несколько минут назад – о том, что я эксплуатирую нищету и уродство и наживаюсь на чужих страданиях. Это более интереснее, чем использование меня в качестве марионетки. Давайте превратим мое заявление в дискуссию: вы будете доказывать мою вину, а я буду защищаться. Только подумайте, какое шоу из этого выйдет! Вы станете настоящими звездами – не просто жалкими шантажистами, а полноценными участниками общественной полемики. Да-да, вы несомненно станете звездами!

– Звездами? – переспросила Скаут.

Такая перспектива ей уже нравилась.

– Ну конечно. Это же очевидно: публика любит героев.

Брюс должен был добиться своего. Он знал, что это последняя возможность вырвать победу из челюстей врага, в одно мгновение превратиться из жертвы в героя, в человека, который отстаивает свои принципы даже в тяжелейший для него момент, когда силы зла бесчинствуют в его собственном доме. Привести Америку в чувства, напомнив ей о том, что «все мы несем ответственность за содеянное», а маньяки-убийцы – в особенности.

– Подумай, Уэйн, – сказал Брюс. – Я представитель культурной элиты страны. Ты олицетворяешь собой низшее сословие, угнетенный класс, беднейший слой населения Америки. Какая конфронтация могла бы получиться! Не тот ли это незабываемый образ, о котором ты так много говорил?

– Ну а вам от этого какая польза, мистер? – Скаут не просто было провести, что она уже наглядно доказала, нокаутировав Брук.

– Мне это даст возможность опровергнуть ваши обвинения. Возможность представить вас как независимых и умных маньяков-убийц, которыми я вас считаю и которые, по моему мнению, должны нести ответственность за свои поступки.

– Папочка, помягче! – взмолилась Велвет, но ее слова повисли в воздухе, Брюс даже не заметил, что его прервали.

– В этом и состоит риск, – продолжал он. – Изложите свои доводы, а я изложу свои – и посмотрим, чьи окажутся весомее. Если вы сумеете выиграть, то одержите настоящую победу: Америка вас никогда не забудет, а меня никогда не простит. Если же вы проиграете, то хуже вам от этого не станет, я абсолютно уверен.

– Не слушай его, милый. Твой план гораздо лучше. Пусть делает заявление.

Однако Уэйн был заинтригован.

– Ну, не знаю, крошка. Мне кажется, у нас отличные аргументы. Ведь, откровенно говоря, примерно половина Республиканской партии и все поголовно священники в стране считают Брюса самим дьяволом…

В который раз за эту ужасную ночь перед Брюсом забрезжил свет надежды.

– Подумай об имидже, Скаут, – поспешил он развить успех. – В каком виде вы предстанете перед камерами? Как парочка грязных головорезов или как интересные и умные антигерои? Если вы с достоинством пройдете через это испытание и спасете свои жизни, ваши изображения скоро появятся на всех тинейджерских футболках в стране. Вы сами будете заказывать музыку.

Брюс тронул верную струну в душе Скаут.

– Вы правда верите, что мы можем стать звездами?

– Конечно! Это же национальное телевидение. Победите вы или проиграете – не так уж важно: половина страны будет вас обожать. Фактически это беспроигрышная ситуация.

– Ты хочешь стать звездой, малыш?

– Конечно, хочу, милый, но… Не знаю…

А в это время мир, застывший в ожидании обещанного шоу, начал изнывать от нетерпения, вся тяжесть которого легла на плечи бедной Кирстен, ползающей в нижнем белье вокруг своей аппаратуры.

– Что там происходит, Кирстен? – раздраженный голос продюсера прокатился по проводам в наушники звукооператора. – Когда вы наконец выйдете в эфир?

Продюсер отказывался понимать сложность ситуации, в которой находилась Кирстен, и требовал, чтобы съемочная группа немедленно приступила к работе. Однако винить его было трудно: в фургон набилась целая рота старших продюсеров, редакторов и директоров программ, не говоря уже о начальнике полиции Лос-Анджелеса и мрачном типе в бронежилете, безостановочно бормотавшем: «Вот чушь собачья. Что за чушшшь собачья…» Вокруг фургона томились от безделья бесчисленные полицейские и репортеры, и все они, снаружи и внутри, настаивали на том, чтобы продюсер добился начала трансляции – причем немедленно.

– Что происходит, Кирстен? Объясни мне! – орал продюсер. – У нас тут двести станций ждут репортажа. Все крупнейшие телеканалы вышли из расписания, и мы не можем бесконечно показывать дом снаружи. Ведущие в студии уже устали чесать языками…

Ведущие в студии и правда были на грани отчаяния.

– Наши камеры по-прежнему перед домом Брюса Деламитри, – в миллионный раз подтвердили Ларри и Сьюзен. – А у нас в студии – эксперт по фасадам домов знаменитостей. Доктор Ранульф Тофу из Нью-Эйджевской академии астрального знания. Он сможет рассказать нам о моральном состоянии Брюса Деламитри, основываясь на цвете его гаража.

Все собравшиеся в машине «Эн-би-си» начали звереть.

– Чего мы ждем, Кирстен?

Ответа не последовало. Кирстен слышала продюсера, но молчала, поэтому он продолжал кричать, увеличивая громкость до тех пор, пока от его голоса в наушниках у Кирстен не затряслась голова.

– Что этот козел себе позволяет? Сколько мы будем всех держать на привязи? Спроси его, какого черта он хочет!

В пылу нетерпения продюсер совсем забыл, что Кирстен находилась в нескольких шагах от серийного убийцы. Она вполне резонно полагала, что спрашивать козла о том, какого черта он хочет, было бы в данной ситуации тактической ошибкой. Но и ничего не ответить она не могла, хотя бы потому, что после десяти минут непрерывного продюсерского ора прямо в ее пульсирующий мозг пуля в голову стала казаться ей весьма приемлемой альтернативой.

– Простите, – обратилась она к Уэйну, стараясь выглядеть не более чем беспристрастным посредником, – ребята в передвижной станции спрашивают, когда примерно мы рассчитываем выйти в эфир. Они просто хотят, чтобы все прошло наилучшим образом. Боятся потерять аудиторию, которую удалось собрать.

Уэйн посмотрел на Брюса и принял решение.

– Ты хочешь дебатов, Брюс? Что ж, пусть будут дебаты.

– И ты позволишь Фарре и Велвет уйти после эфира? И разрешишь врачу осмотреть Брук?

– Ну, может быть. Я никогда не знаю, что сделаю в следующий момент, Брюс. Такая у меня работа – я же маньяк-убийца.

Кирстен наконец заговорила в микрофон:

– Мы начинаем. – Она посмотрела на Уэйна. – Мистер Хадсон, они готовы выйти в эфир. – Ей отчаянно хотелось выбраться из этого дома и надеть свою одежду.

– Ты готова, Скаут? – спросил Уэйн. – Готова стать звездой?

Скаут вдруг осознала всю грандиозность предстоящего события. А ведь она не позаботилась ни о прическе, ни о макияже, ни о наряде…

– О, боже, Уэйн! Я выгляжу просто ужасно. Могут они прислать кого-нибудь, чтобы меня загримировали?

– Ты выглядишь потрясающе, крошка. Брук тебе сделала отличную прическу. Брюс, ты готов?

– Да, Уэйн.

– Мы можем выходить в эфир? – спросила Кирстен.

Уэйн дал ей разрешение, и Билл включил камеру.

– Мотор, – сказал Билл.

Кирстен щелкнула выключателем. В передвижной телестанции ожили сразу десять экранов, и наконец свершилось то, чего так долго ждали.

Глава тридцать шестая

– О, господи! – присвистнули продюсеры и копы при виде сценки, поставленной Уэйном.

– Приготовиться к эфиру! – крикнул Брэд Мюррей, в пылу событий забыв о том, что по этикету должен передавать свои приказы через продюсера.

Во дворе особняка десятки залакированных телеведущих сообщали своей аудитории о предстоящем развитии событий.

– Трансляция из дома Брюса Деламитри должна начаться с минуты на минуту. Насколько нам известно, планируется совместное заявление в прямом эфире режиссера-мультимиллионера и преступника, захватившего его в плен, – массового убийцы Уэйна Хадсона.

Телеведущие в студиях поспешили еще раз объяснить ситуацию:

– Рейтинги составляются на основе представительной выборки населения страны. Телевизоры участвующих в выборке граждан подсоединены к центральному монитору. Монитор немедленно выдает информацию о том, какие каналы смотрят телезрители, и к Уэйну Хадсону эта информация будет поступать буквально поминутно.

– Мы знаем! – все, как один, воскликнули американские зрители. – Вы говорили это тысячу раз. Давайте эфир!

В осажденном доме Кирстен сообщила Уэйну о том, что в передвижной станции получили изображение.

– Мы можем выйти в эфир в любой момент.

– Ну что ж, поехали, – сказал Уэйн.

– Поехали, – выдохнул директор новостей «Эн-би-си».

– Да, поехали, – согласились с ним его соперники с других каналов.

– Будьте наготове, ребята, на случай, если нам придется вмешаться! – крикнул начальник полиции старшему офицеру, желая напомнить репортерам, что это дело касается не только телевизионщиков.

– Мы в эфире! – заорал продюсер в ухо Кирстен.

– Мы в эфире, мистер Хадсон, – спокойно сообщила Кирстен, – в прямом эфире по всей стране.

Это казалось почти невероятным. Уэйн схватил пульт дистанционного управления и включил телевизор. Все пятеро были на экране – и в точности как он срежиссировал. Уэйн пощелкал по каналам. Они были везде. Скаут вскрикнула от смущения и спрятала лицо в ладонях. Уэйн выключил звук, но оставил изображение: он не собирался рисковать.

– Ладно, Брюс, – заговорил Уэйн, стараясь выглядеть спокойным и собранным, – ты профессионал. Не объяснишь ли ты нашим зрителям, что у нас тут происходит?

С трудом осознавая происходящее, Брюс обратился к камере Билла.

– Э-э… Здравствуйте, друзья… Простите, что прерываем вашу обычную утреннюю программу, но думаю, вам уже известно, по какой причине. Я Брюс Деламитри, кинорежиссер. Пристегнуты к лампе Фарра, моя жена, и Велвет, наша дочь. Раненая женщина на полу справа – Брук Дэниелс, модель…

Брук, чье состояние стабилизировалось благодаря помощи Велвет, в знак протеста кашлянула.

– …Простите, Брук Дэниелс, актриса. В любом случае все мы заложники Уэйна Хадсона и его напарницы Скаут, которые сидят рядом со мной.

– Привет, – сказал Уэйн с напускным безразличием.

– Привет, Америка, – пробормотала Скаут, не открывая лица.

– Ну вот, все представлены. Теперь приступим к делу.

Как ни странно, Брюсу это начинало нравиться. Это был его шанс, упущенный на церемонии. Шанс бросить вызов цензорам и реакционерам. И какой шанс! Вступить в противоборство с двумя вооруженными злодеями и заставить их признать свою вину. Брюс весь светился от радостного нетерпения. Это будет поворотный момент в истории американского общества, и Брюс станет его предвестником. Он должен сосредоточиться и проявить максимальную осторожность. Сегодня не должно быть никаких «пылающих ног».

– В моих фильмах актеры и их дублеры играют убийц, – начал он. – Уэйн и Скаут – настоящие убийцы. Сегодня они отрезали голову моему охраннику, застрелили в этой самой комнате моего агента, Карла Безнера, – его труп лежит в кухне. Они также серьезно ранили мисс Дэниелс. Ну и конечно, они известны всем как Магазинные Убийцы и за последние несколько недель убили многих других ни в чем не повинных людей. Я правильно рассказываю, Уэйн?

Уэйн на секунду задумался.

– Ну, Брюс, моя дорогая мамаша воспитала меня в христианской вере, и я знаю, что ни в чем не повинных среди нас нет. Даже младенцы рождаются с первородным грехом на душе, доставшимся им по наследству от Адама.

– И поэтому вы убиваете людей? Потому что они грешники? – спросил Брюс с чувством огромного интеллектуального превосходства.

– Сказать по правде, я не знаю, зачем убиваю. Отчасти потому, что это так просто.

– Ну, как бы там ни было, я думаю, по крайней мере, никто не станет спорить с тем, что у Уэйна и Скаут вошло в привычку убивать людей, с которыми они даже не знакомы.

– Так оно и есть, – подтвердил Уэйн.

– Какое же отношение это имеет ко мне? – продолжал Брюс, своей манерой говорить все больше напоминающий школьного учителя. – Уэйн и Скаут ворвались в мой дом и напали на моих друзей, так как, по их мнению, содеянное ими – отчасти моя вина. Они утверждают, что, в некотором роде, мои фильмы «вдохновили» их на преступления. Я, конечно, считаю, что это абсолютно несерьезно…

– Мы никогда не говорили, что вы нас вдохновили, мистер Деламитри. – Скаут отняла ладони от лица. – И не надо нам приписывать того, что мы не говорили…

– Извините, но разве не об этом речь? – ответил Брюс.

– Папочка, не будь таким высокомерным! – закричала Велвет со своей позиции у лампы.

Уэйн обдумал ответ Брюса.

– Нет, Брюс, Скаут права. «Вдохновили» – неподходящее слово. Дело ведь не в том, что мы увидели в твоем фильме какую-нибудь парочку убийц и сказали: «Ты только посмотри! Да это отличная мысль! Вот чем мы с тобой займемся!»

– Значит, мои фильмы вас не вдохновляют? Ну, тогда я ничего не понимаю. Какое же отношение я имею к вашим преступлениям?

Уэйн не мог не почувствовать снисходительность в голосе Брюса.

– Все не так просто, Брюс, – ответил он резко. – Мы не идиоты. Мы не выходим из зала после просмотра «Обыкновенных американцев» и не стреляем в продавца попкорна в вестибюле кинотеатра.

Скаут с детства привили правдолюбие, и просто пропустить это она не могла.

– Ну, вообще-то такое бывало.

– Один раз, – согласился Уэйн. – Один раз – и все. Я смотрел «Обыкновенных американцев», наверное, раз пятьдесят, но только однажды вышел из зала и застрелил продавца попкорна. И фильм тут ни при чем. Все дело было в том, что этот ебаный продавец попкорна отказывался продавать попкорн.

Продюсер в фургоне чуть не родил от ужаса.

– Бога ради! – закричал он в ухо Кирстен. – Скажи ублюдку, чтобы выбирал выражения! Десять тридцать утра, мать вашу!

– Простите, мистер Хадсон, – нервно сказала Кирстен, – вы не могли бы выбирать чуть более мягкие выражения? Нас смотрит широкая аудитория, и бранные слова не для всех приемлемы. Детский канал только что отключился от нас и вернулся к «Улице Сезам».

– Да, Уэйн, – проворчала Скаут. – Выбирай выражения!

– Прости, малыш, и вы простите, добропорядочные американцы, особенно те из вас, кто смотрит нас сегодня вместе с юными гражданами. Но, понимаете, ситуация была уж больно досадная!

– Да, милый, ты прав. – Скаут обратилась к камере так, как будто это была ее подружка. – Мы просто вышли из зала, и я сказала Уэйну, что хочу попкорна, а он ответил: «Конечно, малыш, я для тебя возьму целое ведерко». Но продавец попкорна заявил, что продает попкорн только до сеанса, а после сеанса ничего купить нельзя.

– И он стоял там! – взывал к камере Уэйн. – И у него была куча попкорна, и бумажные ведерки, и лопатка, и колпак, и прочая ерунда, но продавать попкорн он нам не собирался!

– И вы его застрелили? – поинтересовался Брюс.

– Да, сэр. Я застрелил его, потому что в мире и без этого недоноска козлов хватает, так ведь? И если одним козлом станет меньше, никто не расстроится. Извините уж за выражение. – Последнюю фразу он адресовал камере.

В это время в фургоне шел горячий спор о том, стоит ли продолжать прямую трансляцию столь непредсказуемого диалога. Одно дело – насилие и убийство, а другое – нецензурные выражения.

В конце концов было решено, что подвергать цензуре новости нельзя, но самые сильные из словечек Уэйна следует заменять на «бип».

Телевизионщики у дома Брюса и миллионы зрителей по всей стране следили за тем, как Брюс пытается добраться до сути аргумента Уэйна.

– То есть ты застрелил продавца попкорна, потому что он был козлом? А не потому (и это очень важный момент), что ты посмотрел фильм о разрушениях и смерти?

Голос Уэйна прозвучал почти устало:

– Брюс, я уже сказал, что ты воспринимаешь все слишком буквально. Разве кто-то убивает продавца попкорна в «Обыкновенных американцах»?

– Думаю, нет.

– И правильно думаешь, черт подери. В «Обыкновенных американцах» убивают пятьдесят семь человек. Ты это знаешь?

– Я знаю, что там много убитых.

– Уэйн их посчитал, – гордо объявила Скаут.

– Конечно, посчитал, малыш, раз знаю, сколько их. Об этом ведь не пишут в титрах, правда, Брюс? Как в том фильме… забыл название… Он тебе понравился, Скаут, – «Свадьбы и похороны» или что-то в этом роде? Там еще был педик в юбке, которого, на мой взгляд, следовало замочить в самом начале, а лучше – до начала фильма.

– «Четыре свадьбы и одни похороны».

– Точно. Так вот: Брюс не назвал свой фильм «Пятьдесят семь убийств, наркотики и секс», не правда ли?

– Правда, милый.

– И нечего строить из себя дурака перед своими согражданами! Я также проследил за тем, кого именно убивают в твоем фильме, Брюс. Среди жертв есть копы, торговцы наркотиками, беременные девочки-подростки… А эта старушенция, у которой пуля пробила мешок для сбора экскрементов?! Отличная была сцена, Брюс! И как тебе такие штуки в голову приходят? – Решив пояснить свой энтузиазм аудитории, Уэйн обратился к камере: – Ну, там идет пальба, да? А тут старушка – божий одуванчик замешкалась, и пуля вошла ей прямо в мешок для экскрементов, какие бывают у стариков, страдающих недержанием. И знаете, что она на это говорит? Она говорит: «Дерьмо!» И всё, понимаете? Просто «дерьмо»! Ну, разве не отлично придумано? В кинотеатре все буквально дохнут от хохота. И простите еще раз за выражение, но это ведь было в фильме, за который Брюсу дали «Оскар», значит, по-видимому, это искусство.

– Я рад, что тебе понравилось, – деревянным голосом сказал Брюс.

– Мне-то понравилось, но суть в том, что продавца попкорна в твоем фильме не убивали.

Брюса это начинало раздражать.

– Так в чем же все-таки заключается твоя мысль? Я думал, ты хочешь снять с себя часть ответственности за совершенные преступления в связи с оказанным на тебя дурным влиянием. Разве не об этом мы спорим?

– Как звали парня, который звонил в звонок, а у собак слюна текла? Пабло или что-то похожее по звучанию? Я смотрел о нем программу по телевидению.

– Думаю, ты имеешь в виду Павлова.

– Точно! Так вот, Брюс, ты никакой не Павлов, а мы со Скаут – не собаки. Я говорю не о конкретных вещах, а вообще. Я говорю о том, что ты в своих фильмах делаешь убийство клевым и интересным.

Брюс больше не мог тянуть. До сих пор его героическое сражение проходило не так гладко, как он рассчитывал. Он позволил себе сбиться с мысли. Теперь необходимо было вернуть себе лидирующую позицию.

– Нет, Уэйн. Я делаю фильмы клевыми и интересными. Позволь мне объяснить. Ты просто болен. – Он посмотрел прямо в камеру. – Эти двое больны. Они неспособны жить по общепринятым правилам. Их психика ненормальна и расшатана. Но разве это я ее расшатал? Или общество? Нет, и еще раз нет. Просто они больные люди, вот и все. Убийцы и садисты были всегда. Еще задолго до появления кино и телевидения людей насиловали и убивали, и тут…

Брюс был посередине пламенной речи, призванной уничтожить противников гигантской силой интеллекта, когда Уэйн, и это было очень некстати, прервал его:

– У меня к тебе вопрос, Брюс. Мне всегда хотелось знать: когда ты снимаешь свои фильмы, тебя все это не заводит? – Уэйн подмигнул в телекамеру. – Уверен, что заводит, дружище, потому что меня просто плющит и колбасит. Кроме того, я оглядываюсь вокруг в кинотеатре, и парни все в восторге от твоего кино. И руки у всех так и чешутся взять пистолет и оторваться как следует. Конечно, они этого не делают, но я же вижу, как они облизывают губы и как хотят этого.

– Ну и что, Уэйн? Они же этого не делают! – Брюс чувствовал себя не слишком уверенно. Он предпочитал обсуждать Уэйна, а не самого себя. – Это просто выдуманная история!

– Нет там никакой истории, – возразила Скаут. – Помню, как я в первый раз смотрела «Обыкновенных американцев» и Уэйн по моей просьбе предупреждал меня, когда будут показывать кровь, чтобы я могла закрывать глаза на это время. В итоге я просидела с закрытыми глазами почти весь фильм.

– Это правда, Брюс, – подтвердил Уэйн. – В твоем кино нет места для истории. История – это когда… эээ… один парень замочил другого по такой-то и такой-то причине, а потом занялся чем-то еще. В истории всегда что-нибудь происходит, понимаешь? А когда один чувак просто мочит другого, да к тому же в замедленной съемке, то это не история. Это фантазия.

Брюсу казалось, что он сошел с ума. Ведь он снимал кино, а эти двое убивали людей. Связи тут никакой не было, и все же он не мог этого доказать. Победа постоянно ускользала.

– Для здоровых людей это просто развлечение, – сделал еще одну попытку Брюс. – Может, не самое педагогичное, но развлечение. Фантазией мое кино становится для тех, кто изначально болен. Для таких, как ты и твоя подружка.

– То есть мы, по-твоему, больны?

Уэйн взялся за автомат у себя на коленях, однако Брюс был полон решимости и не намеревался отступать.

– Как бешеные псы.

На заднем плане сцены, за диваном, Велвет крикнула в отчаянии:

– Папа, пожалуйста! Не серди его!

Телевизионщики в фургоне были в восторге. Участие в драме хорошенькой девчонки – то, что надо. Это настоящее шоу!

– Ну-ка дай нам потихоньку крупный план дочки, – шепнул продюсер.

Билл проигнорировал его. По мнению Билла, Уэйн был главным режиссером постановки, что наглядно подтверждалось оружием, лежащим у него на коленях.

Брюс постарался успокоить Велвет.

– Он не станет убивать тебя, милая. Мы же в прямом эфире, а Уэйн просит о помиловании.

– Но если я болен, как ты говоришь, Брюс, то кто же тогда ты?– спросил Уэйн.

– Не понял?

– Ну, разве твое кино не эксплуатирует мою болезнь? Разве ты не используешь ужасное, больное психическое состояние, которое бывает у таких психопатов, как я, просто для развлечения зрителей? Ты когда-нибудь видел, чтобы в фильме о СПИДе или раке больные были плохими ребятами? Но именно это происходит в твоем кино, Брюс. И знаешь, кто я в этом случае? Эксплуатируемый больной.

Разговор стал принимать ужасный оборот. Проблема усложнялась. То, что вначале представлялось Брюсу дурацкой идеей, которую можно уничтожить с первого выстрела, превратилось в движущуюся мишень, ускользающую и прячущуюся за дымовыми завесами.

– И что же? Ты хочешь сказать, что убиваешь в знак протеста против моего жестокого обращения с психопатами как классом?

Это был слабый ход. Брюс знал, что Уэйн имел в виду совсем другое, но пытался при помощи своих едких замечаний выиграть время на обдумывание серьезных аргументов.

– Понятия не имею, что я, по-твоему, хотел сказать, – ответил Уэйн, – кроме того, что не одни преступники сеют в обществе насилие и жестокость.

– Преступления совершают преступники. И только они несут ответственность за содеянное. – В этом состояла основная мысль Брюса, и ему следовало стоять на своем и не отвлекаться на другие темы. – Только преступники несут ответственность за содеянное, – повторил он громко и твердо.

– А вы уверены в этом? – неожиданно закричала Скаут. – Абсолютно уверены? Абсолютно, на сто процентов, уверены, что, сколько бы раз вы ни показывали симпатичное убийство под рок-н-ролльный саундтрек, это никак не отразится на зрителях? Потому что даже при малейшем сомнении какое право вы имеете снимать такие фильмы?

– Я художник и не могу задавать себе подобных вопросов. – Брюс в ту же секунду пожалел о своих словах. Он сказал правду, но дело было не в этом. В глубине души Брюс сознавал, что его претензии на интеллектуальную неприкосновенность не произведут большого впечатления на оппонентов.

– Да? А почему? И если выне несете ответственности за собственные действия, почему же мыдолжны ее нести?

Проклятье! И где эта сука вдруг научилась так говорить?

– Потому что мои действия мирные и не выходят за рамки закона.

Аргумент был слабоват, и они оба понимали это.

– Настоящий человек отвечает перед собственной совестью, а не перед законом.

– И меня это абсолютно не смущает. А ваша совесть чиста?

Уэйн засмеялся.

– Конечно нет, приятель. Мы убиваем людей, которых никогда не знали.

– Да, так же, как это делали все короли и президенты в истории, – добавила Скаут.

У Брюса упало сердце. Девчонка извлекала на свет новые аргументы, как иллюзионист вытаскивает кроликов из шляпы. Если дискуссия пойдет по предложенному Скаут пути, ему конец. К огромному облегчению Брюса, последний кролик Скаут был отвергнут Уэйном.

– Я уже говорил тебе, что не желаю слышать коммунистическую болтовню. Я не многое в этом мире ценю и уважаю, но Америку уважаю. И по мне, так было бы только лучше, замочи президент еще больше народу, особенно этих арабов в тюрбанах – совсем обнаглели, никак не оставят нас в покое.

– Простите, – нервно сказала Кирстен, выглядывая из-за своей аппаратуры – это, конечно, интересно, и продюсеры вполне довольны, им все оченьнравится… Но дело в том, что рейтинги начали падать – вот, посмотрите на мониторе. Начальник спрашивает, не возражаете ли вы, если мы просто все запишем и потом отредактируем для вечерних новостей?

– Не думаю, что стоит это делать, Кирстен. У меня появилась идея. Эй, Америка! – крикнул Уэйн в камеру. – Вы все, звоните друзьям, скажите им, чтобы включали телевизоры, потому что через девяносто секунд я собираюсь застрелить Фарру Деламитри. Через полторы минуты жена парня, получившего «Оскар», умрет в прямом эфире у вас на глазах!