Текст книги "От Алари до Вьетнама"

Автор книги: Базыр Вампилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Последние месяцы Гомбожаб очень тосковал по родине. Правда, он имел с ней некоторую связь: три раза получал сообщение из дому и один раз дал знать о себе через русское консульство в Урге, но всего этого, конечно, было недостаточно. Большая часть выданных Цыбикову денег ушла на покупку книг. В Тибете книгами торговали сами типографии. Продавцы раскладывали их, как и всякий другой товар, прямо на земле. Многотомные собрания сочинений можно было приобрести, только сделав на них предварительный заказ. Всего Цыбиков вывез из Тибета триста тридцать три тома различных сочинений, относящихся к религии, философии, истории, медицине и филологии. Собрание это поступило в Русское географическое общество и затем было передано им в Азиатский музей Академии наук в Петербурге. Ныне это собрание хранится в Ленинградском отделении Института востоковедения Академии наук СССР.

Книги доставили Цыбикову много хлопот. Чтобы они не портились от влаги, он обертывал их сукном и зашивал в сырые воловьи шкуры; швы тюков приходилось смазывать смесью крупчатки со свиной кровью. Эти тюки Цыбиков вез на десяти яках. А ведь нужно было еще взять провизию и личные вещи. Самим путникам пришлось идти пешком.

10 сентября 1901 г. караван ученого двинулся в обратный путь, который оказался очень тяжелым. Путешественники с трудом преодолели перевал Го-ла; в это время Цыбиков почувстзовал себя плохо: его мучила одышка. В Нанку их должен был ждать подрядчик Цэнэ, заранее получивший от Цыбикова деньги за доставку каравана до Цайдама. Однако Цэнэ их не дождался и взял себе других попутчиков. Гомбожаб был в отчаянии. На последние деньги ему пришлось купить еще яков. По дороге у его спутников украли лошадей, погода стояла невероятно холодная, в довершение всего кончилось продовольствие.

Цыбиков, давно переставший играть роль ламы, занялся охотой. Его же попутчики, самые настоящие ламы, помогали ему как могли. Но у всех у них был, видно, слишком маленький опыт в такого рода делах. Наконец застрелили старого яка. Мясо его оказалось жестким и невкусным, но все и этому были рады. Часть яков из-за истощения пришлось бросить в дороге: животным тоже не хватало пищи. Яки ложились на землю и не хотели идти дальше. Поднять их нельзя было никакими силами. Люди вымотались до последней степени.

Наконец 5 февраля караван подошел к монастырю Гумбум. Здесь у Цыбикова были друзья, у которых он мог достать денег для дальнейшего путешествия. Переезд до Урги прошел благополучно. 4 апреля путешественник был уже в русском консульстве, где его встретили друзья. Часть багажа, оставленная в пути, прибыла в Ургу только через десять дней. Книги были уложены в ящики и отправлены в Петербург, в адрес Географического общества.

Теперь можно было ехать домой!

Записи Цыбикова, очень скупого в выражениях чувств, заканчиваются словами: «27 апреля я выехал на монгольских почтовых на родину и 2 мая переступил в Кяхте границу отечества».

За свое тибетское путешествие, которое смело можно назвать научным подвигом, Цыбиков был награжден премией H. М. Пржевальского. В его честь была выбита золотая медаль с надписью: «За блестящие результаты путешествия в Лхасу». Предварительное сообщение ученого «О Центральном Тибете» было заслушано на собрании Географического общества 7 мая 1903 г. В том же году оно было напечатано в «Известиях» Общества.

Описание путешествия Цыбикова увидело свет только при Советской власти, в 1919 г. Оно снабжено многочисленными фотографиями, сделанными автором.

Какова же была дальнейшая судьба смелого ученого? Большую часть своей жизни Цыбиков посвятил воспитанию молодежи, подготовке будущих исследовалей Востока. Он преподавал монгольский и тибетский языки в Восточном институте во Владивостоке.

После Великой Октябрьской социалистической революции ученый вернулся в родные края, где принял активное участие в общественной и политической жизни.

В 1920 г. он был избран в состав Народно-революционного комитета бурят-монголов Дальнего Востока. Выполняя различные поручения ревкома, Цыбиков часто выезжал в Агинский район, где пользовался большим уважением. После образования Бурят-Монгольской АССР он принял деятельное участие в подготовке кадров национальной интеллигенции. В последние годы жизни Цыбиков преподавал в Иркутском государственном университете. Умер он в 1930 г.

В 1973 г. в связи со 100-летием со дня рождений Г. Ц. Цыбикова было принято специальное постановление Президиума Академии наук СССР о проведении в г. Улан-Удэ Всесоюзной научной конференции, посвященной памяти выдающегося ученого-востоковеда. Издательству «Наука» было поручено издать сочинения Г. Ц. Цыбикова в 2-х томах, подготовленные Институтом общественных наук Бурятского филиала СО АН СССР. С тех пор конференция под названием «Цыбиковские чтения» стала традиционной, и каждые два года в Улан-Удэ собираются видные советские ученые-востоковеды для того, чтобы обсудить актуальные и нерешенные проблемы. А в 1981 г. Сибирское отделение издательства «Наука» выпустило в свет двухтомник сочинений Г. Ц. Цыбикова, включающий его всемирно известную книгу «Буддист-паломник у святынь Тибета» и многие менее известные труды, ставшие библиографической редкостью.

История одной находки

В последние годы местом паломничества ученых из Читы, Улан-Удэ, Москвы и Ленинграда неожиданно сделался Бурсомон – маленькое село Красночикойского района Читинской области. Село затерялось среди непроходимых лесов и сопок Восточной Сибири, и мало кто слышал о его существовании до недавнего времени.

Красночикойский район в основном семейский (старообрядческий). Сюда, в дремучую тайгу, в XVIII в. переселились последователи протопопа Аввакума, скрываясь от религиозного гонения всесильного православия. Этот район прельстил их обилием пушных зверей, птиц, кедровых орехов. Кроме того, бескрайние лесные дебри, крутые горы и сопки надежно защищали переселенцев.

Легко догадаться, что не красоты природы привлекли сюда ученых, хотя село очень живописно, да и вообще эти края славятся своеобразной красотой. Название села начинает появляться в отчетах Академии наук СССР и на страницах газет. И это неудивительно. Здесь обнаружили хорошо сохранившуюся первую половину свода канонических буддийских текстов на тибетском языке – так называемого «Ганжура». Кроме того, здесь же были найдены отдельные тома другого свода – «Данжура».

«Ганжур» (словеса) – священная книга буддизма, авторство которой приписывалось Будде. Сто восемь томов «Ганжура» включают в себя 1161 произведение в прозе и стихах (тантры, сутры и т. п.) разнообразного содержания.

«Данжур» (пояснения) – двухсотдвадцатипятитомное собрание тибетских буддийских канонических произведений.

«Данжур» является своеобразным комментарием «Ганжура», включает сочинения разных лиц по философии, языкознанию, стихосложению, риторике, медицине, архитектуре. Из художественных произведений, входящих в «Данжур», наиболее интересны поэмы «Введение в деяния бодисатв шантидевы» и «Облако-вестник» Калидасы.

Действительными авторами всех этих сочинений были многочисленные ученые стран Востока, имена которых нам неизвестны. «Ганжур» и «Данжур» являются своеобразными энциклопедиями культурной жизни народов Востока. В этом их огромная ценность.

Оба эти свода стали известны в Восточной Сибири в конце XVII – начале XVIII в., одновременно с распространением буддизма в форме ламаизма. С появлением ламаистского духовенства на русских территориях стали возникать дацаны (храмы) и дуганы (молельни). При них создавались небольшие библиотеки. Следует заметить, однако, что такие собрания, как «Ганжур», можно было найти лишь з очень крупных дацанах. «Ганжур», как правило печатавшийся в типографии далай-ламы, был большой редкостью и стоил огромных денег. Верующие довольствовались обычно небольшими сборниками молитв.

«Ганжур» и «Данжур» выносились из дацанов в исключительных случаях, например во время стихийных бедствий. При этом устраивались специальные богослужения – ганжурские хуралы.

Если «Ганжур» продавали, то лхасская казна не принимала русских золотых монет; их приходилось переплавлять в золотые слитки. Вес золота должен был соответствовать весу «Ганжура».

В нашей стране экземпляры «Ганжура» хранятся: один – в Государственной библиотеке имени В. И. Ленина в Москве, два – в Бурятском филиале Сибирского отделения Академии наук СССР, два – в Ленинградском университете имени А. А. Жданова, два – в Бурятском краеведческом музее, один – в Иволгинском дацане. В городе Элисте после Великой Отечественной войны осталось только двадцать два тома «Ганжура», которые представлены в экспозиции Музея Калмыцкой АССР.

Недавно стало известно, что ученые и краеведы Тувинской АССР в городе Кызыле нашли полный комплект «Ганжура».

В Ленинградском отделении Института востоковедения Академии наук СССР находятся два экземпляра «Ганжура» и один «Данжура», привезенный пз Тибета Г. Ц. Цыбиковым в 1902 г. Современные издания «Ганжура» имеются в кабинете Ю. Н. Рериха в Институте востоковедения АН СССР.

Комплекты «Ганжура» и «Данжура» хранятся также в библиотеке Монгольского ученого комитета. Об этом академик Б. Я. Владимирцов еще в 1926 г. писал:

«В прошлом году было получено известие о том, что Монгольскому ученому комитету удалось обнаружить отпечатанный в Пекине „Данжур“ на монгольском языке. Как известно, долгое время, несмотря на утверждение В. П. Васильева и монгольских источников, сомневались в том, что издание это существует. Теперь этим сомнениям положен конец: летом прошлого, 1925 года монгольский „Данжур“ был перевезен в Ургу и в настоящее время находится в библиотеке Ученого комитета… Тексты монгольского печатного „Ганжура“ оказываются в значительной мере подновленными с точки зрения языка и орфографии по сравнению с рукописным монгольским „Ганжуром“, представляющим редакцию времен Лигдан-хана Чахарского.

Первые листы отдельных томов снабжены миниатюрами: налево – изображение Махакалы, направо – Эрлик-хана» ^{71} .

В свое время А. М. Позднеев писал, например, что в Монголии полные собрания «Ганжура» и «Данжура» можно найти только в хутухтинских и хошунных монастырях. Из сказанного следует, что Монгольская Народная Республика также располагает комплектами «Ганжура» и «Данжура».

Безусловно, прочтение этих древних источников специалистами должно обогатить современную науку. Поэтому понятна ценность каждого вновь найденного комплекта книги, так как разночтения в них весьма значительны.

Мне было поручено заняться розыском «Ганжура».

Я работал тогда научным сотрудником московского Музея религии и атеизма, руководил Отделом буддизма-ламаизма. «Ганжура» и «Данжура» в нашем музее не было.

Прилетев в Читу, мы с журналистом Николаем Яньковым и представителем Агинского окрисполкома Ракшей Базаровым отправились в буддийский храм Агинска, где познакомились с его богатой библиотекой. Однако следов «Ганжура» там мы не нашли.

По архивным источникам мне было известно, что буряты завезли в Россию несколько (скорее всего четыре) комплектов «Ганжура». Самыми ценными считались те, которые отпечатаны в Тибете с оригинала – древних матриц. Эти древние книги в Бурятию доставили на семнадцати верблюдах. Два комплекта «Ганжура» остались в Верхнеудинске, третий за большую сумму продали в Калмыкию, четвертый пропал. По всем данным, он должен был находиться в Забайкалье, в Агинском храме.

Библиотекарь храма подтвердил, что четвертый комплект действительно продали в Агинское, но он не был внесен в каталог и куда-то исчез.

Комплект, который был продан в Калмыкию, я нашел в Элисте. В Москве я заручился документом о передаче книг музею и хотел было ехать за ними в Калмыкию, но тут началась война. После окончания Великой Отечественной войны я с огорчением узнал, что калмыцкий комплект «Ганжура» сгорел во время пожара.

Вот почему в 1968 г. ученый мир был взволнован сенсационным открытием. В селе Бурсомон были обнаружены самые древние тома «Ганжура».

Что же обнаружили в Бурсомоне? Может быть, пятый комплект, завезенный отдельно от четырех?

«Скорее всего, – подумал я, – ламы в тревожные годы решили спрятать агинский „Ганжур“ в чикойской тайге, подальше от глаз людских. А потом как-то так получилось, что книги навсегда осели в селе Бурсомон, где стали собственностью чикойских бурят».

На деле же все обстояло по-иному. Старожилы Бурсомона рассказали мне, как «Ганжур» попал в их село.

Еще в 1881 г. на окраине бурятского поселения стоял небольшой дусан.В 1900 г. он был переведен в Бурсомон. Местные буряты-богачи стремились к тому, чтобы в их дугане все было как в настоящем дацане, и не жалели денег и скота на пожертвования. К дугану было приписано около двадцати лам, которые держали хувраков-послушников, готовящихся к духовной карьере.

Среди учеников, обучавшихся у лам, особенно выделялся умом и необычайной памятью Тундуп Бологоев. Он был отдан в дуган еще мальчиком и к семнадцати годам овладел монгольским и тибетским языками, а кроме того, прошел полный курс ламаистского вероучения. Он перечитал все религиозные сочинения, собранные в дугане, но это его не удовлетворяло. Юноше хотелось продолжить образование. Однако о поступлении в Петербургский или Московский университет жителю такой отдаленной окраины не приходилось и мечтать. Оставался один путь – дальнейшее совершенствование религиозных знаний. Но даже этого нельзя было сделать в Бурсомонском дугане.

Тундуп пользовался уважением местных жителей. Он обычно принимал участие во всех праздничных богослужениях, хуралах, торжествах, и его всегда сажали на самое почетное место. Когда в Бурсомоне появлялись заезжие ламы из Монголии или Тибета или царские чиновники, молодого человека всегда знакомили с ними. Он был гордостью улуса.

Отец собирался женить Тундупа на богатой наследнице, но юношу манили далекие страны. С большим вниманием и интересом слушал Тундуп рассказы гостей, приезжающих в Бурсомон, о Тибете, Индии, Цейлоне (Шри Ланке) и других странах.

Летом 1890 г., после очередного религиозного праздника, сопровождавшегося пиром, стрельбой из лука и скачками, Тундуп решил покинуть родной улус. Он взял лучшую лошадь отца и оставил родным записку, в которой сообщал, что уезжает в Тибет.

Тундупу удалось благополучно миновать пограничные заставы, и через несколько дней он очутился в Монголии. Добравшись до Урги, Тундуп продал коня и в одеянии нищего ламы отправился на юг. По дороге он пристал к старому ламе, и они вместе отправились к границе Китая.

В пути священники совершали по просьбе населения различные требы и собирали подаяние. Через три месяца они достигли границы, но тут пожилой лама, побаивающийся китайских дозорных и хунхузов, повернул обратно. Тундуп отправился дальше пешком один. Только через год дошел он до Тибета – заветной цели своего путешествия.

Он мечтал окончить духовное училище в резиденции далай-ламы. С толпой бродячих лам, убогих и нищих, которые шли на богомолье в Лхасу, он добрался до самого сердца Тибета, выдавая себя за местного жителя.

Тундуп приобрел друзей и устроился работать помощником ламы-типографа. Он участвовал в отборе рукописей для печати. Типография печатала их старым, ксилографическим способом, которым издавались тогда религиозные книги. Работа шла медленно. Например, на печатание «Ганжура» уходило семь-восемь лет. Тундуп хорошо знал грамоту и оказался для ламы полезным помощником. Здесь-то он и познакомился впервые с текстами «Ганжура» и «Данжура». Возможно, в это время и родилась у юноши мысль о приобретении «Ганжура» для своего дугана.

Через некоторое время Тундупу удалось стать послушником в монастыре, где он продолжил свое образование. Учиться ему пришлось целых восемнадцать лет; в этом нет ничего удивительного, так как считалось, что только на изучение «Ганжура» и «Данжура» требуется лет двадцать.

Курс обучения закончился, и Тундупу оставалось только сдать экзамен на степень ученого ламы. Он уже начал переговоры со своими друзьями в типографии о покупке одного экземпляра священной книги, как вдруг был неожиданно схвачен местными властями и посажен в тюрьму. Выяснилось, что Тундуп не тибетец, а бурят из России, и ему. скрывшему свое происхождение, чтобы поступить в монастырь, было предъявлено обвинение в шпионаже.

Проанглийская группировка, орудовавшая в Тибете, срочно организовала судебный процесс против ученого-бурята, и он был приговорен к смертной казни через повешение. Тундупа повели на казнь мимо дворца далай-ламы. Как раз в это время верховный правитель Тибета играл у ворот со своими друзьями. Такому поведению не следует удивляться: далай-лама в это время был еще очень молод.

Далай-лама обратил внимание на осужденного, расспросил его и, решив, видимо, что этот бурятский ученый может сыграть известную роль как распространитель идей ламаизма, приказал его отпустить. Он дал указание проэкзаменовать Тундупа, присвоить ему духовное звание и отправить назад в Бурятию.

Через месяц Тундуп, теперь уже дорамба-лама, был, готов к отъезду. Сначала он обошел все местные монастыри. Взяв с собой некоторое количество буддийских религиозных сочинений, он условился с друзьями; о покупке экземпляра «Ганжура». Сделка была закреплена специальным богослужением. Ее участники решили, что через год Бологоев приедет за священной книгой в город Ургу с деньгами. Друзья его тайно провезут туда книгу и передадут из рук в руки. Это был. большой риск, так как вывоз из Тибета книг по богословию, напечатанных в типографии далай-ламы, категорически воспрещался.

Тундуп возвратился вБурсомон и сейчас же начал сбор средств среди верующих на покупку «Ганжура».

Летом 1909 г. буряты приехали на двадцати подводах в Ургу и привезли с собой, как рассказывают, слитков золота на тысячу рублей и серебра на семь тысяч.

Тибетские ламы доставили на верблюдах экземпляр «Ганжура» из Лхасы. В Урге, к общему удовлетворению, состоялся обмен ценностями, но Тундупу не удалось полностью расплатиться за священную книгу. Он вернулся в Бурсомон и вновь приступил к сбору средств. Полностью выкупить книгу Тундуп смог лишь в 1910 г.

Так маленький Бурсомонский дуган оказался обладателем ценнейшего источника по истории восточной: культуры.

Для хранения «Ганжура» было изготовлено два специальных шкафа с изолированными отделениями. В каждом отделении хранилось по четыре тома. Тома были обтянуты в несколько слоев разноцветным шелком. Кроме того, с обеих сторон они были обложены деревянными дощечками, стянутыми снаружи ремнями.

Тундуп, ставший настоятелем Бурсомонского дугана, как ему казалось, по праву гордился полученной «святыней». Но на святыню очень быстро стали посягать и другие ламы.

Выше говорилось, что право хранить «Ганжур» предоставлялось далеко не всем монастырям и храмам. Кроме того, большая часть томов «Ганжура» была запрещена для чтения простым мирянам.

Основываясь на этих запретах, духовенство Гусиноозерского и Цонгольского дацанов стало требовать, чтобы «Ганжур» был передан им: и дуган-де мал, да и помещение его плохо приспособлено для хранения ценной книги.

Ламам Бурсомона пришлось потратить немало сил, а благочестивым прихожанам немало денег, чтобы «Ганжур» оставили в дугане. Только в 1912 г. бурсомонцы получили наконец официальное разрешение на право хранения «Ганжура». С этого времени Бурсомон стал местом паломничества лам и верующего населения, стекающегося сюда со всех сторон. Это приносило храму большие доходы, особенно во время ганжурских молебствий – хуралов.

Однако местным ламам пришлось потратиться на кое-какие атрибуты. В дугане устроили «тронное место», напоминавшее царское кресло, где восседали высшие ламы и царские чиновники, почтившие своим посещением село. По обе стороны от входа поставили чучела тибетского медведя и барса, купленные в Тибете вместе с «Ганжуром». Так выглядит и теперь это святилище.

Прошло несколько десятилетий. Свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция. В Восточной Сибири произошли огромные изменения. Коснулись они и маленького Бурсомона. В 30-е годы здесь был создан колхоз.

В настоящее время в селе проживает 147 человек… Есть хороший клуб, библиотека и начальная школа. Никто из молодых жителей села, конечно, уже не верит в бога. Никто не знает тибетского языка, на котором написан бурсомонский экземпляр «Ганжура». Тем не менее все без исключения относятся к книге с огромным уважением, как к большой культурной ценности.

Бурсомонский «Ганжур» в последнее время сделался целью домогательств со стороны духовенства. Ламы из Агинского дацана Читинской области даже прислали в; село специальное письмо, прося перевезти «Ганжур» «в центр буддизма Читинской области, что принесло бы всем верующим великое счастье».

С такими же просьбами в Бурсомон обращались и ламы Иволгинского дацана. Мало того, однажды ночью некий шофер (по слухам, работник Агинского храма) пытался проникнуть в дуган и выкрасть «Ганжур». Только активное вмешательство местных жителей и милиции предотвратило хищение.

И все же экземпляр бурсомонского «Ганжура» неполный. Не хватает четырех томов. Это как раз те, которые разрешено читать по буддийским канонам не только ламам, но и простым мирянам. Видимо, кто-то забрал себе эти тома для душеспасительного чтения на дому. Жители села давно ведут розыск пропавших томов.

Наша комиссия в составе: писатель Н. Яньков, секретарь райисполкома В. А. Степных и я – выехала в Бурсомон на машине.

Балган-дуган предстал перед нами в довольно запущенном виде: навес над крыльцом рухнул, стены покосились, дранка с крыши осыпалась. Однако на дверях висел большой ржавый замок.

Нас окружила группа стариков, а вскоре подошел и председатель Шергольджинского сельского Совета Гунцурунов. Он сообщил нам, что ключ от Балган-дугана находится у дедушки Цыбнка, а тот ушел охотиться на соболя в тайгу.

Я заподозрил неладное. Подумал, не напрасно ли заехал вначале в Агинский храм, где беседовал со стариком библиотекарем? Так просто уйти в тайгу Цыбик не мог. Как сказал Яньков, охотник из него никудышный, он едва видит сквозь толстые стекла очков.

Впоследствии Н. Яньков в очерке «Ганжур» так описал этого старика: «Фанатичный страж и защитник „Ганжура“ Санжи умер еще зимой. Его сменил Цыбик – слабоголосый, робкий, маленького росточка старик. Я представляю, как нудно и долго баабаи ^{72} препирались между собой, прежде чем спихнуть ключ безответному Цыбику. Никому не хотелось брать на себя роль умершего Санжи. Служба эта была тягостной. Она не поощрялась ни со стороны светских властей, ни со стороны церкви. Она была не только голодной, но и опасной. Первый раз Санжи пытались убить лет пятьдесят назад: трое неизвестных, грозя ножами, выпытывали, в какой пади Санжи закопал книги. Второй раз это случилось недавно, три года назад: участковый милиционер и толпа стариков, прибежав ночью на крики, нашли избитого старика возле Балган-дугана в обнимку с мешком. В мешке оказались тома „Ганжура“. Но самого грабителя Санжи задержать не смог…» ^{73} .

Не зная, что предпринять, мы около часа простояли возле дома Цыбика.

В конце концов нам помог старик Базыр-Сада по прозвищу Пришей Кобыле Хвост. Он пошел в дом, откуда час назад ни с чем удалился председатель сельсовета, и сумел уговорить невестку Цыбика, которая через четверть часа вынесла разыскиваемый ключ.

Предоставим далее слово Н. Янькову.

«Дверь Балган-дугана, – писал он, – под рукой председателя Гунцурунова подалась с визгом старой телеги. Пахнуло кислятиной гниющих овчин, окисью меди. Щерили пыльные рты медведь и леопард, чучела которых чья-то рука подвязала к потолку возле входа. Дуган напоминал сарай, в который вывалили целый грузовик хлама и мусора. Даже в самом светлом углу – на алтаре с божествами и жертвоприношениями – скопился слой пыли толщиной в палец. Проход загромождали домашние алтари.

Председатель сельсовета извинился за грязь. Мы, пробираясь к расписным шкафам с книгами, предположили, что молельня стоит без призора и в ней давно не молятся. Значит, и „Ганжур“ можно будет забрать в музей без лишних хлопот.

Я обратился к Гунцурунову:

– Вы не возражаете против передачи в музей „Ганжура“?

Он буркнул довольно недружелюбно:

– Если получится… – явно на что-то намекая.

Я открыл дверцу шкафа, взял один из томов, обвязанный ремнями. Чувствую, что от волнения лицо мое стало пылать, все тело дрожит мелкой дрожью, руки начинают неметь.

Сада – Пришей Кобыле Хвост – помог мне развязать ремни и стал сматывать бесконечные простыни шелка. Это заняло много времени. Между двумя досками листы длиною около метра были уложены россыпью – буддийские книги никогда не переплетают. Я долго теребил узкие листы с текстом, написанным черной тушью. Затем мысленно сравнил эти длинные узкие листы с такими же листами калмыцкого „Ганжура“ и пришел к выводу, что это листы „Ганжура“, текст которого отпечатан с очень древних деревянных матриц.

Затем обратился к присутствующим:

– Книги мы временно оставим в Бурсомоне под ответственное хранение! На передачу их ленинградскому музею потребуется решение Министерства культуры РСФСР, а также специальное решение Читинского облисполкома. А пока мы сделаем фотокопии трех листов из каждого тома. Это для того, чтобы в Академии могли удостоверить древность и подлинность „Ганжура“» ^{74} .

Н. Яньков был душой всей нашей экспедиции. Он был превосходным фотографом. Николай подсчитал, что из-за времени на сматывание длинных полос шелка на фотографирование уйдет дня три, а то и больше.

Яньков сразу приступил к делу, и это было ошибкой, потому что мы еще не успели представиться улусу: встреча с местными жителями в клубе была намечена только на девять часов вечера.

«В Балган-дугане было темно, тома один за другим выносили на улицу. Распаковкой занимались Сада, Гунцурунов, Степных и миловидная девушка Аранжапова, заведующая местным клубом. Я тоже принимал участие в этой работе.

С бугра было видно, как жители выходят из домов и поглядывают на наши странные, с их точки зрения, действия. К Балган-дугану поднялся согбенный от старости дед Дондок.

– О-о, какой бравый лама к нам пришел! – произнес он. – Из самой Москвы лама? Правду говорят люди?

Подошли еще трое стариков и взялись нам помотать.

Труднее всего было вновь намотать шелк на узкие длинные пачки листов. Свертки получались безобразно пухлыми. Тут один из стариков, бывший в детстве послушником при ламе, взялся за упаковку книг. Дело сразу пошло быстрее».

Н. Яньков писал далее: «Удивляло вот что – обертка книг была разных цветов. Синяя, оранжевая, зеленая, красная, пурпурная, бордовая, желтая. Отрезы шелка были разные – старинных русских мануфактур, китайских фабрик и даже ткачей из Индии, что распознавалось по рисунку орнаментов. Были тут куски далембы ^{75} и даже простого ситца. Доски для книг из различных пород дерева стругали тоже разные руки. На некоторых досках строгавшие оставляли надписи. На то, что отрезы разные, а на досках есть надписи, пока что никто не обращал внимания.

Работая, мы заметили, как стол окружила толпа старух. Они сдержанно переговаривались, пока одна из них не закричала вдруг:

– Ямбар хаб?! (Что такое?!) Вы посмотрите на этих наглых людей. Что они делают? Они без спросу берут чужое имущество, срывают с дверей замки!

Старухи закричали все разом… Старики Пурба, Нима, Чижон и Дондок, прорвавшись сквозь круг, скрылись за домом Цыбика… Базыр-Сада тоже ходко побежал под бугор:

– Вон, луйбаршан (мошенник)!

Это уже относилось к Саду – Пришей Кобыле Хвост, пол-лица которого выглядывало из-за угла дома Цыбика. Бабка погрозила ему черной костлявой рукой, обозвав пьяницей. На крик прибежала царь-баба Аранжапова, здоровая, краснощекая и еще более голосистая. Она для начала дала затрещину дочке – завклубом, которая с быстротой молнии улетучилась. Я как-то случайно удачно сострил насчет этой воинственности, чем неожиданно развеселил старушек.

– Вы бы по правилам делали, – почти миролюбиво проворчала бабка Бадма, жена Дондока.

– Соберите в клубе улусцев, расскажите, кто, зачем и откуда. Книг-то вы все равно не получите, а потолковать полезно.

– Да-да, книг они не получат, – по-бурятски проговорила совсем старая бабка с головой, бритой наголо. – Я лучше на куски дам себя разрубить, под машину на их пути лягу.

– Мы пока что вовсе не собираемся увозить „Ганжур“, – успокоил я старух. – Просто фотокопии делаем…

Прикладывая правую руку к груди, улыбаясь и кланяясь, Вампилов извинился перед старухами, каждой на бурятском языке сказал комплимент, пригласил на девять часов вечера в клуб.

– Ужинать к нам приходите, – решительно покоренная вежливостью Вампилова, сказала бабка Бадма. – Все приходите!

Затем мы между собой затеяли разговор. Я сказал, что крыша сгнила, стены дугана вот-вот рухнут. „Ганжур“ в опасности, а они его руками и зубами держат! Что это такое!

– Я-то уж какое время по долгу службы смотрю на эту картину, – сказал Степных, – и тоже каждый раз удивляюсь. Музейным работникам куда ни шло, но ведь и ламам дают от ворот поворот! Сами тоже не пользуются этими книгами – никто не кумекает по-тибетски.

– В городе Ленинграде есть памятник царю Петру. Вещи есть, которые он держал в руках. Вдруг бы кто вздумал увезти память о царе в другой город? Однако взбунтовались бы ленинградцы! В улусе Дунда-Шергольджин тоже был свой мастер. „Ганжур“ – память о нем, Тундупе Бологоеве. Старики вечером сами скажут» ^{76} .

Вечером в клубе собрался весь улус. Комиссия отметила, что условия хранения «Ганжура» в Бурсомоне, к сожалению, не отвечают необходимым требованиям. Деревянное здание бывшего дугана покосилось и обветшало. В помещении сыро и холодно. Собрание вынесло постановление: пока вопрос о судьбе «Ганжура» будет решаться, просить райисполком выделить средства для капитального ремонта помещения дугана. Ответственность за сохранность «Ганжура» была возложена на сельсовет и специальную группу, выделенную общим собранием. Никто без разрешения этой группы не должен был входить в дуган.

Таким образом, охрану культурной ценности взяла на себя общественность.

Сейчас в одной из комнат Дома культуры Бурсомона – народный музей, где представлены на обозрение посетителей древние тома «Ганжура» и «Данжура».

Балган-дуган отремонтирован. Рядом с дуганом в закрытом сарае размещена большая хурдэ ^{77} , реставрированная мастерами села Бурсомон. Словом, бурсомонцы приступили к созданию своего музейного комплекса.

Как же идет изучение «Ганжура»?

В Москве, в Институте востоковедения, составлен тибетско-русско-английский словарь с санскритским эквивалентом, начатый еще покойным профессором Ю. Н. Рерихом, который в свое время подчеркивал, что буряты, приобретя «Ганжур» и «Данжур», тем самым сделали большое дело – обогатили российское востоковедение буддийской энциклопедией. Ныне эти бесценные источники послужат основой для развития науки буддологии и индо-тибетской медицины.