Текст книги "Голубой вереск"

Автор книги: Барбара Картленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Девушка хотела сражаться, хотела противостоять нападкам врага, однако враг был слишком занят собственными делами, и ему, казалось, не было до нее вообще никакого дела. Это, конечно, сильно выбивало из колеи.

Детям нравилось работать в огороде. Хэмиш и Кэти вскоре принялись соревноваться друг с другом, желая узнать, чья гора сорняков окажется выше.

Мойда тем временем отдыхала, опираясь на мотыгу.

Неожиданно для себя самой она задумалась: а зачем вообще нужно пропалывать грядку с салатом? Ведь прилавка, на котором можно было бы продавать овощи, больше нет. За последние несколько недель она с удивлением обнаружила, сколько здесь есть всего, что можно продать. Ей было приятно торговать лососиной, виноградом и яблоками, выращивать салат, чувствуя, что это хоть как-то компенсирует все то, что больше им не принадлежит, все то, что было так несправедливо у них отнято.

Мойде внезапно захотелось собрать вещи и забрать детей. Однако она тут же отругала себя за подобную слабость. Она решилась на это потому, что это было правильно и справедливо. Однако было бы смешно сдаваться и пасовать перед обстоятельствами после первого же боя. Радостный взгляд Кэти вызывал у Мойды легкую улыбку, а глаза ее засветились нежностью. По крайней мере дети были счастливы – намного более счастливы, чем если бы все они жили в какой-нибудь обшарпанной дешевой квартирке. Они вряд смогут позволить себе что-то лучшее, если переберутся в Эдинбург. Что она сможет им дать, если даже приложит все усилия для того, чтобы и дальше содержать их на свои скудные средства? Конечно, она может бросить учебу и найти постоянную работу. Но даже если и найдет место в какой-нибудь скромной конторе или же должность секретарши у какого-нибудь предпринимателя, ее заработка будет недостаточно, чтобы одевать и кормить детей, дать им образование, а также найти для них няню, чтобы присматривать за ними в те чесы, пока сама она находится на работе.

Это была большая проблема, и Мойда часто обо всем этом задумывалась, однако от размышлений ей становилось еще горше. Более того, она прекрасно осознавала, что ей потребуются деньги, и притом немалые, чтобы отвоевать Скейг.

Она мучительно думала о свалившейся на нее ответственности, пока у нее не начинала болеть голова, но решение все никак не приходило. У Мойды было совсем немного собственных денег. После продажи мебели и личных вещей сестры и ее мужа она получила несколько сот фунтов, которые положила в банк. Она намеревалась оставить их на банковском счете до тех пор, пока не возникнет крайняя необходимость. Эти деньги понадобятся, когда придет время платить за образование Хэмиша и Кэти или возникнут какие-нибудь непредвиденные расходы. А пока что Мойда чувствовала, что содержать детей может только она, и как бы усердно она ни работала, каким бы успехом ни пользовались ее статьи в газетах, ей ни за что не придумать, как скопить побольше денег, чтобы оплатить судебные издержки.

И все же, как часто говаривала ее мать: «Незачем беспокоиться о завтрашнем дне. Может быть, именно он станет для тебя последним!» Сколько Мойда себя помнила, это был жизненный принцип Долли Макдональд. Похоже, она будет придерживаться его до своего последнего часа. Подобные принципы не располагают к экономии. Сколько бы ни зарабатывала Долли, у нее редко водились наличные, и хотя Мойде часто хотелось написать ей и попросить о помощи, она знала, что это окажется лишь напрасной тратой двух с половиной пенсов на конверт и почтовую марку.

Мойда часто думала о том, что мало кто получил такое необычное воспитание, как она и ее сестра Дженет. Будучи еще довольно молодым человеком, ее отец женился на уроженке Севера, певице по имени Дороти Дарэм. Она никогда не пользовалась особой популярностью, и, выйдя замуж, ей было нетрудно привыкнуть к домашним делам и стать матерью двух девчушек – Дженет и Мойды.

Когда у них возникли серьезные финансовые затруднения, а Мердо начал приобретать популярность при практически полном отсутствии денег, Долли решила вернуться на сцену, чтобы иметь возможность оплачивать счета булочника. Отец Мердо работал куратором во дворце Холируд. Это был блестящий ученый, обитавший в своем собственном мире, и он очень мало знал о том, что происходит за стенами его дома. Вероятно, в отличие от него, мечтателя и провидца, от его сына ожидались определенные поступки в настоящем, сам же он был согласен жить в прошлом.

Дороти Макдональд отправила своих дочерей к свекру в Холируд, попросив его некоторое время присматривать за ними, пока она займется поисками ангажементов.

И тогда началась жизнь, полная неожиданных контрастов. Несколько месяцев дети жили у своего деда. Им нравились его рассказы о людях, которые когда-то ходили по Длинной галерее, рыдали и умирали в королевских покоях. Иногда девочкам казалось, что в зале для приемов они видят призрак самой Марии Стюарт, королевы Шотландии.

Дед рассказывал, что именно в этой комнате королева, наряженная в пурпурное бархатное платье и увешанная драгоценностями, принимала Джона Нокса. Это была одна из самых знаменательных аудиенций в истории – ожесточенный, полный взаимных упреков спор двух сильных, разгневанных людей. Бывало и так, что сестры дрожали от страха, находясь в спальне королевы и заглядывая в огромное зеркало, висевшее в алькове, ожидая увидеть в нем не свои бледные от страха личики, а ослепительно красивую рыжеволосую владычицу страны.

Иногда им казалось, что они слышат, как из столовой доносятся предсмертные крики Риччо. Ведь именно там секретарь королевы был жестоко умерщвлен Рутвеном, Дарнлеем и их подручными. В таких случаях, дрожа от страха, девочки забирались в одну кровать. Неужели они действительно слышали жуткие вопли прекрасного итальянца или же все-таки это ветер завывал в коридорах и на лестницах? Давно умершие люди представлялись Мойде не менее реальными, чем живые, те, что окружали ее в повседневной жизни.

Она с удовольствием мысленно представляла себе принца Чарльза Эдуарда в мантии династии Стюартов, алых бриджах и синей бархатной шляпе – вот он гарцует вместе со своими верными горцами по королевскому парку или танцует в Длинной галерее. Она ненавидела герцога Камберлендского, который после трагического исхода битвы при Куллодене, где было разгромлено войско юного красавца шевалье, правил при дворце королей династии Стюартов.

– Вернись с небес на землю, Мойда! – нередко говаривал ей учитель в школе. Однако, живя в Холируде, девочка никогда не была твердо уверена в том, где проходит грань между грезами и реальностью.

Затем, совершенно неожиданно, без всякого предупреждения, приезжала мать и забирала Мойду и Дженет с собой, чтобы провести с ними неделю в Манчестере, Глазго, Лидсе или Галифаксе, где она в тот момент выступала и где иногда к ним присоединялся и отец.

Через три года после своего возвращения на сцену Дороти Макдональд обнаружила в себе талант к жанру бурлеска и способности имитатора. Ее пригласили выступать в одном провинциальном городке, однако оказалось, что тамошний концертный зал сгорел во время пожара предыдущей ночью.

В полнейшем отчаянии сидела она в гостинице на железнодорожной станции и размышляла о том, что же ей делать дальше. Совершенно случайно завязался разговор с управляющим местным театром. Он также находился в бедственном положении. Актеры заболели гриппом, и хотя он телеграфировал некоторым театральным агентам, те ничем не могли ему помочь.

Дороти согласилась выручить своего нового знакомого, по крайней мере на пару дней, пока он не найдет кого-нибудь другого. Дороти надеялась, что он воспримет это как одолжение с ее стороны, однако в глубине души понимала, что отчаянно нуждается в деньгах и надеется поправить свое финансовое положение в этом захолустном городке.

Вечером того же дня она вышла на сцену и предстала перед шумной, веселой публикой, которая явно жаждала развлечений. В тот день в городе проводилась ярмарка, на которую съехались фермеры со всей страны. Они пришли в театр – все равно заняться было больше нечем. Многим из них тот вечер представил единственную в году возможность немного поразвлечься, и поэтому все они желали веселья.

Перед Дороти выступали клоуны, и публика посмеялась от души. Она заметила, как нахмурились зрители, когда занавес поднялся и их взглядам предстала она – незнакомая актриса в элегантном вечернем платье. Дороти уловила спад настроения публики – люди со скучающим видом заглядывали в программки, обнаруживая, что незнакомка заменяет старую «звезду».

Дороти начала петь и неожиданно поняла, что продолжать свой номер не может. И тогда она принялась пародировать собственную песню, кривляться и буйно жестикулировать. Никогда в жизни она и представить себе не могла, что подобное кривляние может позабавить публику.

Результат оказался потрясающим. После дюжины вызовов на бис, когда Дороти сошла со сцены, к ней бросился управляющий театром:

– Боже всемогущий! Почему же вы не сказали мне, что вы такая талантливая характерная актриса? Я думал, что вы обычная исполнительница песенных номеров.

– Я тоже так думала, – ответила Дороти и рассмеялась.

С той поры изменилась не только ее судьба, но и, как бы забавно это ни показалось, также и ее характер. Ее родители были степенными благовоспитанными людьми, которые серьезно относились к жизни. Она вышла замуж за Мердо, который отличался крайней серьезностью. Общение с ним заставляло ее также проявлять исключительно серьезное отношение ко всему на свете. Теперь же, заставляя смеяться зрителей, Дороти смеялась и сама и была безгранично рада тому, что может искренне проявлять свои истинные чувства. Для нее стало невозможным относиться к чему-либо серьезно, даже к мужу и детям. Она стала быстро зарабатывать деньги и столь же быстро их тратить. Родители наверняка назвали бы ее поведение «предосудительным», муж же называл его «чертовски глупым».

Тем не менее она наслаждалась жизнью, радовалась каждому ее мгновению. Для своих друзей и зрителей Дороти стала просто «Долли». Ее не слишком беспокоили жизненные удобства или неудобства, наличие или отсутствие денег. Главным для нее были ее зрители, которых она заставляла смеяться и вместе с которыми могла смеяться и радоваться жизни она сама.

Она искренне любила своих милых дочурок и старалась проводить с ними как можно больше времени, однако Мойде казалось, что как только они с сестрой уезжали, мать моментально о них забывала, а иногда даже чувствовала себя в их обществе несколько скованно. Тем не менее девочкам ужасно нравились эти встречи с матерью. Неуютные, часто даже грязноватые квартиры, в которых им приходилось жить, всегда были чем-то вроде приключения, так же, как и посещение театра и долгие минуты томительного ожидания в тесных, душных гримерных, где по полу беспорядочными кучами была разбросана одежда, повсюду стояли цветы и полупустые бутылки с пивом.

Хаос и тьма за сценой всегда вызывали волнение, такое же, как и в первое посещение театра. Девочки стояли за кулисами и наблюдали за выходом матери, слышали, как зал взрывается бурей аплодисментов, за которыми следовал громкий, безудержный смех, – значит, Дороти или наступала на шлейф собственного платья, или вдруг начинала петь не с той ноты.

– Твоя мама – прирожденный комик, – говорили Мойде актеры. И были абсолютно правы. Дороти была комической актрисой то, что называется, от Бога. На сцене она всегда выступала под своей девичьей фамилией, и теперь на афишах значилось не «Дороти Дарэм», а «Крошка Долли Дарэм». Слово «крошка», конечно же, относилось к ее размерам.

Про Долли говорили, что она «смеялась и толстела», и это было истинной правдой. Она невероятно много ела и становилась все толще и толще. Когда она появлялась на сцене, публика начинала смеяться от одного ее вида.

Ее габариты и популярность неуклонно увеличивались, но вместе с этим ширилась и пропасть между ней и мужем. Мердо сделался неистовым пророком всевозможных бедствий и несчастий – человек, которого многие боялись и мало кто любил. На смех и веселье времени у него совершенно не осталось.

С возрастом Мойда начала понимать, что отец стеснялся матери. Он перестал понимать Дороти, у него больше не осталось с ней ничего общего, никакого духовного родства. Мердо не находил ничего смешного в выступлениях жены и считал, что она намеренно старается показаться глупее, чем на самом деле. Ему было стыдно, что многие люди знали о том, что эта кривляющаяся толстуха – его жена, жена Мердо Макдональда.

Так Мердо и Дороти стали чужими друг другу. При встрече они не знали, о чем говорить. Вскоре обоих стало радовать, что их встречи становятся все более редкими.

Мойда скорее догадывалась, чем знала наверняка, что в жизни матери были разные мужчины. Ей доводилось слышать, как мать в своих разговорах случайно упоминала какого-нибудь Тома или Сэма и рассказывала, где была с ними и чем занималась.

«Мы с Сэмом видели эту пьесу в Манчестере» или «В прошлый уик-энд мы ездили в Блэкпул. Мне нужно было отдохнуть».

Это «мы» случайно слетело с ее языка, однако хорошо запомнилось Мойде. О разводе с Мердо речь, однако, никогда не заходила. Супруги просто-напросто жили порознь, и это даже до известной степени нравилось их детям. Они открыли для себя, что им гораздо легче общаться только с отцом или только с матерью. Когда родители находились вместе, в доме устанавливалась напряженная атмосфера, и дети чувствовали себя несчастными и подавленными еще долгое время после того, как родители разъезжались каждый по своим делам.

Мойда считала неизбежным, что когда они с Дженет повзрослели, у них обнаружилось мало общего с матерью. В последнее время они виделись с ней все реже и реже. В восемнадцать лет Дженет нашла работу машинистки в нотариальной конторе, где проработала до поры своего замужества. Выйдя замуж, она поклялась, что никогда больше пальцем не пошевелит для того, чтобы самой зарабатывать себе на жизнь.

– Ненавижу работу, – призналась она Мойде. – Я хочу иметь собственный дом. Мне нравится готовить, и я просто обожаю детей. Я – прирожденная домохозяйка.

Ей необычайно повезло с мужем. Мойде ни разу не приходилось видеть таких уравновешенных, покладистых мужчин, как Рори. Она отлично понимала, почему Дженет так его любила. Рори также любил свою жену. На свадьбу Долли подарила молодым серебряный чайный сервиз, который, кстати сказать, совершенно оказался им не нужен. На свадьбе она лила счастливые слезы, что, по ее мнению, и должна была делать мать невесты, и поспешила уйти со свадебной церемонии задолго до ее окончания. В тот вечер ей предстояло выступать на концерте в Глазго.

– Вы же не хотите, чтобы я опоздала, верно, деточки?

Долли привыкла и вне сцены разговаривать в гротескной сценической манере. У нее был типичный акцент северянки, а речь свою она через слово пересыпала слащавыми словечками с уменьшительно-ласкательными суффиксами. В те минуты, когда Долли уходила со свадьбы, посылая дочерям воздушные поцелуи, Мойда успела заметить брезгливое выражение на лице отца.

Отец очень плохо выглядит, подумала Мойда. Глаза как будто ввалились на его осунувшемся, бледном лице, волосы поредели. Когда мать уехала, отец с жадностью набросился на еду. Подойдя к нему, Мойда взяла его за руку.

– Когда ты в последний раз нормально ел? – спросила она.

Мердо с удивлением посмотрел на дочь и взял с тарелки еще один сандвич.

– В последние дни есть было просто некогда, – ответил он. – Через пять минут мне пора уезжать. Завтра утром у меня очень важная встреча в Лондоне.

– Я поеду с тобой, – решительно заявила Мойда. – Давно пришла пора кому-нибудь присматривать за тобой.

Отец было воспротивился, однако Мойда настояла на своем. Она бросила свою работу в Эдинбурге и перебралась вместе с отцом на юг. Она убирала его квартиру и готовила ему еду, в какой бы поздний час он ни вернулся домой. По утрам Мойда заставляла его нормально завтракать, прежде чем отправиться по делам в город.

Она никогда не жалела о годах, проведенных вместе с отцом. Он научил ее гораздо большему, чем она научилась бы в университете или на каких-нибудь учебных курсах. Она печатала его статьи, слушала его речи и старалась как можно чаще ходить на митинги с его участием. Ей посчастливилось познакомиться со множеством интересных людей, взгляды которых, однако, далеко не всегда соответствовали ее собственным.

Вскоре Мойда не на шутку увлеклась идеями, которые проповедовал отец. Идеями, служению которым он отдал свою жизнь без остатка. Мердо никогда не щадил ни себя, ни других. Он всегда старался говорить искренне и выше всего на свете ценил истину. Правда, порой его искренность казалась Мойде чем-то вроде массивной трости, которая оставляла рубцы на телах и душах тех, против кого он ее использовал. Он вызывал у Мойды восхищение и одновременно внушал страх и жалость.

Когда отца убили в Мексике, Мойда поняла, что, несмотря ни на что, она осталась в полном одиночестве. Ее дедушка умер, Дженет вышла замуж, у матери своя собственная жизнь.

Мойда никогда не любила отца – для этого тот был недостаточно человечен, но она восхищалась им и знала, что он первопроходец в своем деле. То, за что он всю жизнь боролся, когда-нибудь обязательно сбудется, однако ему никогда не воздадут должное за то, что он всемерно приближал этот час. Всеми благами воспользуются лишь будущие поколения.

Мойда прекрасно представляла собственное будущее. Многое из того, что говорил и делал отец, умерло вместе с ним, но остальное можно сохранить. Она как-то незаметно взялась за перо и стала писать, пытаясь изложить на бумаге идеалистические взгляды отца в форме, доступной для понимания широкой публики. Вскоре начали формироваться и ее собственные идеи. Было трудно определить грань, отделявшую мысли и убеждения Мердо Макдональда и его дочери.

Прошло время, и Мойда вернулась в Эдинбург, потому что там она неизменно бывала счастлива. Замок Холируд был единственным спокойным, уютным местом, которое она, помня свое детство, вполне могла назвать домом. Один из друзей отца помог ей устроиться машинисткой в университет, а в свободное время посещала лекции и семинары. Мойда изучала все учебные предметы, необходимые для того, чтобы продолжать дело, начатое отцом. Девушка усердно трудилась, и у нее практически не оставалось времени на развлечения. Несмотря на это, она была по-своему счастлива.

Иногда ей казалось, что ее мозг напряжен до предела, что ей следует отдохнуть, иначе она непременно сойдет с ума. В подобных случаях девушка отправлялась в Скейг погостить у Дженет и Рори, чтобы почувствовать, что она еще молода, а окружающий мир полон не только серьезных и зачастую ужасно занудных студентов.

Время от времени Мойда получала открытки от матери. В них Долли сообщала ей, что отправляется в Глазго или какой-нибудь другой близлежащий город и надеется скоро увидеть дочь. Какой бы уставшей или занятой она ни была, Мойда всегда выкраивала свободную минутку, чтобы встретиться с матерью. Долли встречала ее неизменно радостными восклицаниями. Казалось, будто она окутывает дочь любовью и заботой, выражениями нежности и поцелуями. Мойда злилась на себя за холодность и стремление отстраниться от чрезмерной сентиментальности матери. Долли невозможно было не любить. Она была такой щедрой, такой добросердечной, но все же Мойда вела себя в ее обществе крайне сдержанно. Она понимала, что с матерью у нее практически нет ничего общего.

– Мы никогда не были настоящей семьей, – однажды сказала Дженет с печалью в голосе. Сидевшая рядом с сестрой возле камина в Скейге Мойда поняла, что сестра имела в виду. Комната была маленькая, но уютная. Ситцевые шторы все еще пахли свежестью недавней стирки. На столе перед окном стояли аккуратные букеты цветов. С одной стороны камина располагался массивный, удобный диван. На нем растянулся Рори и читал Хэмишу детские стихи.

На коврике рядом с очагом лежала собака, а в кресле калачиком свернулся кот. Дженет держала Кэти на руках и кормила малышку из бутылочки. Мойда не могла вспомнить ни одного подобного эпизода из собственного детства. О матери ей напоминал лишь запах грима и несвежих овощей в чужих комнатах, которые они были вынуждены снимать на время. Воспоминания об отце ограничивались холодными залами и жесткими стульями. А также призраками Холируда и безликой роскошью покоев, книгами, которые так ценил дедушка. На память также приходили долгие темные вечера, когда они возвращались из школы и их некому было встретить и проводить до дома. Играть девочкам также было не с кем, и они долгие часы проводили в тоскливом одиночестве – две испуганные, всеми забытые маленькие девочки, у которых не было семьи.

«Эта участь никогда не постигнет Хэмиша и Кэти», – внезапно подумала Мойда, опершись на мотыгу. Она посмотрела на замок с его сверкавшими в утреннем свете окнами. Интересно, сможет ли она сделать его домом для Хэмиша, если все-таки удастся подтвердить его право на владение Скейгом. Пока Хэмиш будет учиться в школе, они с Кэти станут ждать его в замке и встречать после занятий. Она представила себе, как сидит вечером у камина после того, как дети улягутся спать, и при этой мысли невольно вздрогнула. Всю свою жизнь она была одинока и почему-то при мысли о Скейге ощутила еще большее одиночество.

Семья существует тогда, когда у женщины есть муж, а не дети, сказала она себе, после чего попыталась посмеяться над этими своими словами. Она никогда не выйдет замуж. Куда уж ей – с двумя детьми, о которых нужно заботиться и поставить на ноги, без денег и каких-либо перспектив их заработать.

Детям наскучила монотонная работа, и, видя, что за ними никто не присматривает, они принялись гоняться друг за другом по капустным грядкам. Мойда собралась было их одернуть, но заметила, как кто-то вышел из дверей замка и зашагал по дорожке, что вела к огороду.

Мойда поняла, что это Линетт Трент, и с любопытством принялась наблюдать за ее приближением. Линетт была без шляпки, ее золотистые волосы напоминали апрельское солнышко. К ее голубым глазам удивительно шел твидовый костюм элегантного покроя и шелковая блузка. На руках у нее были свободные перчатки из светлой свиной кожи. Глядя на девушку, Мойда неожиданно вспомнила о своем собственном внешнем виде. По сравнению с изящным костюмом Линетт ее клетчатая юбка и зеленый джемпер казались ужасно дешевыми и простенькими, руки же были загорелые, обветренные и покрыты крошечными веснушками. Мойда понимала, что ей неплохо бы причесаться и слегка припудрить нос.

– Доброе утро! – с вежливой улыбкой произнесла Линетт, хотя глаза оставались сдержанно-холодными.

– Доброе утро! – ответила Мойда.

– Вы ведь мисс Макдональд, верно? – спросила Линетт. – Я увидела вас из окна и решила выйти и познакомиться с вами.

– Очень любезно с вашей стороны, – ответила Мойда своим обычным негромким голосом.

– Не совсем так, – ответила Линетт. – Просто мне было интересно узнать, что вы собой представляете. Вы, вероятно, очень настойчивая женщина, если без разрешения вселились в замок и остаетесь в нем, несмотря на то что все хотят от вас избавиться.

Мойда замерла на месте. Линетт говорила таким спокойным приятным голосом, но в то же время в ее словах сквозила нескрываемая враждебность.

– Бедный Иэн, его это так беспокоит, – усмехнувшись, продолжила Линетт, – ведь мы ожидаем в гости столько друзей! Вы доставляете нам чересчур много хлопот, занимая комнаты на третьем этаже, и нам придется размещать где-то наших гостей, вы должны это понимать.

– Еще хуже, когда у тебя нет своего дома и жить тебе негде, – ответила на это Мойда.

– Я прекрасно вас понимаю, – ответила Линетт, – но если бы все бездомные вселялись в чужие дома, то в стране вскоре бы воцарился настоящий хаос, не так ли?

– А вы когда-нибудь оказывались без крыши над головой? – поинтересовалась Мойда.

– Нет, – ответила ее собеседница. – Но думаю, что, окажись я в подобной ситуации, я бы нашла, где жить.

– Не сомневаюсь! – усмехнулась Мойда и, посмотрев в глаза Линетт, добавила: – Я живу здесь не из-за своих личных проблем. Дети моей сестры остались без крова. И я полагаю, вам известно, что мой племянник Хэмиш имеет наследное право оставаться здесь.

– Это просто смешно! – воскликнула Линетт. – Бригадир Маккрэгган, несомненно, глава клана и владелец замка. Если вы когда-нибудь попытаетесь доказать обратное, то станете объектом всеобщих насмешек и потратите кучу денег, если они, конечно, у вас есть!

Мойда сердито поджала губы. На какое-то мгновение она всем сердцем ощутила острую неприязнь к этой нарядно одетой девушке, помолвленной с очень богатым человеком, которая старается убедить ее, Мойду, в том, что она – жалкая попрошайка.

Мойда промолчала, и поэтому Линетт продолжила:

– Я знаю, как это ужасно, когда нет денег. Я нередко сама оказываюсь в такой ситуации. Но миссис Маккрэгган – очень богатая и весьма великодушная женщина. Я уверена, она не захочет, чтобы вы страдали. Она что-нибудь сделает для ваших племянников, если вы ей вразумительно объясните, что вам надо.

Линетт говорила с такой добротой и вежливостью в голосе, что Мойда не сразу осознала истинный смысл ее слов. Но когда он все-таки дошел до нее, Мойда почувствовала, как лицо залила краска, и ее охватила ярость.

– Если вы считаете, что я пытаюсь получить от Маккрэгганов деньги, то вы глубоко ошибаетесь, – разгневанно произнесла она. – Им удалось подкупить отца и деда Хэмиша, но пока я несу ответственность за мальчика, его молчания купить никому не удастся! Так и передайте ей, если вы говорите со мной по поручению миссис Маккрэгган.

Линетт равнодушно пожала плечами.

– Я просто предлагаю, – сказала она. – Думала, что это может вам помочь, но если вы настаиваете на судебном разбирательстве, тут уж ничего не поделаешь, а жаль.

Она окинула Мойду оценивающим взглядом с головы до ног и зашагала дальше.

Мойда посмотрела ей вслед. И поняла, что ненавидит мисс Линетт Трент так, как никогда и никого другого за всю свою жизнь. Не было никаких сомнений в том, что Линетт пришла в сад специально, чтобы унизить ее. В конце тропинки Линетт повернула, спустилась по ступенькам вниз и открыла ведущую на террасу калитку из кованого железа. Ни разу не оглянувшись, она прошла по гравию дорожки, свернула за угол и исчезла из вида.

– Кто эта красивая леди? – услышала Мойда чей-то голос.

Оглянувшись, она увидела Кэти.

– Это мисс Линетт Трент, – ответила она племяннице с нескрываемой неприязнью в голосе.

– А где лэрд? – крикнул из сада Хэмиш. – Я нашел хороший камешек и охотно выстрелю в него из рогатки.

– Нет! Ты этого никогда не сделаешь! – в панике закричала Кэти.

– Прекращай свои вопли! – машинально приказала Мойда. – А ты, Хэмиш, не должен угрожать господину Маккрэггану – ты же видишь, как это огорчает Кэти!

– Я хочу, чтобы он помучился, – упрямо заявил мальчик.

– Ты ему не позволишь это сделать, тетя Мойда? Он ужасный, злой мальчик, – вспылила Кэти.

– Хватит, Хэмиш, – сказала Мойда. – Пора домой, время обедать. Выброси этот камень, Хэмиш, иначе я отберу у тебя рогатку.

Мальчик с недовольным видом подчинился. Кэти взяла Мойду за руку.

– Мне нравится лэрд, – тихонько прошептала она. – Куда он пропал, тетя Мойда?

– Сказал, что поехал искать какой-то голубой вереск, – ответила Мойда. – Разве это не смешно? Я никогда не слышала о голубом вереске, а ты?

– Я думала, что вереск всегда или фиолетовый, или белый, – ответила Кэти.

– Я тоже так думала, – сказала Мойда. – Но может, он бывает и голубым, как незабудки или дельфиний.

Она старалась отвлечь детей разговорами на посторонние темы, чтобы по дороге в замок они вели себя тихо. Мойде стало стыдно своих мыслей о Линетт. А кроме того, ей сделалось стыдно за то, что она провела все утро в размышлениях о своих проблемах, вместо того чтобы немного поиграть с детьми.

– Знаете, что мы сделаем, – сказала она. – После обеда мы пойдем на пустоши пособирать белого вереска.

– Мы потом будем его продавать, верно? – поинтересовался Хэмиш.

– Конечно, нет, – ответила Мойда. – Нам теперь его негде продавать, но мы оставим его себе и посмотрим, приносит ли он удачу.

– Я согласна, – произнесла Кэти и нетерпеливо подпрыгнула.

– Мы посадим его в горшочек, – предложил Хэмиш, – и тогда он будет там расти, правильно?

– Отличная идея, Хэмиш! Как ты до этого додумался?

– Вчера к прилавку подошла какая-то девчонка, – ответил Хэмиш. – У нее был горшочек с вереском. Она хотела купить у нас пучок вереска, но ей мама не разрешила, сказала, что с нее достаточно. Девчонка рассердилась и принялась ныть: «Хочу голубой вереск!»

– А у нее в горшочке был голубой вереск? – спросила Кэти.

– Может, и голубой, – ответил Хэмиш, – его не было видно.

– По-моему, голубой вереск – это глупо, – заявила Кэти. – Фиолетовый и белый куда красивее.

Пока дети продолжали болтать, Мойда привела их в замок. Она услышала, как к парадному входу подъехала машина, и догадалась, что это вернулся Иэн, герцог и миссис Маккрэгган.

– Тише, не шумите, – предупредила детей Мойда, зная, что будет лучше, если они не станут привлекать к себе излишнего внимания. Но прежде, чем она успела предупредить Кэти, та уже помчалась через весь холл к Иэну:

– Привет, лэрд! Я так рада, что ты вернулся! Тетя Мойда сказала, что ты уехал искать какой-то голубой вереск. Покажи мне его!

– Боюсь, что не смогу, – ответил Иэн.

– Мы вернулись с пустыми руками, – мрачно пробормотал герцог.

– Как же он выглядел? – поинтересовалась Кэти.

– Никто, кроме его светлости герцога, этого не знает, – сказал Иэн. – Ты лучше спроси его!

Кэти ждала ответа, но прежде чем герцог успел открыть рот, Беатрис, которая в это время снимала меховую накидку и клала на стул сумку и перчатки, резко заявила:

– Ребенок должен находиться в детской!

Из-за двери вышла Мойда. Она ощутила возникшее замешательство и отлично понимала свою вину.

– Пойдем, Кэти! – строго приказала она.

– Но я хочу послушать про голубой вереск, – захныкала малышка. – Хэмиш говорил, что у одной маленькой девочки, которая подходила к прилавку, был горшочек с голубым вереском, но он не уверен, был ли это точно голубой вереск.

– Что это значит? – Герцог удивленно посмотрел на Кэти, а затем на Иэна. – Ты слышал? Этот ребенок видел вора, укравшего вереск.

– Чепуха, – ответил Иэн. – Девочка сама не понимает, что говорит. Или все-таки?.. Кэти, расскажи на еще раз. Что там была за девочка перед прилавком?

Мойда взяла Кэти за руку и собралась уйти, но Иэн остановил ее.