Текст книги "Голубоглазая ведьма"
Автор книги: Барбара Картленд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
Голубоглазая ведьма
Барбара Картленд
Глава первая
1800 год
–Что может быть скучнее борделя? – лениво зевнул маркиз Олдридж, откидываясь на спинку кресла.
Не первый год его многочисленные любовные приключения служили благодатной почвой для светских сплетен, но маркиз никогда не заводил связи с теми, кого было принято называть жрицами любви.
Однако на сей раз ему было бы трудно отвергнуть приглашение приятеля, который старался развлечь принца Уэльского, вот уже несколько недель пребывавшего в глубоком унынии.
«У его высочества немало оснований для тоски», – размышлял маркиз. Брак принца с принцессой Каролиной был на редкость неудачным. Кроме того, связь с леди Джерси все сильнее тяготила его, а положить конец этому странному роману оказалось неожиданно трудно.
Принц, с его чрезмерной чувствительностью и склонностью к излишней драматизации собственных переживаний, давно питал к своей супруге непреодолимое отвращение. Теперь он почему-то решил, что только возобновление отношений с бывшей пассией миссис Фитцгерберт сулили ему утешение и душевный покой.
Так думал маркиз, равнодушно взирая на сцену, где разыгрывалось представление под пышным названием «Знаменитое празднество в честь Венеры на острове Таити». Олдридж был искренне привязан к наследнику престола, а в последние восемь месяцев стал ему ближайшим другом и наперсником.
Маркиз не удивлялся, что несколько перезрелые прелести леди Джерси наконец наскучили принцу. Несомненно, для молодого человека прекращение этой изначально нелепой связи было бы истинным благом.
Однако упомянутая леди не желала выпускать из рук столь ценную добычу и упорно отстаивала свое привилегированное положение фаворитки августейшей особы. «Именно леди Джерси разрушила брак его высочества», – подумал маркиз.
Леди Джерси стала раскидывать свои сети еще накануне приезда принцессы Каролины, а затем приложила все влияние, чтобы принц увлекся миссис Фитцгерберт.
Разумеется, подыскивая подходящую жену наследнику престола и остановив свой выбор на Каролине, королевские министры проявили редкую недальновидность. Однако и такой союз мог со временем перерасти в прочный брак двух разумных людей, преисполненных сознания своего высочайшего долга и верности государственным интересам. Но вмешательство леди Джерси воспрепятствовало такому благоприятному развитию отношений между новоявленными супругами.
«Как можно было довериться подобной авантюристке? – недоумевал маркиз. – Неужели принц настолько слеп?»
Его высочество был необыкновенно восприимчив к действию женских чар. И хотя леди Джерси появилась вновь, когда принц и миссис Фитцгерберт переживали пору идиллического счастья, коварной даме не составило труда захватить воображение своей августейшей жертвы. Немудрено, что госпожа Фитцгерберт, лишившись благосклонности его высочества, сразу же стала терзаться ревностью.
Леди Джерси начала добиваться внимания принца не случайно. Ею двигало не только стремление к благам и милостям, сопряженным с положением избранницы принца. Наследник престола был хорош собой, образован, блестяще остроумен – словом, обворожителен.
Что касается самой леди Джерси, то она слыла в свете красавицей – правда, это мнение о ней сложилось довольно давно и сохранялось уже на протяжении многих лет. Мужчины называли ее «неотразимо соблазнительной» и «полной очарования».
Даже дамы нехотя признавали, что леди Джерси «хитра, готова пуститься во все тяжкие, но красоты и ума у нее не отнимешь».
Возраст леди Джерси – она была на девять лет старше его высочества и имела внуков – не был помехой: ведь известно, что наследник престола всегда отдавал предпочтение зрелым, искушенным женщинам.
По-мальчишески впечатлительный, принц стал легкой добычей честолюбивой и опытной, бессердечной и чувственной интриганки.
Хотя леди Джерси переступила рубеж сорокалетия, его высочество был первое время совершенно очарован ее красотой и влюблен до безумия.
– Как он мог со мной так поступить? – рыдала безутешная миссис Фитцгерберт, пересказывая маркизу письмо, в котором принц сообщал, что «нашел свое счастье в ином месте», судя по стилю, продиктованное соперницей.
– Не хочу вас огорчать, – отвечал тогда маркиз, – но мне кажется, леди Джерси давно убеждала принца, что, сблизившись с вами, он поступил весьма опрометчиво. Я сам слышал, как она говорила, будто все его беды происходят от того, что вы – католичка. Из-за этого, мол, его и не любят в народе.
– Но как же можно поверить столь бессовестной лжи! – задохнулась от негодования миссис Фитцгерберт.
– Это еще не все, – продолжал маркиз. – По ее словам, если бы не вы, его высочество без труда разрешил бы все свои денежные трудности.
Вполне понятно, что миссис Фитцгерберт была донельзя рассержена, узнав, какие гадости распускает про нее леди Джерси.
Маркиз не хуже ее знал, что принц истратил вплоть до последнего пенни весьма порядочное состояние, доставшееся этой даме после кончины ее супруга.
Однако, как было доподлинно известно маркизу, при всей своей страсти к леди Джерси его высочество страдал в предвидении полного разрыва с миссис Фитцгерберт. Пожалуй, он был бы счастлив возможности беспрепятственно поддерживать связь с обеими дамами.
К сожалению, доброй и нежной миссис Фитцгерберт нельзя было отказать в темпераменте, так что все ее встречи с принцем заканчивались бурными сценами ревности.
В конце концов пять лет назад принц прекратил все отношения с миссис Фитцгерберт и известил короля, что готов подумать о женитьбе на выбранной для него отцом невесте, если только будут заплачены его долги.
Друзья полагали, что брак принесет принцу освобождение от кабалы кредиторов. Но ввиду того, что его высочество задолжал астрономическую сумму в шестьсот тридцать тысяч фунтов стерлингов, это оказалось нереальным.
Все также надеялись, что принц расстанется с леди Джерси, но он, напротив, стал встречаться с ней чаще прежнего и даже поселил поблизости со своей резиденцией в Карлтон-Хаус.
Принцесса Каролина называла леди Джерси «старой колдуньей». Впоследствии, к несчастью, слишком поздно, принц признал справедливость ее слов.
Маркиз настолько погрузился в воспоминания, что искренне удивился, заметив, что «таитянское празднество», которое, как ему казалось, только что началось, по-видимому, было в самом разгаре.
Двенадцать «непорочных девственниц», каковыми, как заверяли гостей, являлись «нимфы», давали представление под предводительством самой миссис Хейс, выступавшей в роли королевы Оберии.
Шарлотта Хейс несколько лет держала «Клойстер» [1]1
Монастырь (англ.). (Здесь и далее примеч. перев.)
[Закрыть]– увеселительное заведение на Пел-Мел, пользовавшееся чрезвычайным успехом среди самых богатых и знатных мужчин Лондона.
Ей удалось поднять свое предприятие на ранее невиданную высоту. Маркиз, рассеянно оглядев собравшихся, подумал, что столь изысканное общество едва ли можно было встретить в самой блестящей великосветской гостиной.
Среди зрителей этого экзотического представления были двадцать три джентльмена из высшей аристократии во главе с самим принцем Уэльским. Остальные пятеро гостей являлись членами палаты общин.
Угощение было самое изысканное и утонченное, вина – превосходные, и хотя, разумеется, щедрое гостеприимство миссис Хейс было отнюдь не бескорыстным, оно вполне оправдывало траты, в которые входили гости
Если «нимфы», выступавшие на сцене, блистали красотой, то так называемые помощницы хозяйки были известными мастерицами в своей профессии: их отбирали, учитывая, помимо внешности, необходимые навыки и опыт.
Маркиза развлекала девушка по имени Ивет, назвавшаяся из патриотических соображений бельгийкой, хотя он был уверен, что девчонка родилась и выросла в Париже.
У Ивет был живой и гибкий ум, острый язычок, а также довольно приятная манера поглядывать на кавалера из-под темных густых ресниц. Возможно, этим она сразила бы какого-нибудь зеленого юнца, но маркиза, хорошо знавшего этот старый прием, раздражали и томные взоры девушки, и частые ласковые прикосновения ее холеных ручек с тонкими, изящными пальцами.
– Ах, какой вы сегодня молчаливый, милорд, – ворковала Ивет, зазывно складывая пухленькие алые губки.
Такая гримаска, без сомнения, показалась бы очаровательной неопытному клиенту, впервые приехавшему из провинции, чтобы приобщиться к заманчивым порокам столичной жизни да заодно промотать немалую часть папашиных денежек, ассигнованных на нужды просвещения своего чада.
В те благословенные времена образование джентльмена считалось незавершенным без прохождения краткого практического курса в подобном по духу, если не по рангу, заведении. Но маркиз, давно превзошедший все премудрости отношений с такого рода наставницами, с трудом подавил очередной зевок. Скука уже стала его постоянной спутницей.
– С детства не люблю всяких шарад, разыгрываемых в лицах, и любительских спектаклей, – отмахнулся он, даже не делая попыток казаться вежливым.
Ивет опять придвинулась поближе, насколько это еще было возможно.
– Мой храбрый рыцарь хочет остаться со мной наедине? – интимно замурлыкала она, переходя на французский. – Я развлеку вас куда лучше! Тем более что ужин все равно подходит к концу! – ворковала Ивет с воодушевлением, движимым неистребимой жаждой наживы.
«Таитянское празднество», которое, как догадался маркиз, было дилетантской инсценировкой довольно фривольных эпизодов, заимствованных из «Отчета о кругосветном путешествии 1773 года», принадлежавшего перу одного из спутников капитана Кука [2]2
Джеймс Кук (1728—1779) – знаменитый английский мореплаватель.
[Закрыть], и так подходило к концу.
– Вы же пойдете куда-нибудь со мной, мой храбрый воин? – не унимаясь, стрекотала кокотка, мешая английские слова с французскими, что, вероятно, казалось ей особенно пикантным.
Маркиз окинул празднично украшенный зал довольно трезвым взором, который он сумел сохранить в этом сборище одним из немногих. Остальные гости, отдав должное гастрономическим изыскам, являвшимся едва ли не гвоздем программы этого вечера, и без стеснения вкусив разнообразных вин, теперь возлежали в весьма непринужденных позах на удобных диванах, которым предусмотрительная хозяйка салона отводила весьма важную роль в успехе затеваемого пиршества.
Кое-кто из высокородных гостей с завидной свободой предавался общению с дамами, с которыми успел весьма коротко познакомиться еще при просмотре представления. Другая часть посетителей с умилительной простотой резвилась с полуодетыми «нимфами», которые после окончания спектакля, судя по всему, сняли с себя вместе с театральными костюмами все обязательства в отношении сохранения непорочной девственности.
Маркиз заметил, что принц оказался, как тогда говорили, «заведен» разыгрывавшимся действом и, погрузившись в довольно нехитрые развлечения, на время скинул с себя гнетущее бремя забот.
«Как жаль, что этот вечер вскоре кончится, а наутро многочисленные тяготы вновь лягут непосильным грузом на усталые плечи его высочества!» – с искренним сочувствием подумал маркиз.
Наибольшую досаду у принца и всех его искренних друзей – а таких было немало – вызывало то обстоятельство, что леди Джерси буквально наступала ему на пятки, куда бы он ни шел, и навязывала свои опостылевшие разговоры, делая попытки выяснить отношения даже в те моменты, когда его высочество вовсе не был расположен с ней беседовать. Принцу ее назойливость представлялась утомительной.
«У этого скучного вечера все же есть одно неоспоримое достоинство, – подумал маркиз. – Даже самая настырная светская дама не рискнет проникнуть в публичный дом».
Далее он вспомнил о том, что леди Брэмптон, оказавшаяся достойной последовательницей леди Джерси, проявляет ту же изобретательность и настойчивость в отношении его, маркиза Олдриджа.
В приливе раздражения, которое уже не раз посещало его в последние недели, маркиз задал себе все тот же вопрос: «Ну почему, почему эти женщины мечтают о вечной любви и не желают понимать, что, когда роман окончен, они ничего не выиграют своими домогательствами?»
– Вы что-то сказали, милорд? – притворно-ласково пропела Ивет на том диалекте французского языка, который с материнским молоком усваивают дети парижских подвалов и от которого безуспешно пытаются избавиться, чуть разбогатев.
Маркиз понял, что невольно высказал наболевшую мысль вслух.
Ивет вплотную придвинула к устам маркиза свой рот, так что он уловил запах довольно дорогой ружи – специального полоскания для десен с почти неуловимой примесью чеснока.
Теперь, когда близость показалась ей достаточной для передачи самых интимных предложений, Ивет прошептала по-французски:
– Ты ведь хочешь развлечься как следует, мой храбрец? Ты забудешь весь мир в плену своей маленькой Ивет. Я сделаю тебя самым счастливым мужчиной, ведь так?
Маркиз высвободился из ее цепких объятий и поднялся.
– К сожалению, я вынужден уйти. Мне вдруг стало дурно, – грубо сказал он. – Прошу передать мои извинения миссис Хейс и похвалить ее творческую идею, которой мы обязаны столь необычным и изысканным развлечением.
– Ах нет, нет, милорд, – защебетала Ивет с искренним огорчением, вызванным, правда, тем, что у нее из рук уплывает довольно солидный гонорар, которому она приглядела отличное применение в одном из магазинов подержанного, но «совсем как нового» аристократического платья, сшитого на заказ «у почти самых лучших» лондонских кутюрье.
Так что горе девушки от потери выгодного клиента было подлинным.
Однако маркиз молча вложил в ее ладошку, чисто в силу привычки протянутую лодочкой, банкноту такого крупного достоинства, что горестные излияния его безутешной подруги оказались прерванными на полуслове.
Предупреждая любую попытку задержать его на пути к выходу, маркиз поспешно пересек вестибюль и вышел в Кингз-плейс так быстро, что лишь потом кое-кто из собравшихся заметил его отъезд.
Карета уже ожидала у подъезда, маркиз легко забрался в экипаж и удобно устроился сзади на мягком диванчике. Один из ливрейных лакеев, почтительно склонясь, прикрыл колени хозяина пологом из тканого рисунчатого бархата и застыл в ожидании распоряжений.
– Домой, – коротко бросил маркиз Олдридж.
Дверца экипажа мягко закрылась, и лошади направились по спуску Сент-Джеймс на Пиккадилли, и далее по Беркли-стрит к Беркли-сквер.
Особняк Олдридж-хаус, выглядевший необычайно импозантным снаружи, изнутри поражал величием, от которого захватывало дух. Отец нынешнего маркиза посвятил усовершенствованиям фамильного жилища не один десяток лет, пока оно не сравнялось в грандиозности и роскоши со своим главным соперником – Карлтон-хаусом.
Представители рода Олдриджей всегда слыли знатоками художественных ценностей и отличались тонким вкусом. Со временем этой семье удалось накопить богатейшую коллекцию раритетов, которой едва ли можно было найти равную даже среди собраний самых знатных и могущественных аристократических домов Европы.
Но маркиз, вернувшийся в свой роскошный особняк после утомительного в своей никчемности и пошлости вечера, не обращал внимания на искусный подбор мрамора на панелях, декорировавших холл, а целиком находился во власти всепоглощающей скуки и досады, граничивших с нешуточным раздражением.
Он прямиком прошагал в библиотеку – это было просторное, вытянутое в длину помещение – и безвольно опустился в свое привычное кресло, как делал это довольно часто, не имея лучшего варианта времяпрепровождения.
Дворецкий, отворивший хозяину двери, почтительно выждал, пока маркиз дойдет до середины комнаты, и сообщил:
– Принесли записку для вашей милости. Я положил ее на письменный стол. Мальчишка, который ее привез, просил сказать, что сообщение – срочное.
Маркиз ничего не ответил. Одного взгляда на почерк на конверте хватило ему, чтобы безошибочно узнать адресата.
– К дьяволу эту назойливую дуру! – пробормотал он про себя. – Ну что ей мешает наконец оставить меня в покое?
Маркиз не потрудился взять записку, тем более прочитать ее. Вместо этого он рассеянно принял из рук верного дворецкого стаканчик бренди, заботливо налитый из резного хрустального графина.
Выполнив свои дневные обязанности, слуга молча, не ожидая особого разрешения, повернулся к дверям и на цыпочках выскользнул из библиотеки.
Поднеся к губам бренди, но не отхлебнув ни глоточка, маркиз устремил невидящий взор на великолепную картину работы Рубенса, украшавшую противоположную стену.
Помимо этого произведения, уже в те годы почитавшегося общепризнанным шедевром, в библиотеке было не много картин, так как основное место здесь отводилось книгам.
Надо сказать, что маркиз Олдридж с его увлечением прозаическими радостями жизни: охотой, верховой ездой, доброй пирушкой с друзьями – словом, всем, что требовало от мужчины отваги и решительности, был чужд надуманных аллегорий творчества Рубенса, а равно фантастических цветовых гамм, столь ценимых знатоками его живописной манеры, ленившимися, как казалось маркизу, выбраться в дождливый сентябрьский день на природу и оценить подлинное великолепие красок нерукотворного мира.
Теперь же у маркиза было как никогда мало оснований предаваться созерцанию полотен и восхищению живописью. Его мучила, а точнее, ему несказанно досаждала затянувшаяся связь с Надин Брэмптон. Решимость, если не сказать одержимость, освещавшая взгляд ее бледно-голубых глаз, что-то уж слишком сильно роднила эту даму с пресловутой леди Джерси.
Маркиз, накопивший определенный опыт в отношениях с представительницами противоположного пола, уже не сомневался, что эти две женщины наверняка сделаны из одного теста. Он, разумеется, не разбирался в кулинарных тонкостях, но отлично сознавал, что недостаток либо, наоборот, избыток какого-то компонента в данном тесте делает его слишком прилипчивым, и много дал бы сейчас за средство, позволяющее уничтожить это свойство, досадное как в кулинарии, так и в личных отношениях.
Леди Брэмптон, которой не сравнялось и двадцати шести лет, оказалась на редкость предприимчивой ученицей прародительницы Евы, и, как нисколько не сомневался маркиз, эта расторопная особа уже благоустраивала свой личный эдемский уголок специально для того, чтобы остаток дней держать там на привязи его, маркиза Олдриджа.
Леди Брэмптон вышла замуж еще семнадцати лет, однако ее благоверный стал стремительно дряхлеть и чуть ли не впал в детство, предоставив своей супруге в одиночку штурмовать Лондон.
Надин была прекрасна! Она была хорошего воспитания! А уж как эта женщина была богата!
Более того, за хрупким обликом, столь свойственным полупрозрачным чашечкам из дрезденского фарфора – кажется, только дотронься пальцем – и на столе останется кучка мельчайших осколков, – скрывался неукротимый нрав, позволявший ненасытной провинциалке безжалостно пожирать все новых и новых поклонников, которые успевали ей наскучить задолго до того, как мысль о разрыве осеняла их неповоротливые столичные мозги.
Так продолжалось до ее встречи с маркизом Олдриджем. Но тут словно грянул гром. И то, чему, в понимании леди Брэмптон, надлежало быть мимолетной интерлюдией, имевшей единственную цель – польстить очередной победой ее провинциальному тщеславию приобрело суть и масштабы роковой страсти, навеки пленившей ее истерзанное любовной мукой сердце.
Маркизу при встрече с этой энергичной особой показалось, что он ненароком свалился в омут и теперь его засасывает на дно неодолимая сила.
Притязания Надин Брэмптон довели этого закаленного дамского любимца, прославившегося на весь свет своим эгоизмом и откровенным равнодушием к ухищрениям красавиц, до того, что и сам он чуть ли не увлекся очаровательной леди, да, слава богу, вовремя опомнившись, пошел на попятную.
Если принц чувствовал, что леди Джерси околдовала его своими многочисленными уловками, то и маркиз, который прежде без труда выпутывался из любых самых продуманных любовных хитросплетений, на этот раз даже несколько растерялся, сбитый с толку неженским напором в сочетании с чисто дамским коварством не в меру целеустремленной леди, поведение которой становилось все более приметным и вызывающим.
Леди Брэмптон настойчиво преследовала его, засыпала записками, презентами и приглашениями.
Она являлась в его резиденцию на Беркли-сквер в самые неурочные часы, нимало не смущаясь уроном, который наносила своей и без того уже немало подмоченной репутации.
Каким-то одним ей известным способом Надин Брэмптон исхитрялась оказываться на тех приемах, театральных представлениях и вечеринках, собиравших не самых респектабельных дам, где появлялся маркиз Олдридж.
Если маркиз ехал верхом по парку, леди Брэмптон словно из-под земли выныривала на той же аллее и невозмутимо скакала с ним, пуская свою кобылу голова в голову. Если маркиз, исполняя свои светские обязанности, присутствовал в Карлтон-Хаусе, что в последнее время делал почти ежедневно, можно было поставить сто фунтов против одного, что леди Брэмптон непременно появится на ступенях перед резиденцией принца, испрашивая его аудиенции по явно надуманному предлогу, а то и вовсе без такового.
А поскольку принц был по натуре человеком добродушным да вдобавок падким на женские прелести, маркизу с большим трудом удавалось убедить его высочество отказать в приеме столь обаятельной даме.
Сегодня леди Брэмптон, должно быть, пришлось кусать локти из-за явной невозможности находиться поблизости от предмета ее страсти.
Маркиз сомневался, что впечатления от доморощенных имитаций таитянских празднеств захватят воображение его высочества более чем на ночь, и покорно готовился выслушивать очередной пространный монолог на тему о разнообразии коварства леди Джерси, а также о райских добродетелях миссис Фитцгерберт, желание восстановить союз с которой снедало его день ото дня все острее.
Однако в то время, как принц пускался на любые хитрости, чтобы избавиться от леди Джерси, миссис Фитцгерберт с равной настойчивостью и изобретательностью избегала встреч со своим бывшим возлюбленным, невзирая на его августейшее происхождение.
Она отказалась от поездок в Брайтон, где обычно собиралось высшее общество, продала имение в Марбл-Хилл и тихо жила в небольшом доме в Касл-Хилл, неподалеку от Илинга, куда адресовались примирительные эпистолы его высочества, неизменно остававшиеся без ответа.
«Однажды нарушенную связь невозможно восстановить», – как-то возразила эта несокрушимая в своем оскорблении дама в ответ на мольбу маркиза выслушать извинения принца, за которого он в какой уж раз пытался ходатайствовать на правах общего друга.
В тот раз в знак примирения маркиз привез от его высочества подарки: миниатюрный портрет наследника престола работы популярного художника, а также браслет с выгравированной на нем по-французски надписью «Воссоединиться или умереть».
Миссис Фитцгерберт согласилась принять дары, но не дарителя.
– Я с ума сойду! Я умру, если она не помирится со мной! – патетически восклицал принц, узнав о ее решении. – О мое бедное сердце! Мое сердце разорвется на куски!
Принц довел себя до такого состояния, что маркиз, а вместе с ним еще несколько самых приближенных друзей его высочества всерьез опасались за его здоровье. Но они ничем не могли помочь своему августейшему другу.
«Разумеется, наше положение нельзя и сравнивать, – подумал маркиз, сопоставляя свои обстоятельства со злоключениями принца. – Мне не грозит недуг из-за дурацких выходок леди Брэмптон! Тем не менее я должен что-либо предпринять, чтобы обезопасить себя от афронтов этой дамы. Так больше продолжаться не может!»
Маркиз подумал, что из-за назойливости постылой обожательницы он рискует превратиться во всеобщее посмешище.
Он без ложной скромности считал себя опытным сердцеедом.
В этом не было ничего удивительного: наряду с незаурядной внешностью маркиз обладал тем циничным равнодушием, которое действует на женщин совершенно неотразимо, заставляя влюбленных дам преследовать предмет своей страсти, невзирая на ущерб для собственного реноме...
Все эти воздыхательницы начинали с общего заблуждения, что там, где другие потерпели поражение, уж они-то явно преуспеют!
Единственный ленивый взгляд маркиза в свою сторону они с готовностью истолковывали как верный признак зарождающейся неземной страсти и моментально убеждали себя, что на этот раз все будет иначе, уж теперь-то эта знаменитая своей неприступностью крепость падет под натиском их совершенно неотразимых чар!
Однако неизменно и притом удивительно скоро дамы обнаруживали, что впали в досадное заблуждение.
Что касается подарков, маркиз поражал всех своей щедростью.
Кроме того, он расточал направо и налево комплименты, непревзойденные по изяществу и зачастую таящемуся в них скрытому смыслу, нередко весьма нелестному для их объекта; впрочем, подтекст его замечаний был столь тонок, что его вовсе не было нужды замечать.
Он был также чрезвычайно искусен в том, что леди именовали «занятием любовью», говоря об этом без всякого стеснения, так как за прошедшие с тех пор двести лет это словосочетание радикальным образом изменило свое значение. Во времена, являющиеся предметом нашего повествования, речь шла всего-навсего о продуманной до мелочей науке куртуазности – ухаживания за дамами на уровне, который они сами определяли для себя в качестве пристойного.
Этим и ограничивались достоинства маркиза Олдриджа как героя-любовника, а уж тем более – как потенциального жениха, представляющего знатный и древний род и обладающего несметными богатствами, заключенными не только в деньгах и художественных ценностях, но и в обширнейших поместьях, раскиданных по всей Англии.
Никому еще не удавалось взять штурмом неприступную цитадель его загадочного сердца.
Даже проведя с ним ночь, дама не могла похвастаться, что ей хотя бы на время было доверено нечто сверх его восхитительно стройного и сильного тела.
Если любовница оказывалась достаточно умной и честной по отношению к себе, она не решилась бы утверждать, что хоть на секунду добилась с партнером душевного слияния, как бы тесно ни сплетались их тела на тончайших простынях, словно нарочно созданных для блаженства.
– Вы бесчеловечны! – в досаде вскричала одна из дам наутро после свидания, с которым связывала весьма смелые надежды на будущее. – Может быть, вы возомнили себя Богом и нисходите к тем, кто обитает в нижних сферах? Что еще могло бы заставить вас вести себя так высокомерно, держаться на таком отдалении от нас, простых смертных?
Запечатлев страстный поцелуй на губах возмущенной леди, маркиз без труда погасил приступ ее гнева. Однако, когда их уста разомкнулись, бедняжка – а она была весьма неглупа – тут же поняла, что ей едва ли выпадет случай снова встретить своего возлюбленного.
– Знаешь, Освин, – обратился как-то к маркизу его лучший друг, капитан Джордж Саммерс, – если ты будешь менять своих верховых лошадей так же часто, как меняешь женщин, в Англии скоро истощится запас чистокровок!
Маркиз весело расхохотался этой нехитрой шутке.
Капитан Саммерс был его однополчанином. Ничто так не сближает людей, как совместно перенесенные невзгоды и лишения, особенно если речь идет о войне.
Неудивительно, что в разговорах с именитым аристократом захудалый дворянин мог позволить себе немалую фамильярность, совершенно немыслимую в обращении с маркизом Олдриджем аристократов высшего порядка.
– Без женщин мне не обойтись, – легкомысленно ответил тогда маркиз. – Именно поэтому я и не собираюсь жениться.
– Но тебе же когда-то придется это сделать! – возразил капитан Саммерс. – Мой милый Освин, это одно из неудобств, которым приходится расплачиваться за титул! Его обладатели обязаны производить на свет наследников.
– У меня найдется не меньше полудюжины самых достойных и ответственных кузенов. Не сомневаюсь, что они охотно выполнят за меня данные обязанности. Любой из них надлежащим образом поддержит честь рода Олдриджей!
– Принимать столь серьезное решение в таком молодом, практически юном возрасте – ведь тебе, насколько я помню, дорогой Освин, едва стукнуло тридцать с небольшим – излишняя поспешность! В то же время тебе пора задумываться, что однажды ты все же должен будешь осесть, как полагается тебе по твоему статусу. – Друг насмешливо посмотрел на него. – Ты же не можешь до конца своих дней вытирать августейшему другу сопли и прыгать из кровати в кровать.
– Отчасти ты, конечно, прав, – сказал маркиз. –
Меня уже тошнит от необходимости прокрадываться тайком по скрипящим черным лестницам и ходить на цыпочках по тускло освещенным коридорам. Поэтому я и намереваюсь ограничиться в своих амурных похождениях посещением одного весьма приятного особнячка, недавно приобретенного мною в Челси, расположенного в удобной близости от Челси-хоспитал.
– И что же, ты станешь воображать себя при этом Карлом II [3]3
Король Великобритании (1630-1656), сын Карла I.
[Закрыть]? – гнусно усмехнулся Саммерс.
Потом он воскликнул:
– В некотором смысле между вами много общего. Судя по тому, что о нем рассказывают, Карл всегда дарил своим вниманием самую хорошенькую из женщин, появлявшихся при дворе. И каждая новая мордашка отвлекала его от той, к которой он успел приглядеться.
– Да, но он глубоко привязался к Барбаре Кастлмейн. Капитан Саммерс пристально посмотрел на маркиза.
– А тебе известно, что леди Брэмптон вдруг заговорила как настоящая гранд-дама? До тебя дошли слухи о том, что ее супруг перенес очередной удар и находится практически на смертном одре? Он едва ли протянет больше двух месяцев. И тогда, Освин, держись! Она та-ки затащит тебя под венец!
– Из этого ничего не выйдет, можешь мне поверить! – с жаром воскликнул маркиз. – Как я уже говорил тебе, Джордж, у меня нет намерения вступать в брак, и уж тем более моей избранницей не может стать такая побитая молью сплетен и интриг особа, как леди Брэмптон!
– А ей бы очень пошли фамильные диадемы Олдриджей! – подлил масла в огонь капитан Саммерс.
– Не сомневаюсь. Жаль, что ей не представится случая их примерить!
Но, несмотря на бравый тон, которым были произнесены эти слова, маркиз Олдридж ощутил, как у него по спине скатывается струйка холодного пота от одной только мысли о цепких пальцах хрупкой леди Брэмптон, смыкающихся вокруг его горла.
Раньше ему и в голову не приходило, что какая-нибудь женщина может с таким упорством добиваться того, что ей ни под каким видом не предназначалось.
– Черт побери, Джордж! Мне придется покинуть Лондон! Я решился вновь вернуться в свою часть и воевать против Бонапарта!
– Не рассчитывай, что тебя там встретят с распростертыми объятиями! – охладил его порыв Саммерс.
– Какого дьявола? – возмутился маркиз. – Я был храбрым воякой, ты и сам знаешь это не хуже меня.
– Никто и не отрицает твоей смелости, – миролюбиво согласился Саммерс. – Однако на полях сражений от маркизов одни неприятности. Я отлично предвижу продолжение твоей боевой карьеры. В означенные дни и часы ты будешь исправно выхаживать маршем вокруг казарм.
