Текст книги "Загадка неоконченной рукописи"

Автор книги: Барбара Делински

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Глава 10

Дженни проснулась с отпечатками складок одеяла на щеке. Она знала, что Пит уехал. «Ну а чего еще ты ожидала? – спросила она у своего отражения в зеркале, стоя в ванной. – Зачем ему оставаться с тобой, если он может заполучить любую, кого только пожелает, будь она хоть в десять раз красивее, умнее и лучше сложена? Скажи спасибо, что он остался так надолго!» Она прополоскала рот, потом еще и еще раз, потому что противный вкус ужаса никуда не уходил.

Остается три дня. Дженни, пора что-то делать! Но что?

Она вычистила и так сверкающую ванную. Она вычистила и так сверкающую кухню. Она вытащила все из шкафа, перетряхнула, сложила обратно.

Наконец, надев бледно-голубую рубашку-поло, шорты, гольфы и спортивные тапочки – униформу «Нит Итс» для повседневной работы, – она вытащила из холодильника противни с тефтелями на шпажках и уложила их в переносной ящик Мириам. Перекинув ремень через плечо, она направилась в сторону города.

Туман был не такой густой, как обычно. Она не успела уйти далеко, когда мимо нее пронесся «Фэрлэйн» Мерля Литтла. Она продолжала смотреть под ноги, чтобы не увидеть приветствия, которого не было, но Бутовы дворняги исправно облаяли ее. Она почти поравнялась с домом, когда они сорвались с веранды и, истошно лая, бросились через газон к ограде. Пытаться подружиться с ними было бесполезно. Она пыталась, и не один раз. Ей представлялось, что они знают о ней все и, будучи животными, просто более прямолинейно, чем люди, выражают свою неприязнь.

– Тихо вы! – пробурчала она, проходя мимо, и посмотрела вперед. Заскрипели ворота Джонсонов, а дальше, благодаря тому, что туман поднялся, она смогла рассмотреть цветы во дворе у Фарина.

Дженни любила цветы. Лучшими – самыми лучшими – днями были те, когда флористы, работавшие с ними на каких-нибудь заказах, оставляли у двери остатки материала. Порой ничего ценного там не было. Временами же, однако, Дженни удавалось набрать вполне приличный букет. Цветы преображали ее кухню в уголок мечты.

Цветы семейства Фарина были хороши, клумба за клумбой самых разных оттенков, форм и размера, которые менялись от сезона к сезону. Дженни не могла сказать, что весенний розовый нравится ей больше, чем летний алый и голубой или осенний желтый и лиловый. Сейчас они как раз были там – бархатцы и ее любимые черноглазые гибискусы.

Она едва не выронила ящик, когда прямо из-за астр появился старик Фарина.

– Что, думаешь, они могли бы быть и получше? – проскрипел он. – Нет, ошибаешься. Лето было таким сухим, что все повяло. – Он потряс в ее сторону лейкой. – Поэтому нечего задирать передо мной нос, юная леди! Ты не смогла бы вырастить и жалкого подобия этого! Не задавайся! Никогда не задавайся!

Стараясь не обращать внимания на его слова, она перевела взгляд на березы на другой стороне дороги и пошла дальше. По крайней мере, березы не умеют кричать вслед. Правда, они не могут и исполнить ее мечту, хотя Господь знает, как она просила. Она писала желание за желанием на скручивающихся кусочках бересты и бросала их в огонь, но ни одно из этих желаний так и не исполнилось. Но она все равно любила березы. В такие деньки, как этот, их кора была похожа на жемчуг. Или кожу.

Она посмотрела на них косо. Куртка? Ботинки? Где они? Она внимательно вгляделась в тени между деревьями, вгляделась в дорогу впереди.

Ничего.

Кто теперь спасет тебя, Дженни Клайд? Она не знала. Не знала. Не знала.

Опустив голову, она поплелась дальше. В квартале от кухни «Нит Итс» ее нагнал Дэн О'Кифи.

– Мне только что звонил Джон Миллис. Это офицер, который будет наблюдать за Дарденом после освобождения. Он хочет подробнее узнать о тебе.

Ее желудок скрутила боль. Согнувшись, она опустила сумку на обочину, присела рядом и стала сражаться с молнией на сумке.

– Что он хочет знать?

– Он спрашивал, работаешь ли ты, и если да, то уволишься ли, когда Дарден вернется?

– Почему я должна уволиться?

– Чтобы помочь Дардену с его бизнесом. Дарден наверняка говорил, что ты должна это сделать.

Она вспомнила, что говорил Дадли Райт.

– Ему не удастся быстро возродить дело.

– Значит, ты останешься у Мириам?

Она должна была. Она не хотела работать с Дарденом. Она не хотела видеть Дардена, слышать Дардена, ощущать запах Дардена. Она не хотела быть нигде близко от Дардена.

– Я попрошу ее дать мне побольше работы. Чтобы больше быть занятой, понимаешь?

Это была ее последняя надежда, она мечтала, что кто-нибудь, вроде Пита, увезет ее туда, где Дарден не сможет до нее добраться. Возвращение Дардена было ее наказанием. Он отбыл свое, теперь пришла ее очередь.

Прежде чем Дэн снова начал повторять то, что она уже слышала, но с чем ничего не могла поделать, она встала, подняла сумку и отправилась дальше.

– О, Дженни, я бы очень хотела… – сказала Мириам, когда Дженни наконец набралась смелости начать разговор.

Они уже проехали большую часть пути, возвращаясь домой с заказа. Остальные трое работников ехали в другой машине. Они с Мириам были вдвоем в фургоне. До этого самого момента они ехали молча. – Но, думаю, это хорошо, что ты сама заговорила об этом. Я не знала, как сказать тебе. – Дженни не нравилось, как Мириам смотрит на нее. – Я сворачиваю «Нит Итс».

Дженни решила, что ослышалась. Она молчала, ожидая продолжения.

– Я беру заказы только до конца месяца, – продолжала Мириам. – Потом я закрываю магазин.

– Ты не можешь закрыться! – Дженни поняла, что не ослышалась, но это было невозможно.

– Я говорила себе то же самое – здесь я счастлива, у меня хорошее дело, хороший доход, – поэтому тянула месяц за месяцем, но больше тянуть нельзя.

– Что случилось?

– Знаешь моего брата, у которого ресторан в Сиэтле? Он просит меня переехать к нему и стать его шеф-поваром, и я говорила ему, что не могу уехать отсюда, но теперь ему грозит закрытие, если он не предпримет никаких решительных мер, а я – единственная опора, которая у него осталась, понимаешь?

Дженни не понимала. Она понимала только, что она работает в «Нит Итс», а если они закроются, она останется без работы. С вернувшимся домой Дарденом.

Ей казалось, что ее сейчас стошнит. Она сглотнула раз, потом другой.

– Никто в городе еще не знает. Я собиралась сказать вам всем об этом еще на прошлой неделе, чтобы у вас было время подыскать другую работу. Я знаю, что у тебя сейчас не лучшие времена, Дженни, но я не могла поступить иначе.

– Неужели мои тефтели оказались плохи? – Дженни пыталась найти причину.

– Твои тефтели были великолепны. Ты здесь совершенно ни при чем.

– Значит, это мятный десерт? – Тарелка с ним сегодня выскользнула у нее из рук.

– Мятный десерт, стаканчик с зубочистками, убежавший крем – сегодня не твой день. Должно быть, я знаю причину.

Дженни прижала руку к животу.

– Я немного нервничаю.

– Ты не должна. Он твой отец. Он ничего не сделает с тобой. К тому же ты ведь не первый раз встречаешься с ним.

Это правда. Дженни каждый месяц ездила навещать его. Это было долгое путешествие в душном автобусе, которое она с радостью согласилась бы проделывать до конца своей жизни, если бы они могли продержать там Дардена все это время.

Она повернулась к Мириам, умоляя:

– Его возвращение ничего не меняет. Ты можешь так же полагаться на меня. Обещаю. Мне просто нужно больше работы.

– А он? Он что, не может работать сам?

– Дело не в деньгах. Просто у меня должно быть занятие. – «Нит Итс» была одной из немногих хороших вещей в ее жизни. – Будем брать больше заказов. Я буду работать еще лучше. Ты можешь даже не платить мне за дополнительные часы.

– Дженни, ты тут совершенно ни при чем.

– Значит, это Дарден. Это из-за него, да? Ты боишься, что будет после того, как он вернется. Но он ничего тебе не сделает. Он не убийца.

– Дженни, – со вздохом, не отрывая взгляда от дороги, произнесла Мириам, – пожалуйста, не представляй все хуже, чем есть. Ты найдешь другую работу.

– Где?

– Почему бы не попробовать устроиться официанткой в гостиницу в Таборе?

Дженни покачала головой. Такая работа не может сравниться с тем, что она делала у Мириам. Здесь она в основном оставалась на вторых ролях. Ей почти не приходилось разговаривать с гостями.

– В Табор не ходит автобус.

– А отец не сможет тебя подвозить?

О, он смог бы! Ему бы понравилось оставаться наедине с ней в машине, понравилось бы играть такую роль в ее жизни. Ему также понравилось бы отпугивать любых друзей, которые могли бы у нее появиться, как это было раньше. Она бы сошла с ума.

Мириам, должно быть, почувствовала ее отвращение, потому что продолжила:

– Тогда попробуй устроиться в кондитерскую здесь, в городе. У Анни уже большой срок, она скоро не сможет работать. Марку придется искать ей замену.

Дженни вцепилась в дверную ручку и смотрела в окно. Марк Эткинс ни за что не возьмет ее на работу, особенно после возвращения Дардена.

Мариам сбросила скорость, так как они въехали в центр города, и повернула налево. Когда фургон затормозил под навесом «Нит Итс», она повернулась к Дженни:

– Ну, так. Завтра в три часа? Никаких блюд. Только ты. Одетая так же, но умытая. Договорились?

По дороге домой Дженни старалась расслабиться. Она сосредоточилась на своих ногах: правая, левая, правая, левая. Она шагала выпрямив спину: правая, левая, правая, левая. Она старалась ни о чем не думать, когда мысли пытались вернуться. Она делала все в точности так, как советовали журналы: правая, левая, правая, левая. Но когда она поднялась по ступеням боковой лестницы и вошла в дом, она все равно ощущала внутри противный комок.

Потом она увидела цветы. Они стояли на кухонном столе в голубой бутылке из-под питьевой воды, которую она вытащила из мусорного ведра на праздновании двухсотлетия города. Это были три ветки гибискуса. Она любила гибискус.

Она огляделась, выбежала из кухни в коридор, в гостиную, опять в коридор, но нигде никого не было. Потом она услышала звук мотоцикла. Она подбежала к двери и увидела, как он останавливается у лестницы, но не слезает с седла. Он только снял шлем и выглядел неуверенно.

– Я уезжаю и возвращаюсь, уезжаю и возвращаюсь, – сказал он. – Если бы у меня была голова на плечах, я бы к этому времени уже пересек соседний штат. – Он внимательно посмотрел на нее. – Но не доехал и до соседнего графства.

«Спроси у него почему», – сказала себе Дженни, но передумала, потому что не хотела, чтобы он даже на минутку задумался о том, почему ему показалось, что он должен уехать.

Ей нужно было, чтобы он остался.

«Спроси, как у него дела. Спроси, как он спал. Спроси, как обстановка на дороге или когда он ел последний раз, голоден ли он. Пригласи его войти, ради Бога».

– Я принес тебе цветы, – сказал он. – Я смотрел на розы и лилии, но черноглазые гибискусы понравились мне больше. Наверное, во мне проснулся деревенский мальчишка.

«Они прекрасны», – подумала она, но боялась произнести это вслух, боялась произнести хоть что-то вслух, чтобы не спугнуть видение.

Он прикусил губу.

– Я все время думал о тебе. Ты не похожа ни на одну из женщин, которых я знал. Это делает тебя интересной. Все началось с волос. Я таких никогда не видел. Или с веснушек.

– Они ужасны.

– Они прекрасны! Да. Но дальше – больше. Я никогда не встречал женщину – с тех пор, как уехал из дома, а это было целую вечность назад – никогда не встречал женщину, которая, рискуя жизнью, забирается на крышу ради того, чтобы испытать чистую радость владения видом.

– Люди считают, что я ненормальная.

– Если быть ненормальной – значит думать своей головой, то я обеими руками «за». Я знавал множество людей, которые делали только то, что от них ожидают, и все они были смертельно скучными. А ты – личность. Ты сама о себе заботишься, а не сидишь и ждешь, пока другие сделают все за тебя. Вот что я ненавидел больше всего дома.

Дженни хотелось знать больше.

– Что ты ненавидел больше всего?

Он улыбнулся, покачав головой.

– Сначала ты. Почему ты живешь одна?

Она осторожно вздохнула.

– А с кем я должна жить?

– С мужем.

– Какой муж?! – Никакого мужа не может быть, пока жив Дарден. Он поклялся в этом. Он клялся, что единственное, что давало ему силы выжить в тюрьме, – это мысль о том, как он вернется домой к ней. Он говорил, что она должна хранить дом для него, и, возможно, он был прав. Но это было ужасно, ужасно, ужасно.

– А где твой отец?

– На севере.

– Это его грузовик там, за гаражом?

Она кивнула.

– А в гараже – его «бьюик»?

Она кивнула еще раз.

– А почему ты на нем не ездишь?

– У меня нет прав.

– Почему?

– Всегда много всяких дел, руки не доходят получить. Но они мне не очень нужны. По городу можно везде добраться пешком, а в другие места ходят автобусы. Так что же ты ненавидел больше всего дома?

– Как умерла твоя мать?

Она не могла ответить и повторила свой вопрос:

– Что ты ненавидел больше всего дома?

Он сдался:

– Людей, которые сидят сложа руки.

– Сидеть сложа руки – это роскошь. Иногда это очень приятно.

– Иногда, но не всю жизнь. Человек должен сделать что-то в жизни сам. – Он шумно втянул воздух. – Хотя не мне судить.

– Почему?

– Ну, посмотри на меня, я катаюсь туда-сюда, вечно между здесь и там, и не могу собраться с духом и сделать то, что должен.

– И что же это?

– Вернуться домой. – Он улыбнулся удивленно, сверкнув белыми зубами. – Черт возьми. Обычно я не признаюсь людям в своих недостатках, но ты вытянула это из меня.

– Я не хотела, – испугалась она. – Это не важно, правда. Я забуду все, что ты сказал, и тебе не надо говорить ничего больше. Я не хотела совать нос не в свое дело, просто ты здесь и с тобой интересно, а никто уже очень давно не говорил со мной так…

Она резко замолчала, не в силах поверить в то, что сказала. Теперь он точно поймет, насколько она жалкая, одинокая и доведенная до отчаяния.

Но он улыбался.

– Хочешь сделку?

– Какую? – Она боялась даже надеяться.

– Еще немного домашней стряпни в обмен на все, что угодно твоей душе.

– Не думаю, что тебе стоит это мне предлагать.

– Почему?

– Я могу согласиться.

Он задумался, какое-то время изучал свой шлем, потом слез с мотоцикла, положил шлем на сиденье и еще с минуту продолжал стоять к ней спиной. Затем обернулся и направился к ней.

Ее рука лежала на сетке, которая закрывала дверь. Когда он потянулся к ней, ее сердце подскочило к горлу. Он коснулся косточки на ее запястье и легонько погладил ее сквозь переплетение проволоки. Заметив, как дрогнула ее рука, он сказал:

– Предложение остается в силе. Нет ничего такого, что я не смогу сделать для тебя, по крайней мере, сегодня. Я не знаю, что будет завтра или послезавтра. Я предпочитаю не обременять себя далеко идущими планами и обещаниями. Подумать дважды нужно только тебе. Я уже об этом говорил. У меня дурная репутация. Я имею свойство исчезать, когда дела идут не так, как мне хочется. А потом люди проклинают меня за это.

– Значит, у тебя есть шанс на искупление, – сказала она, но не смогла произнести больше ни слова, когда его взгляд скользнул вверх и поймал ее – теплый манящий взгляд, каким никто никогда не смотрел на нее, из-за которого волна жара залила ее лицо, потом горло, потом грудь, ласково покачала сердце и успокоилась где-то в животе.

– Опасно, – прошептал он, глядя на ее губы. – Знаешь ли ты, чего я хочу?

Он хотел секса. Секс с таким мужчиной, как Пит, должен был быть невыносимым наслаждением.

Она отодвинула сетку. Он вошел в дом и встал перед ней, такой высокий, что ей пришлось задрать голову, такой широкий, что она почувствовала себя словно за стеной. У нее внутри все пылало и трепетало, именно так, как, если верить журналам, и должно быть, если перед тобой тот самый мужчина.

Он хотел поцеловать ее. Она это знала. И внезапно испугалась, испугалась, что поцелуй убьет волшебство. Но она нуждалась в нем. Кроме него, у нее не осталось ничего. Он был ее единственной, последней надеждой на спасение.

Его губы коснулись ее губ. Она сжалась, ожидая удушья, но оно не наступило. Никакого удушья, никакой тошноты, никакого ужаса. Только нежность, легкость и – это было абсолютно новым – желание большего.

Но он делал все тихонько – целовал, посасывал, покусывал – все легко, словно шепотом. Он не требовал ничего в ответ, и это было хорошо. Дженни не смогла бы, даже если бы от этого зависела ее жизнь. Новизна происходящего так захватила ее, что единственное действие, на которое она была способна, – просто стоять на месте, сжав колени, закрыв глаза, откинув голову и приоткрыв губы.

Когда он отпустил ее и перевел дыхание, она задумалась, в чем же еще были правы журналы. Он выпрямился в полный рост, откинул голову и вздохнул еще раз.

Дженни прислонилась к стене, опустив подбородок, ожидая каких-нибудь мрачных, злых слов. Так и не дождавшись, она, наконец, решилась взглянуть на него. Он улыбался.

– Ну как? – спросил он. – По-моему, это было интересно. А ведь мы пока одеты.

Она сглотнула. Какой же он замечательный. Она должна сделать все, чтобы он остался.

– Мы не должны…

Он просто улыбнулся и провел большим пальцем по ее веснушкам.

– У нас все впереди.

Сердце Дженни таяло. Пит был абсолютным воплощением всех ее грез. Она хотела снова ущипнуть себя, чтобы убедиться в его реальности. Но как такое мощное физическое присутствие может быть нереальным? Глядя на него снизу вверх, почти физически ощущая его внимательный взгляд, она впервые в жизни поняла, что значит влюбиться и желать только одного – отдавать, отдавать, отдавать все мужчине. К сожалению, ей нечего предложить ему.

– Ты любишь куриные окорочка? – спросила она.

– Я люблю куриные окорочка.

– Я сделала их для ужина, но остались лишние, у меня их целый холодильник. Они быстро жарятся, если, конечно, ты не хочешь чего-то другого…

– Куриные окорочка.

Она улыбнулась.

– Улыбнись так еще раз.

– Как?

– Вот так. Эта улыбка озаряет твое лицо.

– Скорее, выпячивает мои веснушки.

– Ты выглядишь счастливой, когда улыбаешься. Она и была счастливой.

Потом зазвонил телефон, и она застыла. Дженни не ожидала ничего хорошего от телефонных звонков. Никогда. Она хотела оставить его трезвонить, но, если это был Дарден, потом будут бесконечные вопросы о том, где она была, что она делала и почему не подошла к телефону.

– Алло?

– Это Дэн. Мэри-Бет, у меня тут проблема. Старый Ник Фарина поднял хай, что-то вроде того, что ты украла у него цветы. Я-то понимаю, что этому есть какое-то объяснение, но он не желает меня слушать. Твердит, что я должен ехать к нему и проводить расследование. Он говорит, что ты сорвала гибискусы у него во дворе. Это правда?

– Зачем мне это?

– Я спросил его о том же. Вокруг полно одичавших гибискусов. А он божится, что ты сорвала три самых крупных прямо у него во дворе.

– Я проходила мимо. С работы домой только один путь – мимо его дома.

– Я говорил ему то же самое, – вздохнул Дэн. – Ладно, я скажу ему, что поговорил с тобой, но советую быть начеку. Боюсь, он захочет объяснить тебе, что к чему, когда ты будешь проходить мимо него завтра.

Дженни поблагодарила его за предупреждение и повесила трубку. Не дыша она повернулась и широко улыбнулась Питу, потому что он никуда не делся. Это снова сделало ее счастливой.

– Выпьешь пива, пока я готовлю?

– С удовольствием.

Она достала «Сэма Адамса» из холодильника – никто не заметит отсутствия еще одной бутылки – и протянула ему. Потом открыла морозилку. Не прошло и пяти минут, как в сковородке шипели окорочка, в соуснице булькала сальса, а в духовке разогревались тортильи, и она ничего не уронила, потому что совершенно не нервничала. Пит не был похож ни на кого из ее знакомых. Пока она готовила, он спокойно сидел, просто наблюдая за ней, как будто это доставляло ему удовольствие. С ним она вела себя естественно, не задумываясь о том, что делает и как выглядит. Он не задавал вопросов, на которые она не хотела отвечать, не ругался и не угрожал. Периодически он предлагал ей помощь, а она всякий раз отказывалась, так что в конце концов они стали смеяться над этим, и смеяться вместе с ним тоже оказалось легко. Смеяться было чудесно! Она неожиданно поняла, что абсолютно расслабилась, и это тоже было для нее в новинку.

Они поели и сидели друг напротив друга, и тут она начала волноваться по поводу выбора, который ей нужно было сделать. Что угодно ее душе в обмен на домашнюю стряпню? Она не могла даже предположить. Поэтому она спросила:

– Почему ты назвал себя эгоистом? – Увидев, что он нахмурился, она продолжала: – Вчера ночью, когда я пригласила тебя зайти, ты сказал, что ты эгоист, один ты или нет.

Он помолчал с минуту и только потом ответил:

– Я поступил не слишком хорошо.

– Со своей семьей?

Видимо, воспоминание об этом было для него болезненным.

– Я был самым старшим из детей. Всегда, пока я рос, на мне лежала большая ответственность, чем на остальных. Отец неустанно твердил об этом, говоря, что я должен быть примером для младших. Поэтому, когда у меня появился шанс поступить в колледж, я воспользовался им и уехал как можно дальше. Я полагал, что другие тоже должны научиться самостоятельности, как я. И они научились. Но по ходу дела возникли некие проблемы, а я не помог. Я виртуозно научился не отвечать на звонки.

– Почему? – спросила Дженни. Она не могла отвести от него глаз, продолжая изучать его. Ей нравилось, как двигаются кисти его рук, в жестах чувствовалась сила, но не угроза. Точно так же и предплечья под закатанными рукавами рубашки – сильные, но не угрожающие. Даже в том, как сходились его брови, ей виделась мудрость.

– Какое-то время я был просто зол на всех, – сказал он. – Я был убежден, что заработал право хоть на какую-то личную свободу. Я не хотел слышать об их неприятностях и быть вовлеченным в них. Я не хотел говорить «нет», а потом чувствовать себя виноватым. Я не хотел быть обязанным знать ответы на все вопросы. А теперь я вообще не должен отвечать. Я словно парализован.

– Как будто ты хочешь вернуться, но не можешь позволить себе этого?

– Точно так.

– Как будто ты знаешь, что нужно сделать. Ты выслушал все доводы, но все равно не можешь остановиться на чем-то?

Он казался пораженным.

– Ты все понимаешь.

Да, она понимала. Она прекрасно понимала это чувство парализованности, и обмана, и вины.

– Как умерла твоя мать? – спросил он.

– Несчастный случай.

– Вы были близки?

Дженни покачала головой.

– Я не была мальчиком, которого она хотела. У нее был сын до меня, но он умер совсем маленьким. Она хотела заменить его мной, но я оказалась девочкой. Она никогда не любила меня.

– Не могу в это поверить.

– Это правда, и не только по этой причине.

– А по каким же еще?

Но Дженни уже и так сказала слишком много. Она посмотрела на свои руки.

– Мне нечего дать тебе.

Смех Пита заставил ее вновь поднять глаза.

– Ты делаешь обалденные окорочка, – сказал он. Опершись локтями на стол, он согрел ее взглядом – за эти длинные темные ресницы она была готова умереть – и усмехнулся так, что она опять почувствовала, что тает. – Ну, так и что ты выбираешь? Что угодно твоей душе?

«Оставаться здесь, на этом самом месте, в эту самую минуту. Поместить выражение твоего лица в рамку и повесить на зеркало, поверх всех этих приглашений, которые я стащила. Заморозить этот момент и спрятать его до тех пор, пока… до тех пор, пока…»

– Покататься, – сказала она вслух. – Там, выше в горах, есть серпантин «Небаноник-Трэйл». Дух захватывает, когда едешь быстро.

– Ты уже ездила по нему?

– Нет. – Когда она была маленькой, Дарден не брал ее с собой, а потом катать ее было некому. Но она слышала, что говорили городские ребята, и много раз об этом мечтала.

Пит хлопнул ладонями по столу и поднялся:

– Едем.