Текст книги "Девственницы"

Автор книги: Банни Гуджон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Тот испугалась, увидев розовую пластмассу, и спряталась в тележке. Мистер Дамсон и мистер Пател расхохотались; они смеялись чуточку смущенно, но все же дружелюбно.

Из-за дома вылетел Кисал и прыгнул в тележку рядом с Тот. Мистер Дамсон, ворча, снова взялся за ручку, попрощался с мистером Пателом и покатил тачку по дороге, мимо домов, к грунтовой тропинке, ведущей к рощице.

Тот чувствовала, как Кисал прижимается к ней плечом. В спину ей врезался ржавый край тачки; нос забивал резкий запах свежесрезанной бирючины.

Впереди показались дубы; туда, на опушку, все отцы семейств свозили срезанные листья и ветки. Вдоль обочины лежали кучки листьев и травы; от них пахло летом. Каждая кучка пахла резко и сильно. Мистер Дамсон остановился.

– Эй, вы, готовы? – спросил он.

Оба кивнули, и он перевернул тачку, вывалив на обочину кучу листьев и двоих хохочущих детей. Он повернулся и зашагал назад, к тупику Стэнли.

Кисал сел и порылся в кармане брюк. Он вытащил оттуда что-то розово-зеленое и положил на ладошку Тот.

– Это тебе, – сказал он. – Только никому не говори!

Тот разжала пальцы; у нее на ладошке лежал фарфоровый индийский слоник. В его розово-зеленом хоботе были дырки; когда она перевернула слоника, оттуда посыпался перец. Она попробовала его на вкус. Перец оказался жгучим; ей обожгло язык.

Зима 1972

На одном булыжнике у почты есть нарост – ископаемое. Папа объяснил, что оно называется «иглокожее». Он сказал, иглокожие очень-очень давно жили в море.

Так что оно мертвое.

Но его не зарыли в песок, и вокруг не плавают синие и зеленые рыбки, осьминоги и морские коньки. Оно вынуждено сидеть на булыжнике под дождем и снегом. На него наезжают мальчишки на велосипедах; на него писают собаки. Однажды кто-то приклеил к нему большой комок жвачки.

Перед тем как идти в магазины утром в субботу, чтобы получить купон на скидку, я насыплю в чашку соли и налью воды. Я буду поливать водой крошечное ископаемое, пока оно не заблестит.

Я пыталась выкопать его, но булыжник вцементирован намертво. Грустно, когда что-то застряло не в том месте, где надо.

Урок фортепиано

Тот качалась на верхней стойке лестничных перил и подслушивала, как сестра в очередной раз ругается по телефону со своим приятелем. Он больше не приходил к ним домой, но Дороти звонила ему почти каждый вечер. Сперва она долго молчала, а потом что-то говорила – коротко и зло. Дороти повернулась к стене, зажав трубку подбородком. Судя по тому, как дрожали у нее плечи, Тот поняла, что сестра плачет.

Пригнувшись, она спустилась по ступенькам, бочком прошла мимо сестры и зашла в чулан под лестницей. Из ниши между обувным шкафом и вешалкой, из-под пальто и зонтиков она вытащила желто-сине-красную коробку с фейерверками и открыла крышку. Там в картонных гнездах лежали ракеты, «колеса огня», римские свечи и петарды. И бумажный пакетик с бенгальскими огнями. Она понюхала длинный жиронепроницаемый сверток. Запах был сухой. Так пахнет графитовый карандаш. Она достала ракету из гнезда, закрыла крышку и задвинула коробку обратно под вешалку.

Тот взяла с раковины вымытую бутылку из-под молока и засунула в нее ракету. Синяя обертка с трудом прошла в горловину; от влаги она намокла и заблестела. Потом она тихо поставила бутылку на кухонный стол, рядом с местом, где сидела ее мать, перебиравшая груду листовок о детских пособиях и бесплатных школьных обедах.

– Мама!

– Что, Тот? Я занята.

– Мы будем запускать фейерверки?

Мать отложила листовку и потерла глаза.

– Нет, не сегодня. Я слишком устала – столько всего пришлось разбирать.

Тот встряхнула бутылку.

– Но сегодня пятое ноября! Папа всегда пускал фейерверки в ночь Гая Фокса!

Мать отняла у нее бутылку и со стуком переставила на другой край стола.

– Да, так было раньше, а сейчас все по-другому. Если бы твой отец нас не бросил, мы бы сейчас пускали фейерверки. Но он нас бросил, и потому фейерверков не будет.

Тот протянула руку и достала ракету из бутылки. Она свисала с ладони, как разряженный пистолет.

Мать посмотрела на ракету. Вздохнула и, покачав головой, обняла младшую дочь.

– Иди сюда, – сказала она, гладя ее по голове и целуя в лоб. – Мы ведь вчера смотрели чучело в парке, правда?

– Зачем же мы купили коробку с фейерверками, раз не будем их пускать?

– Я ничего не покупала. Фейерверки положили нам на порог. – Мама выдвинула ящик из-под стола и вынула оттуда три пары варежек – темно-розовых с зеленым. – Кто-то из соседей положил нам вот это – и коробку с фейерверками.

– Можно мне взять одни?

Мать положила все три пары рядом с бутылкой.

– Выбирай, – сказала она, сморкаясь в кусок туалетной бумаги. – У меня слишком много дел, малышка, чтобы еще о фейерверках думать. Может, сядешь за пианино и поиграешь?

Тот натянула варежки и побрела в столовую. Она села на скамеечку и начала с трудом играть большими пальцами «Тати-Тати». В свете фонаря в конце дорожки она различила велосипед мистера Дамсона, прислоненный к мусорному контейнеру на их аллее.

Она вернулась на кухню и вытащила из шкафчика под раковиной два рулона туалетной бумаги. Один она протянула маме, второй сунула под мышку.

– Раз мы не пускаем фейерверки, – сказала она, – можно сходить в гости к мистеру Дамсону?

– Зачем тебе в гости к мистеру Дамсону?

– Буду учить его играть на фортепиано.

– Тот, ты самый странный ребенок на свете. – Мать оторвала кусок от рулона и высморкалась. – Ну ладно… только не мешай ему.

Она сунула в карман мамин фломастер, который всегда был прикреплен на магните на дверце холодильника, и побрела назад, в холл, где сунула второй рулон туалетной бумаги сестре. Дороти уже рыдала навзрыд; Тот понимала, что еще несколько секунд – и произойдет ритуальное швыряние трубки. Ей не нравилось, что приятель Дороти все время заставляет ее плакать.

Она сняла курточку с вешалки под лестницей, взяла два апельсина из вазы на столе и положила их в карман.

– Пока, Дороти, – сказала она, а потом вдруг вернулась и выхватила трубку из рук сестры. – ТЫ ПОГАНЫЙ ПЕДИК, КРИСТОФЕР ТЕНДАЛЛ! – прокричала она в трубку и, не дав сестре опомниться, выбежала из дому, захлопнув за собой дверь.

Тот подошла по дорожке к дому Дамсонов. Велосипед стоял на месте, но в доме было темно. Взобралась на крыльцо и встала на цыпочки, стараясь заглянуть в эркерное окно гостиной Дамсонов, но почти ничего не увидела, потому что окна были темные, разглядела только большой телевизор, тихий и серый, стоящий в углу. И картину. Большую картину в толстой золоченой раме над камином. Она потерла стекло, но оно было грязное изнутри.

Парадная дверь широко распахнулась, и на порог вышел мистер Дамсон с двумя пустыми молочными бутылками в руках.

– Что ты делаешь у меня под окнами, маленькая мисс Томпсон? – Он поставил бутылки на пластмассовую полочку над верхней ступенькой.

Тот поскользнулась на скользкой ступеньке и ударилась подбородком о подоконник.

– Черт! – сказала она, потирая подбородок одной рукой и протягивая другую мистеру Дамсону. – Здрасте, мистер Морской ангел!

Он взял ее ручку и осторожно пожал.

– Лучше зови меня мистер Дамсон. Морской ангел мне не очень нравится.

– Договорились! – сказала она.

– Итак, объясни, зачем ты подглядывала ко мне в окно?

Тот протиснулась мимо него в прихожую и села на нижнюю ступеньку лестницы.

– Я подумала, пора дать вам урок игры на фортепиано – я ведь вам обещала, – сказала она. – Но если вы сейчас смотрите канал «Горизонт», я зайду попозже. Мой папа всегда его смотрит… то есть смотрел, ну да… и нам не разрешали к нему приставать, когда он смотрит телевизор. Ух ты! – воскликнула она, открыв дверь гостиной. – Это ведь не настоящее золото, да?

Мистер Дамсон вошел в комнату следом за ней.

– Нет, – сказал он. – Позолота. Позолоченный гипс.

– Вот здорово! А что там, кстати, нарисовано?

– Это абстракция.

– Ну да, а что такое абстракция?

– Это «Обнаженная, спускающаяся с лестницы» Дюшана.

Тот рассматривала картину, стоя на пороге. Потом присела на длинный, узкий диван, обитый ситцем, и снова посмотрела на картину.

– Дама без одежды?

Мистер Дамсон кивнул.

– Спускается по лестнице?

Он снова кивнул.

– Значит, она идет вниз?

– Да.

– А где ее ноги? – спросила Тот, наклоняя голову.

– Наверное, там, где ты хочешь, чтобы они были.

Тот с грустью посмотрела на соседа:

– У меня дома есть настоящая картина. Дельфины. Раскраска по номерам. – Она встала и взяла его за руку. – Если хотите, я ее вам подарю.

Мистер Дамсон закашлялся.

– Ну, пошли, – велела Тот. – Где пианино?

– Вон туда. – Он открыл дверь и повел ее в столовую.

Там за столом у окна сидела миссис Дамсон и читала журнал.

– Памела, – сказал мистер Дамсон, – у нас гостья.

Тот снова протянула руку.

– Тот Томпсон, – сказала она. – Я ваша соседка.

– Рада с тобой познакомиться, – ответила миссис Дамсон, пожимая ей руку.

– Мисс Томпсон пришла, чтобы научить меня играть на фортепиано, – сказал мистер Дамсон. – Хочешь чаю, Тот? Мы как раз собирались пить чай.

Тот кивнула, села на стул с прямой спинкой у пианино и сняла варежки. Она бросила их на пол, растерла пальцы и лишь потом подняла палисандровую крышку.

– Ух ты! – воскликнула она. – Это «Чаппел»! – Она оглядела супругов. – Должно быть, вы были настоящими богачами до того, как потеряли все деньги!

– Вытяните руки, – велела она, и мистер Дамсон послушно положил руки ладонями вниз на колени.

Тот вытащила из кармана фломастер, сняла колпачок и начала писать цифры на его пальцах. На больших она написала 1, на указательных – 2 и так далее – мизинцы были помечены цифрой 5.

– А теперь подставьте мне руки, как будто хотите что-то взять.

Он перевернул кисти ладонями вверх. Она достала из карманов два апельсина и положила ему на ладони.

– Не вцепляйтесь в них! – учила она. – Просто пусть полежат там минутку.

Мистер Дамсон держал апельсины, а она написала на белой клавише из слоновой кости: «До». Он поморщился.

Тот подняла голову:

– Да не волнуйтесь! Смотрите, это стирается. – Она поплевала на кончики пальцев и потерла клавишу, размазывая по слоновой кости черную краску. – Ну… вот, почти. – Она поерзала на стуле. – Мистер Дамсон, у вас есть моющее средство «Аякс»?

– Нет! – воскликнул мистер Дамсон, который все еще держал в руках апельсины. – И так сойдет… все нормально.

– Тогда ладно. – Тот отняла у него апельсины и положила себе на колени. – Приступим. Так и держите руки, только переверните их.

Он послушался. Она осторожно взяла его за большие пальцы и положила левый в центр испачканной чернилами клавиши, а правый – ниже, на край.

– Вот до первой октавы, – сказала она. – Самая важная клавиша во всех пианино. Вам надо это запомнить. – Он кивнул. – А теперь нажмите! – По комнате поплыл низкий громкий звук. – Вы только что сыграли до первой октавы. Правда, просто?

В гостиную вошла миссис Дамсон с подносом; она разлила чай, а потом вернулась к своему журналу. Тот отпила глоток и осторожно выплюнула чай обратно в чашку.

– Молока нет, – сказала она. – Нет-нет, не вставайте. Я сама принесу.

Она вернулась из кухни с бутылкой молока и пакетом сахара. Долила себе в чашку молока и выудила оттуда ломтик лимона.

– Моя сестра – ей четырнадцать, а в январе будет пятнадцать – кладет в чай лимон. Она купила в «Хабитате» чай «Граф Грей» и «Оранж пеко», потому что думает, что так модно. А мне нравится сорт «Пи-джи типс» от «Брук Бонд» с молоком. Вам положить сахару, мистер Дамсон? – Он покачал головой. – Ну ладно. Нажмите клавишу рядом с до пальцем номер два правой руки. То есть указательным пальцем. – Он послушался. – А теперь следующую клавишу – третьим пальцем.

И так далее, пока он не проиграл пять нот в до мажоре. Когда он освоил гамму до мажор, она заставила его проиграть все ноты наоборот пальцами левой руки. Прошло еще пять минут, он начал путаться. Тот выкрикивала цифры, а мистер Дамсон смеялся. Даже миссис Дамсон улыбалась, но потом сбежала на кухню, где в тишине и спокойствии могла дочитать журнал.

– Хватит! – заявил мистер Дамсон, вставая и потягиваясь. – Тот, у меня пальцы онемели. Мне нужен перерыв!

– Ладно, – согласилась она, опуская крышку пианино. – Все равно я не могу вас больше учить. Я сама пока больше ничего не знаю. – Она допила чай. – А можно я на той неделе еще приду и научу вас еще чему-нибудь?

– Было бы здорово. Буду ждать с нетерпением.

Тот протянула мистеру Дамсону апельсин.

– Почему вы не играли на пианино, когда жили в большом доме?

– Пианино принадлежало моей маме. Она жила с нами и не любила, когда кто-то трогал ее инструмент.

– Почему? – Она одним движением сняла шкурку со своего апельсина и повесила ее себе на ухо.

Он рассмеялся:

– Наверное, боялась, что мы его сломаем.

Тот отделила дольку, сунула ее в рот и принялась задумчиво жевать.

– Значит, она играла на пианино, а вы с миссис Дамсон слушали?

– Да, – ответил он, пытаясь снять шкурку со своего апельсина одной длинной спиралью.

– Значит, вашей маме тогда никто не играл на пианино?

– Да, по-моему, никто не играл.

– Грустно. А приятно быть богатым?

– Да, Тот. Это было очень приятно.

– Что было самое лучшее?

– Не знаю. Наверное, не думать о деньгах. И у нас было две машины. А у меня была большая компания, где рабочие делали инструменты для больниц.

– У нас не очень много денег. Хотя и больше, чем у О’Фланнери из седьмого дома. Но мы не богатые. Вы играли в поло, как принц Чарльз?

– Н-нет. Мы были не настолько богаты. Но хобби у меня было.

– Да-а?

– Да. Я собирал рыболовные катушки.

– Что такое рыболовная катушка?

Мистер Дамсон встал, снял со стеллажа у окна деревянную катушку и дал ее Тот. Дерево было цвета конского каштана, но с черными и оранжевыми прожилками.

– Ух ты! – сказала она. – Красивая. Вы с ней много рыбы наловили? – Она покачала головой, и оранжевая апельсиновая сережка заплясала на тонкой шейке.

Он взял у нее катушку.

– Нет, Тот. Я никогда не рыбачил. Просто собирал катушки.

На улице послышался треск; над домами взлетали фейерверки.

– Спорим, вы часто ездили в отпуск. Наверное, каждый месяц или чаще?

Он засмеялся:

– Не совсем, но мы действительно ездили отдыхать каждый год.

– Вы были в Клэктон-он-Си? Я люблю Клэктон. На пляже такой сухой песок, что в него трудно зарываться. Он похож на соль, и в нем много окурков, но если подойти ближе к воде, там здорово и песок почти жидкий, как зубная паста. Там хорошо рыть ямы.

– Нет, в Клэктоне я не был. Мы обычно ездили во Францию. В Дордонь.

– Мы ездили в Клэктон на сидячем поезде. Мой папа… мой папа раньше играл на трубе в «Орле», и мы каждый год ездили в Клэктон с его приятелями из паба. Дядя Джимми, тетя Кэрол… – Она замолчала и сняла с уха апельсиновую кожуру. Поиграла с ней и бросила в карман.

– Наверное, там было весело. – Мистер Дамсон положил кожуру от своего апельсина на крышку пианино и взял себе дольку.

– В общем, обедать мы ходили в кафе, где продавали рыбу с жареной картошкой. Взрослые заказывали нормальный обед – треску, жареную картошку, гороховое пюре. А я ела только хлеб и картошку – потому что у меня были каникулы, а в каникулы тебе позволяют делать что хочешь. Мистер Дамсон, вы любите бутерброды с картошкой?

– Не знаю, я их никогда не пробовал.

Тот изумленно воззрилась на него:

– Неужели никогда?

– Да.

– Значит, вы никогда не клали всю картошку на кусок хлеба с маслом, не накрывали сверху другим куском, не придавливали рукой и не ели?

– Нет, вроде бы я никогда так не делал.

Она покачала головой:

– Мистер Дамсон, надеюсь, вы не обидитесь, но, по-моему, хорошо, что вы переехали в тупик Стэнли. Я хочу сказать… у вас такая странная картина, и вы никогда не ловили рыбу, и никогда не ездили в Клэктон на сидячем поезде, и не делали бутерброды с картошкой… Пора вам начать делать что-то правильное! – Она соскочила со стула. – Сейчас вернусь! – Она задвинула стул обратно, под обеденный стол.

Мистер Дамсон взял апельсиновую кожуру с пианино и повесил себе на левое ухо.

– Правильное – например, вот это? – спросил он.

– Ага. – Тот порылась в кармане, достала кожуру и повесила себе на ухо. – Например, вот это.

В столовую вошла миссис Дамсон; она принесла тарелку шоколадного печенья и поставила ее на пианино.

– Тот ушла? – спросила она.

Мистер Дамсон покачал головой:

– Нет. Она пошла в… в общем, не знаю куда. Сказала, сейчас вернется.

– Смешная, – сказала она. – Зачем ты повесил на ухо апельсиновую корку?

Он вытянул руки и посмотрел на цифры, написанные у него на пальцах.

– Очевидно, это все, что нужно, чтобы научиться играть гамму в до мажор. Подумать только, пианино у нас столько лет, а мы даже не знали, где находится до первой октавы! – Он поднял крышку пианино. – Вот оно, видишь? Прямо под табличкой с названием фирмы. – Он показал клавишу, и жена кивнула. – Ее специально помещают здесь, чтобы легче было найти. Подумать только!

Миссис Дамсон взяла печенье и принялась вертеть его в пальцах. Мистер Дамсон потянулся к ней и накрыл ее руку своей ладонью.

– Памела, ты хочешь уйти от меня?

Она смотрела на него во все глаза.

– Глупыш! С чего ты взял?

– Не знаю. Я ведь потерял и дом, и все. Мы вынуждены были переехать сюда. Знаешь, я не стану тебя винить, если…

Она разломила печенье и протянула ему половинку. Он начал медленно обкусывать его с краев, потом засунул остаток в рот.

– Тот стало меня жалко, потому что я никогда не был в Клэктоне… и не делал бутерброды с картошкой.

– В Клэктоне? Разве твоя тетка не живет там?

– Да. Но я никогда не ездил к ней в гости. Особенно на сидячем поезде, а Тот считает, что туда только так и можно попасть.

– Джеральд, ей восемь лет!

– Да, ей восемь лет, но она смотрит на мир по-своему…

Они услышали, как со скрипом открылась дверь кухни, потом со стуком захлопнулась.

– Э-эй! – крикнула Тот. – А вот и я! Я вернулась!

Тот прислонила картинку с дельфинами к пианино и схватила мистера и миссис Дамсон за руки.

– Выходите отсюда! Скорее!

Она потащила их в крошечную кухню, оттуда – через заднюю дверь по дорожке, в маленький задний дворик. Она показала им вверх, в небо над свалкой.

– Слушайте!

Тоненькое завывание делалось все громче и ниже и наконец взревело и взорвалось, когда ракета рассыпалась пятью букетами красных и желтых огненных цветов.

– Как здорово, черт возьми! – воскликнула Тот, вытаскивая из кармана жиронепроницаемый сверток. Она вскрыла обертку зубами и вручила каждому из них по палочке бенгальского огня. – Мне не разрешают зажигать спички, – пояснила она, протягивая мистеру Дамсону коробок. – Это бенгальские огни; когда их зажигаешь, они делаются как волшебные палочки, и из них сыплются искры. Ими можно писать в небе слова или рисовать сердца, пронзенные стрелой.

Мистер Дамсон чиркнул спичкой и поджег бенгальские огни; каждый расцветился шапкой золотистых искр, которые с шипением летели во все стороны. Памела сжала его руку; он положил руку Тот на плечо, и все трое написали на ночном небе свои желания. Желания на миг оставили в небе сверкающий след, а потом исчезли.

Папа рассказывал, что лебеди женятся на всю жизнь. Он сказал, если один из лебедей улетает, другой умирает от разрыва сердца.

На прошлой неделе на канал приплыла лебедиха. Совершенно одна. Она целовала свое отражение в воде. Я бросила ей хлеб, но она все целовала, и целовала, и целовала свое отражение. Даже не заметила меня.

В программе «Волшебный мир животных» лебедиха говорила, что у нее двадцать пять тысяч перьев, что ее муж-лебедь называется «лебедь-самец», а она, лебедиха, – «самка». Маленькие лебедята рождаются серыми, потом коричневеют, а потом белеют. Щипаться они не умеют, зато могут одним ударом крыла сломать тебе ногу или руку.

Я знаю, что на самом деле за лебедиху говорит актриса – я не совсем дура. И вот она прокрякала, что лебеди НЕ ЖЕНЯТСЯ НА ВСЮ ЖИЗНЬ. Она сказала, это ЗАБЛУЖДЕНИЕ и что у них может быть много мужей и жен. Иногда целых четыре.

Мой папа – лебедь, дерьмовый, вонючий лебедь-врун с плоскими оранжевыми лапами и задницей в тине. Надеюсь, он проглотит своим большим толстым клювом рыболовную леску с грузилом и отравится свинцом. Надеюсь, королева съест его на рождественский ужин!

Незваный гость

Тот загибала складки на розовой бумажной салфетке, как показывала мама, и закручивала бумагу проволокой. Она посмотрела на маму, которая сидела напротив. Всякий раз, как их взгляды встречались, мама улыбалась какой-то кукольной улыбкой. Так улыбается Джек-в-коробочке. Вот улыбка есть, и вот ее уже нет.

Дверь в столовую была открыта. В окна гостиной виден только желтый полуразвалившийся микроавтобус мистера О’Фланнери на стоянке возле общественного центра-клуба. Она слышала, как дядя Эрни сказал, что сегодня О’Фланнери угощают всех соседей по случаю рождественской вечеринки. А еще дядя Эрни сказал, что поспорил, мол, Шон О’Фланнери еще до девяти вечера пропьет все общественные деньги и рухнет на пол. Тот любила дядю Эрни. Они вечно смешили друг друга.

– Шевелись, – велела мама. – Нам надо сделать еще тридцать штук, а потом я пойду накрывать столы. – Она придвинула к ней еще пачку салфеток, взяла одну из сделанных Тот и разгладила каждую складку так, что они раскрылись, как лепестки. Потом нажала красным ногтем на все складочки и слегка распушила каждый слой – один за другим. Не прошло и минуты, как на ее ладони расцвела розовая бумажная гвоздика.

Тот надорвала целлофановую обертку, вынула стопку из четырех салфеток и начала загибать складки. Загнуть. Перевернуть. Загнуть. Перевернуть. Загнуть.

– Мама!

– Что?

– В этом году к нам придет Санта-Клаус?

– С чего ты вдруг стала верить в Санту? – Мама потянулась за очередной салфеточной заготовкой.

– Я подумала… раз папы с нами больше нет, может, Санта принесет нам подарки вместо него? – Тот закрутила уголок салфетки куском проволоки.

Мама плеснула в блюдце лужицу алой краски.

– Подарки будут. Не знаю точно какие, но будут. Только тебе надо вести себя хорошо еще две недели.

Тот продолжала загибать на салфетках складки.

В гостиной дядя Эрни развешивал рождественские украшения. Из углов свисали переплетенные сине-серебряные гирлянды; они сходились на люстре в центре. Тот смотрела, как он осторожно балансирует на старой деревянной стремянке, прислоненной к стене у камина. Он пел и разговаривал сам с собой – все одновременно.

– Я мечтаю… – ну вот, еще разок закрутить… о белом Рождестве!

Тот смотрела, как дядя Эрни слезает со стремянки. С плеча у него свисал серебряный дождик, а в руке он сжимал два старых бабушкиных бумажных китайских фонарика.

Мама легонько постучала по столу.

– Иди сюда, мечтатель! Сворачивай салфетки! – Она окунула концы лепестков бумажного цветка в блюдце с краской. Бумажные лепестки окрасились в ярко-алый цвет.

– А где Дороти? – спросила Тот. – Почему она не помогает?

Лилли О’Фланнери до смерти надоело возиться с умственно неполноценным братишкой. Он не только где-то посеял свои лучшие брюки, но еще и ухитрился надеть куртку наизнанку. Мама сказала, если они хотят пойти на праздник, Лилли придется за ним проследить. У нее и так дел по горло с угощением.

Лилли усадила братишку на край кровати и попыталась стянуть с него куртку. Симус ерзал и улыбался своей щербатой улыбкой.

– Смино-о-о-о! Смино-о-о-о! – хихикал он.

– Это совсем не смешно, Симус О’Фланнери, и перестань крутить руками!

Когда он смеялся, изо рта всегда вылетала слюна; вот и сейчас большая капля упала на рукав его куртки.

– Посмотри, что ты наделал, придурок несчастный! – воскликнула Лилли, вытирая ему руку о покрывало. Он перестал смеяться и захныкал; большие, пустые глаза наполнились слезами.

– Господи, приехали, – сказала она, когда он зарылся в ее подушки, как маленький грызун.

Хныканье перешло в вой сирены. Она схватила его за костлявые плечики и усадила на кровати.

– Все хорошо, цыпленок, – прошептала она ему на ухо. – Лилли не хотела тебя обидеть. Плохая Лилли! – Она взяла перышко, выпавшее из старой наволочки. – Смотри, Симус! Перышко! Волшебное перо! – Она отдала брату скрученное коричневое перышко.

Он сначала приложил его к губам, а потом к кончику носа. Улыбнулся и стал щекотать себе ухо.

– Пер-ро, – выговорил он. – Пер-ро. – Он улыбнулся и дал ей стянуть с себя куртку, вывернуть и снова надеть.

– Ты нашла его брюки? – крикнула снизу мать.

– Господи, дай мне хоть минуту!

– Будешь нахальничать, я тебе всыплю по заднице! НАЙДИ ЕГО БРЮКИ! И еще, Лилли…

– Что?

– Не забудь захватить ту коробку со стаканами для сидра. Я их не унесу, а машину забрал твой отец.

– Ладно.

– И еще…

– Ну что?!

– Проследи, чтобы братья были чистые и аккуратные, когда поведешь их на праздник. И сама смотри, чтобы вырез был не слишком глубокий…

– ЛАДНО!

Лилли развернулась к брату. Где он ухитрился потерять единственные приличные брюки? Симус сидел на краю ее кровати в кальсонах, носках и куртке и щекотал себе брови пером. Он захихикал, губы расплылись в широкой мокрой улыбке. Потом он протянул перо Лилли. Она подумала о Дороти.

– Ах, Симус, – сказала она, снова обнимая братишку. – Иногда перьев недостаточно для счастья.

Она взяла перо и сунула себе в карман. Где он, черти бы его драли, потерял свои штаны? Может, они на дне сушилки? Стоя на пороге, она увидела, что в покинутом шпионском клубе тупика Стэнли пляшет слабый луч света. У того, кто там сидит, есть фонарик.

В четырнадцатом доме вся кухня была в дыму. На дальней конфорке стоял медный котел, в котором миссис Райт обычно кипятила белье; сейчас в нем варились яйца. Стейси смотрела, как мама сунула в котел половник и вытащила одно яйцо. Поднесла его к окну, где было светлее. Вода на скорлупе тут же высохла.

– Готово, – сказала мама, вытирая лоб фартуком. Она сдвинула котел с конфорки и слила воду в раковину. Четыре дюжины яиц упали на дно с глухим стуком. – Напомни мне, чтобы я больше никогда не соглашалась варить яйца на всех.

– И делать эти противные галеты. – Стейси посмотрела на стол, где лежали упаковки галет «Ритц». Нож, испачканный маслом, выскользнул из ее рук и упал на пол.

– Ой, Стейси! Я же тебе велела сначала класть сыр и ТОЛЬКО ПОТОМ огурец! Ты все сделала наоборот! – Мама выхватила из буфета мраморную доску и расчистила для нее место на рабочем столе.

Стейси полезла под стол за ножом; теперь он весь был в собачьей шерсти. Она вытерла его о скатерть. Ее уже тошнило от галет, а пальцы болели оттого, что она выдавливала на галеты плавленый сыр. Ей казалось, что она режет и давит целый день.

– Сколько галет может съесть тупик Стэнли? – спросила она, выкидывая смятую упаковку из-под сыра в мусорный бак у задней двери и доставая новую из коробки на столе.

– Если бы у всех был такой аппетит, как у тебя, маленькая мисс Обжора, мы бы до полуночи не управились. – Мама напустила в раковину холодной воды и поставила туда миску с кубиками льда. – Давай режь, режь! В пять за ними придет миссис Дамсон. А мне еще надо сделать к этим чертовым яйцам соус!

Стейси выдавила сыр на следующую галету и представила, как будет выглядеть в новом рождественском платье. Сейчас платье висело в их с сестрой комнате на мягких плечиках. Они купили его в прошлые выходные на рынке «Уэмбли»; платье стоило целое состояние. Она помнила, как мама передавала продавцу пятифунтовый банкнот. Продавец улыбнулся Стейси и, перед тем как дать маме пять пенсов сдачи, подарил ей мягкие плечики, обшитые атласом. Плечики были почти такие же красивые, как платье. Мама заранее подарила ей на Рождество платье при условии, что Стейси не скажет отцу, сколько оно стоило. Темно-фиолетовый бархат был гладким, как шерстка мыши; Стейси не могла дождаться, когда сможет покрасоваться в нем.

Вот было бы здорово, если бы к ним на праздник приехал двоюродный брат! Стейси представила, как танцует с ним медленный танец. Может быть, потом она скинет туфли и они убегут на луг, в Трюинов лес; она покажет ему шпионский лагерь и тайные реликвии в коробке из-под печенья, а потом он, может быть, ее поцелует и они поженятся. Двоюродным можно… если только у них нет детей.

Мама взяла в каждую руку по яйцу и покатала по мраморной доске. Скорлупа хрупнула и пошла трещинами.

Когда острая боль начала ослабевать, Дороти осела на землю и прижалась спиной к дубу. Луна отражалась в треснутом зеркале в цветочной рамке, которое по-прежнему свисало с гвоздя на дереве. Она с трудом дотянулась до зеркала, сняла его и принялась изучать свое отражение. Лицо блестело от пота и раскраснелось от схваток. Когда сегодня после обеда у нее отошли воды, она пришла прямо сюда, в лагерь. Она не знала почему, но ей казалось, что лагерь – единственное место, куда она может пойти. Тогда здесь было еще светло, и ее первые схватки сопровождались криками чаек и ворон. Задрав голову, она увидела, как черные и белые птицы носятся над крышей шалаша. Схватки у нее начались два часа назад. Дороти плотнее завернулась в вязаное покрывало. Вот опять, начинается… Она уронила зеркало, когда в узкий лаз протиснулась Лилли. Зеркало раскололось на три ровных осколка.

– Ой, Дороти! Господи! – Лилли подползла к подруге и обняла ее. – Но как же… Здесь нельзя рожать!

Дороти покачала головой:

– Лилли, уже поздно. Схватки каждые две минуты. В книге написано, что уже скоро… – Лицо ее исказилось, приступ боли швырнул ее на землю, пятки проделали узкие ложбинки в земляном полу. – Лилли, ты должна мне помочь! – сказала она. – Кроме тебя, никто мне не поможет!

– Я не знаю, что делать! Что мне делать?

– Лилли, вспомни о крольчихах. Ты ведь принимала роды у крольчих… – Дороти схватила полотенце в клетку и сунула в рот, чтобы не закричать.

Лилли взяла фонарик и повесила его на гвоздь, где раньше висело зеркало. Луч света падал на ноги Дороти, оставляя лицо в тени. Лилли села на корточки и осторожно откинула покрывало.

– Головка! Показалась головка! Ой, Дороти, давай я лучше сбегаю и кого-нибудь приведу!

Дороти вытащила изо рта полотенце.

– Оставайся на месте, мать твою! Лилли, ты мне нужна… – Она снова упала на землю. – Я не знаю, когда надо тужиться, я ничего не знаю! – Дороти подняла ноги и застонала; стон, казалось, одновременно исходил от земли, дерева и самой Дороти.

– Господи! – прошептала Лилли. – Тужься, Дороти! Тужься!

Дороти натужилась изо всех сил, откинув голову назад. Теперь, когда дуб сбросил листву, она увидела сквозь сплетение голых ветвей первые проблески звезд. Боль снова усилилась, но на сей раз она сопровождалась ужасным оцепенением, которое охватило тело, как наркозом. Боль захватила и разум Дороти, и тело, и ничего не оставалось делать, кроме как выносить ее.

Она прислонилась спиной к стволу дуба и схватилась руками за березовые ветки, которые полгода назад Тот и Стейси вплетали в стены шалаша. Они казались гладкими и прочными.