Текст книги "Макамы"
Автор книги: Бади аз-Заман ал-Хамадани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
ГАЙЛАНСКАЯ МАКАМА
(седьмая)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Как-то раз, когда мы были в Джурджане в кругу друзей и беседовали, оказался в нашей компании человек, который держал в памяти и передавал многие истории об арабах, а именно Исмат ибн Бадр ал-Фазари. Зашла у нас речь о тех, кто уклонился от спора с противником из благоразумия, и о тех, кто уклонился от спора с противником из презрения к нему. Упомянули ас-Салатана ал-Абди и ал-Баиса [23]23
Ас-Салатан ал-'Абди и ал-Баис – малоизвестные поэты конца VII—начала VIII в.
[Закрыть]и какое презрение выказывали к ним Джарир и ал-Фараздак [24]24
Джарир и ал-Фараздак – Джарир (ок.653—732) – панегирист иракского наместника ал-Хаджжаджа и омейядских (дамасских) халифов; особенно прославился как мастер сатиры.
Фараздак (ал-Фараздак, ок.640-732?) – панегирист омейядских халифов, вел многолетнюю перебранку в стихах с Джариром.
[Закрыть]. Исмат сказал:
Я расскажу вам, что я видел собственными глазами, а не передаю с чужих слов. В то время как я путешествовал по областям племени тамим на верблюдице отменной и вел в поводу для нее сменную, появился передо мной всадник на темно-бурой верблюдице, плюющейся пеной. Когда мы, поравнявшись, чуть не столкнулись, он громко произнес:
– Мир тебе!
Я откликнулся:
– И тебе мир и милость Бога и его благословение! Кто ты, о рыцарь громогласный, говорящий слова прекрасные?
Он ответил:
– Я – Гайлан ибн Укба, Зу-р-Румма [25]25
Гайлан ибн 'Укба (по прозвищу Зу-р-Румма) – современник Джарира и ал-Фараздака (ум. 735), поэт-бедуин традиционного направления.
[Закрыть].
– Рад видеть тебя, герой знаменитый, знатностью своей именитый, тот, чьи слова слышны повсюду.
– Да будут долины твои обширны, соседи мирны. А ты кто?
– Исмат ибн Бадр ал-Фазари.
– Да продлит Бог твою жизнь! Рад я славного друга найти, с тобою нам по пути.
Мы поехали вместе, и когда стал донимать нас полуденный зной, он сказал:
– Исмат, не поспать ли нам, что-то солнце припекает.
Я ответил:
– Как тебе угодно.
Мы направились к деревьям ала, похожим на девушек, локоны распустивших, и к зарослям тамарисков, шеи свои склонивших. Мы расседлали верблюдов, сели и принялись за еду, но Зу-р-Румма ел очень мало. Потом мы совершили молитву и расположились в тени тамарисков для полуденного сна. Зу-р-Румма улегся, я сделал то же самое: землю под спину себе подстелил, да только сон ко мне не спешил. Тут я увидел невдалеке верблюдицу, изнуренную солнцем, с большим горбом и без седла, а рядом спал человек, как видно, приставленный к ней, – то ли погонщик наемный, то ли раб подневольный. Однако я тут же отвлекся от них – ведь то, что тебя не тревожит, надолго привлечь не может. Зу-р-Румма поспал немного, затем проснулся. А было все это в то время, когда он высмеивал в стихах людей из племени мурра. Тут он возвысил голос и стал декламировать:
Остатки жилища красавицы Мейи!
Следы твои ветер шальной заметает.
Вот колышки, вот и очаг беспризорный —
Никто уж теперь его не разжигает.
Осели края водоема пустого,
Давно на кочевье никто не бывает.
А сколько людей здесь я видывал прежде
И Мейю – здесь все о ней напоминает.
Я к ней подходил, словно к нежной газели,
Что видит чужого – и прочь убегает.
Меня не пускал к ней ревнивец, который
Ее охраняет, за ней наблюдает.
Дойдет моя песня до Имруулкайса [26]26
Имруулкайс – здесь имеется в виду не известный арабский поэт, а некий человек из племени мурра, против которого направлена сатира Зу-р-Руммы.
[Закрыть]—
Ведь каждый прохожий ее повторяет.
Хула моя к Имруулкайсу прилипла,
Как злая болячка его донимает.
Да полно! Поймут ли насмешку мурриты —
Ведь камень ни чувства, ни чести не знает!
Средь них не найдешь благородного духом
Героя, что племя свое защищает.
Испачканы грязью из лужи упреков,
В которую каждый муррит попадает.
Они – что куски неотделанной кожи,
Когда их дубильщик и мнет и пинает.
Их глаз не заметит поступков прекрасных,
А ухо красивым речам не внимает.
Их взрослые дочери – старые девы:
Жениться на них ведь никто не желает!
Когда Зу-р-Румма дошел до этого стиха, человек, спящий возле верблюдицы, проснулся, стал протирать глаза и сказал:
– Это жалкий Зу-р-Руммка мешает мне спать какими-то корявыми стихами, которые никто и передавать не захочет?
Я спросил:
– Гайлан, кто это?
Он ответил:
– Ал-Фараздак.
При этом Зу-р-Румма распалился и продолжил стихи:
Я подумал: «Теперь ал-Фараздак разозлится, возмутится и сочинит сатиру на Зу-р-Румму и на все его племя». Но, клянусь Богом, ал-Фараздак сказал только:
– Позор тебе, Зу-р-Руммка, неужели ты выступаешь против такого, как я, с крадеными стихами?
Потом он снова погрузился в сон, как будто ничего не слышал.
А Зу-р-Румма пустился в путь, и я вместе с ним, и все время, пока мы не расстались, я видел, что он чувствует себя униженным.
АЗЕРБАЙДЖАНСКАЯ МАКАМА
(восьмая)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Когда подол моего богатства стал таким длинным, что я мог им подпоясываться, заподозрили меня в том, что деньги я тайком воровал или разбоем добывал. И когда я понял, что никто мне не может помочь, оседлал верблюдов и пустился в темную ночь. Проезжал я местами, куда звери не забегают, птицы не залетают. Наконец землю страха я миновал и в края безопасности попал. Я до Азербайджана добрался, когда верблюды мои усталостью были крепко прибиты, а у коней начисто стерлись копыта.
Хотели пробыть всего три дня и уехать прочь,
Но так нам понравилось, что месяц гостили там.
Однажды, прохаживаясь по рынку, я вдруг увидел человека – он опирался на посошок и нес на плече небольшой бурдючок. Он был в калансуве [28]28
Калансува – шапка конической формы.
[Закрыть], обернут фугой [29]29
Фута – одежда в виде куска грубой ткани, опоясывающей бедра.
[Закрыть], ноги в сандалии обуты. Он заговорил громким голосом:
– О Боже, все создающий и повторяющий, оживляющий кости и уничтожающий! О тот, кто выводит утреннюю зарю, рассекая тьму, так что светило ходит по кругу, послушно ему! Тот, кто проливает нам милость, чтобы нас она покрывала, кто держит небо, чтобы оно не упало, кто души парами сотворил, сделал солнце светильником и в небо пустил, сделал землю подстилкой, а небо устроил крышей охраняемой, сделал покоем ночь, а временем жизни – день освещаемый, тот, кто выращивает облака, влагу дарующие, и посылает молнии наказующие, знающий то, что за звездами в вышней дали, и то, что ниже границ земли! Благослови Мухаммада, господина посланников, и его благородный род, пусть их слава вечно живет!
Покрывала нужды мне помоги избежать и с дороги чужбины вернуться вспять! Пошли ты мне избавителя, доброго покровителя, кто в благочестии преуспевает, истин ясных не забывает. Пусть бы он дал верблюдицу – домой меня довезти и кое-каких припасов – прокормиться в пути.
Г оворит Иса ибн Хишам:
Я сказал себе, что этот человек более красноречив, чем наш Александриец Абу-л-Фатх. Вгляделся в него попристальнее – а это, клянусь Богом, сам Абу-л-Фатх и есть! Я сказал ему:
– О Абу-л-Фатх! Неужели хитрость твоя проникла и в земли эти, неужели и здешний народ ты уловил в свои сети?
А он ответил стихами:
Я привык день и ночь по дорогам скитаться,
И куда меня ветер забросит – не знаю.
Как волчок, я закручен суровой судьбою
И превратности времени одолеваю.
А за нищенство, право, не нужно упреков,
Сам попробуй – понравится, я уверяю!
ДЖУРДЖАНСКАЯ МАКАМА
(девятая)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Как-то раз в Джурджане беседовали мы в тесном кругу, где были только свои, – и вдруг перед нами появился человек: ростом он был невысок, в плечах неширок, с густой бородой, за ним дети малые, оборванные, исхудалые. Произнес он красивое приветствие с мусульманским обычаем в соответствии, к себе нас расположил и обильные милости от нас заслужил. Он сказал:
– О люди! Я из жителей александрийских, с границ андалусских [30]30
Я из жителей александрийских, с границ андалусских.– Здесь и во всех остальных случаях, когда герой говорит о себе как об александрийце, в виду имеется не хорошо известный большой город в Нижнем Египте, а городок на границе Омейядского халифата, на Пиренейском полуострове, также названный по имени Александра Македонского.
[Закрыть], я из племени сулеймитов, привечали меня абситы. Долго я по земле кружил – где я только не жил! Побывал я в краях отдаленных, в пустынях и в местах населенных, в областях рабиитских и мударитских, и нигде не бывал унижен, никем не обижен. Не презирайте мои лохмотья и отрепья! Богом клянусь, мы были людьми известными, праведными и честными, и гостю любому, бедуину или купцу, утром верблюда зарежем, а ночью – овцу.
Да, были средь нас герои, видом прекрасные,
И люди достойные – что скажут, то сделают.
Кто был побогаче, тот кормил неимущего,
И кто победней, тот не был скуп в подаянии.
Затем, о люди, судьба обернула против меня свой щит, я сон в бессонницу превратил и отдых странствием заменил. Стрелы несчастий гоняли меня по кругу, пустыни передавали меня друг другу, превратности времени сдирали с меня кожу, как смолу соскабливают с дерева, и оказался я более гладким, чем ладонь, и более голым, чем щека младенца. Опустело подворье наше, и высохли чаши. Одно мне осталось: весь век скитаться да за верблюжью упряжку держаться. Я не спорю с судьбой отныне и подлаживаюсь к пустыне. Земля – мне постель и в летний жар, и в зимнюю стужу, а подушкой мне камень служит.
Сегодня я в Амиде, в Рас Айне – завтра,
А послезавтра – в Майяфарикине.
Я в Сирии ночь, другую ночь в Ахвазе [31]31
Я в Сирии ночь, другую ночь в Ахвазе. – Ахваз – город в Хузистане (западный Иран). Александриец жалуется на то, какие большие расстояния ему приходится преодолевать в поисках пристанища.
[Закрыть],
Наутро же мой верблюд Ахваз покинет.
Заботы мои с места на место меня бросали, били ноги мои о камни и наконец привели меня в Хамадан. Жители Хамадана дружелюбно меня встречали, к себе зазывали, но я выбрал того, чей стол пышнее, а гордыня скуднее.
Ложе мягкое мне устроили, заботы обо мне удвоили и утроили. Прожил я там некоторое время – и появился у меня сын, как йеменский меч сверкающий, как месяц в ночи сияющий. Мой хозяин оказывал мне милости неизмеримые, и в сердце рождались радости неисчислимые. Первая милость – дом, хорошо обустроенный, огромный, последняя же – мешок, звонких динаров полный. Но с места меня сорвали дары, потоком бегущие, и дожди, беспрерывно льющие. Бежал я из Хамадана, как от охотника дичь, никто не смог бы меня настичь. Исходил я дороги опасные, мученья терпел ужасные.
Но я оставил в Хамадане мать моего семейства и своего ребенка —
Как будто серебряный браслет, кем-то сломанный
И брошенный там, где были игрища девушек.
Занес меня к вам ветер нужды и вихрь маяты. Посмотрите, да помилует вас Бог, на самого тощего, изнуренного, привела его к вам нужда, умучила нищета.
Взгляните на путника, усталого, грязного,
Швыряют его друг другу степи бескрайние.
Господь указал, что у вас добро меня ждет, он ко злу никого не ведет.
Г оворит Иса ибн Хишам:
Клянусь Богом, своими жалобными речами он растопил наши сердца и в слезах утопил наши глаза, и мы отдали ему все, что было у нас при себе. Он ушел, вознося нам хвалу, а я последовал за ним – и оказалось, клянусь Богом, что это не кто иной, как наш шейх Абу-л-Фатх Александриец.
ИСФАХАНСКАЯ МАКАМА
(десятая)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Будучи в Исфахане, я надумал поехать в Рей, поэтому мое положение было зыбким, словно тень: я в любую минуту ожидал каравана, чтобы назавтра в путь отправиться рано. Наконец он прибыл и дальше идти собрался, час отъезда уже приближался – а тут призыв к молитве раздался. И я решил ненадолго от спутников ускользнуть, чтобы выполнить долг мусульманина до того, как пуститься в путь: чем в одиночку молиться, пристойней мечеть посетить, – опасно, правда, отъезд пропустить. Но я надеялся, что с молитвой благословение Божие меня не покинет в путешествии по пустыне.
Я пришел на молитву, протиснулся в первый ряд, где обычно самые праведные стоят. Тут к михрабу [33]33
Михраб – ниша в стене мечети, указывающая направление в сторону Мекки, куда люди должны обращать взор во время молитвы.
[Закрыть]вышел имам [34]34
Имам – предстоятель на молитве, духовный руководитель.
[Закрыть]и прочел суру «Открывающая» [35]35
Сура – глава Корана. Сура «Открывающая [Книгу]» (ал-Фатиха) считается одной из важнейших в мусульманском культе и часто читается как при богослужениях, так и в различных жизненных обстоятельствах.
[Закрыть], чтением Хамзы [36]36
Хамза ибн Хабиб (699—772) – один из семи признанных в ранней мусульманской традиции чтецов Корана; для его манеры чтения было характерно подчеркнутое выделение некоторых звуков.
[Закрыть]– по манере произношения мадды и хамзы [37]37
Мадда – значок, который может ставиться при письме над первой буквой арабского алфавита (алиф), означая удлинение звука «а».
[Закрыть]. Я же только о том и думал, как бы к отъезду не опоздать и свою верблюдицу не потерять. А имам после суры «Открывающая» стал читать суру «Падающее» [38]38
«Падающее» – название 56-й суры Корана. Под этим словом подразумевается День Страшного суда (то, что должно внезапно поразить всех).
[Закрыть], а я поджаривался на огне волнения и пекся на углях нетерпения: то ли жди и ни слова не говори, то ли выскажись и умри – потому что я знал, какая буря начнется, если из-за меня молитва до срока прервется. И пришлось мне стоять в таком положении до завершения чтения. С караваном я мысленно уже распрощался, с багажом и верблюдицей расстался. А имам тем временем склоняется, как лук согбенный, в позе покорной и смиренной – такого смирения я никогда не видывал! Потом он голову поднимает, руку правую простирает и возглашает: «Бог внимает тому, кто его восхваляет». Затем он встает и замирает – я даже подумал, не уснул ли он. Но тут имам о пол рукой опирается, к полу лицом прижимается и опрокидывается ничком.
Я поднял голову, надеясь выскользнуть где-то, но между спинами не увидел просвета и снова склонился в земном поклоне. Наконец имам дал команду подняться, возвеличив Божие имя, все сели – и я вместе с ними. Потом он встал и начал второй ракат [39]39
Ракат – определенный повторяющийся цикл молитвенных поз и формул. Каждая молитва состоит из установленного числа ракатов.
[Закрыть]и снова прочел две суры подряд – «Открывающая» и «Поражающее». До скончания века длилось чтение, все души дошли до изнеможения. Когда же он и второй ракат завершил и рот раскрыл, чтобы произнести шахаду [40]40
Шахада («свидетельство») – первое и важнейшее положение исламского символа веры, выражаемое словами: «Лā илāха илла-ллāху Мухаммадун расӯлу-ллāхи» («Нет никакого божества, кроме Аллаха, а Мухаммад – посланник Аллаха») и являющееся одной из главных молитвенных формул, которая постоянно повторяется при богослужении.
[Закрыть], – все почувствовали отраду, а я подумал: «Боже, спасибо за избавление, за приближение возвращения!»
Вдруг какой-то человек встал и сказал:
– Кто из вас любит общину и ближних Пророка, пусть не покинет мечеть до срока – пока не послушает меня минутку.
Я остался на месте для сохранения собственной чести. А этот человек сказал:
– Мне надлежит говорить только правду и подтверждать только истину. Я принес добрую весть от вашего Пророка, однако я не передам ее вам, пока Бог не очистит мечеть от всякого сквернавца, не признающего его пророческого призвания.
Г оворит Иса ибн Хишам:
Оковами он меня сковал, веревками крепкими связал, а затем сказал:
– Я видел во сне Пророка – да славится он во веки веков! Он был словно солнце, вышедшее из облаков, иль как луна, что в глубокую ночь тьму прогоняет прочь. Звезды за ним покорно шли, его одеяние спускалось до самой Земли, и концы его ангелы несли. Затем он научил меня молитве и заповедал мне передать эту молитву его общине. Я на этих листках ее мускусом записал, харакаты [41]41
Xаракаты – особенность арабского письма – обозначение кратких гласных надстрочными и подстрочными значками (харакатами), которые могут опускаться частично или полностью.
[Закрыть]шафраном помечал. Кто попросит меня подарить листок – не поскуплюсь, кто заплатит мне за бумагу – не откажусь.
Г оворит Иса ибн Хишам:
И потекли к нему дирхемы со всех сторон, только успевай подхватывать. Наконец он вышел, а я последовал за ним: меня восхитили щедрость его ручья, меткость его копья, уменье людей расположить и хитростью хлеб насущный добыть. Я хотел с ним поговорить, но язык придержал, хотел его расспросить – но промолчал, задумавшись, как у него сочетаются тонкость речи – с нахальством, попрошайничество – с бахвальством, как хитростью он людей оплетает и своими уловками обирает. Пригляделся – а это Абу-л-Фатх Александриец! Я спросил:
– Как ты додумался до этой хитрости?
Он улыбнулся и продекламировал:
Ослиное стадо – люди,
Всегда их тупость губила.
Возьмешь от них все, что хочешь,
А там – хоть ложись в могилу!
АХВАЗСКАЯ МАКАМА
(одиннадцатая)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
В Ахвазе попал я в компанию удивительную, ослепительную: все безбородые или с легким пушком на щеках, с надеждой в юных глазах, красотой осиянные и днем и ночью желанные. Мы говорили о дружбе и как ее правила установить, о братстве и как его связи укрепить, о радости и в какое время лучше ей предаваться, о питье и в какое время удобнее им наслаждаться, о том, как сочувствие завоевать и как неудачи избежать, о вине и где его доставать, о компании и как ее собирать. Один из нас сказал:
– Я подготовлю дом, а также гостей прием.
Другой сказал:
– А я беру на себя вино и десерт заодно.
И когда мы уже были готовы отправиться, появился перед нами человек в рубище с палкой остроконечной в руках и носилками погребальными на плечах. Видя в этом дурную примету, мы решили в сторону повернуть, обойти его и продолжить путь. А он крикнул нам таким криком, что казалось – земля разверзнется и звезды осыпятся [42]42
Земля разверзнется и звезды осыпятся– перифраз коранических описаний Дня Страшного суда (ср.: Коран 81:1—3; 82:1—4; 84:1-3 и др.).
[Закрыть]:
– Подите сюда, не бойтесь неотвратимой доли, идите со мной, пусть даже насильно и против воли! Пусть не блуждают ваши души в потемках – на этом одре ехали ваши предки и поедут потомки. Почему вы гнушаетесь ложем ваших отцов? Оно ведь скоро станет ложем ваших сынов. Вас на тех же носилках понесут и тем же червям на съедение отдадут. На том же коне совершите вы путь недлинный в те же долины. Горе вам! К чему дурной приметы бояться, словно дано вам собою распоряжаться? Зачем отворачиваться, глаза на все закрывать? Ведь этой участи не избежать. О нечестивцы! Пора бы остановиться!
Г оворит Иса ибн Хишам:
Он отвратил нас от прежних стремлений, удержал от желанных вожделений. Мы повернулись к нему и сказали:
– Как нам полезны твои наставления! Как прекрасны твои поучения! Мы бы не прочь услышать и продолжение.
Он ответил:
– Поистине, перед вами – водопои, к которым вы придете, а шли вы к ним уже двадцать лет.
Поверь мне, кто двадцать лет вперед к водопою шел,
Тот близок уже к концу пути неизбежного.
Поистине, тот, кто над вами, все ваши тайны знает и волей своей покровы их разрывает. В жизни ближайшей проявляет он милость к вам, а в жизни последней будет судить вас по вашим делам. Если о смерти вы не будете забывать – дел дурных не станете совершать. Надо, чтоб мысль о смерти всегда рядом с вами была, – тогда вы не станете закусывать удила, откажетесь от забвения, уйдете от заблуждения. Не ждете смерти – она придет, заснете – она разбудит, за отвращение к ней – отомстит, пренебрежения не простит.
Мы спросили:
– А в чем ты нуждаешься?
– Желаний моих не сосчитать, взглядом их не обнять.
– Ну а сейчас?
– Жизни ушедшей возвращения, от грядущих ударов избавления.
– Этого дать мы не в силах, а чего ты хотел бы из благ и соблазнов этого мира?
– Я в них не нуждаюсь, нужда у меня только одна – чтобы вы стремились больше делать, чем обещать.
БАГДАДСКАЯ МАКАМА
(двенадцатая)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Был я в Багдаде, и как-то раз захотелось мне фиников сорта азаз. Но тут охватила меня тоска: не было звонкого кошелька. Пошел я искать возможности поживиться, и мое желание привело меня в Керх. Тут мне навстречу попался какой-то житель Севада [43]43
Севад – долина между Тигром и Евфратом, в которой процветало земледелие.
[Закрыть]– он шагал за нагруженным ослом и на ходу края своего изара [44]44
Изар – кусок ткани, опоясывающий бедра; в его конец, спускающийся до середины голени, нередко завязывают деньги.
[Закрыть]завязывал крепким узлом. Сказал я себе: «Вот это добыча!» Поздоровался согласно обычаю, Абу Зейдом его наугад назвал и Божьей помощи пожелал; спросил, откуда он держит путь и где собирается отдохнуть, и тут же сказал ему:
– Братец мой! Поедем скорее домой!
А он мне в ответ:
– Я не Абу Зейд, я Абу Убейд!
Я сказал:
– Ох, попутал меня шайтан, в памяти получился изъян, потому что давно мы не видались, долго друг с другом не встречались. Как поживает твой отец? Все такой же он молодец? Или его голова поседела – ведь столько времени пролетело!
Севадиец ответил:
– Он уже покинул земную семью. Я надеюсь, что он пребывает в раю. На могиле его – не год и не два – давно уже выросла трава.
Я заахал:
– Прекрасный был человек, мир его праху! – и сделал вид, что хочу порвать на себе рубаху.
Севадиец схватил меня за руку и закричал:
– Заклинаю тебя Богом, не рви ее!
Я предложил:
– Поедем домой, устроим поминки, а то поедим мяса жареного на рынке. Рынок, скажем, поближе к нам и еда повкуснее там.
Так я жареным мясом его соблазнил, сильный голод в нем разбудил, он за вкусной едой погнался, не ведая, что попался.
Пришли мы на рынок в лавку, где жарилось мясо, и с него капал пот, прозрачный и желтый, словно мед, а хлеб, что хозяин подставлял, жирным бульоном истекал. Я сказал продавцу:
– Отрежь Абу Зейду мяса, а в виде приправы добавь пахучие травы, потом из этой посуды побольше выбери блюдо, горку тонких лепешек клади на него – вот так! А сверху как соус полей сумак. Пусть Абу Зейд покушает всласть!
Торговец взял большой нож, выбрал лучший кусок и мелко изрубил его, так что он стал как сурьма измельченным, как мука истолченным. После этого оба мы сели, молча ели, пока не достигли цели.
Тогда я сказал продавцу сладостей:
– Отвесь Абу Зейду два ратля [45]45
Ратл – мера веса (ок. 400 г).
[Закрыть]лузинаджа [46]46
Лузинадж – сладкое блюдо из теста и орехов, пропитанное миндальным маслом.
[Закрыть]: он в глотку легче всего проходит и к жилам путь быстрее всего находит; смотри, чтоб он был в эту ночь испечен, днем сюда принесен, корочкой тонкой окружен, богатой начинкой снабжен: пусть там будет миндальных жемчужин ряд и пусть там звезды орехов блестят, чтоб он таял во рту – жевать не надо! – и приносил языку отраду. Пусть Абу Зейд покушает всласть!
И торговец отвесил, а мы рукава засучили, к лузинаджу скорей приступили и доели все до конца.
Затем я сказал:
– О Абу Зейд! Больше всего сейчас нам нужна вода со льдом, чтобы жажду возникшую утолить и жар наших внутренностей охладить. Ты сиди, Абу Зейд, а я пойду – водоноса сюда приведу.
Я отошел и спрятался в таком месте, где мне все было видно, а он меня не видел: хотелось посмотреть, что он будет делать. А севадиец, не дождавшись моего возвращения, встал и направился к своему ослу, но торговец ухватил его за полу и закричал:
– А где плата за то, что ты съел?
Абу Зейд возразил:
– Я же был гостем!
Торговец стал колотить его кулаками, награждать его тумаками и вопил на весь рынок:
– Слыхали?! Когда это мы тебя приглашали?! Вот наглец! Отвесь двадцать дирхемов – и конец!
Севадиец заплакал, узлы на изаре развязывать стал зубами, утирал глаза рукавами. Дошло до него, что стал он жертвой обмана, и он ворчал:
– У, проклятая обезьяна! Сколько раз я твердил ему: «Я – Абу Убейд!» А он все свое: «Нет, ты – Абу Зейд».
Тогда я потихоньку сказал:
Если сытым хочешь ты быть всегда,
То любые средства применяй!
За любое дело скорей берись —
Ведь старость близится, так и знай!
