Текст книги "Макамы"
Автор книги: Бади аз-Заман ал-Хамадани
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
До сих пор понятие «макама» прочно связано с именами ал-Хамадани и ал-Харири. Их творчество изучают на Востоке и на Западе, открывая в нем все новые грани; их макамы переводят на многие языки {31} .
На русский язык был переведен полностью цикл макам ал-Харири {32} , макамы же Бади' аз-Замана ал-Хамадани известны русскому читателю очень мало: существует прозаический перевод нескольких макам, филологически безупречный, однако не претендующий на передачу своеобразной формы подлинника {33} .
В процессе работы над предлагаемым ныне полным переводом макам ал-Хамадани переводчики, как некогда, переводя макамы ал-Харири, руководствовались принятым в отечественной теории и практике поэтического перевода принципом функционального и ритмико-интонационного подобия подлиннику. Мы пытались найти русские эквиваленты для садж'а и размеров арабских стихов, подчиняющихся развитой квантитативной системе {34} , и по возможности воссоздать игру слов и несколько необычный для русского читателя образный строй арабской украшенной прозы. Разумеется, при самом бережном отношении к тексту, его смысловым, языковым и звуковым нюансам, подобный перевод не может претендовать на филологическую точность, потери здесь неизбежны, особенно в стихах, где переводчики, помимо имитации арабских размеров, старались в большинстве случаев сохранить и моноримическую структуру стихотворения, свойственную средневековой арабской поэзии. Целью переводчиков было попытаться воспроизвести в русском тексте эффект эстетического воздействия подлинника на читателя или слушателя. Насколько это удалось – судить не нам.
Макамы Львиная (шестая), Сасанская (девятнадцатая), Мосульская (двадцать первая) и Русафская (тридцатая) переведены 3.М.Ауэзовой, остальные – А.А.Долининой. Перевод выполнен по Бейрутскому изданию 1973 г. с комментариями известного египетского ученого шейха Мухаммеда 'Абдо (1849 —1905), на которые мы опирались в работе, привлекая и комментарии к другим изданиям.
СТИХОТВОРЧЕСКАЯ МАКАМА
(первая)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Швыряли меня далекие странствия то в одни, то в другие страны, пока не ступила моя нога в пределы Джурджана. Там я землю себе купил, остальные деньги в торговлю пустил и тем от превратностей себя оградил. Кое-каких друзей взял себе в компанию, и лавка моя стала местом обычного нашего пребывания: каемки дня дома я коротал, середину его – лавке своей отдавал.
Однажды сидели мы там с друзьями и вели беседу о поэзии и поэтах, а недалеко от нас, в стороне, устроился какой-то человек; он прислушивался, словно бы все понимал, но молчал, будто ни слова об этом не знал. Когда ж разговор в сторону нас завел и спор потянул за собой слишком длинный подол, он сказал, указывая на себя:
– Вот пальмочка, гнущаяся от спелых плодов, и столбик, о который любой верблюд потереться готов [1]1
Вот пальмочка, гнущаяся от спелых плодов…– то есть перед вами такой человек, к которому люди обращаются за советом в затруднительных случаях. Эта слова, вошедшие в пословицу, произнес ал-Хубаб ибн ал-Мунзир, один из ансаров (мединских сподвижников пророка Мухаммада) во время спора о власти, возникшего сразу после смерти Мухаммеда (ат-Табари, IV, 1841).
[Закрыть]. Захотите – начну свою речь я, одарю вас потоком красноречия, поведу ваши уши с водопоя на водопой, чтоб не томили их сушь и зной. Истину проясню я вам с помощью слов таких, что заставят слушать глухих, а пугливых козочек горных – спуститься со скал крутых. Я сказал ему:
– О достойный оратор! Подойди поближе – ты нас соблазнил. Подавай свою речь – так уж ты себя расхвалил!
Он приблизился и сказал:
– Спросите – получите обо всем мое мнение; слушайте – и вас обоймет восхищение!
Мы спросили:
– Что ты скажешь об Имруулкайсе [2]2
Имруулкайс (ок.500-ок.540) – самый знаменитый из доисламских поэтов. Его поэму, начинающуюся словами «Постойте, поплачем » относят к десяти лучшим касидам того времени (так называемым му’аллакам —«жемчужинам»).
Русский перевод му’аллак см.: Аравийская старина: Из древней арабской поэзии и прозы / Пер. с араб. А.А.Долининой и Вл.В.Полосина. М., 1983.
[Закрыть]?
Он ответил:
– Это первый, кто следы жилья воспевал [3]3
Это первый, кто следы жилья воспевал. – Касида начинается обычно с описания покинутой бедуинской стоянки и плача поэта над ней. Традиционно считается, что такое начало ввел именно Имруулкайс.
[Закрыть], «когда еще птицы спали» [4]4
«Когда еще птицы спали»– цитата из му’аллаки Имруулкайса (Аравийская старина: Из древней арабской поэзии и прозы / Пер. с араб. А.А.Долининой и Вл.В.Полосина. М., 1983. – 26).
[Закрыть], вставал и все стати коня своего описал. Ради прибыли не сочинял он стихов, ради выгоды не нанизывал слов. Превзошел он тех, кто из хитрости развязывал свой язык, и тех, кто из алчности пальцы свои на пастбище выпускать привык.
– А что ты скажешь о Набиге [5]5
Набига (ан-Набига аз-Зубйани, 535?-604?) – автор одной из му’аллак, панегирист хирского князя ан-Ну’мана ибн Мунзира (580—602)
[Закрыть]?
– Этот крепко ругает, когда разозлится, пышно хвалит, когда к награде стремится, и просит прощенья, когда боится, а если выстрелит, то всегда попадает в цель.
– А что ты скажешь о Зухейре [6]6
Зухейр (ок. 530-627?) – автор одной из му’аллак, прославился своими описаниями жизни в пустыне. Арабские критики считали его произведения образцом разумной умеренности и назидательности.
[Закрыть]?
– Зухейр расплавляет свои стихи, а стихи расплавляют сердце его; когда он зовет к себе слова, отвечает ему волшебство.
– А что ты скажешь про Тарафу [7]7
Тарафа (543?—569?) – автор одной из му ’аллак, знаменитой подробнейшим описанием верблюдицы.
[Закрыть]?
– Он для поэзии – и вода и глина; рифм у него – и гора и долина. Но рок суровый слишком рано Тарафу погубил, и казну свою он не опустошил.
– А что ты скажешь о Джарире [8]8
Джарир (ок.653—732) – панегирист иракского наместника ал-Хаджжаджа и омейядских (дамасских) халифов; особенно прославился как мастер сатиры.
[Закрыть]и Фараздаке [9]9
Фараздак (ал-Фараздак, ок.640-732?) – панегирист омейядских халифов, вел многолетнюю перебранку в стихах с Джариром.
[Закрыть], кому из них принадлежит пальма первенства?
– У Джарира стихи отделаны тоньше и смысла в них больше, зато стихи у Фараздака покрепче сбиты, потуже свиты, побогаче расшиты. У Джарира острее сатира, племя свое искусно он восхваляет, военные доблести его прославляет. Но у Фараздака есть над ним превосходство: племя свое восхваляя, он превозносит его благородство. Джарир, когда женщин воспевает, пламя страсти в сердцах разжигает, когда бранит – в порошок стирает, когда восславляет – превозвышает. А Фараздак бахвальством любого затмит и того унизит, кого презрит, в описаниях же языка своего не щадит.
– А что ты скажешь о поэтах новых и старых?
– У старых поэтов слова благороднее, мысли их полноводнее, а у новых выражения изощреннее и ткань стихов утонченнее.
Мы спросили:
– Не хочешь ли нам стихи свои прочитать и что-нибудь о себе рассказать?
Он ответил:
– Получайте и то и другое сразу!
И продекламировал:
Ты видишь, друг, что я хожу в лохмотьях
И горечь горя от судьбы вкушаю,
Обиду на нее ношу с собою
И злые беды каждый день встречаю.
Восхода Сириуса [10]10
Сириус – самая яркая звезда Большого Пса, появляется на небе в наиболее жаркое время года; говоря о своем ожидании Сириуса, автор стихов намекает на то, что у него нет денег на теплую одежду.
[Закрыть]жду смиренно —
Я нынче только о тепле мечтаю!
А был когда-то я богат и знатен
И в середине сиживал, не с краю!
Затмил бы я и Дария с Хосровом,
Шатры веселья всюду разбивая.
Но вот блага в несчастья превратились —
Судьба перевернулась, мной играя.
Остались мне одни воспоминанья,
Грызут они, дразня и донимая.
Увы, в Самарре [11]11
Самарра (Суррамарра’ā) – город недалеко от Багдада, любимая резиденция аббасидских халифов в IX в.
[Закрыть]бедная старушка
И дети в Босре [12]12
Босра – город в Сирии, юго-западнее Дамаска.
[Закрыть]ждут меня, рыдая.
Когда бы не они – я счеты с жизнью
Покончил бы, раскаянья не зная!
Г оворит Иса ибн Хишам:
Дал я ему дирхем, что под руку подвернулся; он взял, спиною к нам повернулся и пошел, а я ему вслед смотрел – все вспомнить хотел: знаком он мне или не знаком, наконец узнал я его с трудом и воскликнул:
– Александриец, клянусь Богом! Он покинул нас газеленком малым, а вернулся взрослым и возмужалым.
Тут я за ним побежал, догнал, за рукав удержал и сказал:
– Ты ли это, Абу-л-Фатх? Не тебя ли взрастили мы своими руками, не ты ли юность провел меж нами? Скажи-ка, что это у тебя за старушка в Самарре?
Он засмеялся в ответ и сказал:
Пойми, что время наше лживо,
Не поддавайся заблуждениям
И от судьбы не жди подарка —
Вращайся с ней ее вращением!
ФИНИКОВАЯ МАКАМА
(вторая)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Случилось мне быть в Багдаде во время сбора фиников, и я решил на рынок сходить – самых лучших себе закупить. Отошел недалеко и вижу: у торговца разложено много спелых плодов, разных сортов, без счета рядов. Взял я себе из каждого ряда отборнейшие, из каждого сорта отменнейшие, скинул плащ, покупку свою сложил, концы завязал и закрепил. Вдруг вижу – прямо передо мной нищий с протянутой рукой. Его голова покрывалом обвита, а лицо концом покрывала стыдливо прикрыто. При нем была целая куча детей: кто постарше – его за подол держал, а кто поменьше – из-под мышек торчал. Отец же, выбиваясь из сил, на пропитанье просил, крича таким громким голосом, что дыбом вставали волосы:
Ах, мне бы горсти две ячменной каши
Или кусочек черствого лаваша,
Хоть капельку прокисшей простокваши,
Чтоб не текли потоком слюни наши.
Ужель подошвы зря дорогу пашут?
О Боже, дай испить достатка чашу!
Пускай завязки щедрости развяжет
Рука того, кто милость нам окажет,
И если он благой пример покажет —
О чести рода своего расскажет.
Он тот, кто нас успехом опояшет
И жизнь нам сохранит под сенью вашей!
Г оворит Иса ибн Хишам:
Я вынул из кошелька кое-что и дал ему. Он сказал:
Ты, оказавший мне благодеянье!
Храни о том стыдливое молчанье,
Лишь Господу открой свои деянья!
Тебя б я наградил без колебанья,
Но мой достаток – слезы да стенанья.
От Бога ты получишь воздаянье!
Г оворит Иса ибн Хишам:
Я сказал ему, указывая на кошелек:
– Там кое-что еще осталось. Кто ты – мне откроешь, что в нем – получишь.
Он сдвинул покрывало с лица – и оказалось, клянусь Богом, что это наш шейх Абу-л-Фатх Александриец! Я сказал:
– Ну и ну! Какой же ты хитрец!
А он ответил стихами:
Всю жизнь в обмане проводи
И людям головы дурачь!
Судьба на месте не стоит,
И я несусь за нею вскачь:
То сам ей горе причиню,
То стану жертвой неудач.
БАЛХСКАЯ МАКАМА
(третья)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Торговля тканями привела меня в Балх. Был я тогда молодостью ублажен, беззаботностью ублаготворен, богатством украшен и считал главной своей заботой жеребенка мысли себе подчинить или самые редкостные слова в силки свои уловить, и ничья беседа и голос ничей мне тогда не казались красивей моих речей.
Когда же наша разлука с Балхом готова была натянуть свой лук, вошел к нам некий юноша – одежда его услаждала взгляд, борода окаймляла ровных жемчужин ряд, а с чистотой его взора не могли соперничать ни Тигр, ни Евфрат. Подошел он ко мне и хвалу произнес, а я в ответ еще больше его превознес. Затем он спросил:
– В путешествие собираешься?
Я ответил:
– Да, клянусь Богом.
Он сказал:
– Пусть плодородной будет земля, к которой ты стремленьем приник, и пусть в пути не заблудится твой проводник. Когда же ты отправляешься?
– Завтра утром.
– Пусть после разлуки утро подарит встречу, когда я сулящую счастье птицу примечу. А куда ты собираешься?
– На родину.
– Да прибудешь ты благополучно на родину и будешь там пребывать в дородности. А когда ты вернешься?
– На будущий год.
– Пусть скорее покрывало пути твоего свернется и нитка его не оборвется. А как далеко простирается твоя щедрость?
– Как ты захочешь.
Он попросил:
– Если в этом пути Бог избавит тебя от смерти и от недуга, привези мне врага в обличье доброго друга, что к роду желтых себя причисляет, к неверию призывает, танцем на пальцах забавляет, бремя долгов облегчает. Этот двуликий лицемер сияет, как солнце, хоть ничтожен его размер.
Г оворит Иса ибн Хишам:
Я понял, что он имеет в виду динар, и сказал ему:
– Он будет за речи твои награжденьем, а другой получишь при моем возвращенье.
Тут юноша продекламировал:
Ты дал мне больше, чем ожидал я,
Ведь руки добрые не скупятся.
Пусть мощь твоя всюду пустит корни,
А ветви щедрости укрепятся!
Как тяжко бремя – просить подачки
И в унижении побираться!
Твои дары велики. За ними
Не могут просьбы мои угнаться.
О пусть подольше судьба и слава
Твоим содействием насладятся!
Я дал ему динар и спросил:
– Какая же почва вырастила этот превосходный талант?
Он ответил:
– Племя курейш [13]13
Племя курейш – племя североарабской группы, еще до ислама обосновавшееся в Мекке. К этому племени принадлежал пророк Мухаммад.
[Закрыть]меня вскормило и своим благородством подготовило для меня почву в напоенной влагой мекканской долине.
И тут один из присутствующих воскликнул:
– А ведь ты Абу-л-Фатх Александриец! Не тебя ли я видел на рынке в Багдаде? Помнится, ты не остался в накладе: листочки с просьбами ты раздавал [14]14
Листочки с просьбами ты раздавал– имеется в виду один из распространенных в те времена способов попрошайничества, когда нищий излагает свои просьбы на листках бумаги и молча раздает их, чтобы не быть обвиненным в приставании к прохожим. Такой способ чаще всего использовался в мечети, где просить милостыню запрещено, а подавать ее дозволено.
[Закрыть]и богатую дань со всех собирал.
Тогда он продекламировал:
СИДЖИСТАНСКАЯ МАКАМА
(четвертая)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Погнало меня в Сиджистан неотступное желание – заманило к себе в седло и на хребте своем понесло. Так, испросив благословенья у Бога, я пустился в дорогу, к цели стремился неуклонно и прямо, сделав разум своим имамом [16]16
Имам – предстоятель на молитве, духовный руководитель.
[Закрыть]. Я добрался благополучно до городских ворот, когда солнце уже покинуло небосвод, – и мне пришлось заночевать на месте, за городской стеной.
Когда же утро свой клинок обнажило и выступило в поход войско дневного светила, я отправился на рыночную площадь, чтобы подыскать себе жилище. А когда, покинув окружность окраин, в центре города я очутился и, обойдя ожерелье лавок, у самой крупной жемчужины остановился, в уши мои вонзился какой-то резкий голос, идущий из самого нутра. Тут я сразу устремился вперед – посмотреть, кто так громко орет. И вижу – посреди толпы верховой, повернувшись ко мне спиной, машет руками в волненье великом, захлебывается криком:
– Кто знает меня, тот знает, а кто не знает – сейчас распознает! Я тот, о ком говорит весь народ! Кто я – первый йеменский плод [17]17
Здесь обыгрывается одно из значений слова фатх,входящего в состав имени героя (Абу-л-Фатх, т.е. «Отец Фатха»). Фатх в данном контексте означает плод растущего в Йемене дерева наб';помимо того, здесь можно усмотреть намек и на роль южных арабов в утверждении и распространении ислама, и на имя (Абу-л-Фатх) первого йеменского посла к пророку Мухаммеду. Далее в речи героя обыгрывается наиболее распространенное значение слова фатх– «завоевание, победа» с различными смысловыми нюансами.
[Закрыть]. Мои дела и моя повадка – и для мужчин, и для женщин загадка. Обо мне расспросите разные страны и крепости неприступные, горы с их склонами и уступами, впадины и долины, морские глубины, лошадиные спины. Кто тайны их познавал? Кто их твердынями овладевал? Кто от края до края их мог пройти и подчинить себе все на пути?
Спроси царей, чьи владения велики, спроси их сокровища и тайники, умов ристалища, наук обиталища, войны и их превратности, беды и неприятности. Кто все их богатства захватил и цены их не заплатил? Спроси, кто их замки открывал и кто им успех даровал? Клянусь Богом, все это сделал я!
Я мирил могущественных царей, покорял пучины бурных морей. Богом клянусь, я любовные вел разговоры, меня томили томные взоры, нежные ветви я сгибал и со щек румяных розы срывал.
Но притом я бегу от соблазнов мира земного, как бежит благородный от человека дурного, я отгораживаюсь от позора, как возвышенный слух – от постыдного разговора. И вот теперь, когда занялось утро седины и показались признаки старости, я решил обрести спасение ко Дню Воскресения – делами добрыми запастись, ибо лучше способа нет спастись!
Кто видел меня на коне верхом и слышал слова мои, льющиеся дождем, скажет: он порождение чуда! Нет, я сам родитель многих чудес, я создавал их и раздавал. Я творитель многих бесчинств, я учинял их и подчинял, любые замки отпирал, ключи к ним с трудом подбирал, зато легко их терял, дорого покупал, по дешевке сбывал. Клянусь Богом, ради своих творений я растрачивал силы, возводил стропила, крутил кормила, стерег светила. Суровый обет был мною дан: у себя не утаивать ничего из добытого для мусульман. Теперь же, состарившись, хочу узду своих праведных дел вам передать и средство спасения на вашем рынке продать. Пусть его купит тот, кто законы ислама свято блюдет. Пусть будут среди его потомков праведности радетели, и ветви его пусть напоит чистый сок добродетели.
Г оворит Иса ибн Хишам:
Я повернулся так, чтобы увидеть его лицо и узнать, кто он. Оказалось, клянусь Богом, что это наш шейх Абу-л-Фатх Александриец! Я подождал, пока рассеялась толпа, окружавшая его, и спросил:
– Сколько нужно отдать за это лекарство?
Он ответил:
– Сколько позволит кошелек.
Я покинул его и удалился.
КУФИЙСКАЯ МАКАМА
(пятая)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
В молодости имел я обыкновение любое оседлывать заблуждение и к любому скакать искушению. Сладчайший напиток жизни вкушать я мог, окутанный платьем удачи с головы и до самых ног. Но когда появились проблески утра во мраке моих волос, в раздумьях о Судном дне подол подобрать мне пришлось и свершить что положено благочестивому человеку – отправиться в Мекку. Добрый товарищ мне попался в пути – лучше спутника не найти. Мы друг другу о себе рассказали – откуда родом и где бывали. Оказалось, что спутник мой родился в Куфе и по убеждениям – суфий [18]18
Суфий – последователь суфизма, мистико-аскетического учения в исламе (см.: Кныш А.Д. Ат-Тасаввуф // Ислам: Энциклопедический словарь. М., 1991.).
[Закрыть].
Так мы ехали, а добравшись до Куфы, свернули к его дому и вошли в него, когда у дня на щеках начал темный пушок появляться и стали усы пробиваться. Вот уже ночь свои веки сомкнула, покрывало тьмы натянула, и вдруг мы услышали: кто-то громко стучится в наши ворота. Когда мы спросили, кто стучит, то в ответ было сказано:
– Ночи темной посланник, голода злого изгнанник, высокорожденный, нуждой побежденный, просить принужденный. Убогий, которому нужно немного – хлеба кусок в дорогу. Сморил его голод, скрутил его холод. Двумя врагами побитый, он ищет защиты. Домой пути ему нет: лают собаки вослед, люди в спину камни ему кидают, дорогу за ним заметают. Он страдает и мучится, устала его верблюдица, и так далек его дом – пустыни бескрайние меж ним и его гнездом.
Г оворит Иса ибн Хишам:
Я зачерпнул из мешка целую пригоршню монет, послал ему и велел сказать:
– К просьбе добавишь побольше слов – получишь побольше даров.
Он ответил:
– В огонь, хорошо разожженный, не добавляют смолы благовонной. А посланнику благодеяния благодарность – лучшее воздаяние. У кого есть излишек, делиться с другими надо – от людей и от Бога будет награда. Пусть Господь исполнит твои желания и поддержит твои старания.
Мы открыли ему дверь и сказали:
– Входи!
И вот, клянусь Богом, это был Абу-л-Фатх Александриец! Я сказал:
– О Абу-л-Фатх! Смотрю я – нужда тебя доняла и до крайности довела!
Он улыбнулся и ответил такими стихами:
Пусть не вводят тебя в заблуждение просьбы —
Я богат, от веселья изорвано платье.
Я богат, мог бы сделать из золота крышу,
Мог бы стены парчой дорогою убрать я.
ЛЬВИНАЯ МАКАМА
(шестая)
Р ассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
До меня доходили кое-какие рассказы и речи Александрийца – ими заслушается и беглец, в трепет от них придет и птенец. Нам также читали его стихи, способные слиться с частицами душ по утонченности и превозмочь проницательность кахинов [19]19
Кахины – прорицатели в доисламской Аравии (см.: Пиотровский М.Б.Кāхин// Ислам: Энциклопедический словарь. М., 1991.).
[Закрыть]по изощренности. Просил я Бога его хранить и встречу мне с ним подарить: я бы вновь подивился его безразличию к своему состоянию, несмотря на невиданный блеск его дарования. Однако судьба по-своему располагала и долго меня от него отдаляла. Когда же направило в Хомс меня Провидение, к нему обратил я клинок своего устремления, вместе с людьми, подобными звездам во мраке ночей, словно приросшими к спинам своих коней. Пустились мы в путь, сокращая его длину, извлекая наружу то, что было запрятано в глубину, разбивая горбы холмов копытами скакунов, пока своей худобой они не сравнялись с клюкой и не изогнулись дутой. Но вот у подножья горы мы увидели близко долину в зарослях ала [20]20
Ала – вечнозеленое дерево с горькими листьями и плодами.
[Закрыть]и тамариска, подобных девам, косы свои расплетающим и локоны распускающим.
Зной заставил нас в эту долину свернуть. Спешились мы, чтоб, укрывшись от солнца, вздремнуть, конные привязи туго стянули и тут же уснули. Вдруг нас разбудило лошадиное ржание. На коня своего я взглянул и увидел, что он поводит ушами, вращает глазами, привязь тугую рвет зубами и бьет о землю ногами. Затем взволновались все кони, влаги не удержали, привязи пообрывали и в сторону гор побежали. Мы схватились за оружие, но тут увидели перед собой смерть в образе льва: он вышел из логова, гриву расправив и зубы оскалив; глаза его гордостью сверкали, ноздри презреньем дышали, грудь его доблесть не покидала, а робость не посещала. Мы воскликнули: «Какое ужасное злоключение, опасное приключение!» Но тут к нему устремился один из тех, что на зов откликаются быстрее всех, —
Смуглолицый, из арабских удальцов —
Тех, что ведра наполняют до краев,
бесстрашно на помощь поспешают, и мечи их сверкают. Но львиная сила его сразила, земля ногам его изменила, он упал вниз лицом, был растерзан львом, который бросился к остальным, что прибежали за ним. Смерть и брата его к себе поманила, близко к нему подступила, страхом руки скрутила. Он на землю упал, лев его под себя подмял, но тут я подбросил ему свою чалму, и пока лев с чалмою сражался, наш товарищ поднялся, натерпевшись страху немало, и колоть его стал куда попало – так льву погибель настала.
Мы проверили лошадей, что на привязи оставались, за сбежавшими не погнались и вернулись к погибшему другу, чтобы похоронить его.
Когда мы товарища землею засыпали,
Мы плакали в час унылый, горький, безрадостный.
Потом в пустыню мы воротились и вновь в дорогу пустились. Но вот иссякли наши запасы: похудели сосуды с водой, оскудели и сумки с едой. Мы сомневались и в продвижении, и в возвращении, двух убийц опасаясь – жажды и истощения.
Вдруг появился всадник – мы к нему обратились и устремились. Он подъехал к нам, сошел с породистого коня, дотронулся до земли руками, коснулся ее губами. Средь всех собравшихся он выбрал меня, ко мне подбежал, стремя мое облобызал и под мою защиту встал. Я на него взглянул: взора не оторвешь – строен станом, плечи могучие, лицо сияет, словно молния в черной туче, щеки пушком покрылись, усы над губой пробились. Вид у него не арабский – турецкий, наряд же царский, а не купецкий. Мы воскликнули:
– До чего же хорош! Откуда ты и куда идешь?
Он сказал:
– Я слуга одного правителя, который решил меня убить, и я бежал от него куда глаза глядят.
Поглядев на него, я поверил сразу в правдивость его рассказа.
Закончил юноша так:
– А сегодня тебе я служу, весь я тебе принадлежу.
Я ответил:
– Я очень этому рад. Тебя привела дорога в просторный сад, где жизни человеческой не угрожают.
Спутники меня поздравили – так он взорами всех поразил и речью своей пленил.
Он сказал:
– Господа мои! Тут есть родник под горой, вы долго скитались в пустыне скупой – хорошо бы вам запастись водой.
Мы повернули поводья, куда он нам указал; полуденный зной тела раскалял и саранчу оживлял. Он спросил:
– Не хотите ль в тени у воды немного вздремнуть, прежде чем отправляться в путь?
Мы ответили:
– Сделаем так же, как ты.
Он сошел с коня, пояс свой развязал, верхнюю куртку снял. Лишь рубашка прозрачная тело его облегала, красоту его не скрывала. Никто из нас больше не сомневался, что с райскими юношами [21]21
Райские юноши– согласно Корану, прислуживающие праведникам в раю «мальчики вечно юные» (56:17), «отроки вечные – когда увидишь их, сочтешь за рассыпанный жемчуг (76:19).
[Закрыть]он разругался и из рая решил удалиться, чтоб от Ридвана [22]22
Ридван – в мусульманской мифологии – ангел, страж райских врат.
[Закрыть]укрыться. Он седла снял, коней покормил травой, место, где мы отдыхали, обрызгал водой. Взгляды наши к нему устремлялись, умы от него смущались. Я сказал:
– О юноша, как ты в услуженье хорош, как ты во всем пригож! Горе тем, кого ты покидаешь, благо тем, кого сопровождаешь! Как мне Бога благодарить за счастливую встречу с тобой?
Он сказал:
– Могу я еще сильней удивить. Вам понравилось, как я в услуженье хорош и во всем остальном пригож. Я вам сейчас такие чудеса покажу, что еще сильнее к себе привяжу.
Мы сказали:
– А ну-ка!
Взял он у одного из наших спутников лук, натянул тетиву, положил стрелу и в небо ее пустил, послал вслед за ней другую и первую в воздухе расщепил. Затем проговорил:
– Теперь я покажу вам еще кое-что.
Взял он у меня колчан, подошел к моему скакуну, оседлал его и пустил стрелу, ею грудь одному из наших пронзил, другою стрелой в спину его поразил.
Воскликнул я:
– Горе тебе! Что же ты натворил?!
Он крикнул в ответ:
– Молчи, негодяй! Хочу, чтобы каждый из вас руки соседу скрутил, а если не справитесь – Богом клянусь, своей же слюной подавитесь!
Мы не знали, что и делать: коней он успел привязать, седла снять, а оружие наше далеко осталось лежать. Он был верхом, а мы пешими, и в руке у него лук, из которого можно и в спины стрелять, и животы и груди пронзать. Когда мы опасность осознали, то ремни свои взяли и друг друга связали. А я один в стороне остался стоять – некому было мне руки связать. Он сказал:
– Выйди из одежды своей в одной лишь коже, да поскорей!
И я разделся. Он слез с коня, начал пощечины всем раздавать и с каждого одежду срывать. Дошел до меня и видит, что на мне новые туфли. Он сказал:
– Матери у тебя нет! Сними их!
Я ответил:
– Но я их обул сырыми и снять никак не могу.
Он тогда:
– Я сам их сниму.
Приблизился он ко мне вплотную, а я незаметно протянул руку к ножу, что был спрятан в туфле. Пока злодей был занят моей туфлей, я ему нож в живот всадил и до самой спины протащил. Губ своих он уже не разомкнул, словно камень ему рот заткнул.
Я медлить не стал, руки всем развязал. Вещи убитых мы меж собой поделили, друга погибшего похоронили. И снова в путь пустились побыстрей и до Хомса добрались за пять ночей. Мы остановились на рынке, в незанятом месте, и увидели там мужчину, стоявшего с сыном и дочерью вместе. Посох был у него и сума, а говорил он такие слова:
Бог, воздай сердобольному,
Кто наполнит мешочек мой.
Бог, воздай тем, кто сжалится
Над Саидом и Фатимой.
Будут вам они слугами,
Будут преданы всей душой.
Г оворит Иса ибн Хишам:
И тогда я подумал: «Человек этот – Александриец, о ком я был наслышан и о ком расспрашивал. Да, это он!» Я тихонько подошел к нему и сказал:
– Назначь сам, сколько тебе причитается.
Он ответил:
– Дирхем.
Я сказал:
Пока я живу, пока я дышу,
Твои дирхемы будут множиться.
Рассчитай по счету и попроси,
Чтоб о них потом не тревожиться.
И добавил:
– Дирхем умножим на два, на три, на четыре, на пять, – и так продолжал до двадцати считать. Затем спросил:
– Сколько же тебе дать?
Он ответил:
– Двадцать лепешек.
Я приказал дать ему, что он просил. Тогда он сказал:
– Нет удачи при невезении и нет избавления при лишении.
