Текст книги "Я не хотела убивать"

Автор книги: Б. Седов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

* * *

И вот я у заветного входа во Дворец. «Но что это? Где же гости? Неужели я опоздала?» Видимо, так и есть: слишком много времени пришлось потратить на парикмахерскую, избавляясь от роскошных длинных волос.

«Успокойся, Лика», – говорила я себе. – «Смотри, сколько навороченных автобусов выстроились цепочкой. Этот транспорт наверняка для профессорских гостей. Следовательно, все внутри. Значит, еще не поздно».

Я вошла в вестибюль. Миновав фойе, устремилась к парадной лестнице.

– Девушка, сначала необходимо раздеться, – услышала я откуда-то сбоку молодой мужской голос.

«Ну да, точно. Я забыла раздеться», – пронеслось в моей голове.

Тут я услышала шум со стороны лестницы. А потом увидела ИХ, спускающихся прямо ко мне. ОНА смотрела на НЕГО, взяв его под руку. ОН смотрел… на меня. Без сомнения, ОН узнал меня. Девушку, подарившую ЕМУ свою любовь, красоту, молодость, невинность. ОН узнал меня, несмотря на свадебную эйфорию. Несмотря на то, что я сменила прическу. ОН узнал меня, потому что просто не мог меня не узнать.

Он с ужасом смотрел в мои глаза, в которых, должно быть, сумел прочитать только одно – неудержимую жажду мести.

Времени на раздумья больше не оставалось. Я погрузила правую руку в полиэтилеовый пакет, из которого торчал шикарный букет желтых роз, и, нащупав там ствол никелированной «Беретты», крепко сжала рукоятку. Потом сняла с предохранителя заранее взведенный пистолет и молниеносно извлекла его из пакета. Отбросив пакет в сторону и держа «Беретту» обеими руками, я направила оружие на невесту, которая к тому моменту заметила меня и глаза у нее, как и у Самошина, тоже были расширены от ужаса.

– Умри, сука! – не своим голосом закричала я и нажала на спусковой крючок.

Прогремела очередь, и я поняла, что, снимая пистолет с предохранителя, случайно перевела его в режим атоматического огня.

По белому атласу шикарного лелиного платья быстро расплывались алые кровавые пятна. Казалось, это произошло даже раньше, чем стройная фигурка молодой невесты начала оседать на ступеньки. На ее по-детски наивном лице, обращенном к Самошину, отразилась гримаса недоумения, а в широко открытых глазах застыл немой вопрос: «За что?»

– Я сделала это, – прошептала я и в надежде на то, что в обойме еще остались патроны, засунула ствол «Беретты» себе в рот.

Еще раз нажала на спусковой крючок. Но пистолет ответил пустым щелчком, дав мне понять, что его магазин пуст.

Еще секунда, и многочисленные свидетели разыгравшейся драмы, опомнившись, повалили меня на мраморный пол и принялись с остервенением избивать.

Чьи-то ноги в дорогой обуви, кровь, вспышки фотокамер, – все это, слившись воедино, завертелось передо мной. Снова кровь. Ее кровь. Моя кровь. Все смешалось. А потом темнота.

Часть вторая
АНЖЕЛИКА – КОРОЛЕВА ВОРОВ
Глава первая

А ВОКРУГ КОШМАРЫ, МУСОРА ДА НАРЫ

Резкий дневной свет обжег глаза и вновь погас. Сознание лишь на мгновение вернулось ко мне в виде яркого луча, и голова вновь закружилась. «Наверное, я уже умерла», – промелькнула в голове мысль. – «Но как же болит все тело. Разве у покойников может болеть тело?» Я попыталась пошевелиться, и дикая боль пронзила меня тысячами огненных стрел. «Еще жива», – догадалась я. – «Но… что же случилось со мной? Почему я не чувствую ничего, кроме боли, как будто меня перемалывали вчера огромными каменными жерновами? Или это было не вчера? Тогда сколько же я пролежала без сознания?»

На эти вопросы мне не удалось ответить, поэтому свое внимание я решила сосредоточить на том, чтобы вспомнить, что же произошло. Но память предательски скрывала от меня подробности. В воспаленной памяти всплыло: красивый лакированный ботинок, сильно ударивший в живот. Крики, яркий свет, лестница, которую видела, уже корчась на полу, поваленная и забитая. Затем мощный удар, обрушившийся на голову, и красная пелена, опускающаяся на глаза. И больше ничего до настоящего момента, кроме адской боли, раздирающей меня на тысячи кусочков. Перед глазами поплыл опять какой-то свет… Но это не свет, это яркое белое пятно, медленно принимающее очертания стройной женской фигурки в пышном красивом платье. Свадебном платье. Я не вижу ее лица, потому что ее голова повернута к нему, вижу лишь пепельные волосы. Волосы, ниспадающие завитками на плечи, спрятаны под белоснежной фатой. И вдруг это пятно начинает медленно пропитываться красным. Это кровь. Она стекает с длинного подола кровавыми ручейками и капает на лестницу. Девушка поворачивается ко мне, и ее искаженное гримасой лицо превращается в…

Мой крик, должно быть, всполошил всех обитательниц палаты. Я металась по кровати, пытаясь прогнать остатки кошмара. Каждое движение причиняло невыносимую боль, заставляя меня стонать. Едва успев заметить, как ко мне со шприцем в руке метнулась медсестра, я вновь погрузилась в сон.

Постепенно я вспомнила, что случилось тогда, и мне несложно было догадаться, что нахожусь я теперь в тюремной больнице.

Кошмары снились почти каждый день, изматывая психику и расшатывая и без того натянутые до предела нервы. Как-то ночью в темноте ко мне пришел Тофик. Он навалился на меня всем телом. Я стала сопротивляться и вдруг поняла, что он холодный и от него странно пахнет. В лунном свете я с ужасом обнаружила, что это полуразложившийся труп. Дикий крик пронесся по больничному этажу, разбудив дежурный персонал и спавших соседок по палате. С тех пор я стала оставлять свет возле своей кровати включенным до утра.

Но прошло несколько дней, и мне стало заметно легче. Я уже смогла открыть глаза и сесть. Ко мне тут же подсела молодая бойкая женщина лет тридцати и бесцеремонно окинула взглядом мою забинтованную голову.

– Слушай меня внимательно. Тут я главная, будешь делать то, что я тебе прикажу. Понятно?

Я слишком плохо себя чувствовала, чтобы отвечать ей что-либо, и просто отвернулась. Мне было неизвестно, как следует вести себя с ней. Этому не учат в школе, не учат и в медучилище. Но я вспомнила жестокий урок, преподанный мне в общежитии, и решила остерегаться подобных особей женского пола, которых назвать женщинами можно лишь с точки зрения анатомии. Приближающиеся шаги в коридоре спугнули нежелательную собеседницу, и она, зыркнув злобными глазками, убралась на свою кровать в другом конце палаты.

Молодой человек в форме капитана милиции вошел в палату, подошел к моей кровати и, пододвинув себе стул, плюхнулся на него обтянутой серой материей штанов задницей.

– Так… – пробасил он. – Королева – это вы… Да?

– Н-ну, – безразлично ответила я.

– Баранки гну. Уполномочен заявить, что вам предъявлено обвинение в убийстве Лели Вульф. Могу я задать вам пару вопросов?

– Я не хочу отвечать на ваши дурацкие вопросы. Вы и сами все знаете.

– Хорошо. Молчание – ваше право. Ознакомьтесь с материалами следствия и распишитесь вот здесь. – Он протянул мне ручку.

Пробежав равнодушными глазами листки с машинописным текстом, я взяла ручку и, ставя подпись, подумала: «Про Самошина им неизвестно. И про то, что я убила Тофика, тоже… Но какая теперь разница? Моя жизнь подобна разбитой рюмке, некогда наполненной до краев ядом и желчью…»

Наутро сняли бинты, и я, с трудом подойдя к маленькому разбитому зеркалу в туалете, наконец-то увидела себя. Синяки с лица уже сходили, превратившись в желтые пятна с еще кое-где багровыми следами. Круглый череп с куском пластыря – и ни намека на то, что когда-то на этой гладкой коже были волосы. Ужасающая худоба продавила глаза в глазницы, заострила подбородок и сделала заметно выступающими ключицы, видневшиеся из ворота серой тюремной рубахи с инвентарным номером-штампом на груди. Я закрыла глаза. Жить не хотелось.

* * *

Высокий худощавый человек в форме сотрудника милиции подошел к большому письменному столу и включил настольную лампу. Поудобнее разместившись в кресле и закурив сигарету, он вытащил из ящика стола дело об убийстве Лели Вульф, затем достал из своего портфеля пачку свежих газет и углубился в чтение. Пробежав глазами последние новости, он задумался.

Следствие по делу Анжелики Королевой было поручено вести молодому, но уже достаточно опытному следователю Санкт-Петербургского ГУВД капитану милиции Андрею Куликову. И хотя само преступление в раскрытии не нуждалось, Куликову во чтобы то ни стало хотелось докопаться до сути – что толкнуло восемнадцатилетнюю девушку на этот шаг? К тому же само по себе убийство дочери такого именитого человека, каким являлся профессор Вульф, вызвало нежелательный общественный резонанс, постоянно подпитываемый средствами массовой информации.

Особенно преуспевали журналисты печатных изданий, буквально накинувшиеся на бедного профессора и чуть ли не обвиняющие его в свершившемся. Пишущая братия припомнила Вульфу многое: и то, что Анжелика Королева провалилась у него на вступительном экзамене, тогда как его дочь преспокойно поступила в Первый мед, и то, что жених Лели Владимир Самошин так стремительно поднялся по служебной лестнице. Раскопали даже историю взаимоотношений профессорской дочки с ребятами из «Тяжелого нидера», которые в настоящий момент находились под стражей за хранение наркотиков.

Все эти сведения надо было тщательно проверять. Хотя нередки случаи, когда журналисты, которые всегда стремятся бежать впереди паровоза, докапываются до истины раньше, чем те, в чьи непосредственные задачи это входит.

Выясняя, кто же такая Анжелика Королева и что она, собственно, делала в Питере, поскольку по паспорту, обнаруженному у нее, прописана убийца была в Чудове, Куликов зацепился именно за факт ее поступления в медицинский, точнее, провала на экзамене у Вульфа при поступлении.

Зазвонил телефон. Куликов снял трубку.

– Товарищ капитан?

– Да.

– Это сержант Голиков. По вашему запросу поступил ответ из чудовского УВД.

– Да. И что у них там?

– Ее родители подтвердили, что Королева действительно поехала в Питер поступать в Первый мед. Это было еще летом. Но поступила или нет – они так и не узнали. За все это время от нее не было ни весточки.

– Вот как. Ну и дела. А чего же они-то не побеспокоились, как там дочка?

– Ну, об этом в запросе ничего не говорится.

– Ну да, конечно, провинциальные нравы. Ладно. Спасибо, Голиков.

Следователь повесил трубку массивного черного аппарата и снова закурил.

«Наверно, сошлась с каким-нибудь хачиком, работала на него или вообще в проститутки подалась, девка-то она симпатная», – думал Куликов.

В дверь кабинета постучали, и уже через пару-тройку секунд перед следователем на приставленном к передней части стола табурете сидел бледный молодой человек с прямоугольным бланком повестки в руках.

– Спасибо, что откликнулись и не заставили нас приглашать вас повторно, Владимир Витальевич, – строго произнес милиционер и добавил, как бы извиняясь: – Хотя я понимаю, у вас такое горе. Но поймите и нас – служба.

– Не беспокойтесь. Все нормально. Чем могу быть полезен? – явно нервничая, выдавил из себя Самошин.

– Как вам кажется, – начал Куликов, – были ли у Лели Вульф враги?

– Думаю, что нет.

– А эта девушка, которая совершила убийство? Вам приходилось ее видеть раньше?

Самошин задумался, но вспомнив, где он находится, коротко ответил:

– Нет. Что-то не припоминаю.

«Зачем я соврал?» – думал Владимир. – «Ведь рано или поздно все равно докопаются. Хотя, с другой стороны, за это не посадят. Скандала тогда, конечно, не миновать. Крах карьере и все такое, но тем не менее: чем позже узнают о моем романе с Ликой, тем лучше».

– А сам профессор при вас когда-нибудь называл имя – Анжелика Королева?

– Нет.

На этот раз Самошин не врал. В его частых беседах с Вульфом речь о Лике не заходила никогда.

– Боюсь, что мне больше нечего вам рассказать, – проговорил Самошин, протягивая Куликову повестку.

Следователь, не выказав внешне и тени раздражения, возникшего у него по отношению к Самошину, взял повестку и расписавшись, спросил:

– Могу я вам задать еще один вопрос, вполне возможно, не имеющий к этому делу никакого отношения?

Самошин насторожился, но как можно спокойней ответил:

– Да, конечно.

– В прессе пишут, – Куликов провел правой рукой по вороху свежих газет, – что вашему карьерному росту вы якобы обязаны женитьбе на дочке профессора Вульфа…

– В прессе, как и на заборе, много всякого пишут. Думаю, что ваш вопрос не по адресу. На него вам может ответить сам Аркадий Генрихович. А лично меня просто тошнит от того, что позволяют себе всякие там борзописцы.

Взяв из рук следователя завизированную повестку, Самошин откланялся и покинул кабинет. Андрей Куликов снова закурил. Тяжело вздохнув, вспомнил свой недавний визит к Королевой в тюремную больницу, во время которого он, при всем своем таланте сыщика и врожденном, как он считал, обаянии так и не сумел получить от обвиняемой совершенно никакой информации, кроме признания в содеянном.

Следователь встал из-за стола и подошел к окну. Снег на Литейном искрился в свете вечерних фонарей, освещавших проспект. Куликов продолжал напряженно думать о Королевой, точнее о мотивах, побудивших ее совершить такой шаг. Потом его мысли переключились на Самошина, Вульфа, журналистов. Он опять сел в рабочее кресло и… заснул.

* * *

Через несколько дней в палату зашел человек в белом халате и, бегло осмотрев мою голову, сказал сопровождавшей его медсестре:

– Эту можно выписывать.

Меня вывели в темный длинный коридор, в конце которого была стальная решетчатая дверь.

– Лицом к стене, руки за голову, ноги на ширине плеч, – скомандовал женский голос у меня за спиной. Послушно приняв требуемую позу, я почувствовала, как на моих запястьях защелкнулись холодные металлические наручники.

– Вперед. – Женщина загремела ключами, открывая дверь. – Теперь налево. Вниз по лестнице, – направлял меня ее голос. – Все. Пришли. Лицом к стене, руки за голову. Здесь до суда будет твой дом, – с усмешкой и плохо скрываемым отвращением ко мне сказала женщина-надзиратель.

С тоской я посмотрела на тяжелую железную дверь с массивными засовами и маленьким оконцем посередине. Сзади вновь послышался звон ключей – надзиратель отпирала замок, затем, отодвинув тяжелый засов и приоткрыв дверь камеры, втолкнула меня внутрь.

Страх скребся в моей душе противной серой мышкой. То, что рассказывали соседки по больничке, не было похоже на нормальную жизнь, а скорее напоминало кошмар. Может, так и было на самом деле, а может, им просто хотелось запугать меня. Сломить волю. Я не знала этого и, очутившись перед дверью камеры, испытывала самый настоящий ужас, колени дрожали, в желудке начались спазмы, так продолжалось в течение нескольких секунд, а потом я подумала: ну что ж, если меня, как котенка, выкинули на арену к разъяренным львам, то пусть будет что будет. Я по-хозяйски шагнула в камеру и, приняв безразличное выражение лица, громко сказала:

– Добрый день.

Мне никто не ответил. Обитательницы камеры с удивлением смотрели на меня, разглядывая с ног до головы. Мне сразу стало не по себе, и я с большим трудом взяла себя в руки.

– Какую можно занять койку? – твердо спросила я. Мне опять никто не ответил, все смотрели в сторону уже немолодой потрепанной жизнью женщины, которая с интересом наблюдала за моими действиями.

Позже я узнала, что эту женщину звали бабой Галей и что в камере она была самой главной: ее положение здесь носило название «смотрящей». Она уже трижды топтала зону. В первый раз ее взяли за вымогательство. В криминальном мире она пользовалась редким для женщины авторитетом даже среди братвы. И вовсе не потому, что баба Галя являлась младшей сестрой вора в законе Артема Стилета – смотрящего за питерским общаком. Она и сама по себе была в деле и успешно проворачивала разнообразные темы.

– Смелая ты… – рассмеялась женщина, и вслед ее гадкому смеху раздались смешки со всех сторон. – Захочу – на полу будешь спать! Поняла?

– Да, – робко ответила я, поняв, что передо мной авторитетная баба.

– Вот и хорошо. А пока займи вон ту дальнюю койку, – женщина показала рукой туда, где был свободен верхний ярус кровати.

Я отошла и поставила скромный пакет с вещами, выданными мне здесь, в СИЗО, на кровать.

– А теперь сюда иди, – вновь услышала я ее голос. – Присядь рядом и расскажи – кто ты, за что ты здесь оказалась, и не вздумай ничего утаивать.

– Анжелика меня зовут, Королева Анжелика. Здесь оказалась…

Я рассказывала долго и подробно. Пожалуй, это был единственный человек, которому я посчитала нужным рассказать все до мелочей. Когда рассказ закончился, было уже поздно, и все разошлись по своим койкам. Свет погасили, но я лежала и смотрела ничего не видящими глазами в потолок и думала, что же будет дальше. Пока было непонятно, как восприняли меня сокамерницы, для которых и так мало места в этом тесном душном помещении, рассчитанном на явно меньшее количество человек, чем находилось здесь. Не сомкнув глаз, я пролежала всю ночь до утра. В шесть часов загремела дверь, и женщины стали подтягиваться к кормушке за едой. То, что протянули мне в алюминиевой миске через окошко в двери, на воле даже нищенствующим гражданам может присниться лишь в кошмарном сне: горстка сухой, недоваренной перловки и похожий на ком сырой темной глины хлеб. Именно этому хлебу я позже была «благодарна» за сильные боли в моем и без того постоянно ноющем животе. Интересно, кто его печет?

После завтрака сокамерницы занялись каждая своим делом. Я залезла на койку и хотела немного поспать, но ко мне ловко запрыгнула спортивного вида женщина:

– Привет, – произнесла она улыбаясь. – Чифирчику погоняем?

Я была удивлена таким вниманием. А мне ведь так необходим был кто-нибудь, кто помог бы прижиться здесь, в мире этих волчьих законов. Я обрадовалась и, тоже улыбнувшись, ответила:

– Доброе утро.

Моя новая знакомая представилась Леной и, весело болтая, поделилась со мной старыми журнальчиками «Вне закона» и «Крим-курьер», а также книгами типа «Педагогической поэмы» Макаренко. Время в этом мире, ограниченном толстыми бетонными стенами и решетками с толстыми ржавыми прутьями на маленьких окнах под самым потолком, тянулось невероятно долго. Часов в камере не было, и узнать о том, что наступил вечер, можно было лишь по зычным крикам надзирательниц: «Отбой!». Проведя прошлую ночь совершенно без сна, я мгновенно провалилась в сладостные объятия морфея. Проснулась посреди ночи, почувствовав, что кто-то сидит у меня на кровати. По силуэту во тьме я узнала свою новую знакомую.

– Лена, это ты? Что ты здесь делаешь? – прошептала я.

– Ти-ш-ше… – почему-то зашипела она на меня.

В тот же момент ее рука медленно скользнула по одеялу туда, где была видна часть моей коленки. Я вскочила и откинула прочь нахальную руку. Мой отпор разозлил сокамерницу, и в следующее мгновение сильный удар кулаком сбросил меня со второго яруса шконки. Сразу зажегся свет, и Лена, стоящая уже надо мной, ласково и заботливо произнесла:

– Ты не ударилась?

– Нет, – резко ответила я и вновь залезла на свой второй ярус.

Прошло еще несколько дней, каждый из которых был как две капли воды похож на предыдущий. Меня никто не трогал, и я старалась не трогать никого. Не вникая в женские разборки и пытаясь быть нелюдимой, я понимала, что только в этом заключается мое спасение. А сдаваться я была не намерена. Но в историю все же попала. Она-то и решила мою дальнейшую судьбу.

В одну из темных ночей среди шконок прошмыгнула одна из заключенных – злобная женщина, которая держалась особняком и, казалось, ненавидела всех. Я, притворившись спящей, вскоре и правда уснула. Утром, проснувшись, первым делом увидела толпу женщин, окруживших плотным кольцом койку бабы Гали. Протиснувшись поближе, я увидела, что та лежит на кровати и не может встать из-за дико распухшей ноги.

– Можно мне пройти? – попросила я, и сокамерницы расступились, пропуская меня к пострадавшей. Я присела перед койкой и произнесла: – Потерпите, пожалуйста.

Осмотрев ногу бабы Гали, я, положив два пальца на опухшее место, поочередно понажимала. Не обнаружив неприятного хруста обломков кости, я поставила диагноз:

– Перелома нет! – а про себя радостно отметила, что именно этот способ необходим для определения наличия переломов костей конечностей. Как же он там называется?… Не помню. На экзамене тогда тоже не вспомнила… Помрачнев, я добавила: – Зато есть серьезный вывих в голеностопном суставе. Придется потерпеть – будет больно.

С этими словами я оттянула ступню моей пациентки и резким движением поставила ее на место. Баба Галя шумно выдохнула, но стерпела, не закричала. Разорвав простыню на длинные полосы, я туго забинтовала ногу и вернулась на свою шконку. В течение всего дня я навещала смотрящую каждый час. Опухоль стала постепенно спадать, и уже на следующий день, несмотря на еще оставшиеся боли, нога стала приобретать нормальные очертания.

– Откуда ты знаешь, как лечить такое? – спросила меня баба Галя.

– Я хотела быть врачом. Когда-то, когда я была маленькой, мой отец чуть не погиб, и его жизнь зависела только от хирурга, делавшего ему операцию. С тех пор я хочу быть врачом. Жаль, но судьбе, очевидно, не угодно, чтобы эта мечта осуществилась.

А уже следующим утром из камеры выносили ту злобную тетку. На носилках. Ее лицо было спокойно, она так и не успела проснуться, когда упала с кровати и стукнулась об острый угол тумбочки головой. В ее черепе зияла открытая рана.

На ее место привели другую женщину, очевидно, перенесшую нечто страшное. В полуостекленевших глазах этой новенькой застыл ужас. Она сидела на отведенной ей шконке, смотрела на тумбочку с пятнами крови, которые еще не успели стереть, и отрешенно молчала. Потом забилась в истерике и стала кого-то проклинать. Баба Галя подозвала ее и, попытавшись успокоить, начала распрашивать обо всем.

Так мы узнали, что женщина убила своего мужа, изнасиловавшего и убившего ее малолетнюю дочь. Она потеряла в одночасье единственного ребенка, семью и свободу. Ночью новенькая вскрыла себе вены непонятно откуда взявшимся у нее гвоздем. Услышав шум, я вскочила и, перетянув ей запястье куском тряпки, позвала врача. Несчастную увезли в больничку. Больше мы ее не видели.

И что бы я ни делала, меня преследовало ощущение, что за мной следят. Неожиданно оборачиваясь, видела мудрые глаза бабы Гали и находила в них поддержку. Жить становилось легче.