Текст книги "Дуновение смерти"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Что? – воскликнул ошеломленный Брейд. – Разве вы с ним встречались?

– Ну да. В прошлом году, в Атлантик-Сити, на конференции Американского химического общества.

– Верно, верно, он туда ездил. Я еще хлопотал, чтобы факультет предоставил ему средства на поездку. Он мне не говорил, что беседовал с вами.

Кински хмыкнул:

– Считал, разумеется, что этот эпизод не заслуживает упоминания. Он подошел ко мне после моего доклада, назвал себя и заявил, что изложенным мною методом я не смогу добиться синтеза. Не пожелал объяснить, в чем видит мою ошибку. Короче говоря, прямо в лицо обозвал меня ослом. Вот уже год прошел, а я все не могу забыть про это. Кстати, Брейд, что будет с его работой теперь? После его смерти?

Почудилось ли ставшему чрезмерно подозрительным Брейду, или на самом деле в глазах Кински, когда он задавал этот вопрос, блеснул хищный огонек?

17

Брейд не знал, как быть. Он смотрел то на Кински, то на Энсона, который обиженно поджал тонкие бледные губы, вероятно, сразу вспомнив их вчерашний разговор.

Брейд попробовал уклониться от ответа:

– Да знаете, доктор Кински, у меня как-то еще не было времени подумать над этим.

Но Энсон возмущенно вмешался:

– Он собирается сам продолжать исследования. И должен добавить, не считаясь с моим мнением. Я устарел, Кински! В прежние времена мои ученики прислушивались к моим советам.

– Что ж, – сказал Кински, которому, видимо стало не по себе, – все мы стареем.

Но ему не удалось сгладить неловкость, и наступило тягостное молчание.

Наконец Кински поднялся и начал прощаться:

– Очень был рад познакомиться с вами, Брейд. Если окажетесь в наших краях, непременно заходите.

– Спасибо, обязательно, – пожал ему руку Брейд.

Голос Энсона все еще звучал раздраженно:

– Не забудьте, Брейд, в пять часов мы встречаемся насчет лекции по технике безопасности. Ровно в пять.

– Хорошо, в пять, – согласился Брейд. Как это характерно для Энсона – он и мысли не допускает, что в пять часов у Брейда могут быть другие дела!

– И если Кэп говорит в пять, – сказал Кински, – значит ровно в пять и ни минутой позже. Или он изменился?

– Нет, ничуть, – ответил Брейд.

Оставшись один, Брейд почувствовал странную горечь, будто вдруг лишился отца, хотя до сих пор не подозревал, что имеет его. А ведь Кэп действительно был ему чем-то вроде отца!

Он только сейчас понял это, когда увидел его со старшим сыном, с любимцем, принесшим ему почести и славу, с сыном, который следует его советам и вытягивается в струнку, когда капитан его распекает.

А он, Брейд, – неудачник, застрял на одном месте и даже на нем не сумел удержаться. Он молча упирается, когда Кэп пробует направить его по новому пути. Бедный Кэп! Он сумел достичь к старости известности и признания и все же кончает жизнь, мучаясь от неуверенности. А эта его книга!

Брейд подумал: «Я снова обрел Дорис, но теряю все остальное. Аспиранты мои умирают, исследования оборачиваются подделкой. Я лишился работы, а Кэп Энсон… – он горько усмехнулся самому себе, – а мой отец меня не любит».

Он поднялся и открыл дверь в свою лабораторию. Конечно, проходящая здесь реакция окисления не вносила особого вклада в науку, но, как говорил Кэп Энсон, приятно проделывать опыты собственными руками.

Однако сейчас он с грустью глядел на свою несколько шаткую установку и сомневался, доставит ли ему работа удовольствие. В данную минуту вид заброшенных приборов вызывал в нем только неприязнь. Неприятным казался сосуд с застывшей смесью, неприятны были и связанные с ним воспоминания. Он не прикасался к установке с того вечера в четверг, когда отправился к Ральфу за кислотой и нашел его мертвым. Все так и осталось подготовленным для опыта – и колба, и пластиковые трубки, и бледно-зеленый баллон со сжатым кислородом.

Брейд машинально взглянул на баллон. Странно!

Разве он пуст? Он твердо помнил, что сменил его незадолго до опыта. Манометр высокого давления должен показывать не меньше чем тысяча восемьсот фунтов на квадратный дюйм. Но стрелка стояла на нуле.

В чем дело?

Неужели он забыл закрыть баллон и газ вытек? Манометр низкого давления тоже показывал нуль. Брейд проверил кран – он оказался завинченным. Утечки быть не могло.

Возможно, он закрыл вентиль на баллоне, выпустил из редуктора то небольшое количество кислорода, которое в нем содержалось, а потом закрутил кран?

Так полагалось поступить, но Брейд не помнил, чтобы он все это проделал.

Он положил руку на вентиль и попробовал повернуть его слева направо. Вентиль не поддавался. Очевидно, он был закрыт. Пальцы его напряглись, чтобы повернуть вентиль в обратном направлении, пустить кислород в редуктор и увидеть, как двинутся стрелки манометров, но он остановился.

И жизнь его, висевшая в эту секунду на волоске, была спасена. Его наметанный глаз химика, внутреннее чутье, выработавшееся за двадцать пять лет практики, бессознательно отметили что-то неладное и заставили его остановиться.

Это «что-то» при внимательном рассмотрении оказалось едва уловимым поблескиванием, следом маслянистой жидкости на крышке резьбы между редуктором и баллоном. Он поскреб резьбу ногтем и поднес палец к носу.

Ему почудилось, что он остался один в бездонной, звенящей тишине. Он потянулся к гаечному ключу и начал отворачивать шестигранную гайку. Она поддалась с непривычной легкостью. Брейд снял редуктор и убедился, что резьба влажная. Он не мог определить точно, что это за жидкость, но по консистенции она походила на глицерол. Если бы он не остановился и повернул вентиль справа налево, взрыв разнес бы лабораторию.

Брейд выпустил из рук редуктор, со звяканьем ударившийся о стол, и бессильно опустился на стул.

От сознания, что он едва избежал смерти, его била дрожь.

Он не заметил, сколько времени прошло, прежде чем дрожь улеглась. Он встал, удостоверился, что дверь в коридор заперта, и запер дверь, ведущую в кабинет. Пусть думают, что он вышел позавтракать. (Завтрак? Его мутило при одной мысли о еде!)

Он поймал себя на том, что сидит, уставившись на редуктор, на маслянисто-влажную, несущую смерть резьбу.

Последний раз он пользовался системой в четверг, в тот день, когда погиб Ральф. По всем признакам баллон в тот день был в порядке. С тех пор он не подходил к установке, но за это время в его лаборатории мог побывать кто угодно. Но не Ральф. В лучшем случае он запирал дверь своего кабинета в пять часов, уходя домой, а иногда и вовсе забывал запереть. Отправляясь на занятия со студентами, в библиотеку или завтракать, он всегда оставлял дверь незапертой.

Конечно, в лабораторию после четверга дважды заходил Кэп Энсон. (Он на секунду представил себе, как Кэп убивает непокорного ученика, посмевшего ему возразить, и против воли улыбнулся.) Во второй раз он приводил с собой Кински. Если Роберта была в лаборатории Ральфа, она могла пройти к нему. Господи! Да кто угодно мог войти в его лабораторию!

Невольно он снова вернулся мыслями к Кински. Кински встречался с Ральфом. Ральф хвалился, что докажет своими опытами несостоятельность теории Кински. Может быть, Кински как раз из тех завзятых умников, что готовы на все ради своей репутации, даже на убийство? Вдруг это он убил Ральфа? А потом задумал прикончить и Брейда, чтобы он не смог завершить работу своего ученика. Он так встревоженно спрашивал, не собирается ли Брейд продолжать исследования, а баллон был уже смазан. Может быть, он удалил бы глицерол, если б узнал, что Брейд не будет работать над этой проблемой? Или он уже ничего не мог изменить и спрашивал просто от извращенного любопытства? Да нет! Невероятно! Правда, Кински уже был в городе, когда умер Ральф, но откуда он мог знать про его опыты, чтобы так тщательно продумать убийство?

А вдруг покушение на Брейда вовсе не связано со смертью Ральфа? (Два разных убийства за неделю? Такое совпадение невозможно!) Но, предположим, кто-нибудь хотел свести с ним счеты. Ведь в конце концов он оскорбил в субботу Фостера и… Ранке. Неужели они настолько уязвлены, что могли бы решиться на убийство?

Он с содроганием вспомнил, как необычайно приветлив был Ранке, когда они встретились сегодня на лестнице. Что, если это благодушная снисходительность убийцы к жертве? Он уже считал Брейда мертвым – стоило ли расходовать на него эмоции! А Литлби? Ведь и его Брейд щелкнул по носу, значит, сегодняшнее уведомление о лекциях по безопасности тоже снисходительная подачка убийцы? В голове у Брейда мысли вертелись с бешеной скоростью. Господи! Да он сходит с ума! Как он может допустить, что Литлби способен на подобный шаг. Хватит!

Во всяком случае нужно сейчас же сообщить обо всем Доэни – ведь теперь ясно: кто бы ни был неизвестный преступник, на этот раз заподозрить его, внештатного помощника профессора Льюиса Брейда, никак нельзя! А если убийца всего один, то с Брейда снимаются подозрения и относительно Ральфа.

Почти хладнокровно он снял трубку, набрал номер. Будничный голос отозвался:

– Девятый полицейский участок. Офицер Мартинелли.

Стараясь говорить спокойно, Брейд сказал:

– Можно попросить полицейского Доэни? А когда он будет? Понятно. Нет, нет. Мне нужен именно он. Нет, ничего срочного. Будьте добры, когда он придет, передайте, что звонил профессор Брейд. Он меня знает. Скажите, что мне нужно как можно скорее поговорить с ним. Мой номер – университет 2–1000. Добавочный 125. Да, да, спасибо.

Он повесил трубку и долго сидел, глядя на телефон. Потом подумал: пожалуй, надо поесть.

Он не поехал завтракать, а быстро, стараясь ни с кем не встречаться, сходил за бутербродами. Он не мог решиться покинуть кабинет, пока не узнает, кто на него покушался. Здесь, за закрытыми дверями…

Но ведь именно здесь, за закрытыми дверями, его подстерегала смерть.

Брейд выпил кофе прямо из банки, хотя он еще обжигал, и только потом вспомнил про сливки. Тут он заметил, что уже скоро час, и подумал: надо идти к студентам.

Уходя, он запер дверь, несколько раз проверил замок (интересно, сможет ли он когда-нибудь еще оставить свою дверь незапертой?) и направился через весь коридор к студенческой лаборатории.

Чарльз Эммит готовился к демонстрации образования семикарбазона под давлением. Брейд взглянул на часы. Без пяти час. Через пять минут лабораторию заполнят студенты.

Он грустно размышлял о том, как вся жизнь преподавателя подчинена часам, разбита на лекции, семинары, лабораторные занятия, заседания.

Минутная стрелка приблизилась к двенадцати. В лабораторию, надевая через голову черный резиновый фартук, вошел студент, вежливо сказал: «Здравствуйте, профессор Брейд!», положил на стол свои тетради и книги, открыл обожженный кислотой учебник.

В этот момент из его книги вывалилась пачка листов. Посмотрев на нее сначала недоуменно, а потом озабоченно, студент направился в конец лаборатории к Эммиту.

– Мистер Эммит, – сказал он, – я, оказывается, забыл вам отдать отчет о моем первом самостоятельном опыте в пятницу. Ничего, если я сдам сейчас?

Он выглядел встревоженным.

Эммит, видимо чувствуя на себе взгляд Брейда, грубовато распорядился:

– Хорошо, положите. Я потом взгляну. Но больше не забывайте.

Брейд рассеянно наблюдал, как студент отдает Эммиту свои записи.

В лабораторию быстро входили остальные студенты. Стрелки показывали час. Стрелки, которые дробят весь день преподавателя на куски и пригвождают его к часам, словно распятого.

Да, часы, время… Впрочем, что это он сейчас наблюдал?

«Боже!» – подумал Брейд… И студенты, и лаборатория вдруг исчезли, он остался один – наедине с невозможной, дикой догадкой.

Он круто повернулся и поспешил в свой кабинет. Несколько пар глаз с любопытством уставились ему вслед, но он уже ничего не замечал.

Он снова держал в руке телефонную трубку, только на этот раз ему пришлось поискать номер по справочнику.

– Но мне необходимо, – доказывал он уверенному молодому голосу, который ему ответил. – Разговор совершенно безотлагательный и займет не более двух минут. Нет, нет, я никак не могу ждать до трех.

Он действительно не мог. Он должен был узнать все сейчас же. Сию минуту.

Ожидание было невыносимо и, стараясь отвлечься, он представлял себе, какое смущение и страх вызвал его звонок.

Тихий, запыхавшийся голос, раздавшийся в трубке, и в самом деле звучал испуганно.

– Это точно? – настойчиво спрашивал Брейд. – Так оно и было? Слово в слово?

Он переспрашивал снова и снова, пока не испугался, что его настойчивость может довести до истерики. Спросив в последний раз: «Это точно?» – он повесил трубку. Теперь он знал. Знал все – причину, план, последовательность событий. Во всяком случае, думал, что знает.

Но ведь он не полицейский, опыта у него нет. Как доказать свои подозрения? Или, что вернее для данного случая, как доказать истину?

Он сидел, погрузившись в размышления, пока солнце, спускаясь все ниже, не начало светить ему прямо в глаза. Пришлось встать, чтобы опустить штору. И тут в дверь негромко постучали.

На этот раз Брейд сразу же узнал приземистую фигуру за матовым стеклом и поспешно распахнул дверь.

– Входите, мистер Доэни. – Он тщательно запер дверь снова.

Доэни сказал:

– Привет, проф! Мне передали, что вы звонили, да было уже вроде поздно, вот я и решил зайти прямо сюда. Жаль, что меня не было на месте.

– Ничего.

– Я не помешаю вашим занятиям?

– Нет.

– Ну ладно. Что случилось, проф? Я ведь понимаю, такой человек, как вы, зря звонить в полицию не станет – не иначе что-то стряслось.

– Боюсь, что вы правы. – Брейд подождал, пока коренастый сыщик плотно уселся напротив него. – Знаете, на меня совершено покушение.

И вдруг Доэни, собиравшийся достать сигару из кармана пиджака, застыл как вкопанный. С лица его сразу сошло добродушное выражение, взгляд стал холодным, и он сказал:

– Вот оно что! Вы не пострадали?

– Нет. Мне удалось предотвратить несчастье. Но еще минута, и меня бы не было.

– Ясно. Что называется, «спаслись чудом»?

– Именно.

Но внутри у Брейда похолодело. Сомнений не было, сыщик смотрел на него враждебно. Больше того, впервые он смотрел на него так, будто наконец укрепился в мысли, что профессор мог убить Ральфа.

18

Брейд помедлил, но все-таки начал рассказывать, как он обнаружил, что баллон с кислородом поврежден.

Доэни слушал его, полузакрыв глаза. Он проявил интерес только раз, когда Брейд сказал, что жидкость, которой смазывали редуктор, это «глицерол», более широко известный под неверным названием «глицерин». Руки Доэни на краю стола сразу напряглись, и он спросил:

– Глицерин? Это что, вроде нитроглицерина?

Брейд подавил раздражение:

– Да нет же. Глицерин, то есть глицерол, сам по себе совершенно безвреден. Им пользуются в кулинарии и в косметике.

– Безвреден? Тогда почему же…

– Безвреден при обычных условиях. Но если бы я повернул вентиль, чистый кислород под давлением тысяча восемьсот фунтов на квадратный дюйм устремился бы в маленькое пространство внутри редуктора. Чтоб вам легче было все это представить, могу сказать, что давление кислорода в атмосфере вокруг нас равно трем фунтам на квадратный дюйм. И вот под воздействием кислорода под высоким давлением обычно безвредный глицерол начинает мгновенно и бурно реагировать, освобождая в большом количестве тепло.

– То есть происходит взрыв?

– Да. Вентиль баллона мгновенно вылетает, весь остальной кислород вырывается наружу и баллон превращается в своего рода бомбу. Лабораторию разнесло бы, и, разумеется, не уцелел бы и я.

Доэни глубоко вздохнул и жестким ногтем поскреб толстую щеку.

– А не могла эта смазка оказаться там случайно?

– Нет, – твердо ответил Брейд. – Резьбу на баллоне с кислородом никогда не смазывают, и я не допускаю, чтобы кто-нибудь сделал это по незнанию. Сам баллон в прошлый четверг был в полном порядке, так что повредили его специально.

– Чтобы убить вас, профессор? Да?

– Очевидно. Другой причины я не вижу. Баллоном пользуюсь один я. Вопрос заключался только в том, когда я поверну вентиль. Я и на самом деле чуть не повернул его.

Доэни кивнул. Холодность его не проходила.

– Ну и что же это означает? Думаете, тот, кто убил парнишку, испакостил и ваш баллон?

– Трудно предположить, что здесь у нас орудуют двое убийц, – ответил Брейд.

– Ясно. Так что, по-вашему, раз вы теперь сами жертва, убийцей вас считать нельзя?

– Я…

– Но, если говорить начистоту, какая же вы жертва, проф? Живы, здоровы, будто весь день провели в церкви. Ведь вентиль-то вы не повернули! Скажите, а может, вы сами обмазали баллон этой дрянью?

– Что? Послушайте…

– Нет, это вы послушайте. А мне уже тошно! Выходит, я все же просчитался. Я-то поверил, что вы ни при чем, несмотря на все улики. А теперь вы сами себя выдали с головой и с ногами. И все почему? Не могли сидеть тихо.

Он распалялся все больше:

– Когда человек на подозрении, он может затаиться и ждать, что будет, авось полиция не найдет доказательств. Это, пожалуй, самая правильная политика, но, конечно, самая тяжелая. Вам она не под силу. У вас же воображение! Вам нравится придумывать всякие страхи да трепать себе нервы. Другой путь – смыться, замести следы. Тоже неглупо. Но это не для вас. У вас семья, положение. Состряпать разные лжедоказательства и выгородить себя. Но для такого дела надо твердо верить, что вы куда смекалистей полиции. Профессору это нетрудно. Ведь потому вы и профессор, что у вас голова хорошо варит. Верно?

Брейд решительно прервал его:

– Уверяю вас, ко мне ваши доводы не имеют никакого отношения.

– Ладно, профессор. Это я уже слышал. Дайте мне кончить. Чаще всего лжедоказательства подстроены так, чтобы виновный выглядел жертвой. Если, к примеру, где-нибудь грабят и мы считаем, что воры живут по соседству, бывает, что их дома тоже оказываются обчищенными. Вор пострадал, значит к нему не придерешься. Не может же он сам себя обобрать! Понятно?

– Значит, я сам повредил баллон и вызвал вас?

– Слушайте, профессор, вы мне нравитесь, но, по-моему, вы именно так и сделали.

Брейд поднял редуктор и спокойно спросил:

– Как вещественное доказательство он вас не интересует?

– Он же ничего не доказывает.

Брейд кивнул.

Мягкой тряпкой, смоченной в спирте, он промыл резьбу на редукторе и баллоне, затем протер ее эфиром и продул сжатым воздухом.

– Как следует обработаю потом. – Резким поворотом гаечного ключа он закрепил редуктор на баллоне.

Положив ключ на место, Брейд повернулся к Доэни, который внимательно наблюдал за ним.

– Вы применяете ко мне психологический нажим, но я вижу ваши приемы насквозь, – сказал он. – Вы пытаетесь внушить мне, будто запутали меня в паутину логических доводов, и воображаете, что я не выдержу, вы вырвете у меня признание, и у вас в руках окажутся ваши драгоценные доказательства для присяжных. Ничего не выйдет!

– Отчего же?

– Потому что это может получиться только с виновным, а я не виноват. Больше того, я даже знаю убийцу.

Доэни широко улыбнулся:

– Теперь вы взялись за психологический нажим?

– Я не знаю, как это делается.

– Ладно. Кто же убийца?

Брейд почувствовал, что приходит в исступление, – уж больно покровительственно, словно с неразумным ребенком, обращается с ним Доэни. Он сказал:

– Мне тоже нужны доказательства. И я вам их представлю. Вы только сидите и наблюдайте.

Он быстро взглянул на часы, подошел к телефону, набрал внутренний номер:

– А, это вы. Очень хорошо. Говорит профессор Брейд. Второй час лабораторных уже кончается, правда? Не зайдете ли сразу ко мне в кабинет? Хорошо.

Он повесил трубку.

– Еще несколько секунд, мистер Доэни.

В дверь тихо постучались, и Брейд впустил Роберту. Ее лицо казалось померкшим, словно жизнь в ней едва тлела. Взгляд блуждал.

«Бедняга!» – невольно подумал Брейд.

Он сказал:

– Роберта, этот джентльмен – мистер Джек Доэни.

Глаза ее на секунду обратились к Доэни. Она пробормотала:

– Здравствуйте.

Брейд продолжал:

– Это инспектор, ведущий дело Ральфа.

Веки девушки дрогнули, и в глазах загорелся интерес:

– Значит, случай с Ральфом расследуется?

– Мистер Доэни полагает, что смерть Ральфа не была несчастным случаем. Я с ним согласен. Ральф убит.

Роберта вся вспыхнула:

– Что вы говорите!

Теперь она уже не отрывала взгляда от Доэни:

– Я знала, что он не мог так глупо ошибиться! Но кто его убил? Кто?

Брейд подумал – как быстро она приняла эту версию! Даже не усомнилась.

Он ответил:

– Вот это мы и пытаемся узнать. А пока хотелось бы выяснить еще одно обстоятельство. Должен сказать, что мистеру Доэни известно о вашей дружбе с Ральфом.

Роберта сказала с презрительным безразличием:

– Это меня не удивляет.

– Вот как!

– Миссис Нейфилд, мать Ральфа, говорила, что полиция ее расспрашивала. – Она повернулась к Доэни: – Вы могли спросить прямо у меня. Я бы вам все сказала.

Доэни улыбнулся и ласково объяснил:

– Не хотелось, мисс, беспокоить вас без надобности. Я думаю, вам и без нас не сладко.

– Еще бы!

– Мистер Доэни выяснил, что вы с Ральфом ссорились, – сказал Брейд.

– Когда? – удивилась Роберта.

Брейд попросил:

– Сядьте, Роберта. Я хочу кое-что уточнить, и вы можете помочь мне. Пожалуйста, сядьте.

Роберта поколебалась и медленно села на стул у самой двери.

– О какой ссоре идет речь, профессор Брейд?

– О вашей ссоре в кондитерской.

На лице ее выразилось изумление, на лице Доэни тоже – правда, в меньшей степени.

Брейд пояснил:

– Вы спорили из-за того, какой сорт мороженого вам следует заказать.

Роберта покачала головой:

– Не помню ничего подобного. Кто вам сказал? – Она переводила взгляд с одного на другого, затаившаяся и настороженная.

Доэни не пришел ей на помощь. Брейд подумал: «Он протягивает мне спасительную веревку, отпускает дюйм за дюймом и ждет, что я вот-вот сорвусь и закачаюсь с петлей на шее».

Он сказал:

– Я слышал, что вы хотели заказать мороженое с кремом, из-за этого вы и поссорились.

– Нет.

– Во всяком случае продавец слышал, как вы спорили шепотом, и ясно различил слова «взбитый крем», а потом вы заказали себе порцию мороженого со взбитым кремом.

Брейд сделал паузу. Роберта молчала, но лицо ее побледнело, глаза заволоклись слезами и казались огромными.

Брейд продолжал:

– Прошу вас, Роберта, объясните мистеру Доэни, что продавец, по-видимому, превратно понял услышанное. Объясните, пожалуйста, что вы имели в виду, говоря о взбитом креме.

Роберта молчала.

Брейд сказал:

– В каком значении употребляют это слово студенты?

Роберта молчала.

Брейд настаивал:

– Роберта, правильно ли я считаю, что «взбитый крем» означает у студента подделку? Вы спорили не о сорте мороженого, а о подтасованных данных?

– Нет, – выдохнула она.

– Вчера я застал вас в лаборатории Ральфа. Вы просматривали его записи. Вы действительно выбирали, что взять себе на память, или искали подтасованные результаты? Вероятно, вы хотели уничтожить подделку и спасти его доброе имя?

Роберта смогла лишь отрицательно покачать головой.

– Роберта, скрывать бесполезно, – сказал Брейд. – Я тоже просмотрел вчера его записи и обнаружил подлог.

– Нет! – в отчаянии выкрикнула Роберта. – Я хочу сказать, вы не понимаете! Все совсем не так, как вы говорите! Ральф был в отчаянии. Он сам не знал, что делает!

Брейд нахмурился:

– Боже мой, Роберта, конечно он прекрасно знал, что делает. Его махинации тянулись несколько месяцев. Не оправдывайте его. Для такого поступка оправдания нет.

– Я же говорю вам, он не способен был рассуждать нормально. Ему нужна была степень! Во что бы то ни стало! Он так верил в свою теорию – он был убежден, что со временем получит точные данные, и тогда…

– А пока он их подделывал, чтобы иметь что-нибудь про запас, если точных данных так и не будет. Да?

– Профессор Брейд, я могу поклясться, что он никогда бы не воспользовался этими данными. Я хочу сказать… – Она беспомощно вытянула вперед руки, словно стараясь найти слова. Судорожно глотнув, она продолжала: – Он рассказал бы вам. Он бы все вам рассказал, прежде чем решиться на защиту.

– Он сам так говорил? – спросил Брейд. Жалость к ней одолевала его, он никак не мог с этим справиться.

– Я уверена, что он поступил бы так.

Наконец вмешался Доэни. Он облокотился на стол:

– Позвольте, профессор, я на минуту прерву вас. Мисс, скажите мне только одно: откуда вы узнали про этот мухлеж? Не может же быть, чтобы ваш друг пришел и все вам выложил?

– Нет, нет. – С минуту она невидящим взором смотрела на сыщика. Потом произнесла: – У меня есть ключ от его лаборатории. Иногда я заходила, когда он меня не ждал. Один раз я подошла к нему сзади на цыпочках. Ну, понимаете…

Доэни кивнул:

– Понятно, понятно. Хотели напугать его, закрыть глаза ладонями, подшутить как-нибудь. Ясно, продолжайте.

– Он сидел над записями. Я увидела, чем он занимается. Он брал цифры прямо с потолка и подгонял их под уравнение. Я вскрикнула: «Что ты делаешь?» – Она закрыла глаза, вспоминая.

Доэни спросил:

– И он вам сказал?

Она покачала головой:

– Нет. Он меня ударил. В первый раз. Единственный. Он вскочил со стула, ударил меня и вообще как будто сошел с ума. А потом тут же раскаялся и стал меня обнимать, но…

– Но вы уже поняли, чем он занимается.

– Да.

– Когда это было?

– Недели три назад, кажется.

– Об этом вы и спорили в кондитерской? Вы хотели заставить его бросить это дело и начать все заново?

– Да.

Доэни снова откинулся назад и поднял брови. Он сказал Брейду:

– Этот раунд выиграли вы, проф. Вы, я смотрю, не зеваете. – Казалось, он немного повеселел. – Ну что, припасли еще что-нибудь?

– Я не совсем уверен, – начал было Брейд, но дверь в лабораторию отворилась.

Брейд поднял глаза.

На пороге, держа в одной руке ключ, в другой трость, стоял Кэп Энсон.

Старый ученый с явным неудовольствием оглядел присутствующих и, не удостоив их даже кивком, сказал;

– Мы с вами договаривались встретиться, Брейд.

– Господи, верно! – воскликнул Брейд и покаянно взглянул на часы. Было ровно пять. – Кэп, слушайте, разрешите задержать вас еще на десять минут? А? Посидите чуть-чуть, мы сейчас кончим.

Он поднялся, обошел Энсона, запер дверь и, ласково взяв своего старого учителя за плечо, усадил его.

– Мы быстро.

Кэп Энсон многозначительно посмотрел на часы:

– У нас много вопросов.

Брейд кивнул и повернулся к Роберте:

– Я вот что еще хотел узнать, Роберта. Как это все отразилось на ваших отношениях с Ральфом? После того, как вы узнали, что он подгоняет данные?

Энсон подался вперед и вмешался:

– Что еще за подгонка данных?

Брейд объяснил ему:

– По всей видимости, Ральф подтасовывал результаты своих опытов, чтобы они соответствовали его теории. Кстати, познакомьтесь: это инспектор Доэни, ведущий наше дело. Профессор Энсон.

Энсон не обратил никакого внимания на представленного ему Доэни. Он гневно спросил:

– Тогда чего же ради вы толковали мне в субботу, что собираетесь продолжить работу этого мальчишки?

– Я обнаружил подделку только вчера, в воскресенье, – сказал Брейд. – Итак, Роберта, вы мне не ответили. Как это отразилось на ваших отношениях?

– Ну, мы спорили, вот и все. Я понимала, что с ним происходит. Я знала, что он не воспользуется подделкой, что он все исправит.

– Он обещал вам это?

Роберта молчала.

Брейд настаивал:

– Послушайте, Роберта. Вы же знали Ральфа. Он был так подозрителен! Всех готов был считать своими врагами. Не правда ли?

– Он прожил очень тяжелую жизнь.

– Я его не осуждаю. Я только хочу констатировать факт. Вы принадлежали к тем немногим, кого он признавал, кому пытался довериться. И вдруг вы его выследили, обвиняете его, надоедаете упреками. Вы превратились в его преследователя, во врага. Вы понимаете, к чему я это говорю?

Доэни снова вмешался:

– Знаете, проф, получается, будто вы хотите доказать, что ваш парень убил эту молодую леди. Но она-то жива-здорова.

– Я знаю, – быстро отозвался Брейд. – Но если Роберта стала казаться Ральфу врагом, он не обязательно должен был убивать ее. Однако он несомненно отдалился от нее и мог разорвать помолвку. У него на счету достаточно брошенных девушек – не так уж трудно предположить, что он собирался бросить и Роберту.

Роберта покачала головой:

– Нет.

Брейд жестко продолжал:

– И не так уж трудно предположить, что покинутая девушка может по-своему свести с ним счеты.

– Что вы хотите сказать? – воскликнула Роберта.

– Что убить Ральфа могли вы.

– Да вы с ума сошли!

– А вы полагаете, что его мог убить кто-нибудь другой? Из-за чего? Из-за подтасованных данных? – холодно спросил Брейд. – Кто, кроме вас, знал о них? Разве кто-нибудь мог вас подслушать?

Он поднялся и склонился над девушкой.

Она отшатнулась:

– Нет, то есть не знаю.

– Вы когда-нибудь спорили об этом громко у него в лаборатории? Вечером?

– Да… однажды.

– Мог вас кто-нибудь услышать? Кто был в коридоре? Кому был слышен ваш спор?

– Да никому! Я не знаю. Никому!

Кэп Энсон не выдержал:

– Послушайте, Брейд, зачем вы терзаете бедную девушку?

Брейд отмахнулся от него. Он настаивал:

– Кто мог вас слышать? Кто, Роберта?

– Но я же говорю вам, что никто! Откуда я знаю!

– А может быть, он? – и Брейд резко ткнул пальцем в сторону Кэпа Энсона.

Кэп Энсон гневно воскликнул:

– Это еще что?

И на секунду все замерли, словно живая картина: Брейд с вытянутым указательным пальцем, возмущенный Энсон с приподнятой тростью, Роберта, вот-вот готовая разрыдаться, и Доэни, бесстрастно наблюдающий за ними.

Брейду пришлось опустить руку. Он был в отчаянии. А как старательно он импровизировал! Зная, что Энсон придет ровно в пять, он пытался к этому моменту довести Роберту до нужного состояния, сбил с толку, запугал, запутал и только в самый напряженный момент переложил всю тяжесть вины с нее на Энсона.

Чего он ждал? Что Энсон не выдержит и признается? А он тем самым добудет необходимые доказательства для присяжных? Да, выходит, он ждал именно этого. Доэни сказал:

– Вас правильно спрашивают, проф: это еще что?

С тяжелым сердцем Брейд проговорил:

– Это сделал Кэп.

– Что сделал? – накинулся на него Энсон.

– Убил Ральфа. Это сделали вы, Кэп.

– Клевета! – возмутился Энсон.

– Это правда, – сокрушенно сказал Брейд. Что предпринять, чтобы в его слова поверили? – Вы услышали спор Ральфа и Роберты. Кто, кроме вас, бродит вечерами по коридорам? Это ваша давняя привычка. Вы узнали, что Ральф подделывает результаты своих опытов.

– Ваши слова ничего не доказывают, Брейд! Но предположим, да, я узнал. Что из этого следует?

– Из этого следует, что Ральф был моим учеником, а я вашим, Кэп.

Брейд поднялся, встал напротив старого профессора и посмотрел на него в упор. На минуту они забыли обо всем – только они и их скрещенные взгляды имели значение.

– Поведение Ральфа бросало тень на меня, а это, в свою очередь бросало тень на вас. Ваша профессиональная честь оказалась под угрозой.

– Моя профессиональная честь, – звенящим голосом возразил Энсон, – здесь ни при чем. Ей ничто не может повредить.