Текст книги "Дуновение смерти"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Вот как? Ну расскажите. – Казалось, на Доэни его слова не произвели впечатления.

– Непременно. – Брейд с грустью посмотрел на тетради Ральфа. – Ральф Нейфилд работал над одной идеей и пытался доказать ее своими опытами. Если б он сумел подтвердить свою теорию, он приобрел бы известность в науке и, вероятно, получил бы хорошее назначение. Если б его теория не подтвердилась, вряд ли он добился бы степени. Понимаете?

– Факт.

– Так вот. Сегодня утром я просматривал записи его и вскоре обнаружил, что опыты ему не удавались. Он все больше нервничал, пока не предпринял некоторые шаги, чтобы его теория подтвердилась наверняка. Он начал фальсифицировать данные. Он специально подтасовывал данные, чтобы они соответствовали его предположениям.

– Вроде как банковские чиновники подчищают банковский счет, когда мухлюют?

– Именно. В точности так же.

Доэни погрузился в размышления. Потом он спросил:

– Вы присягнете в суде, что это правда?

– Думаю, что да. Но вы понимаете, о чем я говорю? До самого конца он упорно работал над опытами, как будто что-то заставляло его прикидываться перед самим собой честным исследователем. На самом деле он давно уже им не был. То, что он сделал, чудовищно. И в конце концов он не вынес позора, отравился.

– Но зачем ему понадобилось делать вид, будто это несчастный случай?

– Если б это было явное самоубийство, все стали бы допытываться, чем оно вызвано, стали бы просматривать его записи и обнаружили бы его преступление. Если же смерть его казалась бы несчастным случаем, никому не пришло бы в голову искать причину, и память о нем могла остаться незапятнанной.

– Он мог уничтожить свои записи.

– У меня хранятся копии.

– А не мог он бояться, что вы решите продолжать его работу и обнаружите подлог?

– Пожалуй, нет, – тихо сказал Брейд. – Он мало верил в то, что мне под силу такие исследования. Наверно, он считал, что после его гибели я махну рукой на эти опыты. Вы понимаете мою мысль? Согласитесь, что теперь самоубийство представляется логичным?

Доэни с ожесточением поскреб подбородок:

– Логично не самоубийство, а убийство. Да ведь то, что вы мне рассказали, для вас гроб, профессор! Ведь выходит, что у вас был куда более веский повод покончить с парнем, чем я до сих пор прикидывал.

15

Брейд не ощутил ничего, кроме досады.

– Вы так просто отметаете самоубийство? Я же объяснил вам, почему нет записки. Вероятно, вы не представляете, что значит для ученого подделка данных? Какое это тягчайшее преступление?

Доэни, казалось, не заметил возмущения Брейда.

– Нельзя ли мне поглядеть на эти тетрадки?

Брейд подал ему одну, и Доэни начал неторопливо перелистывать страницы. Он покачал головой:

– Нет, для меня это пустой номер. Но вам-то небось сразу видно, что в этих записях концы с концами не сходятся?

– Конечно.

– Дело практики! А я вот вижу, что концы с концами не сходятся у вас, – не может это быть самоубийство. Понимаете, есть два сорта людей, готовых на насилие. Одни ненавидят сами себя, воображают себя неудачниками. Что бы ни вышло, все к худшему. Ни в чем для себя не видят пользы. Случись же что-нибудь скверное – а с ними только скверное и случается, – они считают, что сами виноваты. Такого можно ни с того ни с сего лягнуть под зад. Эти типы могут быть и в распрекрасном настроении, среди них даже весельчаки попадаются, только все это до поры, до времени. Рано или поздно их скрутит хандра.

– Депрессивные маньяки, – сказал Брейд.

– Да? Их так называют? – спросил Доэни. – Ну не знаю, только такие обычно плохо кончают. Они-то и есть кандидаты в самоубийцы. Ножи да веревки от них надо прятать подальше, а то не миновать беды. Вторая категория – совсем другое дело. Слушайте, я разболтался о своей работе, а вам это, может, нисколько не интересно? – Он затушил сигару. – Не смотрите, что я увлекся, скажите, если надоело.

– Нет, нет, продолжайте. Ведь, судя по всему, я имею к данному делу самое непосредственное отношение.

– Ладно, поехали дальше. Так вот, вторые – это те, кто ненавидит всех вокруг. Не себя, заметьте, а всех прочих. Чтобы с ними ни случилось, они свалят вину на других. Такой выкинет какую-нибудь дурацкую глупость и уверен, что виноват в этом кто-то за тридевять земель. Он сам вас лягнет под зад и сам же побежит жаловаться в полицию – мол, у вас в кармане брюк лежала книжка, так он ушиб палец на ноге. И еще они уверены, что все против них, все их подсиживают, все под них подкапываются.

– Параноики, – сказал Брейд.

– Возможно. Зовите их как хотите. Так вот, ваш парень ближе ко второму роду. Верно?

– Пожалуй, верно, – медленно сказал Брейд.

– Факт. А такие с собой не покончат. Они же за собой ни в чем не признают вины. Это вы, проф, отравились бы, если б смухлевали в записях. А вашему парню и в голову не приходило себя упрекать. Он был уверен, что ни в чем не виноват. Считал небось, что вынужден так делать. Спросили бы его – он бы наверняка заявил, что ему приходится спасать себя, а то даже и человечество. Как бы то ни было, такие люди убивают не себя, а других, или их убивают другие.

У Брейда перехватило горло. Хоть Доэни и понятия не имел о принятой в таких вопросах терминологии, доводы его были весьма убедительны.

Доэни продолжал:

– Давайте забудем о самоубийстве и подумаем, что было бы с его опытами, останься он жив. Предположим, он бы всю эту кухню закончил. Что могло случиться?

– Профессор Ранке мог разоблачить его на предварительной защите, то есть на обсуждении.

– Ну, а допустим, этот профессор ничего бы не заметил?

– Что ж, вполне возможно. Никому бы и в голову не пришло поставить его результаты под сомнение. Он получил бы степень и опубликовал свою работу. Правда, потом другие ученые могли повторить его опыты, выяснилось бы, что он не прав.

– И можно было бы обвинить его в подтасовке?

– Подобные подозрения могли возникнуть: уж слишком он был далек от истины!

– А лично для вас что бы все это значило, проф?

– Ничего хорошего, – пробормотал Брейд. Какой смысл отрицать очевидное?

– Вам бы это небось здорово повредило?

– Наверно.

– Вдруг кое-кто начал бы нашептывать, что и вы помогли ему в подтасовке. Могло такое случиться?

– Сомневаюсь, чтобы подобная чушь пришла кому-нибудь в голову! – сердито отозвался Брейд, а сам подумал о желчном Ранке. На что он способен?

Доэни спокойно наблюдал за ним.

– А может, стали бы говорить, что парень мог у вас под носом проделывать любые фокусы, все равно вы бы не заметили. Он, мол, знал, что вы в его делах мало смыслите.

Брейд вспыхнул и пробормотал что-то невнятное.

Сыщик продолжал:

– Выходит, если бы вы обнаружили подлог не сегодня, а месяц назад…

– Но я обнаружил его сегодня, – сказал Брейд.

– Я же и говорю, предположим. Я не утверждаю, что так было. Если б вы обнаружили подлог месяц назад, вы бы должны были как-то с этим покончить. Выставлять подлог на публику вам нельзя было. Верно? Вы имели бы дурацкий вид. Пожалуй, вам оставалось одно – подстроить несчастный случай, уничтожить записи парнишки и поставить на этом деле точку.

Брейд сказал:

– До сегодняшнего дня я намеревался продолжить его работу. У меня есть свидетели.

– Свидетели, которые слышали, как вы говорили о своих намерениях? Ну, а на самом деле вы будете продолжать его работу?

– Теперь это невозможно.

– А не приди я сюда сегодня, сказали бы вы кому-нибудь, из-за чего вы не будете продолжать опыты?

Брейд сидел, плотно сжав губы.

Доэни сказал:

– Теперь вам ясно, почему я говорю, что у вас есть все основания для убийства? Чем вы докажете, что только сегодня обнаружили подлог?

Брейд гневно спросил:

– Вы собираетесь меня арестовать?

– Нет.

– Почему же? Ведь все улики против меня?

Доэни улыбнулся:

– Ну, проф, я пока не уверен, что вы убийца. Я просто нащупываю почву. Но влипли вы здорово. Так что, если хотите выпутаться, помогайте мне. К примеру, если убили не вы, то кто?

– Не знаю.

– Никого не подозреваете? Ни за кем ничего не замечали?

– Как вам сказать! Обоснованных подозрений у меня нет, а бросаться именами, не подумав, представляется мне несправедливым, просто подлостью.

Доэни заерзал в кресле:

– Странный вы человек, проф! Обычно люди всегда не прочь наговорить гадостей про других, дай им только повод вести себя хуже крыс, но при этом считать, что они поступают благородно. Понятно? Ну, скажем, если они сами перед собой могут оправдаться, что помогают раскрыть страшное преступление. Откуда же вы такой взялись?

– А если б я стал впутывать других, помогло бы мне это, – спросил Брейд, – или повредило?

Улыбка на лице Доэни стала еще шире.

– Я вижу, проф, вы мне не доверяете. Все же давайте посмотрим, кого еще тут можно взять на заметку. Это убийство заранее тщательно обдумано, так что самозащиту или состояние аффекта надо сразу отбросить. С чего же идут на преднамеренное убийство? Бывает от страха. Ну вот, если б убили вы. Вы, значит, боялись, что если подделки парня всплывут, вашей репутации конец. Другой раз убивают от жадности, только у парнишки за душой не было ни цента и на смерти его никто бы не разжился, разве что гробовщик! Бывает, идут на убийство из-за любви или от ненависти – а в таких делах, как убийство, это одно и то же. Между прочим, говорят, здесь у вас есть одна девушка, Джин Мэкрис, так будто Ральф с ней что-то имел, а потом бросил, и она очень переживает.

Брейд удивился:

– Кто это вам сказал?

– Да многие говорят, проф. Я же вам сказал – только подкинь людям мысль, что они поступают благородно, они так и начнут поливать всех грязью и с превеликим удовольствием. Ну, так как эта Джин Мэкрис, смогла бы она разобраться в препаратах? Ведь она просто секретарша, правда?

– Разобраться смогла бы, – неохотно ответил Брейд. (Неужели он делает то, что так явно ждет от него Доэни, – пытается выгородить себя, намеренно очернив другого?) – Секретарша в университете должна иметь примерное представление о том, с чем она ежедневно сталкивается. Думаю, она могла бы отличить цианид от ацетата.

– Это надо учесть. А насчет алиби беспокоиться нечего – ведь подменить ацетат цианидом можно было когда угодно, за несколько дней?

– Да.

– Так. Но, говорят, есть еще одна девушка, у которой была с ним любовь. Между прочим, одна из ваших аспиранток.

– Моя единственная аспирантка. Я узнал, что у них роман, только позавчера.

– Только? Что же они, скрывали?

– Видимо, были известные сомнения, как к этому отнесется мать Ральфа.

Доэни усмехнулся:

– Вот и видно, что молодежь ничего не смыслит. Мать все давно знала. Она-то мне и рассказала. Если, говорит, девушка иногда заходит к парню поговорить о химии, это может и точно химия. Но если девушка ходит насчет химии через день, тут уж ясно, о какой химии разговор.

Брейд осторожно проговорил:

– Любовь вряд ли может толкнуть на убийство, разве что намечался… разрыв…

Доэни сказал:

– Я тоже сперва так подумал. Но мать говорит, что на это непохоже. Она сказала, что видела их за день до убийства и между ними был полный порядок. Кстати, я и это проверил. Они, оказывается, любили заходить в соседнюю кондитерскую и брали там мороженое и содовую воду. Продавец их знает. Он говорит, они были у него за неделю до убийства и страшно ругались шепотом.

– Вот как! – внезапно встрепенулся Брейд.

– Интересно, да? Но спорили-то они только из-за того, какое мороженое заказать. – Сыщик улыбнулся. – Продавец считает, что Ральф уговаривал девушку не брать слишком жирное.

– Она действительно полновата, – сказал Брейд.

– Во всяком случае, победила она. Продавец говорит, она все твердила про взбитый крем и добилась своего, заказала порцию мороженого с кремом. Он это твердо помнит, поскольку постарался взбить крем полегче, чтоб наутро она себя не ругала. Ну, о чем это говорит?

– А это должно о чем-то говорить?

– Факт! Если влюбленные ругаются из-за того, какое взять мороженое, разрывом между ними не пахнет. Если б он собирался ее бросить (а убить его она могла только из-за этого), ему было бы наплевать, сколько лишних калорий она проглотит. Потому я и считаю, что мать права, – расставаться они не собирались.

– Меня это не убеждает, – сказал Брейд. – Ральф мог просто воспользоваться любым предлогом для ссоры, чтобы отделаться от Роберты.

– Конечно, для присяжных это не доказательство, – охотно согласился Доэни. – Я и не скидываю ее со счетов. Ну, а кого еще мы могли бы подозревать, проф?

Больше Брейд не мог этого вынести. С непривычной для него резкостью он выпалил:

– Зря вы стараетесь, хватит!

– Что?

– Я отлично понимаю, зачем вы явились. Напрасно вы считаете меня болваном! Вы меня подозреваете, но доказательств «для присяжных», как вы выражаетесь, у вас нет. Вот вы и надеетесь, что, играя в откровенность, сможете вытянуть из меня в дружеской беседе какие-нибудь неосторожные признания.

– Вроде того, что записи подделаны.

Брейд медленно залился краской:

– Да, в этом роде. Но я действительно только что узнал о подделке и действительно считал, что это указывает на самоубийство. Может быть, я неправ. Но меня вам не подловить, я невиновен. Подозревайте меня сколько угодно – это ваша работа, но зачем стараться запутать меня таким гнусным способом? Вот что меня возмущает.

Внезапно пухлое лицо сыщика стало совершенно серьезным.

– Профессор, – сказал он, – поймите меня правильно. Я и верно мог бы вас запутывать. Это тоже моя работа. Но как раз этого я и не делаю. Я на вашей стороне. Сейчас объясню, почему. Если б убийцей были вы, профессор, значит, вы загубили этого парнишку, чтобы спасти свою репутацию – репутацию человека с мозгами. А на такое способны только особые люди – этакие завзятые умники, понимаете? Их ум для них на первом месте. Они только и заботятся, чтоб все знали, до чего они умные, пусть даже самим придется об этом кричать на весь свет. Они готовы каждому тыкать свой ум в лицо и доказывать, что все остальные идиоты. И вот в четверг я встретился с вами, профессор. Вы химик, а я в химии ничего не смыслю. Вам пришлось мне все объяснять, и я ни разу не почувствовал себя преступником или тупоумным оттого, что не могу с налета понять то, что другие учат по двадцать лет. Если вы могли разговаривать с таким пентюхом, как я, не считая необходимым меня унизить, значит, вы не из тех, кто решится на убийство, лишь бы другие не узнали, что не такой уж он блестящий умник.

– Спасибо, – проговорил Брейд.

– За это вы мне нравитесь. Вот только одно, – все с таким же серьезным видом он поднялся и направился к двери, – для меня люди – все равно что для вас химия. Я в них редко ошибаюсь, хотя, конечно, и такое бывает. Ну ладно, не буду вам больше мешать! – Он махнул рукой на прощанье и вышел, а Брейд задумчиво смотрел ему вслед.

Он был занят своими мыслями, и почти весь обед прошел в молчании. Даже Джинни притихла, и Дорис чуть ли не шепотом отослала ее наверх спать.

Только потом, когда Брейд сидел, устремив невидящий взор на экран телевизора, где разыгрывалась очередная воскресная мелодрама, Дорис села напротив и спросила:

– Что-нибудь случилось сегодня? Или ты не хочешь мне говорить?

Брейд медленно перевел на нее глаза. Она была чуть бледнее обычного, но казалась спокойной. Какой-то уголок его мозга, не занятый мыслями об убийстве, еще раньше, вчера вечером, отметил, что она не сказала ни слова о сцене у Литлби. Он думал, что она будет взбешена его поведением, и ждал горьких упреков за скандал, безрассудно учиненный на глазах у Литлби в его собственном доме. Но она смолчала вчера и продолжала молчать.

И вот спокойно, подробно, без всяких попыток что-нибудь смягчить, Брейд рассказал ей обо всем, что случилось за день, начав с признаний Роберты и дневников Ральфа и кончая беседой с Доэни.

Дорис ни разу не прервала его, пока он говорил.

Когда он кончил, она только спросила:

– Что же ты теперь будешь делать, Лу?

– Доискиваться, кто убил. Правда, не знаю как.

– Надеешься найти?

– Должен.

– Ты предсказывал все это еще в четверг вечером, а я только терзала тебя своими приставаниями. Но теперь мне очень страшно, Лу.

Увидев, как она сидит, испуганная и притихшая, он вдруг преисполнился нежности и чуть ли не бегом кинулся к ней, опустился на колени перед ее стулом.

– Чего же тебе бояться, Дорис? Ты ведь знаешь, что я не виноват.

– Знаю. – Голос ее звучал сдавленно и приглушенно. Она не смотрела на него. – Ну, а вдруг все решат, что убил ты?

– Не решат, – сказал Брейд. – Я этого не боюсь.

И вдруг с изумлением понял, что не просто успокаивает жену – он действительно не боится. Острый страх, мучивший его последние три ночи, внезапно притупился, почти исчез, несмотря на то, что положение стало гораздо серьезнее.

Да, пожалуй, именно потому в нем и произошла такая парадоксальная перемена! Уверившись, что он теряет работу, он избавился от вечного страха ее потерять. А с тех пор как его действительно заподозрили в убийстве, он перестал бояться, что подозрение может пасть на него.

– Дорис, нам надо как-то пережить это. И мы переживем. Не плачь, пожалуйста, не плачь.

Он взял ее за подбородок и повернул к себе лицом:

– Ты не поможешь мне, если будешь плакать.

Дорис сморгнула слезы и слабо улыбнулась.

– Этот сыщик, кажется, неплохой человек, – сказала она.

– Да, он совсем не такой, как я их себе представлял, и рассуждает иногда весьма убедительно. Забавно, он до того похож на комического сыщика из кино, что я невольно поражаюсь его логичности.

Дорис спросила:

– Не выпить ли нам? Давай выпьем немножко.

– Давай.

Она вернулась с двумя стаканами и спокойно сказала:

– Я все думаю, как точно сыщик говорил про тех, кто способен на такое убийство, про завзятых умников. Так он их называл?

– Да, это хорошо сказано, надо запомнить.

– Как, по-твоему, это не подходит к Ранке?

Брейд серьезно кивнул:

– Подходит. Но в данном случае не имеет значения. Мошенничество Ральфа ничем ему не грозило, наоборот. Он некоторым образом предвидел, что Ральф ошибается. Ему как раз было бы совершенно невыгодно скрывать подлог Ральфа. Нет, милая, под угрозой находилась только моя репутация.

Дорис тихо спросила:

– Но кто же тогда?

Брейд сидел неподвижно, глядя на стакан, который он держал в руке.

– Знаешь, я все думаю насчет одной вещи. Если Доэни передал мне все точно, слово в слово, то у меня, пожалуй, возникают кое-какие подозрения. Одно упомянутое им слово может иметь двойной смысл, и я думаю, что Доэни этого не знает. Одно его слово меня настораживает.

Дорис с надеждой спросила:

– Какое?

Минуту Брейд рассеянно смотрел на нее, затем тихо проговорил:

– А впрочем, может быть, это ерунда, не о чем и говорить. Я должен еще подумать. Давай ляжем сегодня раньше – плевать на все, надо выспаться.

Он обнял ее за плечи и тихонько прижал к себе.

Она кивнула:

– Да, завтра же у тебя лекции.

– Ну, лекции у меня каждый день, пусть это тебя не тревожит.

– Ладно. Сейчас помою посуду и будем ложиться.

– Прекрасно. И… Дорис, не волнуйся. Предоставь все мне.

Дорис улыбнулась.

16

Он вспомнил ее улыбку, лежа в ночной темноте и ощущая прохладную свежесть чистой наволочки.

Она улыбалась успокоительно, ласково. Брейд старался понять, почему вдруг она так переменилась.

Завзятые умники! (Мысли его сделали внезапный скачок.) Разумеется, Ранке именно из таких. Но почему? Репутация у него прочная. Всем известно, что он человек одаренный. Зачем же ему так навязчиво бахвалиться своим умом?

А может быть, он вовсе им не гордится? Что, если в глубине души он в него не верит? Может быть, именно неуверенность и заставляет его беспрерывно демонстрировать свой ум, кокетничать им, стараться превзойти всех, кто может угрожать его положению? Неуверенность!

А Фостер! Всех расталкивающий, прущий напролом! У него милая молодая жена, она принимает его таким, каков он есть. Почему же он стремится вновь и вновь доказывать каждой встречной женщине, что он неотразимый мужчина? А каждому мужчине, даже в явно неравном поединке преподавателя со студентом, что остроумнее его, Фостера, нет?

Да взять даже беднягу Кэпа! Он сделал блестящую карьеру и все же боится, что имя его будет забыто. Вот он и корпит над своей книгой, которая призвана сохранить память о нем на века. Бедный Кэп! С какой завистью он говорил о титуле, пожалованном Берцелиусу.

Брейд прикусил губу. Все они страдают от одной болезни. От неуверенности!

Человек пробкой выскакивает на свет из чрева матери и навсегда лишается защиты. Вокруг холод, свет режет глаза. Дыхание дается с трудом. Покой, тепло, уютная темнота потеряны безвозвратно. Отныне неуверенность – его удел…

Наутро Брейд спустился к завтраку в молчаливом настроении, твердо решив во что бы то ни стало сохранить хрупкую паутинку мира и доверия между собой и Дорис. Яичница с ветчиной уже ждала его на столе. Дорис быстро улыбнулась навстречу ему, но тоже ничего не сказала.

Он слышал, как наверху возится Джинни, и поспешно ел, стараясь скорее кончить, пока она не ворвалась в комнату, заполнив ее своей бьющей через край энергией. Торопливо проглотив кофе и вытирая салфеткой рот, он сказал:

– Я уйду пораньше, хорошо?

– Конечно, – отозвалась Дорис. – Слушай, Лу!

– Да?

– Ты мне позвонишь… в случае чего?

– Ну разумеется. А если не позвоню, значит, все в порядке. Да ты не беспокойся, – он вспомнил их ночной разговор, – положись на меня.

Она улыбнулась дрожащими губами:

– Хорошо.

Он крепко поцеловал ее, но, услышав на лестнице дробный стук башмаков Джинни, поспешил к двери.

– До свиданья!

На этот раз студенты вели себя почти как обычно. Кафедра меньше привлекала их, и те, кто питал врожденную склонность к максимально удаленным рядам, уже были на пути в свое убежище.

Брейд читал лекцию немного громче, чем всегда, словно стараясь внушить своим слушателям, что ничего не произошло. И формулы на доске он писал крупнее обычного, гладко и деловито рассказывал о продуктах присоединения карбонильной группы, но все время как бы наблюдая себя со стороны.

После лекции он задержался, отвечая на вопросы, – еще одно свидетельство возвращения к нормальному порядку вещей. Но вот он покончил и с этим, вынул из ящичка возле входа в канцелярию свои письма и начал медленно подниматься на четвертый этаж, туда, где совершилось убийство. (Уж не потому ли он намеренно не воспользовался лифтом, что хотел оттянуть возвращение в этот мир?)

Поднимаясь по лестнице, он просматривал почту.

Внимание его привлек желтый конверт, в каких обычно пересылалась факультетская переписка. На конверте была напечатана его фамилия, а вместо адреса отправителя значилось только – химический факультет. Что это еще за официальное уведомление? Неужели такая быстрая реакция на субботний срыв? Ему представилось, как Литлби спешит утром в университет, а на уме у него только одно срочное дело, с которым надо покончить без проволочки.

Он засунул остальные письма в карман и вскрыл желтый конверт. В нем оказался бланк всего с одной строчкой: «За проведение курса лекций по технике безопасности несет ответственность администрация». И внизу подпись: Литлби.

Брейд изумился. Старик внял брошенному мимоходом вызову! Естественно, об «упорядочении его положения» и речи не было, но даже такого результата Брейд никак не ожидал.

Он дошел до своего этажа и лицом к лицу столкнулся с Отто Ранке, спускавшимся с пятого.

Брейд почувствовал, как у него кровь зашумела в ушах. Ему даже показалось, что губы его напряглись, словно он сейчас оскалится и зарычит.

Первым заговорил Ранке. С несвойственным ему радушием он воскликнул:

– А, Лу! Дружище! Как живем? Вид у вас отличный!

Он быстро похлопал Брейда по плечу, показал все свои зубы и устремился дальше вниз.

Брейд, сам себе не веря, глядел ему вслед. Неужели только всего и требовалось? Рявкнуть разок для доказательства того, что и ты умеешь кусаться? А после этого просто оскалиться? И Ранке сразу присмирел! Он взглянул на бланк – и Литлби тоже!

Так и не придя в себя от удивления, он подошел к своему кабинету, вставил ключ в замок, но дверь оказалась незапертой. О господи, значит, пришел Кэп Энсон, а Брейду совсем не улыбалось возиться сейчас с его гениальной книгой. Ему требовалось время, чтобы поразмыслить… Он с досадой открыл дверь и остановился на пороге. В кабинете действительно был Кэп Энсон, но не один, а с каким-то незнакомцем.

Кэп Энсон, повесив трость на левую руку, стоял у застекленного шкафа и доставал картонные ящики, в которых хранились оттиски статей Брейда, его рукописи и прочие бумаги. На нижних полках располагались копии работ аспирантов, занимавшихся под руководством Брейда. Все они были аккуратно переплетены и надписаны.

«Как у примерной чистюли-домохозяйки», – подумал Брейд.

– Хвастаюсь вашими работами, Брейд! – заявил Энсон.

Но Брейд смотрел на незнакомца. Лет за шестьдесят, сутулый, загорелое лицо, седые, стального оттенка волосы, большой иронический рот. Приглядевшись, он, конечно, сразу его вспомнил. Он слышал его доклады на конференциях и не раз видел его портрет на обложках химических журналов.

Не ожидая, пока Энсон представит их друг другу, Брейд протянул руку:

– Здравствуйте, доктор Кински!

– Здравствуйте, доктор Брейд, не правда ли? Я слышал о ваших исследованиях!

Вокруг глаз и вокруг рта у него появились мелкие морщинки, он кивал головой в такт своим словам:

– С интересом слежу за вашими работами. Ведь мы оба воспитанники славного старого Кэпа, верно?

Брейд кивнул, а в душе усомнился, чтобы Кински находил время на чтение ничем не приметных работ ничем не приметного химика.

– Спасибо! – сказал он и только собрался заметить, что ему хорошо известны исследования Кински, которые представляют гораздо больший интерес, как тот уже продолжал:

– С тех пор, как я здесь учился, конечно многое изменилось. Надеюсь, вы не сердитесь, что мы вторглись в вашу лабораторию? Это Кэп меня привел… Он же здесь полновластный хозяин. Все двери для него открыты. Ни один студент не укроется. Как в мое время!

Он огляделся, явно сожалея о прошедших студенческих днях:

– Раньше я навещал свой старый факультет, но за последние пятнадцать лет ни разу не собрался.

– Прошу вас, садитесь, – сказал Брейд. – Может быть, вы позавтракаете с нами?

– О нет, нет. Боюсь, что не смогу. Благодарю вас. У меня очень мало времени, просто хотелось взглянуть на свои пенаты. Сколько здесь прошло счастливых дней! По крайней мере сейчас все они кажутся счастливыми. Верно?

– Да, конечно, – согласился Брейд. – Что ж, обидно, что вы не можете побыть с нами подольше. А давно вы приехали?

– Больше недели. Надо было сразу зайти сюда. Да всякие семейные дела… Но я с самого начала дал себе слово оставить пару дней напоследок, чтобы проведать нашего старого Кэпа!

Старый Кэп! Брейд почувствовал досаду. Конечно, Кэп стар, уже за семьдесят. Но и Кински не меньше шестидесяти.

Впрочем, Кэп ничуть не обиделся. Он смотрел на Кински с нежностью, словно муж на молодую жену или мать на одаренного любимчика сына.

Да Кински и был для Кэпа любимым учеником, столпом химии, гордостью своего учителя.

Брейду с трудом удалось заговорить спокойно:

– Я полагаю, вас вряд ли интересуют мои соображения по поводу ваших опытов с синтезом тетрациклина?

– А, какие там опыты! – иронически отмахнулся Кински. – О них и говорить не стоит. Моран-Минтер из Кембриджа намного меня опередил.

– Но он начал с другого конца. Мне кажется, вы раньше получите альдостерон.

– Вот как! Вы так думаете? Любопытно. Ведь…

Кэп Энсон перебил его:

– Молодой Джо был так внимателен, что пришел вчера ко мне и целый вечер провел над моей книгой. Она ему нравится.

Старый ученый удовлетворенно усмехнулся, радуясь своему успеху.

– О да, химикам нужна такая книга! И Кэпу она как раз по плечу, верно? Для разработки такого материала мало быть только химиком, нужно и философией интересоваться, как наш Кэп.

Кэп Энсон опять усмехнулся.

Кински добавил:

– Правда, в мое время, Кэп, вы еще не воспринимались как философ – скорее как невыносимый педант.

Брейд улыбнулся:

– Таким Кэп и остался.

– Ну вряд ли. Наверное поутих. Пора уже. Ведь в пору нашего знакомства вам было тридцать с чем-нибудь, правда, Кэп? Вы тогда так и изрыгали яд и перец. А помните, помните, как вы велели мне провести метилирование циклического соединения, а я сказал, что на это жалко тратить время? Какую вы мне тогда выволочку устроили! Вспомнить страшно! Шерсть летела клочьями! Вот оттуда-то и пошла ваша кличка. Ручаюсь, Брейд, вы даже не знаете его настоящего имени. Да наверное, никто не знает, – если понадобится, справляются в документах, правда?

– Так, значит, это вы прозвали Кэпа Кэпом? – заинтересовался Брейд.

– Я самый! А как вы думаете, почему?

– Не знаю. По-моему, был когда-то знаменитый бейсболист Кэп Энсон.

– Да, это помогло кличке пристать, но происхождение у нее другое.

– Кто-то говорил еще, что у Кэпа было когда-то судно. – Брейд почувствовал, как смешно это прозвучало. – Лодка, наверное.

Кэп Энсон слушал их разговор с нарастающим раздражением.

– Все это чушь! – воскликнул он и постучал концом трости об пол.

– Ничего подобного, – живо отозвался Кински, – просто подлинные фрагменты Энсонианы. Итак, вы разносили меня за отказ заняться метилированием. Как только вы меня не обзывали! И когда я решил, что вы набираете воздуху, чтобы разразиться новыми проклятиями, вы вдруг замолчали, пристально посмотрели и сказали: «Запомните, Кински, когда вы работаете под моим руководством, капитаном являюсь я. Можете иметь свое мнение до тех пор, пока я не скомандую, что вам надо думать. После этого вы думаете так, как я велел, потому что капитан здесь я, а вы – юнга. Понятно?» С тех пор я называл вас только Кэпом. А немного погодя уже никто не звал вас иначе.

Энсон негодовал:

– Ничего этого не было! Ерунда!

Желая помочь своему уязвленному учителю, Брейд круто повернул разговор к прежней теме:

– Скажите, доктор Кински, если только вы настроены касаться этого вопроса, есть ли перспективы успешного синтеза альдостерона?

– Как сказать, как сказать! – торопливо проговорил Кински. – По-моему, перспективы весьма благоприятные. Вы, конечно, не согласны?

– Я? Да я в этом вообще не разбираюсь. Верней, почти не разбираюсь.

– Я имею в виду мнение одного из наших аспирантов. Ах, да! – Лицо его механически приняло скорбное выражение. – Очень сожалею о случившемся у вас несчастье.

– Что поделаешь! – пробормотал Брейд. – Но кто же из моих аспирантов интересуется синтезом альдостерона?

Кински удивленно сказал:

– Да тот, который погиб! Как его фамилия? Нейфилд? Он был совершенно убежден, что моим методом от альдостерона ничего не добьешься. Очень самоуверенный молодой человек. Так прямо мне и сказал!