Текст книги "Загадки мироздания"

Автор книги: Айзек Азимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

Глава 33
КУЛЬТ НЕВЕЖЕСТВА

25 июня 1956 года, наблюдая по телевизору передачу «Саквояж продюсера», я увидел великолепный пример конфликта между потребностью в знаниях и культом невежества.

Потребность в знаниях явилась нам с первых же секунд рекламы перед показом. Спонсор программы испытывал необходимость в ракетных инженерах и объявлял о вакансиях для них на своем заводе во Флориде. В объявлении описывался райский климат, пляжи, превосходные условия работы, дешевое качественное жилье, щедрая заработная плата, быстрый карьерный рост, хорошая страховка. Не требовалось даже опыта работы. Мне даже самому захотелось все бросить и рвануть до ближайшего аэропорта, чтобы купить там билет во Флориду.

Однако я преодолел этот порыв и, поразмышляв некоторое время о нехватке квалифицированного технического персонала, порожденной быстрыми темпами развития нашей цивилизации, приготовился наслаждаться последующим шоу. По программе ожидался вариант пьесы «С днем рождения!» от Аниты Лус с Бетти Филд и Берри Нельсоном в главных ролях. Мне понравилось, постановка была великолепна, но при этом я обратил внимание вот на что: получилось, что спонсор, еще мгновение назад на коленях вымаливавший у общества технических специалистов, оплатил показ миллионам телезрителей истории следующего содержания.

Персонаж Берри Нельсона – банковский служащий, проводящий большую часть времени в баре, потому что там, по его собственным словам, знакомятся с девушками. Единственной обстановкой спектакля является сам бар, а персонажи все, как на подбор, представляют собой живописную группу отбросов общества с сердцами из потускневшего золота. По ходу пьесы Берри Нельсон, общаясь с библиотекаршей, заявляет, что книг не читает, хотя тут же оговаривается, что когда-то читал. Далее он рассказывает, что отец когда-то выдал ему какую-то сумму денег за то, чтобы он выучил по порядку все библейские стихи, и в доказательство начинает тараторить текст, поясняя по ходу, что в молодости он мог делать это еще быстрее.

Великолепно. Теперь вся телезрительская аудитория видит, что представляет из себя учение книжным премудростям, и прекрасно понимает, что это абсолютно бессмысленное занятие и что Берри совершенно верно сделал, что променял книги на бары.

С другой стороны, Бетти Филд – библиотекарша, то есть девушка образованная, поскольку постоянно упоминает о том, что она книги читала. Она застенчива, на лице ее – печать несчастья, и, разумеется, мужским вниманием она не избалована. По ходу пьесы она, нарушив обет трезвости, пьет одну рюмку, потом другую, потом третью. При этом, погружаясь в бездну алкоголизма, она понемногу избавляется от подавленности, слой за слоем избавляясь от ярма интеллигентности. В результате завсегдатаи бара, сначала отнесшиеся к ней подозрительно, возводят ее в ранг героини; отец-алкоголик, когда-то бивший ее смертным боем, прижимает теперь к сердцу; и самое главное, ранее не замечавший скромную девушку банковский служащий безумно в нее влюбляется.

Повторяю – я лично получил от просмотра всего этого массу удовольствия. Но когда первое впечатление схлынуло, стало ясно, что вся пьеса – дань великому американскому стереотипу, который я назвал бы культом невежества. Согласно этому стереотипу, счастье можно обрести лишь в невежестве; учеба же – скучное занятие, погрязнув в котором рискуешь упустить все радости жизни.

Нет ли тут некоей связи с тем фактом, что спонсор не в состоянии набрать себе технических специалистов?

Да, нам нужны технически грамотные люди. Обществу они просто необходимы, иначе оно рухнет, раздавленное тяжестью собственных машин. Но что мы делаем для того, чтобы их получить?

Достаточно ли того, что промышленность всеми силами завлекает к себе ракетных инженеров? В результате инженеры мигрируют из одной специализации в другую, но общее количество их остается слишком малым. Если обществу удастся, разбогатев, сманить специалистов из другого общества, то такая схема еще сработает, но если нет – то ничего не получится.

Проблему нехватки научных и технических специалистов предлагают решить различными способами. Одни говорят, что надо больше платить преподавателям, что одаренным студентам надо выплачивать стипендии, что специалисты, работающие в промышленности, – химики и инженеры – должны уделять какой-то определенный минимум времени преподаванию и т. д. Все эти меры, конечно, очень важны, но достаточно ли их? Даже если удастся каким-то образом получить идеальное собрание преподавателей – кого они будут обучать? Группу молодых людей, большинство которых с детства усвоили, что образованные люди значит ограниченные люди и что нет ничего ценнее естественного невежества.

Вспомните об укоренившихся в литературе стереотипах «плохого мальчишки». Лучшими примерами можно назвать Тома Сойера и Пенрода Шофилда (но стоит только включить радио или телевизор – и перед вами будет множество современных аналогов). Школа для них – враг, учителя – объект ненависти, книжное обучение – скука и ложь. А кто изображается при этом отрицательными героями? Сиды Сойеры и Джорджи Бассетсы – маленькие подхалимы, которые носят чистые костюмчики, говорят правильно и любят школу. Неприятные получаются персонажи.

Я в жизни своей не украл ни одного яблока из соседского сада или арбуза с чужой бахчи (сложновато было бы мне это сделать посреди Бруклина), но даже я не смог устоять перед мастерством автора, искусно внушающего читателю отвращение к мерзким учительским любимчикам, которые отказываются принимать участие в таких веселых шалостях или им подобных актах подростковой преступности.

Возможно, виной всему историческое прошлое первопроходцев, когда образование воспринималось только как предлог для того, чтобы оторвать мальчика от повседневных обязанностей и засадить за изучение форм спряжения латинских глаголов, к раздражению и без того перегруженного работой отца. Как бы оно ни было, все мы помним то презрение, которое изливали газеты на «бестолковых профессоров», созванных Рузвельтом для вывода страны из депрессии, и никого не удивляет тот факт, что именно благодаря образу «шибко умного» Алдай Стивенсон проиграл выборы 1952 и 1956 годов.

Вы никогда не обращали внимания, для чего кино– и телережиссеры используют такой элемент образа персонаж, как очки? Очки в их продукции представляют собой шаблонный признак развитого интеллекта (видимо, по причине распространенного стереотипа о том, что образованные люди портят себе зрение по причине пагубного пристрастия к чтению). Как правило, герой или героиня фильма очков не носят. В некоторых случаях, когда герой по профессии архитектор или химик, ему приходится носить очки в доказательство того, что он учился в колледже. Но при этом он срывает их всякий раз, когда надо выступить со страстным монологом, потому что не может же человек в очках выглядеть мужественно. Да, он на секунду надевает их, если надо что-то прочесть, но тут же снимает, выпячивает нижнюю челюсть и принимает более привычный зрителю облик, воплощающий мужество, лишенное всякого педантизма.

Еще более выразительный пример – это голливудское клише, которое уже настолько навязло зрителям в зубах, что даже сами голливудские режиссеры уже не рискуют больше к нему прибегать (звучит невероятно, но это так). Речь идет о том, что стоит взять очаровательнейшую актрису (назовем ее, скажем, Лаура Прекрасная), и она тут же превратится в уродину, стоит лишь надеть на нее очки.

Этот сюжет повторялся уже несчетное количество раз. Героиня Лауры Прекрасной – библиотекарша или учительница (представительницы именно этих профессий, по голливудским стандартам, поголовно являются несчастными старыми девами), и конечно же главным показателем такого положения дел являются огромные очки, по форме напоминающие панцирь черепахи (очки другой формы свидетельствовали бы о меньшей силе интеллекта).

У любого зрителя мужского пола Лаура Прекрасная что в очках, что без очков вызывает одни и те же желания. Только затуманенный взор главного героя отказывается что-либо замечать, пока героиня не снимет очки. Сделать это ей помогает на каком-то этапе развития сюжета добрая и понимающая подруга. Тут же чудесным образом выясняется, что героиня и без очков все прекрасно видит, а герой без памяти в нее влюбляется. Всеобщее счастье, конец фильма.

Неужели можно быть настолько тупым, чтобы не понять, что а) наличие очков никак не влияет на общие внешние данные Лауры и наш герой не мог этого не заметить; и б) если Лаура носила очки по необходимости, то, сняв их, она могла, к примеру, поцеловать не того мужчину просто потому, что не разглядела лица?

Нет, очки в данном случае – не просто очки. Это символ, символ интеллекта. Зрителям внушают две вещи: а) признак глубокой образованности выдает несчастного человека с несложившейся жизнью и б) формальное образование совершенно не нужно, его можно свести к минимуму, и это ограничение интеллектуального развития даст человеку счастье.

Со стереотипом противопоставления доброго человеческого невежества и сухого, чуждого образования надо бороться, и его надо победить, если мы хотим, чтобы было кого заманивать в технологи и ученые.

Надежду вселяет тот факт, что существует целый жанр популярной литературы, в произведениях которого подразумевается, что ум заслуживает уважения. Это научная фантастика (см. главу 32).

Естественно, научно-фантастический рассказ может быть совершенно фривольным, например, можно придумать историю про человека, который случайно изобрел прибор, позволяющий ему видеть сквозь стены и сквозь одежду. Понятно, что с таким прибором в руках можно здорово повеселиться, но не более того. Научно-фантастическое произведение может иметь даже антинаучную направленность, как целый ряд опубликованных несколько лет назад рассказов о жизни после атомной войны, когда на Земле остались только разрозненные горстки одичавших людей. Такие рассказы наводят только на одну простую мысль – о том, что ничего подобного не произошло бы, если бы люди не совали свой нос в сложные научные материи, а жили бы себе просто и незатейливо.

Но все же в основе сюжетов значительной части фантастических произведений лежит процесс решения некоей технической проблемы, а главными героями их являются технически образованные люди.

Назову примеры из числа собственных книг. Вот один сюжет: группа ученых отправляется на другую планету, чтобы выяснить, отчего умерли все поселенцы из состава предыдущей экспедиции, хотя, казалось бы, условия на планете идеальны для жизни. Оказывается, что в планетной коре высоко содержание ядовитого бериллия, и поселенцы умерли от отравления.

Или вот еще: ученый-историк пытается получить разрешение администрации на использование государственной машины времени для сбора данных о древнем Карфагене. Получив отказ, он уламывает друга-физика построить ему собственную машину времени – с неожиданным и трагическим результатом.

В первом сюжете рассматривается проблема резкого роста научных данных и неспособности человеческого ума справиться даже с их частью. Во втором – описывается, что может стать с обществом, в котором единственным источником финансирования науки останутся правительственные гранты. Как видите, уровень жанра как такового несколько превосходит уровень низкобюджетных голливудских постановок с монстрами, которые принято именовать «научной фантастикой».

Но не так важен сюжет и его социологическая подоплека, как сам факт того, что, несмотря на то что отдельные ученые могут быть как героями, так и антигероями произведения, наука как таковая и образование как таковое всегда изображаются с симпатией. Научное исследование практически всегда предстает захватывающим процессом; его результат оказывается, как правило, положительным и для героев, и для всего человечества; а сами интеллектуалы-исследователи служат предметом для восхищения и подражания.

Разумеется, писатели добиваются такого эффекта не намеренно. Если бы они стремились к нему специально, то сюжеты отошли бы в их произведениях на второй план по сравнению с пропагандой, и публиковать такое никто не стал бы, а если бы и стал, то читателей у такой литературы все равно бы не нашлось.

Нет, это происходит почти незаметно. Писатель-фантаст думает в первую очередь о том, чтобы написать хорошее произведение, а во вторую – о том, чтобы заработать на нем денег, но в итоге неизбежно оказывается, что он просто не может не изобразить ум, образованность и научную карьеру в положительном свете. Это неизбежный побочный продукт научной фантастики.

Примечание. Когда эта глава была напечатана впервые, ее восприняли с потрясающим равнодушием. Год спустя после этого Советский Союз запустил первый искусственный спутник Земли, и мы вдруг обнаружили, что участвуем в соревновании с соперником, которого до сих пор очень сильно недооценивали.

Внезапно все вокруг стали бороться с культом невежества, и будем надеяться, что к прежнему состоянию мы уже никогда не вернемся.

Однако я все же хотел бы указать на то, что лучше все-таки увидеть обрыв до того, как с него упадешь.

Глава 34
МЕЧ ДЛЯ АХИЛЛЕСА

Как гласит легенда, около 1200 года до н. э. греки собирали силы для похода на Трою. Оракул предсказал, что толку от похода не будет до тех пор, пока к осаждающим не присоединится юный Ахиллес. Но мать Ахиллеса, нимфа Фетида, переодела сына в женское платье и укрыла его среди придворных дам на острове Скирос. Нимфа знала, что если он отправится на Трою, то погибнет. Как и любую мать, ее не очень устраивала подобная перспектива.

На Скирос прибыла греческая делегация во главе с хитроумным Одиссеем. Обыскивать дам под предлогом поиска среди них мужчины было бы неуместно, так что Одиссею пришлось изобретать окольные пути. И он в этом преуспел.

Одиссей разложил перед дамами красивые одежды и украшения и предложил им выбирать, чем женщины и занялись с превеликим удовольствием.

Среди драгоценностей хитрый грек спрятал меч. И одна из высоких девушек не выдержала, схватила его и взмахнула с воинственным кликом. Естественно, это и был Ахиллес, и ему пришлось отправиться к стенам Трои навстречу смерти.

Сейчас войны уже не те. И в войнах между людьми, и в войнах со стихией самыми главными бойцами теперь являются творческие ученые.

Творческими учеными и рождаются, и становятся. Да, изначально в них должна быть искра одаренности, но сама по себе она слишком легко угасает. Поэтому перед преподавателями сегодня стоит серьезная задача по разработке методик обучения, которые позволят пестовать в учениках творческий подход.

Обучение творческой деятельности – сама по себе задача весьма творческая. Для ее решения требуются очень хорошие учителя и в высшей степени образные технологии. Широкое распространение такого обучения оказалось бы делом или вообще невозможным, или неоправданно дорогим. Творческий подход в некоторой степени присущ всем людям с рождения (стоит лишь подумать о том, сколько открытий должен совершить ребенок по мере взросления!), но очевидно, что одни одарены им в большей степени, нежели другие. Причем совершенно не обязательно, что речь идет именно о научном творчестве. Стало быть, для того, чтобы наиболее эффективным образом развить творческий подход в науке, обществу необходимо выработать механизм поиска наилучшего исходного материала – детей с самыми богатыми возможностями – и именно на них сосредоточить усилия.

Но как же выявить потенциального творца-ученого?

Конечно, есть очевидно одаренные дети. Несомненно, что, скажем, Аррениус или Гаусс не могли не совершить великих открытий, даже если бы не получили должного образования. А вот, например, Исаак Ньютон не проявлял особых дарований до шестнадцати лет. С первого взгляда первые проявления творческого мышления можно даже принять за проявления умственной отсталости или криминальных наклонностей – у Томаса Эдисона подозревали и то и другое.

Было много попыток разработать тесты на творческое мышление на основе опытным путем установленных свойств, присущих конкретным людям, уже известным своим творческим подходом. Но такие наборы свойств получались расплывчатыми, неопределенными и крайне противоречивыми – а с ними и результаты тестов.

Нам нужен тест простой и четкий, как меч для Ахиллеса. Необходимо разработать способ быстро и однозначно отличить потенциального творца от обычного человека. Никто не требует, чтобы с помощью этого теста можно было отобрать всех детей, имеющих искомые способности, – достаточно, чтобы он помог выделить группу, среди членов которой склонность к творческому научному мышлению будет принципиально выше, чем в среднем по населению.

Я бы предложил принять за такой меч для Ахиллеса интерес к хорошей научной фантастике. Это не просто мое пожелание, взятое с потолка. Позвольте мне привести такому предложению рациональное обоснование.

Сам я, помимо прочего, – писатель-фантаст, и я знаю, насколько хорошо продаются мои книги. Одна из них разошлась уже общим тиражом в 400 000 экземпляров, если считать издания в бумажном переплете. Часть из них приобрели библиотеки, где каждый экземпляр прочли, наверное, десятки людей. С другой стороны, многие наверняка купили книжку в мягкой обложке и наскоро пролистали ее по диагонали без особого интереса. Поэтому давайте не будем усложнять себе жизнь подсчетом погрешностей и предположим просто, что общее количество жителей Соединенных Штатов, интересующихся научной фантастикой, – 400 000 человек.

Я намеренно выбрал, должно быть, завышенную цифру, поскольку мне уже говорили, что мои книги продаются лучше, чем другие, а я выбрал из своих ту, что продается лучше всех. Однако воспользуемся ею и, с учетом того, что население Соединенных Штатов в целом составляет 180 000 000 человек, получим, что фантастикой интересуется в лучшем случае лишь один из 450 американцев.

Однако при этом, как человек, который вот уже четверть века живет и работает в мире академической науки и общается со многими творческими учеными, я могу свидетельствовать, что половина из них в тот или иной период жизни увлекались научной фантастикой. Я говорю здесь не о всех ученых, с которыми я общался, а лишь о тех, чей подход считаю творческим.

На последней конференции по вопросам воспитания творческого подхода к науке, где я присутствовал, в одной частной беседе я уже высказал эти рассуждения, и мой собеседник с жаром возразил, что не 50, а 95 процентов творческих ученых имеют тот или иной интерес к научной фантастике. Но спишем это на личный энтузиазм и вернемся к моей цифре – 50 процентов, то есть – каждый второй.

Можно ответить на это, что интерес ученых к научной фантастике является лишь следствием их рода деятельности. Мне не кажется, что это так, – мало кто начинает читать фантастику во взрослом возрасте. Как правило, эта склонность обнаруживается у подростков, и скорее все же именно чтение стимулирует интерес к науке, а не наоборот.

Сравним теперь две полученные цифры – мою осторожную оценку в 50 процентов интереса к фантастике у творцов-ученых и завышенную оценку в 1/450 интереса к этому жанру среди населения в целом. Напрашивается вывод, что стоит просто выбрать любителей фантастики среди 10-15-летних, и вероятность наличия людей с творческими научными способностями в выбранной группе возрастет во много раз.

Если эти рассуждения верны, а я уверен, что это так, то как стыдно должно быть тем, кто стремится подавить страсть молодежи к фантастике! Преподаватели английского языка и литературы часто определяют литературу этого жанра как запрещенную к чтению и, к примеру, отказываются признавать анализ научно-фантастического произведения за выполненное домашнее задание. Я получаю от своих юных читателей бесчисленное количество писем с жалобами на подобные случаи.

Многие учителя английского языка и литературы сами не проявляют никакого интереса ни к научной фантастике, ни к самой науке. Картины иных миров вызывают у них дискомфорт, от которого они стремятся избавиться простейшим образом – с помощью запрета. К счастью, таких случаев становится все меньше, но я бы предпочел, чтобы их не было вообще.

В научной фантастике, как и в литературе любого другого жанра, есть очень хорошие произведения, а если бы у преподавателей возникли проблемы с тем, чтобы отличить хорошую фантастику от плохой (что простительно ввиду очевидного отсутствия опыта), в этом им мог бы помочь любой смышленый двенадцатилетний ребенок из класса (я не шучу!).

Если бы научная фантастика свободно лежала в школьных библиотеках, то такой «меч для Ахиллеса» сослужил бы нам хорошую службу. Разумеется, всех потенциальных ученых-творцов таким образом не отобрать; к тому же процент искомых талантов в обществе столь мал, что, наверное, даже в отобранной группе они составят меньшинство. И все же такая группа наверняка окажется богаче талантами, чем среднестатистическая выборка.

И если у кого-то есть предложения получше – пожалуйста!

Примечание. Если кто-то решил по прочтении трех последних глав, что я вижу в научной фантастике исключительно великое и священное явление, то спешу их разочаровать.

Последние три главы книги я посвящаю именно легкому подтруниванию над этой областью литературы.

Но и это свидетельствует лишь о силе моей веры в научную фантастику. Я глубоко убежден, что это достаточно серьезный жанр, чтобы без вреда для себя выдержать немного иронии на свой счет.