Текст книги "Лиловый остров или трое из прошлого (СИ)"

Автор книги: Айрис Канна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

   Максимыч усталость не показывал, Дана тоже выглядела неплохо. Легче всех подъем дался Коше: она спокойно вылизывала бока. Дик вывалил язык и часто дышал. Тропа вела вокруг горы. Максимыч не хотел останавливаться.

   – Потом отдохнем, там есть чудный грот, – сказал он и направился дальше.

   Девушки вереницей пошли за ним. Зара опять оказалась последней, она оглянулась, далеко на горизонте увидела ярко-синюю полосу моря. Где-то там была Кира.

   Больно кольнуло сердце и ухнуло куда-то вниз. Для Зары зловещим был и дом Аглаи, и остров. Она отвернулась и увидела высоко на склоне ноги. Чуть не вскрикнула, испугавшись, но присмотрелась и узнала потрепанные мокасины Таира.

   – Смотрите, – воскликнула она, – наши почти догнали.

   – Идем, идем, – подгонял Максимыч, – они выносливые, встретимся с ними в гроте.

   В ущелье сгущалась темнота. Максимычу подниматься вверх становилось все тяжелее. Он устал, понимал, что задерживает движение. Легшая на его плечи ответственность за жизнь и спасение двух девушек давила на него. Они шли узкой тропой над обрывом. Слева скала, справа глубокое ущелье, на дне которого шумел поток. Если кто упадет, не услышат даже крика.

   Старик в темноте видел плохо, несколько раз он поскользнулся. Он знал – за поворотом их ждет освещенная солнцем поляна. Какая-то внутренняя сила держала и не давала лечь прямо на тропе. Наконец долгожданный поворот. Открылось небольшое плато, с дубовой рощицей, освещенное закатным солнцем.

   Максимыч сел на траву. Если бы мог, он полетел бы, несмотря на опасность быть замеченным врагами. Дана и Зара появились из-за скалы следом. Кошка и пес, успевшие обследовать рощицу, вернулись к Максимычу и улеглись рядом.

   Девушки видели, что Максимыч устал. Коша подняла мордочку и тихо зарычала. Дик подскочил и с лаем кинулся в кусты, выгнав на поляну зайца. Звери кинулись догонять. Дана хотела позвать кошку, но Максимыч остановил:

   – Не мешай. К тому же, нам пригодится ужин. Теперь мы идем обходным путем. До монастыря далеко. Пусть ловят.

   Старик отдышался, солнце склонилось к другой вершине, снова стало темнеть. Путники поднялись, но Дика и Коши не было. Дана разволновалась: она не хотела оставлять опасное животное на свободе.

   – Пойдем, – сказал Максимыч, – не бойся, найдут.

   – А вдруг ей понравится в горах?

   – Ну, тут ты ничего не сделаешь. Тогда надо на поводке водить.

   Зара заботливо взяла деда под руку, Дана неохотно поплелась следом, часто оглядываясь. Несколько раз свистнула, в надежде, что кошка вернется. Заливистый лай Дика раздался впереди в роще. Коша выскочила навстречу с крупным зайцем в зубах, когда они подошли к деревьям. Добычу она принесла Дане.

   – Видишь, – отметил Максимыч, – она тебя признает главной. Не бросит она тебя, не бросит.

   В роще снова начался подъем в гору. Дана смотрела на сгорбленную спину Максимыча, видела, как часто поднимаются и опускаются обрезанные крылья и понимала – старик на пределе. Чем круче был подъем, тем тяжелей ему приходилось. Зара поддерживала деда, шла очень осторожно.

   Возле грота все вздохнули с облегчением, предвкушая долгожданный отдых. Максимыч упал на кучу сваленной в углу у дальней стенки травы.

   – Сможете костер сами развести? – спросил он, задыхаясь.

   – Конечно, – ответила Зара. Она достала из сумки бутыль с водой, керамическую чашку и пузырек с зеленоватым зельем, накапала в кружку, разбавила водой и взболтала, – выпей пока, дедунь.

   – Ох, лекарка, – прошептал Максимыч, взял чашку и часто заморгал, скрывая подкравшиеся слезы.

   Дана перед гротом разделывала зайца. Рядом крутилась Коша в ожидании своей доли дичи. Дик скулил чуть поодаль: кошка свирепо шипела на пса, как только он приближался. Вдруг Дик и Коша кинулись к кустам. Дана, подхватив неразделанного зайца, заскочила в грот. А еще через несколько минут услышала радостное поскуливание собаки и поняла – свои. Она столкнулась с Таиром на выходе. Оба, и Сергей, и Таир выглядели уставшими.

   – О, сестренка! Ты поймала зайца? Быстра! – восхитился Таир.

   – Не я, Коша.

   – Значит, от тебя тоже есть польза? – Таир погладил умывающуюся кошку.

   Та, почувствовав одобрение, мурлыкнула, но отошла, гордо подняв голову. Сергей сел около Даны, прислонился к скале, спросил:

   – Как добрались?

   – Максимыч слаб. Ему было тяжело идти, даже задыхался, – Дана посмотрела на брата. – Далеко ли еще?

   – Далеко, – Таир скрылся в гроте, выглянул и добавил: – За ночь отдохнет, сейчас куда идти?

   Когда развели костер, стемнело. Таир слетал к потоку, принес ведро воды. Оказалось, что этот грот много лет служил убежищем для Максимыча. Там он отдыхал в то время, когда начинал сбор высокогорных трав. И трава, которую Дана приняла за обычное сено, была лечебной. Пока она разделывала зайца, Зара успела измельчить траву и туго набить несколько холщовых мешочков. Она была довольна, сказала, что отвар этой травы можно назвать эликсиром жизни.

   Освежеванного и хорошо отмытого зайца натерли солью, соорудили из ветки вертел и повесили над костром. Дана беспокоилась – не привлечет ли запах жареного мяса животных или, что страшнее, воинов Аглаи. Таир успокоил: они ушли в противоположную от монастыря сторону, вряд ли здесь их будут искать. Максимыч после выпитого снадобья и сна чувствовал себя прекрасно, хотя и понимал, усталость может снова навалиться в любой момент. Он долго обсуждал с Таиром дальнейшую дорогу. Решили идти окольным путем. Тем более, что думающих людей в засадах не осталось. Одни боевики.

   Ели на поляне при свете костра. Уставшие и изголодавшиеся за день путники быстро справились с ужином. У Зары в мешке оказалась еще бутыль с холодной заваркой. В ведре вскипятили воду. Когда пили чай, Таир вспомнил:

   – Максимыч, расскажи свою историю.

   – Какую?

   – Помнишь, мы встретились на набережной? Я спросил, что у тебя с крыльями.

   – А... Да, это история долгая. Точно. Даже не знаю, рассказывать ли? Долгая и недобрая.

   – Да ладно, впрочем, я смотрю, в нашем мире добрых историй становится все меньше.

   – Это так, сынок.

   Сергей почти спал около костра, но как только Максимыч начал рассказ, поднял голову.

   – Я давно попал в кабалу к Аглае. Это страшный человек! Страшный! Заре исполнилось пять лет, когда погибли ее родители. Мой сын странным образом свалился в ущелье. Он лазал по горам с детства, знал каждый выступ в скалах, знал, где могут посыпаться камни, где критически нарос снег, а где возможен сход селя. Он предупреждал деревни об опасности за два-три дня и тем самым спасал людей. Но вот же, свалился в пропасть и не взлетел сам. Нашли тело через несколько дней в расселине. С поломанными крыльями и руками. Я решил, что случился сердечный приступ. Его жена через месяц умерла в родах вместе с дитем. Я тогда собирал травы далеко на юге. Весточку получил поздно. Прилетел домой, а там уже хозяйничает Аглая. Пятилетнюю Зару она отдала дочери в няньки ее змеенышу, а из дома вынесла почти все.

   Я пришел к ней с вопросом, что это она устроила. Аглая показала мне расписку сына, где он завещает ей дом. Но дом – мой! Никто не мог на него позариться. Пришлось Аглае вернуть имущество. Но травы она не отдала, сказала, что сожгла, как хлам. Я поверил! Зару не хотела отдавать. Аглая заявила, что мать Зары ей много должна. Тут мне на помощь пришел совет города и градоначальник. Отвоевал я у нее внучку. Но у стервы остались долговые расписки невестки. И за это она обязала меня собирать для нее травы в течение десяти лет. Расписок оказалось много, я совершенно не мог понять, зачем и как, без ведома моего сына, невестка столько назанимала. Но спросить-то некого!

   Я работал, собирал травы и отдавал Аглае. У нее Рамон, лекарь, причем – хороший лекарь. Он принимал у меня собранные и высушенные травы. Но близился конец барщины. Я предвкушал свободу. Как вдруг эта чертовка предъявила новую расписку, подписанную мной! Конечно, экспертизу провести мы не могли, но я понял! Понимаешь, я понял! Я приносил ей траву карнели, пион уклоняющийся. Знаешь, что это такое – пион уклоняющийся? Это трава, которая отшибает память. Накапаешь травки в чай, и несколько часов из памяти исчезнут, как будто и не жил. А мать Зары работала на Аглаю. Кухарила у нее. Трава карнели делает людей не только веселыми, но и послушными. Вот откуда взялись эти расписки. И моя оттуда же. И, думаю, завещания... Все завещания, что получает Аглая.

   Я даже вспомнил, когда это произошло. В один из вечеров принес я траву, а на кухне как раз чай пили. Дина мне чашечку и поднесла. Ароматного такого чая, сладкого. С тех пор я у Аглаи пить и есть перестал. Но доказать что-либо не смог.

   За долг по этой расписке она приказала обучать мальчишку, сына Дины, сбору трав. Я отказался. А этот гаденыш стал к Заре приставать. То подножку подставит, то за косу дернет. А однажды напал на нее с друзьями. Случилось это недалеко от маяка. Пес Шевина, Дик, поднял лай, прилетел Шевин, раскидал пацанов. Зару и Дининого выродка притащил к себе на маяк. Тот и признался, что Аглая велела ему «заняться» девчонкой, чтобы меня припугнуть. Ну, припугнула. Заре стукнуло тогда двенадцать лет. Не мог я позволить издеваться над внучкой.

   Что еще произошло, я не знаю, но стала Аглая ко мне добрей. Я и поверил: «очеловечилась», подумал. Ошибся. Мальчишку-то я учить взялся, но с оглядкой. Не все травы показывал, в заповедные мои места не водил. Не знает он, где растет пион, где растет карнели. Ландыш, конечно, и он найдет, но не эти травы. Год назад Аглая предложила Заре работу. Прислуживать ей. Обещала за год работы вернуть мою расписку, мы и поверили. Но как только девочка начала у нее работать, так стала приходить битая. Я решил забрать Зару, но Аглая успела и с нее расписку получить. Так мы оказались в долговой яме.

   А месяц назад Рамон потребовал от меня карнели и пион уклоняющийся. Я принес то, что у меня дома было. Но ему надо было и свежую, не сушеную траву. Я водил пацана по ближайшим ущельям, нашел немного. Они все поняли. Тогда-то и подрезали мне крылья. Как-то опоили, даже не знаю, как и когда. Наверное, подлили в бутыль, пока я травы сдавал. Пришел домой здоровый, проснулся с обрезанными крыльями. Чудом не загнили, Зара выходила, думал – умру. Вот какие дела.

   Я совсем недавно понял, что это моими руками они такую власть приобрели. Вот так и пишут на Аглаю завещания. А сына моего, наверное, травой карнели напоили. Везде ее лазутчики, везде!

   Зара тихо плакала, сидя в сторонке. Дана подошла к ней, обняла и стала покачивать, как маленького ребенка. Всхлипывания стали реже, а потом и совсем стихли.

   – Эх, Максимыч, что было, то было. Теперь надо как-то ее остановить, – сказал Таир.

   – Страшно мне, понимаешь? Не знаю, сколько душ загублено моими руками...

   – В монастырь же идем, там покаетесь, – вставил Сергей.

   – Монастырь у нас не совсем монастырь, скорее культурный центр, университет, – ответил Таир, – хотя покаяться там можно.

   Уже глубокой ночью путники расположились в гроте. Сергей предложил организовать дежурство, но Таир отказался. Велел Дику сторожить. Пес лег на входе в грот, положил морду на вытянутые лапы и высоко поднял лохматые уши.

   Среди ночи Дик угрожающе зарычал. Таир поднялся, подошел к собаке, сел рядом и успокаивающе погладил пса. Затем осторожно выглянул на залитую лунным светом поляну. Было безветренно, звенели цикады, пахло ночной фиалкой. Казалось, древние духи опустились на землю и отдыхают. Вдруг поляну прочертила тень. Дик рыкнул. Таир посмотрел вверх. В воздухе носились летучие мыши. Он проследил взглядом. Мыши исчезали где-то на середине склона. Таир решил, что там должен быть вход в пещеру или окно.

   В гроте закашлялся Максимыч, послышалось тяжелое дыхание, шорохи. Немного погодя старик прошаркал к выходу, знаками позвал Таира наружу. Сели около входа в грот.

   – Я вот думаю, – начал Максимыч, – Зара знает нескольких, к кому ходит Рамон, он же лекарь Аглаи. Люди богатые, имеющие свое дело. Ты не спрашивал Дану, твоих он не лечил?

   – Да мы и поговорить толком не успели.

   – Ну, спросишь.

   – Зачем? Их же не поднять теперь, – Таир обломал ветку ольхи, растущей рядом.

   – Так остальных можно спасти.

   – Как?

   – Я знаю противоядие. Но за ним надо идти. Это листья смородины. Очень много надо.

   – Далеко? – Таир стал обдирать с ветки листья и кору.

   – Нет. Вы здесь денек переждите, а мы с Зарой сходим.

   – Нет, старик, пойдем вместе. Нас поодиночке переловят и передавят, как крысят слепых. А вместе можем обороняться. Вон и Дана, и Сергей из лука стреляют, одно удовольствие посмотреть. Так где противоядие растет?

   – За Ледянкой к югу. На правом склоне.

   – Хорошо, выходим с рассветом, – отбросив прутик, Таир поднялся.

   – Можно уже через час выходить. Мы будем идти по восточному склону. Небо ясное. За пару часов уйдем далеко. Раньше выйдем, раньше придем.

   – Это хорошо, Максимыч, но как ты хочешь дать противоядие?

   – Не знаю, пока его надо собрать.

   Из грота вышла кошка, принюхалась, встала в стойку и кинулась в кусты. После нескольких минут борьбы она появилась, попискивая и зализывая лапу. В это же время из кустов выкатился колючий шарик ежа. Таир засмеялся.

   – Вот как мир-то познается, – сказал Максимыч и поднялся, – пойду, девочек разбужу.

   Костер потрескивал сухими ветками. В ведре бурлила вода. Зара смешала какие-то травы, бросила в кипяток и, сняв ведро с огня, накрыла холщовой тряпкой. Когда Зара через пять минут сняла тряпку, над поляной разнесся тонкий сладкий аромат. Оставшегося от ужина зайца поделили по кусочку, не забыли и Дика с Кошей, хотя Максимыч ворчал:

   – Зверье само прокормиться в горах может, неча продукты переводить.

   Но никто не обратил внимания на ворчание старика. На востоке засеребрилась в первых лучах солнца далекая вершина. В утреннем полумраке раздались редкие голоса птиц. Последняя летучая мышь скрылась за кронами деревьев.

   Путники поели, выпили ароматный напиток, приготовленный Зарой. Остатки она слила в бутыль с чаем. Ведро Зара тщательно просушила над затухающим костром, сложила в него мешочки с травами. Таир привязал ведро к поясу. Небо посветлело, звезды спрятались, когда они вышли на тропу. Пришлось вернуться к обрыву и дальше идти вдоль скалы над бурлящим внизу потоком. Кошка и пес ушли вперед, Максимыч снова был первым. Сейчас он шел так, будто сбросил с плеч пару десятков лет. Сам не понимал: то ли это напиток, что пили утром, то ли снятая с него ответственность – все-таки сейчас, кроме него, немощного и не имеющего возможности летать, в группе двое здоровых мужчин.

   Тропа спускалась вниз, брызги потока долетали до путников, камни под ногами стали скользкими. В какой-то момент, залюбовавшись освещенными солнцем снежными вершинами, старик оступился и свалился в пропасть. Он пытался рефлекторно раскрыть крылья, но это не помогло. Сзади шел Сергей, он не думая сложил крылья и камнем бросился вниз. Почти над самым потоком он подхватил Максимыча за руку, подтянул к себе, одновременно расправляя крылья. Взлет дался тяжело. Рядом кружился Таир. Обе девушки стояли, вплотную прижавшись к скале.

   Сергей обхватил второй рукой старика вокруг пояса. Прижал к себе. Максимыч не понимал, кто его несет. Таир уже стоял возле девушек. Сергей поставил Максимыча на тропу, встал рядом.

   – Куда мы идем дальше? – спросил Сергей.

   – Вон мосток, перед поворотом. Через двадцать метров.

   Сергей увидел впереди качающийся веревочный мостик. Он перехватил вокруг талии Максимыча и полетел по диагонали над бурлящим потоком на противоположный берег. Коша и Дик сидели перед мостиком. Остальные, увидев, что Максимыча перенес Сергей, подхватили животных и перелетели следом.

   Отдышавшись, путники пошли вверх по тропе, ведущей к плато, поросшему лесом. Двигались не торопясь, Максимыч внимательно посматривал по сторонам. Вышли на поляну перед лесом. Зара бросилась собирать цветы, напомнившие Сергею тысячелистник. Оказалось, настой из этих цветов успокаивает воспаление и боль.

   Дана помогала, Сергей и Таир сели в тень, а Максимыч, только что испытавший испуг, стараясь унять дрожь в ногах, лег. Девушки набрали пучок блеклых соцветий. В этот момент на противоположном берегу Сергей заметил движение. Присмотревшись, понял, что кто-то идет за ними. Путник уже подошел к мостику. Беглецам ничего не оставалось, кроме как спрятаться в чаще.

   Человек, вышедший на поляну, уходить не торопился. Он осмотрелся вокруг и сел там, где только что сидели путники. Наконец он громко произнес:

   – Таир, ты можешь не прятаться, я узнал тебя.

   Пришлось выйти. Таир тоже узнал путника. Это был Рой, тот самый торговец вязаными изделиями. Вышли все. Таир сел рядом с Роем, прислонившись спиной к искривленному ветром стволу сосны. Он вдохнул пряный утренний аромат и поздоровался:

   – С рассветом тебя, Рой!

   – С рассветом! А чужестранки я так и не вижу, – Рой рассматривал девушек. – Привет, Максимыч! К нам?

   Максимыч кивнул, усаживаясь рядом.

   – Что в городе? – спросил Таир.

   Рой улыбнулся, снова посмотрел на сидящих в стороне Дану и Зару, ответил:

   – Ищут. Аглая заперлась во дворце и не выглядывает. Дина, хмурая, носится по городу. Рамон принес на себе умирающего Меченого. И прямо к ней в замок. Сам Рамон – и на себе! Ты представляешь? Они слуг почти не выпускают из дома. Бойцы рыщут по ближайшим к монастырю ущельям, горам. Так интересно... Не знаете, кого они ищут?

   – Нет, впрочем, догадываемся, – Таир смотрел в глаза парню и не знал, радоваться или нет известиям.

   Рой присматривался к Сергею. Тот сидел рядом и жевал сорванную травинку. В ясном небе парил орел, а внизу, в ущелье, еще царила тьма. Рой спросил:

   – А парень-то не из наших?

   – Почему? – Таир едва не подскочил.

   – Одежка не наша. И обувь.

   – Глазастый ты.

   – Ты зря, Таир. Я же тебе говорил, я твой друг. Говорят, Нико пропал. Вы что-нибудь слышали?

   Таир отрицательно махнул головой.

   – Ты извини, идти нам надо, – сказал он, поднимаясь.

   – Нам по пути. Там, за горой, мой хуторок. Живу с женой. Овец пасу. Потом стригу, она вяжет.

   – Ты ее одну здесь оставляешь?

   – Да нет, еще семья брата здесь. Вместе живем, вместе работаем.

   Вмешался Максимыч:

   – Там же и смородина.

   ***

   Хутор Роя состоял из двух рубленых домиков, сада и огорода, за которыми располагался загон для скота и большой деревянный овин. Сзади хутора – высокая плетеная изгородь. Впереди вместо забора зеленела живая ограда из высоких, часто посаженных кустов фундука. Путники миновали хлипкие ворота и оказались на лужайке с яркими цветниками. Между домиками под натянутым тентом стоял большой стол и три широких скамьи с гнутыми спинками. Из-под стола, напряженно вглядываясь в вошедших, опустив вниз голову, поднялся огромный лохматый пес.

   – Свои, Варяг! – остановил его Рой. Дик стоял возле Таира и слегка порыкивал, Дана подхватила на руки Кошу. – Познакомься. Ко мне!

   Пес подошел к хозяину, медленно и спокойно обнюхал гостей. К Дику, который не доставал ему до колен, отнесся пренебрежительно, даже фыркнул, показывая свое превосходство. Шипящую и рвущуюся из рук хозяйки, Кошу обнюхивал долго, несколько раз рыкнул. Но Рой стоял рядом и тихо отдавал команды:

   – Фу! Нельзя, свои.

   Алабай медленно развернулся и ушел в сад. В это время из дома уже мчались двое детей, за ними вышла, обтирая руки о цветастый фартук, темноволосая женщина.

   – Анита! У нас гости, – сообщил Рой.

   – Вижу, вижу! Как знала, пирогов напекла... Проходите, очень рады.

   Дети с визгом подлетели к отцу. Таир подумал, что в такой семье бояться нечего. Можно отдохнуть и продумать дальнейшие действия. Гости прошли под навес, куда Анита уже несла блюдо, полное пирожков, детвора тащила посуду. В этом дворе веяло покоем и семейным счастьем.

   – А где же брат? – спросил Таир.

   – Овец пасет.

   Послышалось сонное кудахтанье курицы и сразу громкий, уверенный клич петуха.

   – Однако, хозяйство у тебя! – восхитился Таир.

   – Да уж, приходится.

   Таир не знал, о чем говорить с хозяином, а хозяин не торопился разрядить обстановку, видимо, помня встречу у Таира. На лице Роя светилась легкая усмешка. Зара и Дана отправились помогать хозяйке, Максимыч сел на землю, подставив солнцу больные крылья.

   – Кто это тебя, Максимыч? – Рой подался вперед, увидев изуродованные крылья старика.

   – Аглая, – коротко ответил Максимыч.

   Вдруг алабай выскочил из-за дома, подбежал к воротам и несколько раз громко, басом гавкнул. Дик и Коша сорвались и помчались в поле. Варяг за ворота не ступил.

   – Чужие? – удивился Рой.

   Таир прислушался к лаю Дика, сказал:

   – Нет, это, должно быть, Шевин.

   Все вместе подошли к воротам и наблюдали, как встретились пес и хозяин.

   – А кого там кошка ваша с ног сбила? – спросил Рой.

   – Киру, – Таир посмотрел на Роя, – чужестранку, а вон и Нико.

   – С солнцем вас, друзья! – сказал Шевин, подходя.

   Рой положил руку на голову Варягу, дал команду:

   – Свои!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ТРОЕ ИЗ ПРОШЛОГО

Глава тринадцатая

Дневник

   Васька проснулся среди ночи от грохота, раздавшегося в комнате Никодима. Следом он услышал стон и громкий шепот:

   – Ох, чтоб тебя! Как это я? Ой-ей-ей... Больно-то как!

   Васька вскочил и бросился на шум.

   – Погоди, друг мой Васька, – уже во весь голос произнес Никодим, – еще ты ушибешься... Как это я так неловко!

   – Что, Никодим? Позвать кого? – спросил Васька от двери в комнату.

   – Свечу бы засветить, я тут скамеечку не убрал перед сном и свалился через нее.

   – Где свечи?

   За окном сплошным потоком лил дождь. Низкие тучи спрятали луну, в комнате царила непроглядная тьма.

   – Свечи на полочках, около двери, там же и спички. Сможешь зажечь?

   Васька уже привык к темноте и различил похожий на мешок силуэт Никодима на полу возле кровати. Васька нашел свечи и спички, засветил фитилек, вошел к Никодиму. Тот сидел на полу, прислонившись спиной к кровати, и растирал вздувшийся голеностопный сустав. В открытое окно кельи врывался шум дождя. Ветер колыхал штору, и, казалось, что вот-вот погасит пламя свечи. Васька, прикрывая огонек ладонью, установил на столик под иконостасом свечу, помог подняться старому монаху. На стенах кельи танцевала огромная Васькина тень, крылья топорщились, превращая его в неведомого монстра.

   – Может, кого позвать? – спросил Васька, помогая Никодиму лечь в кровать.

   – Утром. Пусть спят. Ты мне тряпку в воде смочи, я на ногу положу.

   Ведро с водой стояло около двери в келью. Васька зачерпнул старым алюминиевым ковшом воду, смочил тряпку и отнес Никодиму. Тот обернул ее вокруг ноги.

   – Льда бы, – сказал Васька.

   – Это точно, это ты прав. Есть лед, но в подвале. За ним еще идти надо. Ключника искать. Да ничего, вода будет испаряться и остужать ногу. Иди, ложись. Досыпай.

   Васька вернулся в кровать, но спать совсем не хотелось. Он сел и выглянул в окно. Ливень накрыл горы до самого побережья. Васька наблюдал, как бьют капли по ветвям ленкоранской акации под окном. Он не заметил, как заснул, сидя на кровати и положив на подоконник руки, а на них голову.

   Снилась ему мама, родной дом, село. Проснулся Васька весь в слезах и с затекшей шеей. Дождь кончился. Солнце сверкало в каплях влаги на листьях отмытой акации. За открытым окном раздавались крики первых проснувшихся птиц. Сначала редкие, потом все чаще. Наконец, птичьи голоса слились в разнокалиберные нестройные звуки, как в опере, когда оркестр настраивает инструменты перед увертюрой.

   В соседней комнате стонал Никодим. Под окнами появились первые проснувшиеся монахи, спешащие на послушание. Васька вылетел в окно и бросился к идущему мимо иноку:

   – Помогите, там Никодим ногу повредил, – почти кричал он.

   Монах кивнул и ответил:

   – Сейчас, лекаря пришлю.

   Васька влетел обратно в окно. Он прошел в комнату к Никодиму. Повязка на ноге монаха высохла, сам больной страдальчески посмотрел на Ваську и сказал:

   – Без меня поведешь инока к буку. Я не смогу, – Васька кивнул. – Да смотри, в дупло не заходите. С ним еще разобраться надо. Если это окно в другое время, надо же домой попасть тютелька в тютельку, а не абы как.

   Только тут Васька понял, что монахи хотят его домой отправить. Прибежал молодой монах, он осмотрел ногу Никодима, пощупал длинными пальцами, покрытыми рыжими волосками, покрутил вправо-влево, согнул, разогнул в голеностопе. Никодим при этом морщился, но ни разу не застонал. Лекарь поцокал языком, покачал головой, достал из принесенного с собой мешка флакончик с каплями молочно-белого цвета, оценивающе окинул взглядом грузную фигуру пациента, сказал:

   – Как бы не весь пузырек на тебя надо, – накапал, дал выпить старику, приговаривая: – Пей, это мак, сейчас боли не станет, я лангету положу. И объедаться прекращай, а то раздулся уже... Недели две тебе валяться придется. А с таким весом... опасно это... Да и ушибы долго заживают.

   Васька наблюдал, как монах под стопу и голень подложил странную конструкцию из проволоки, обтянутой тканью, туго забинтовал. Лекарь повернулся к Ваське и велел:

   – Вот эти капли, – он поднял вверх пузырек, – взболтать и по десять капель два раза, пока я не приду посмотреть больного. Садиться в постели можно, ноги вниз не опускать. И вообще, что бы он тебе ни говорил, повязку не снимать и не ослаблять. Если отечет нога или, не дай Господи, посинеет, сразу зови меня. Понял?

   Васька кивнул. Лекарь поправил подушку под головой Никодима и ушел. Никодим попросил Ваську дать бумагу и карандаш, написал записку, велел:

   – Иди к настоятелю. Отнеси.

   Васька прибежал к корпусу трапезной и остановился. Он никогда один не входил в эти торжественные, с тонкой резьбой деревянные двери. Васька переминался с ноги на ногу, ругая себя за нерешительность, но так и не взялся за ручку.

   Стали подлетать школяры, те самые, с которыми вчера познакомился. Они громко переговаривались, кто-то легонько стукнул Ваську по плечу, кто-то кивнул. Они смело отворили двери, и Васька проскользнул следом. Прошел уже знакомой анфиладой комнат к покоям настоятеля, постоял под дверью, дожидаясь – может, кто придет. Но никого не было. Поднял кулачок и робко постучал. Через пару минут дверь открыл уже знакомый Ваське молодой монах.

   – Что, Васька? – спросил он.

   – Никодим велел записку настоятелю передать, – Васька протянул бумагу.

   – Ну, пойдем.

   Васька робко, бочком вошел в комнату. Настоятель сидел за большим круглым столом, вооружившись лупой, и читал какую-то тетрадь в блеклой зеленой клеенчатой обложке, с пожелтевшими от времени, неровными по краям листами. Он недовольно взглянул на Ваську, спросил:

   – А где Никодим?

   – Вот, – Васька протянул записку, – не может он, ногу повредил.

   – Вечно с ним что-то не так! – возмутился настоятель, забирая записку, бегло пробежал глазами строчки, сказал – Макс, придется тебе с Васькой одному идти к старому буку. А я с этим древним фолиантом – к Никодиму. Серьезно старик упал. Лекарь даже шину наложил.

   Настоятель поднялся, поправляя дряхлую рясу. Свернул тетрадь трубочкой и вместе с лупой спрятал в огромном кармане.

   – Поешьте сейчас и ступайте. В дупло не входите ни в коем случае. Просто внимательно все осмотри. И внутри тоже, голову сунь, а ногу туда не заноси! Знаю я вас, любопытные! Может, какая зацепка найдется?

   Настоятель стремительно, будто молодой, вышел из комнаты.

   – Пойдем поедим, – позвал монах Ваську.

   ***

   Никодим дремал. Он нашел удобное положение, когда не болела нога, и старательно берег его. В келье пахло жженым воском. Тоненькая свечка, зажженная Васькой перед уходом, догорела, и в сером утреннем мареве огарок чадил, пуская кверху тонкий белесый дымок. Никодим любил запах догоревшей свечи. В дверь постучали и, не дожидаясь ответа, вошли. Это был настоятель. Он не скрывал раздражения. Но говорить сразу не смог: мешала одышка.

   – Здравствуй, – сказал Никодим, – а все потому, что зарядку не делаешь.

   – Отстань, – настоятель грузно опустился на стул у кровати, вытирая выступившие на лбу капельки пота, – вот душа у меня не на месте.

   – Что ж так? – Никодим с жалостью разглядывал покрывшегося красными пятнами друга. Еще бы, ровесники, а насколько он – Никодим – сильнее! А все дороги. То туда пешком, то еще дальше. Летал Никодим редко – тяжело с его-то весом, но ходить по горам, тренировать и сердце, и ноги, да и голову тоже, упрямо не переставал. Хотя уже столько раз предлагали то в ключники, то в смотрители спален уйти. Отказывался. И сейчас: полежит недельку и пойдет снова.

   – Нашел я эту тетрадь, нашел! – настоятель решил не спорить, а сразу перейти к делу.

   – Какую? Не помню.

   – Да ты можешь и не знать. Дневник майора. Может, эти дети, наш Васька и та девочка, что в городе видели, попали сюда не случайно? Понимаешь?

   – Не понимаю. Там написано, как им вернуться? – Никодим приподнялся на локтях и поморщился – движение разбудило боль.

   – Нет, старый дурак! Здесь написано, что произошло пять сотен лет назад. Где и в какой последовательности!

   – И что нам это дает?

   – Не знаю. Знал бы, не пришел к тебе. Вот смотри, читаю: «Первый взрыв на Армянской АЭС в десять ноль-ноль. Затем, в десять пятнадцать, на Ростовской», понимаешь, цепь взрывов. Со всех сторон. Указывается время и место, где произошли взрывы.

   – А где Васька? – Никодим грозно посмотрел на настоятеля, – где пацанчик?

   – С Максом к буку пошел. Может, найдут там что?

   – Что ты там хочешь найти?

   – Путь в прошлое.

   – А ну как сгинет парень? Попадет в эти взрывы... Пусть бы у нас оставался, – Никодим попытался сесть, кривя лицо в судорожной гримасе боли, и упрямо сдвигал ногу к краю кровати.

   – Что ты делаешь?

   – Полечу. Я к буку тому полечу!

   – Успокойся, я велел Максу все осмотреть, не входя в дупло, как мы с тобой и договаривались. А ты и летать-то уже разучился, небось? Что-то я тебя не видел на крыльях давненько.

   – Вот, увидишь!

   – Прекрати истерику! – настоятель навис над Никодимом, грозно сжимая кулаки. – Бегать, прыгать и летать – дело уже не твое! Наше дело – думать. А они сейчас поедят и пойдут тихохонько. Макс инок умный. Глупостей не наделает.

   Никодим бессильно откинулся на подушки. Вернувшаяся боль и принятые утром капли лишили его сил. Настоятель подсел ближе, открыл клеенчатую грязно-зеленую потрепанную тетрадь, и они долго читали дневник офицера погранвойск, выяснили последовательность взрывов, представили объем возникшей катастрофы. Дальше дневник повествовал, как майор выводил группу солдат из зараженного места. Единственное, что они смогли сделать, – дойти до монастыря, где постепенно один за другим погибли от лучевой болезни. Последние записи были сделаны православным монахом. Майор надиктовал обращение к жене и детям. Он надеялся, что эта катастрофа не погубит все население Земли.