Текст книги "Искусство беллетристики. Руководство для писателей и читателей"

Автор книги: Айн Рэнд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Ругательства (Обсцентная лексика)

Не пользуйтесь матерными ругательствами – и не приводите никаких аргументов в пользу «реализма».

Матерные ругательства – это язык, который подразумевает осуждение или презрение, обычно в отношении определенных частей тела и пола. Все трехбуквенные слова имеют пристойные синонимы, они непристойны не содержанием, а их целью – передать то, что относится к неприличному или злому.

Матерный язык основывается на метафорах и морали той школы мысли, которая отрицает тело. Посмотрите, чем религиознее нация, тем больше разнообразных и грубых ругательств существует в ее языке. Говорят, что в испанском наблюдается наибольшее их количество. Я не знаю испанского, но знаю, что у русских имеется целая подсистема языка – не просто слова, но целые предложения – все они касаются секса. (Я знаю только несколько примеров.)

Язык ругательств – не объективный язык, который вы можете использовать, чтобы выразить собственные ценностные суждения, это язык, собравший оценочные суждения, состоящие из обвинения пола и грешной земли, передающие, что они низки или омерзительны. Вы не захотите руководствоваться подобными предпосылками.

Если вы пишете об обитателях трущоб или о мужчинах, служащих в армии, – возникает трудноразрешимая литературная проблема. Современные писатели специализируются на изображении армейских служак, разговаривающих исключительно ругательствами. Я в это не верю, но слышала мужчин такого сорта, использующих ругательства в стрессовых ситуациях. Если вы хотите передать такую атмосферу, нескольких слов типа «черт» и «проклятье» совершенно недостаточно. Однако нет необходимости использовать матерный язык в пользу «реализма».

Хитрость заключается в том, что следует дать в контекстето, что оскорбительно или непристойно. Не используйте настоящие матерные выражения. Избегайте их из принципа, по которому избегаете описания ужасных операций или страшных болезней. Вы можете предложить их, если хотите вызвать ужас, – но не описывайте все оттенки цвета зараженной раны или личинки на трупе.

Если вас когда-нибудь одолеет соблазн описать нечто подобное, спросите себя, какова ваша цель? Если это нужно, чтобы потрясти читателя, одной-двух строк будет довольно. Достаточно сказать, что кто-то натыкается на полуразложившийся труп, подробное описание его – ужас ради ужаса. Добьетесь вы лишь того, что ваша книга, независимо от содержания ее остальной части, всегда будет ассоциироваться у читателя с чем-то специфическим, соприкасающимся с ужасным.

Иностранные слова

Не используйте иностранные слова в повествовании, чтобы показать свою эрудицию. Дилетантам нравится пересыпать беседу иностранными словами. Если вы уподобитесь им, то прослывете графоманом.

То же относится к диалогу. Если вы характеризуете лгуна, то будете совершенно правы, если позволите ему иногда использовать иностранные слова. Я проделала это с Гаем Франконом в «Источнике». Но не вставляйте иностранные слова в диалог персонажей, если действие происходит за рубежом, как делают сценаристы в большинстве плохих теле– и кинофильмов. Например, дело происходит в Германии, персонажи разговаривают на английском, будучи самонадеянно убеждены, что на деле говорят на немецком, и вдруг они произносят слова типа «liebchen»посреди диалога на английском, который предложен в качестве немецкого. Тот же эффект достигается Гаем Франконом: он вдруг начинает произносить французские слова, чтобы показать, что умеет говорить по-французски – возникает эффект авторского хвастовства тем, что он знает несколько иностранных слов или только что выискал их в словаре.

Иногда персонажи-иностранцы [кто, как предполагается, в действительности не говорит на английском языке] могли бы неправильно произносить слова или неправильно строить предложение. Некоторые иностранцы могут разговаривать характерным образом, если они плохо знают английский. Это законно, если вы разрабатываете свои собственные выразительные средства, вместо того чтобы использовать банальную стенографию вместо характеристики, и если вы представляете специфическую грамматическую структуру персонажа, а не только неправильное произношение.

Журналистские ссылки

Я называю «журналистскими ссылками» включение в текст имен живущих авторов, политиков, названий песенных хитов – любых имен, которые на слуху в данный конкретный период. Правило таково: не используйте ничего из этой области не старше ста лет. Что-то, что выжило после долгого времени, становится абстракцией, но известность является слишком временной категорией для истории, которая имеет дело с основами, а не со специфическими деталями.

Можно использовать имя Шопена, но не любого из современных композиторов, художников или писателей. Даже если вы убеждены, что имя какого-то современного автора станет бессмертным, он займет в вашей истории слишком много места. Избегайте названий настоящих ресторанов (которые современные реалисты любят использовать). Вы же не хотите, чтобы центральное событие вашего произведения происходило в ресторане, который закрылся на прошлой неделе.

Особенно плохо ссылаться на политические проблемы. Ничто так не устаревает, как вчерашняя газета, и проблемы, которые сегодня кажутся серьезными, едва вспоминаются через два года. Избегайте имен типа Маккарти, Гувер, Трумен. Они включены в произведения самых современных писателей, прочтите их через пять лет – это устареет быстрее, чем дамская мода.

(Если по каким-то причинам вы используете что-либо из сегодняшнего дня, лучше объяснить, что это такое, чем полагаться на непосредственный журналистский контекст в памяти читателя. Это придаст ссылке определенное чувство дистанции.)

Каждый писатель, включая меня, иногда грешит использованием журналистской ссылки. В «Источнике» я не должна была описывать дьявола как «угловатого мужлана, потягивающего из бутылки кока-колу», и я также сожалею о пуховках для пудры Коти на халате Тухея:

«Элсворс Тухей сидел, распростершись на кушетке, в халате. Халат был сделан из шелка, имеющего рисунок в виде пудры для лица Коти, белые пуховки на оранжевом фоне, это выглядело смело и весело, в высшей степени изящно сквозь явную глупость».

Действительно, был такой тип ткани на рынке. Сегодня я придумала бы скорее что-то другое.

В оригинале рукописи «Источника» я ссылалась на нацизм и коммунизм, и даже на Гитлера и Сталина. [Романист и публицист] Изабель Патерсон, которой я показала текст перед тем, как книга была опубликована, сказала мне: «Не используйте эти узкие политические термины, потому что тема вашей книги шире, чем политика момента. Допустим, что книга направлена против фашизма и коммунизма, вы реально пишете о коллективизме – любой формы его в прошлом, настоящем или будущем. Не сводите ваш предмет к частным фигурам текущего момента».

Я размышляла два дня, чтобы осмыслить и усвоить ее идею, я настолько привыкла к другому методу, что он потребовал настоящего усилия, чтобы исключить эти журналистские ссылки. Но это был один из самых ценных советов, которые я когда-либо получала. Представьте чтение «Источника» сегодня с отсылками к Гитлеру и Сталину – это был бы другой роман.

Вы должны руководствоваться вашей темой и тем, насколько вы отстраняетесь от реальности. В романе «Мы живые» у меня полно журналистских отсылок: специфических дат, ленинско-троцкистский раскол и т. д. Но этот роман определенно связан с политикой того периода, поэтому в нем подобные отсылки были уместны. Когда вы затрагиваете политическую историю, то очевидно подразумеваете конкретику времени.

В романе «Атлант расправил плечи» я едва ли упоминала кого-то моложе Платона и Аристотеля. Более свежие ссылки были необходимы в «Источнике», потому что борьба за современную архитектуру произошла в определенный исторический период. Но «Атлант расправил плечи» вне времени и поэтому – самый абстрактный.

11
ОСОБЫЕ ФОРМЫ ЛИТЕРАТУРЫ

Юмор

Юмор – метафизическое отрицание. Мы оцениваем как забавное то, что противоречит действительности: неуместное и гротеск.

Возьмите самый примитивный пример: достойный джентльмен в цилиндре и фраке идет вниз по улице, поскальзывается на банановой кожуре – и падает, оказываясь в смехотворной позе. Почему это считается забавным? Потому что неуместно: если достойный человек падает из-за такого пустяка, как банановая кожура, это показывает его несостоятельность в жизни. Вот почему это смешно.

В другой банальной комедии, в двух действиях, мужчина приходит домой в то время, как его жена развлекается с любовником. Пряча любовника в туалет, жена затем удерживает своего мужа от того, чтобы тот открыл дверь в туалет. Почему это считается забавным? Потому что (зритель) и женщина знают реальную ситуацию. Вы контролируете реальность, а муж – нет. В этом суть юмора.

Заметим, что человек – единственное существо, которое может смеяться. Животные не умеют смеяться. Только человек обладает контролем над сознанием и, таким образом, может выбирать между тем, что он расценивает как серьезное, и тем, что он так не расценивает. Только человек способен определять: это реальность – а это противоречит реальности. В сознании животных нет концепции противоречия(или даже концепции реальности, кроме косвенного восприятия), следовательно, не может быть и проблемы существования волевого отрицания действительности. Но человек может найти других людей смешными, если они упорствуют в том, что противоречит действительности. Почему? Потому что у них есть выбор – быть последовательными или нет. Их противоречия – иногда трагичны, чаще смешны.

Чтовы находите смешным – зависит от того, что вы хотите отрицать. Прилично смеяться над злом (литературной формой юмора этого рода является сатира) или над незначительным. Но смеяться над хорошим – порочно. Если вы смеетесь над любой ценностью, которая вдруг покажется колоссом на глиняных ногах так же, как в примере с достойным джентльменом, поскальзывающимся на банановой кожуре, вы смеетесь над важностью ценностей как таковых. С другой стороны, если напыщенный недотепа – человек претенциозный и скучный – падает, вы можете над ним посмеяться, потому что то, что отрицается, является претензией, не настоящей ценностью.

Заметим, что некоторые люди от природы обладают хорошим чувством юмора, а другие – склонны к злому юмору. Хорошее от природы, очаровывающее чувство юмора никогда не направлено на ценности, но всегда – на явления нежелательные или незначительные. В результате мы имеем подтверждение ценностей – если вы смеетесь над чем-то противоречащим действительности или претенциозным, вы этим актом подтверждаете реальное или ценное. Злой юмор, в отличие от доброго, всегда высмеивает какую-нибудь ценность. Например, когда кто-то смеется над тем, что важно для вас, – это уничтожает ваши ценности.

Лучшее определение разницы между двумя типами юмора возникает в романе «Атлант расправил плечи», когда Дагни думает о разнице в поведении Франциско и Джима:

Франциско, казалось, смеялся над вещами, потому что видел нечто более величественное. Джим смеялся, казалось, потому, что он не хотел позволить ничему оставаться великим.

В этом контексте вы можете видеть, почему одна из самых злых сентенций Элсворса Тухея в «Источнике» заключается в том, что «мы способны смеяться надо всем, особенно над собой». На деле это высказывание так часто употребляется, что является худшим признаком нашего, не признающего ценностей, века, это знак крушения всех ценностей.

Посмотрите на современные журналы, что печатают профили знаменитостей, которых поддерживают и с которыми соглашаются: они всегда делают это в подлой манере насмешки над теми людьми, которых «отгламурили». Этот стиль однажды был закреплен для врагов, пресса высмеивала только тех, с чьим мнением была не согласна или хотела денонсировать. Сегодня это принятый стиль для тех, кого они хотят прославить. Это разрушительная политика, которая означает: «ничто не ценно».

Сказать, что кто-то не принимает чего-то всерьез, означает: «Не беспокойтесь, это не важно, так или иначе, это не имеет значения». Вы можете сказать, что судите так только о вещах. Но если вы ничегоне принимаете всерьез, это означает, что у вас нет ценностей. Если у вас нет ценностей, тогда главная ценность, основа всех других – а именно ваша жизнь – не имеет ценности для вас.

Приведу примеры двух типов юмора.

Жан Керр, автор «Пожалуйста, не ешьте маргаритки», – доброжелательный юморист. Она якобы жалуется на тяжкую участь матери и проблемы с воспитанием детей. Например, когда ее дети едят маргаритки, что, как предполагается, является великим злом с их стороны. Но о чем она говорит на самом деле? В действительности она показывает предприимчивость и богатое воображение ее детей – их приподнятое настроение, управлять которым трудно. Однажды, читая о том, как трудно бывает разговаривать с одним из ее мальчишек, потому что он очень буквально все воспринимает, я почувствовала, что люблю этого малыша. Она попросила его бросить всю его одежду в стиральную машину, и их разговор затем идет в таком духе. Он спрашивает: «Всю мою одежду?» Она отвечает: «Да». «Ботинки тоже?» «Нет, ботинки не надо». «Ладно, но я вставлю ремень в брюки». То, на что наталкивается она в диалоге, – необычайная интеллектуальность и рационализм ребенка. Над чем Жан Керр действительно смеется, так это над теми мамами, которые и правда считают это бедой или проблемой. Она отрицает трудности такой ситуации и гордится хорошими качествами своих детей.

О’Генри – доброжелательный юморист, как Оскар Уайльд во многих своих пьесах, в особенности «Как важно быть серьезным». «Сирано де Бержерак» наполнен шутками, которые нацелены на разрушение претенциозности или трусости. Сирано смеется над злодеями, а не над ценностями или героями.

Эрнст Любич был единственным кинорежиссером, известным романтическими комедиями. «Ниночка», картина Греты Гарбо, которую он поставил, – хороший пример, это – комедия, но также и высокий роман. То, над чем смеются, – уродливые, нежелательные проявления жизни, а что утверждается посредством юмора – так это очарование, романтизм и положительные аспекты бытия.

В доброжелательном юморе всегда присутствует что-то хорошее, как в «Ниночке», где герой и героиня весьма очаровательны. Они не забавны – смешны некоторые из их приключений, но они поступают смешно по отношению к определенным вещам, не умаляя своего достоинства, ценностей или самоуважения.

С другой стороны, Свифт – юморист, подвергающий сомнению все. Я читала «Путешествие Гулливера» так давно, что помню немного, но могу сказать, что это сатира, которая не предполагает ответа на вопрос, для чего это нужно автору. Он обличает все виды слабостей общества, но ничего не поддерживает.

В современном стиле Дороти Паркер смеется скверно и горько. Она позиционирует себя как сентиментальный автор, но тем не менее считает возможным шутить над несчастными, такими как одинокие старые девы или некрасивые, нежеланные женщины.

Юмор как изысканный элемент повествования является сомнительным в смысле качества стиля. Хотя некоторые приобрели большой навык в этой манере изложения, такой юмор философски пуст, потому что это – просто бессмысленное разрушение, непонятно во имя чего.

В сумме юмор – деструктивный элемент. Если юмор в художественном произведении нацелен на злое или несуразное, но позитив присутствует, – тогда юмор доброжелателен и полностью уместен. Если же он нацелен на позитивное, на ценности, произведение может быть выполнено квалифицированно литературно, но это должно быть опровергнуто с точки зрения философии. Это справедливо также для сатиры ради сатиры. Даже если явления, изображенные сатирически, плохи и их следовало бы разрушить, работа, которая не несет в себе позитивное, но исключительно сатирическое изображение негатива, также философски несовершенна.

Фантастика

Несколько различных форм литературы могут быть классифицированы как фантастика.

Существуют произведения, действие которых отнесено в будущее, как, например, в романе «Атлант расправил плечи» или «Гимне», «1984» Дж. Оруэлла и в целом ряде более ранних книг. Строго говоря, этот тип литературы не является фантастикой, но просто проекцией во времени. Его оправданием служит изображение конечного результата развития некоторой тенденции или явления существующей действительности. Единственное правило здесь – произведение не должно быть бесцельным (что является общим правилом литературы вообще). Поместить что-то в будущее просто ради размещения этого в будущем было бы иррационально.

Тогда это научная литература, которая проектирует будущие события. Это волшебные истории, которые демонстрируют возможности сверхъестественных сил (сказки могут быть примером). Это произведения о призраках и ужасах. Это рассказы о будущей жизни – о небесах и аде.

Все эти формы целесообразны, когда они служат некой абстрактной цели, применимой к реальности.

Большая часть научной фантастики Жюля Верна представляла собой предощущение открытий его времени, например, рассказы о дирижаблях и субмаринах, написанные перед тем, как они действительно были изобретены. Это просто литературное преувеличение существующих фактов. Поскольку изобретения существовали, это допустимо для писателя – проектировать нечто новое и превосходящее эти открытия.

Подобный принцип применим к сказкам. Сказки о ковре-самолете и Золушке оправданы даже через события метафизически невозможные, потому что эти события использованы, чтобы отразить некоторые идеи, которые рационально применимы к человеческому бытию. Автор балуется метафизическим преувеличением, но значение истории приложимо к человеческой жизни.

Лучшим примером этого типа вымысла является «Доктор Джекил и Мистер Хайд» Роберта Луиса Стивенсона. Литературный субъект истории – человек, который психологически превращается в монстра – невозможен, но это только символическая абстракция, передающая психологическую правду. Эта история – изучение человека с противоречивыми предпосылками. Выпивая специальный медицинский препарат, д-р Джекил забавляется, оборачиваясь монстром. Сначала он мог контролировать процесс, но потом достиг стадии, когда становился монстром вопреки своему желанию. Вот что в действительности случается с плохими предпосылками: сначала они могут быть скрытыми, но если их не контролировать, они сами начинают контролировать личность.

«Доктор Джекил и Мистер Хайд» прекрасный психологический анализ, поданный в фантастической форме. Суть истории имеет вполне разумное приложение к человеческой жизни и очень важна.

Другой пример – «Франкенштейн», история ученого, который создал монстра, вышедшего из-под его контроля. Смысл истории важен: человек должен быть ответствен за свои действия, чтобы не создавать монстров, которые разрушают его. Это глубокое послание, которое объясняет, почему имя Франкенштейн стало нарицательным (как Бэббит).

Есть интересные произведения, которые описывают рай или ад – например, пьеса «Внешняя граница». Персонажи – пассажиры корабля, которые обнаруживают, что они на самом деле все умерли и теперь идут на Страшный суд. Сначала это собрание обычных людей – затем автор показывает их в остром, критическом состоянии и надрыве, когда они узнают, что скоро встретятся с экзаменатором, который решит, что будет с ними дальше. Это неглубокая пьеса, но ее цель – характеристика людей. Таким образом, эта пьеса – актуальное изучение природы человека.

Фильм «Сюда прибывает г. Джордэн» [1941] был захватывающей психологической историей об умершем боксере, душа которого вернулась на землю. Он, как предполагается, не мертв – в небесной бухгалтерии произошла ошибка – поэтому он был послан назад в тело миллионера, который только что умер. Предполагая, что он был миллионером, герой изучает различные образы жизни. Так как рациональная человеческая проблема присутствовала, история была очень интересной.

Какой тип фантастики не подлежит оправданию? Тот, что ни интеллектуально, ни морально не приложим к человеческой жизни – например, фильмы о муравьях человеческих размеров, вторгшихся на Землю с другой планеты. «Будет ли страшно, если муравьи вдруг завоюют Землю?» Хорошо, а если они умрут? Если эти муравьи, наконец, символизируют некое зло – если, подобно животным в басне, они представляют диктаторов или гуманистов, или другие человеческие установки, – подобная история была бы ценна. Но фантазия ради фантазии и не интересна, и не ценна.

В «Войне миров» Герберта Уэллса мужчины не могут победить марсианских захватчиков, но микробы простуды – могут. Подобно прочим романам Уэллса, кажется, что этот имеет глубокое значение, но на самом деле – нет. То, что марсиан убили микробы простуды, – не более чем сатирический штрих, подходящий для большинства умных коротких историй. Все они рассказывают, что природа может сделать то, чего не может человек, – и не стоит писать целый роман, чтобы проиллюстрировать это. Уэллс помещает свое сообщение в конце, чтобы придать, ему предположительно значение искупления того, что является фантазией ради фантазии.

Я не знаю ни одного романа о призраках или романа ужасов, которые я классифицировала бы как имеющие отношение к действительности.

В фильме «Песнь Бернадетты» автор представляет историю святой Бернадетты [включая ее божественные видения], как будто это факт. История ни для кого не имеет ценности, исключая тех, кто хочет верить, но это не фантастика. Это религиозный трактат.

Существует мнение, что религия вообще является фантастикой. Религия – не фантастика, хотя придумана ради фантастического спасения. Это имеет гораздо больше порочных мотивов: разрушение человеческой жизни и человеческого сознания. Религия использует фантастические смыслы, чтобы предписать кодекс этики, следовательно, это воздействует на человеческую жизнь. Здесь возникает проблема: должен ли человек руководствоваться мистической догмой? Но, говоря литературно, не философскими терминами, религиозные истории – это искажение реальности в целях улучшения человеческого бытия, хотя можно было бы, конечно, оправдать средства в борьбе за подобную цель.

Содержание журнальных триллеров с хорошо разработанным сюжетом имеет ценностное приложение к реальности. Например, однажды Леонард Пейкофф дал мне карманное издание. Я просила его найти хорошую сюжетную историю, потому что мне, к несчастью, надоедает любой другой вид литературы, и он дал мне такую под названием «Семь следов сатаны». Это история о человеке, ставшем заключенным суперзлодея, который говорит, что он – Сатана и творит зло с единственной целью – он хочет украсть драгоценности из музеев и забавляет себя, играя в шахматы с похищенными людьми. История возбуждающая, в том смысле, что писатель знал, как поддержать интерес к подозрениям героя, когда ввести нечто неожиданное в сюжет, но – совершенно не имеющая смысла. В ней не было смысла, присущего даже хорошему детективу или вестерну, который разрабатывает, в примитивном выражении, конфликт хорошего и злого.

Детектив приложим к человеческой жизни, поскольку преступники и убийцы подвергают себя риску, и детектив несет в себе необработанный моральный образец: борьба со злом, в ходе которой мораль всегда побеждает. Но в приведенном выше примере из научной литературы или в фантастическом триллере послание автора не означает, что хорошее обязательно побеждает в человеческой жизни, даже через возможность убежать для героя. Ценности не имеют смысла и не подходят для грешной земли.

Вы, возможно, слышали о том, что в романтической школе называется «литературой бегства от действительности». Наполняющий журналы тип триллера представляет собой именно бегство, но не в обычном смысле. Это не просто спасение от тяжелого, нудного существования (которое было бы законной формой удовольствия); это бегство от моральных ценностей и рационального сознания. Единственная вещь, которая может сделать такую историю реальной и удерживать читательский интерес, – некая ценность под угрозой. В триллере вышеописанного типа, который рисует фантастического и невозможного злодея, спасение для читателя состоит в уходе от всякого беспокойства, связанного с реальными ценностями. Он читает о какой-то борьбе, хотя и не может извлечь из произведения абстракцию, применимую к себе.

Эта школа литературы убеждает читателя в том, что ценности существуют, однако они никак не относятся к его жизни. «Да, у вас могут быть волнующие цели и приключения, но они не могут ничего изменить в вашей жизни на земле». Достаточно странно, что эта дешевая литературная жвачка является выражением религиозной метафизики и этики: ценности действительно существуют где-нибудь – на Марсе или в другом измерении – но не на земле.

Эта школа включает всю фантастическую и всю научную литературу, и приключенческие романы, которые представляют проблемы без возможности какого-либо приложения к реальности – абстрактного или символического, к собственной жизни читателя. В этот список можно включить некоторые костюмированные драмы.

Лучшие из них действительно показывают какую-то проблему, которая имеет отношение к современной жизни (обычно очень обобщенно), но в большинстве посредственных исторических романов, которые состоят только из поединков и качающихся люстр, нет никакой морали вне героя, выигрывающего девушку или спрятанное золото.