Текст книги "Большая война России: Социальный порядок, публичная коммуникация и насилие на рубеже царской и советской эпох"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Кристофер Гилли.
Украинская атаманщина: национализм и идеология в пространстве насилия после 1917 года

В 1917–1922 годах территории, входящие в состав современной Украины, стали ареной борьбы между большевиками, белыми, поляками и различными украинскими националистическими движениями, стремившимися осуществить здесь собственные проекты государственного строительства и подкреплявшими свои представления о будущей национальной принадлежности этих земель и их социально-экономическом строе силой оружия. Все это порождало вакуум власти, в котором действовали многочисленные повстанческие отряды во главе с независимыми командирами, зачастую не связанными узами верности с какой-либо из противоборствовавших сторон. В подражание вожакам запорожских казаков они называли себя «атаманами», тем самым объявляя себя наследниками этих воителей, которых украинские националистические историки провозглашали носителями украинской государственности в XVII и XVIII веках.

Историки лишь недавно стали интересоваться этим феноменом. До 1991 года эти «атаманы» не вызывали особого интереса у украинских историков на Западе. Многие представители диаспоры предпочитали изучать созданные националистической интеллигенцией правительства и партии как примеры украинского государственного строительства^{402}. Собственно, мемуары этой интеллигенции являлись первой попыткой понять революцию и Гражданскую войну на Украине. Они также являлись основным источником информации для зарубежных историков, изучавших этот период, и для их дискуссий, в ходе которых формировалась современная историография вопроса^{403}. Эмигранты нередко объявляли атаманов фигурами, не обладавшими национальным и политическим самосознанием и подрывавшими позиции истинных националистов в Киеве, стремившихся к созданию Украинского государства^{404}. Аналогичным образом советские историки, столь же сильно скованные соответствующими идеологическими доктринами, изображали атаманов как представителей кулаков^{405}.

После 1991 года наблюдается резкий всплеск интереса украинских историков к Гражданской войне вообще и к атаманам в частности. Исследователями – в первую очередь региональными – было опубликовано огромное число очень подробных работ, в которых фиксировалось едва ли не каждое нападение каждого, даже самого мелкого отряда на каждую деревню. Однако подобные исследования не дают никакого представления об общих тенденциях атаманщины^{406}. В других работах об атаманах говорится в контексте так называемого партизанско-повстанческого движения. При этом атаманы и их соратники-крестьяне рассматриваются как доказательство решительного неприятия украинцами большевистской власти. Такой националистический подход оставляет за кадром трения в отношениях между повстанцами и крестьянами^{407}. Особо следует отметить публикации Романа Коваля, основателя исторического клуба «Холодный яр» и главы настоящей индустрии по выпуску монографий, посвященных атаманам, и переизданию их мемуаров. Своей целью Коваль объявляет прославление атаманов как истинных украинских героев той эпохи и пример для будущих поколений^{408}. Таким образом, об атаманах на Украине пишут много, но в большинстве своем эти работы не отвечают научным стандартам.

С другой стороны, западные авторы только начинают открывать для себя атаманщину и помещать ее в контекст историографических дискуссий более общего плана. Так, Феликс Шнелль рассматривает феномен атаманов как характерный пример насилия и групповой воинственности. Он изучает, каким образом крах Российской империи превратил Украину в «пространство насилия» – территорию, где насилие являлось разновидностью социального взаимодействия, предоставлявшей его участникам наилучшие возможности для успешного преследования своих интересов. Это насилие было «заразным»: угроза насилия со стороны других лиц подталкивала индивидуумов к тому, чтобы тоже применять насилие; лица, склонные к насилию, в данной обстановке могли с большей легкостью влиять на тех, кто был к нему менее предрасположен. Воинственные сообщества – отряды во главе с атаманами – служили для своих членов источником силы и защиты. Насилие скрепляло эти отряды, будучи основой, на которой строился авторитет их вожаков, определяя статус отдельных лиц в иерархии отряда и объединяя его членов совместным опытом сражений и соучастия в запугивании слабых. Идеология не играла во всем этом никакой роли. Насилие не являлось средством достижения идеологических целей. Идеология в большей степени служила для оправдания уже свершившегося насилия, в то время как последнее представляло собой метод утверждения принадлежности и идентичности, обладавший своей собственной самоподдерживавшейся динамикой^{409}.

Напротив, Сергей Екельчик изучает атаманщину как возможный пример украинских военизированных движений. В противовес националистической романтизации атаманов он ставит вопрос о том, какое значение для них имели идеология и национализм. Тем не менее он признает, что идеология служила «призмой, преломлявшей мечты и фобии по большей части неграмотных повстанцев-крестьян для языка современного социализма или национализма»^{410}. Для понимания атаманщины необходим учет более широкого контекста. Во многих уголках бывшей Российской империи возникали вооруженные формирования, скреплявшиеся личной верностью харизматическому вождю и опиравшиеся на поддержку местного населения, – к их числу можно отнести отряды Романа Федоровича фон Унгерн-Штернберга и, согласно Джошуа Санборну, Лавра Георгиевича Корнилова. По мнению Санборна, эти полевые командиры также были порождены крахом государственной власти; их отличительной чертой являлось насилие, служившее основой для их претензий на политическую власть^{411}.

Вообще говоря, иррегулярные формирования входили в число проводников насилия, охватившего этнически неоднородные приграничные территории, или «зоны дробления»^{412}, в пределах всех бывших империй Центральной и Восточной Европы. Историки, изучающие этот период, пытались объяснить, почему одни области были затронуты продолжительным военизированным насилием, а другим удалось его избежать. Роберт Герварт и Джон Хорн отмечают четыре взаимосвязанных фактора, просматривающиеся за подобными конфликтами: 1) опыт массового, индустриализованного кровопролития в годы Первой мировой войны; 2) русскую революцию и соответствующий контрреволюционный ответ; 3) крах Габсбургской, Османской и Российской империй и попытки создания национальных государств на мультиэтнических пограничных территориях, прежде входивших в их состав; и 4) опыт поражения, испытанный военнослужащими побежденных держав. Однако в первую очередь Герварт и Хорн указывают, что насилие принимало наиболее широкий размах там, где государству не удавалось восстановить свою монополию на применение силы. В то же время они привлекают внимание к тому, насколько живучими были местные традиции и воспоминания о прежних конфликтах, задававшие конкретные формы насилия. Кроме того, эти авторы задаются вопросом о том, в какой степени политические аспекты военизированного насилия в реальности диктовались иными трениями или просто криминальной обстановкой^{413}. В настоящей статье мы попытаемся определить, какие из аспектов, упомянутых Гервартом и Хорном, отразились на боевом пути украинских атаманов. В частности, будет поднят вопрос о том, вправе ли мы не учитывать идеологию и национализм как возможные факторы, служившие для них мотивацией.

Первая мировая война как формативный опыт

Опыт Первой мировой войны, несомненно, играл ключевую роль в том насилии, которое захлестнуло бывшую Российскую империю после 1917 года. Для многих из тех, кто участвовал в военных действиях на ее территории или жил в охваченных ими районах, период 1914–1922 годов стал эпохой непрерывного насилия. Война позволила призванным в армию крестьянам получить навыки обращения с оружием и научила их при необходимости прибегать к насилию; кроме того, многие из них привлекались к массовым наказаниям гражданских лиц, которых государство сочло неблагонадежными. Фронтовики, возвращавшиеся домой после распада российской армии, везли с собой не только оружие, но и желание бросить вызов традиционным властям. Эти люди становились движущей силой конфликтов между селами и семьями по поводу перераспределения земли, реквизированной у бывших крупных землевладельцев. Офицеров, бежавших от большевиков, нередко подряжали – как с их согласия, так и без него – обучать возникавшие по всей стране милицейские формирования или командовать ими^{414}.

Аналогичным образом почти все будущие атаманы во время Первой мировой войны служили в российской армии – главным образом в качестве унтер-офицеров или младших офицеров. Никифор Александрович Григорьев[44]44
  В различных украинских и русских источниках Григорьев называется поразному. Однако, по-видимому, даже то имя, под которым он получил наибольшую известность, является псевдонимом: согласно Владимиру Гораку, его настоящее имя было Никифор (Ничипiр) Серветник: Горак В. Повстанцi отамана Григор'ева (серпень 1918 – серпень 1919 pp.): Iст. дослiдження. Фаста, 1998. С. 8.


[Закрыть], прославившийся тем, что захватил для большевиков Одессу, а затем взбунтовался против них, родился в 1885 году. Он служил в царской армии во время Русско-японской и Первой мировой войн. К 1917 году он дослужился от прапорщика до штабс-капитана^{415}. Начальник штаба Григорьева Юрий (Юрко) Осипович Тютюнник, предпринявший последнюю, безуспешную попытку поднять всеобщее восстание против большевиков, родился в 1891 году в Звенигородском уезде Киевской губернии в семье крестьян-середняков. В 1913 году он вступил в ряды императорской армии, служил в ней в течение всей войны и дослужился до чина прапорщика^{416}. Даниил Ильич Терпило (псевдоним Зеленый), поддержавший попытку создать небольшевистское Советское государство, предпринятую группой, отколовшейся от Украинской социал-демократической рабочей партии, был крестьянином из села Триполье Киевской губернии и работал сельским учителем. Политическая активность во время революции 1905 года привела к его высылке в Архангельскую губернию. Вернувшись домой в 1914 году, он был мобилизован и прослужил войну рядовым^{417}.

Аналогичное происхождение, по-видимому, имели и те атаманы, о которых у нас имеется мало информации. Ефим Божко, впоследствии пытавшийся возродить к жизни дух запорожских казаков XVII века на острове Хортица, вероятно, служил капитаном в российской армии во время Первой мировой войны^{418}. Спиридон Коцур, один из атаманов, придерживавшихся более левых убеждений, согласно одним источникам был сельским учителем, служившим во время Первой мировой войны прапорщиком кавалерии, а согласно другим – анархо-коммунистом, приговоренным к каторге и получившим свободу благодаря революции^{419}. Емельян Иванович Волох, неоднократно предававший украинское националистическое правительство Симона Васильевича Петлюры, родился в 1886 году в крестьянской семье. Он был призван в армию в 1914 году и дослужился от чина прапорщика до штабс-капитана^{420}.

Таким образом, своим возрастом и боевым опытом атаманы примерно соответствовали участникам немецких, австрийских и венгерских военизированных формирований, чья активность пришлась на годы непосредственно после Первой мировой войны. Однако социальное происхождение у них было разным. Немецкие и венгерские группировки содержали непропорционально большую долю аристократов при незначительном числе крестьян^{421}. Напротив, многие украинские атаманы происходили из крестьян, в то время как другие – в первую очередь учителя сельских школ – принадлежали к местной сельской интеллигенции. В донесениях советской разведки также подчеркивается значение этой группы: «Народные учителя сыграли самую позорную и роковую роль в петлюровско-бандитском движении. Они занимают командные должности, они возглавляют штабы, заведуют отделами агитации и пропаганды»^{422}.

Сельские учителя, унтер-офицеры и младшие офицеры находились в тесном контакте с крестьянами, но в то же время являлись по отношению к ним вышестоящими – возможно, это сочетание дало необходимую подготовку будущим атаманам. С другой стороны, однако, весьма сомнительно существование общего фронтового опыта, через который прошли все атаманы. В написанных после 1922 года мемуарах тех из них, кто остался в живых, больше говорится о попытках найти какой-либо смысл в своих прежних жестоких и нередко коварных поступках, нежели о событиях их жизни. И даже здесь едва ли просматривается какой-либо общий опыт. Судя по мемуарам Юрия Лютого-Лютенко, который под псевдонимом Гонта был известен как один из главных атаманов в районе Холодного яра, во время Первой мировой войны он едва ли вообще участвовал в военных действиях^{423}. И напротив, Илько (Илья) Струк утверждал, что был ранен три раза, хотя его рассказ не заслуживает никакого доверия^{424}.

Распад империй: невозможное становится возможным

Различное социальное происхождение украинских атаманов и участников центральноевропейских военизированных формирований также подсказывает причину разной реакции на опыт революции и поражения. Российская империя, несомненно, входила в число держав, потерпевших поражение в Первой мировой войне. Однако атаманы не возмущались поражением так, как им возмущались представители немецкого и венгерского военизированных движений^{425}. Напротив, многие атаманы лишь приветствовали возможности, открывшиеся для них благодаря военным неудачам России. Юрко Тютюнник в своих мемуарах говорит об атмосфере свободы, порожденной революцией, описывая, как получил от солдат известие о том, что «царя уже нет»:

Все это было довольно занятно. Всего лишь несколько дней назад те же самые «дядьки в шинелях» старались говорить только по-русски, называли меня «ваше благородие» и по вечерам распевали «Боже, царя храни», а теперь они разговаривали друг с другом и обращались ко мне на родном [украинском] языке, не скрывая от меня своего отношения к такой поразительной ситуации: «царя уже нет».

В глазах Тютюнника революция давала возможности для выражения украинских национальных чаяний и отмены прежней социальной иерархии. Будучи украинцем-националистом, он не отождествлял себя с Российской империей и потому не воспринимал ее неудачи как свое личное поражение.

Тютюнник воспользовался новыми возможностями, открывшимися благодаря краху империи, и принял участие в украинизации Симферопольского полка. Он был отправлен делегатом на Второй всеукраинский войсковой съезд, на котором, в свою очередь, его избрали членом Центральной рады^{426}. Другие атаманы сыграли важную роль при организации «Вольных казаков» – отрядов добровольческой милиции, создававшихся в 1917 и 1918 годах. Например, Ефим Божко командовал частями, охранявшими Запорожскую железную дорогу^{427}. Когда на Украину с целью содействовать созданию советского Украинского государства вошли силы русских большевиков, «Вольные казаки» выступили против Красной армии, встав на защиту Украинской народной республики (УНР).

В ответ на большевистскую угрозу УНР подписала Брестский мирный договор с Центральными державами. Но на этом война на Украине не закончилась. УНР обещала Берлину и Вене зерно и другое сырье в обмен на защиту украинского правительства от сил большевиков. На территорию Украины были введены немецкие и австро-венгерские войска. Большевики поспешно отступили на восток, однако страну снова охватило насилие в виде выступлений крестьян против реквизиций, проводившихся Центральными державами. Атаманы принимали активное участие в этих выступлениях. Тютюнник поддержал восстание в Звенигородке^{428}, в то время как Григорьев сражался в Херсонской губернии. После того как в его армию влилось несколько более мелких отрядов, у него в подчинении оказалось 10000–12000 человек. В ноябре Директория Украинской народной республики подняла восстание против прогерманского марионеточного режима Павла Петровича Скоропадского. К зиме 1918/1919 года большинство независимых командиров наподобие Григорьева формально признало власть Директории, однако отказывалось выполнять исходившие от нее приказы^{429}.

Новый год принес с собой волну восстаний против Директории, поднимавшихся атаманами, выступавшими против переговоров с Антантой и требовавшими создания советского правительства. Атаман Зеленый оставил свои позиции на окраинах Киева в январе 1919 года, при приближении большевистских сил к столице. Его примеру в феврале 1919 года последовал Григорьев. Одновременно тысячи крестьян просто дезертировали из войск Директории; та обещала им землю и сельскохозяйственное оборудование, но все это они уже захватили сами. Правительство больше не могло обороняться от большевиков, взявших Киев в феврале^{430}. Теперь некоторые командиры сражались на стороне большевиков, в то время как другие оставались независимыми. В середине февраля 1919 года силы Григорьева влились в ряды Красной армии; к апрелю они взяли Херсон, Николаев и Одессу. Формально признавая большевиков, Григорьев тем не менее продолжал выказывать независимость, что приводило в ярость командира красных сил на Украине Владимира Александровича Антонова-Овсеенко^{431}. Напротив, Зеленый после переговоров с Антоновым-Овсеенко отказался переходить в подчинение Красной армии, хотя продолжал соблюдать нейтральную лояльность по отношению к большевикам^{432}.

Даже те атаманы, которые не взбунтовались против Директории в начале 1919 года, для УНР были ненадежными союзниками. В марте атаман Волох создал военно-революционный комитет, вступивший в переговоры с большевиками, впрочем, окончившиеся безрезультатно. В апреле еще один атаман, Владимир Пантелеймонович Оскилко, безуспешно пытался организовать свержение Петлюры, сместившего его с должности командира сил на Волыни^{433}. Перед лицом преследовавших ее несчастий Директория вскоре превратилась в «правительство на колесах», будучи вынуждена перенести столицу сперва в Винницу, затем в Проскуров, в Каменец-Подольский и, наконец, в Ровно.

Однако ничуть не меньше усилий атаманы прикладывали и для подрыва власти и влияния большевиков на Украине. Волна антибольшевистских восстаний весной 1919 года ослабила установленный в стране советский режим, дав Деникину возможность развернуть на Украине наступление. В марте 1919 года Зеленый покончил со своим нейтралитетом и выступил против большевиков. Подобно отрядам большинства других атаманов, его армия включала вооруженное ядро, состоявшее из более или менее профессиональных партизан, на помощь которому по мере необходимости привлекалось множество крестьян, вооруженных вилами: согласно советским источникам, между весной и летом численность двух этих групп выросла от 300 до 800 и от 2000 до 8000 человек соответственно. Зеленый наращивал размер своего войска, например позволяя крестьянам громить и грабить местных евреев или просто под угрозой силы^{434}.[45]45
  Такая структура, включавшая небольшое постоянное ядро и более крупную группу с высоким уровнем текучести, по-видимому, сохранялась на протяжении почти всего описываемого периода. См.: Инструкции по борьбе с бандитизмом (ЦГАВО. Ф. 3204. Оп. 1. Д. 7. Л. 23); Schnell F. Raume des Schreckens. S. 259–260.


[Закрыть] К июлю он вступил в союз со Всеукраинским революционным комитетом, созданным «незалежниками» – левым крылом Украинской социал-демократической рабочей партии, – которые надеялись создать автономное украинское правительство рабочих и возложить на него задачу перехода к социализму. Эти силы какое-то время контролировали часть правого берега Днепра, однако продвижение Деникина в глубь Украины привело к их роспуску^{435}.

В мае 1919 года Григорьев также порвал с большевиками. Этому предшествовало несколько недель перепалок, причиной которых служили его нежелание соблюдать субординацию и слабая дисциплина в его войсках, а также предъявлявшиеся большевикам обвинения в расправах над другими партиями. Большевистская власть на Юго-восточной Украине быстро рухнула, и по областям, занятым повстанцами, прокатилась волна погромов. Восстание серьезно осложнило снабжение Красной армии, и те ее части, которые сражались с Деникиным, пришлось отводить и направлять на борьбу с угрозой в тылу. Восстание удалось подавить лишь через пару недель после его начала. Григорьев сумел спастись, но был убит вождем анархистов Нестором Ивановичем Махно во время переговоров об объединении их отрядов. Тютюнник, возглавлявший штаб Григорьева, бежал на территорию, контролировавшуюся «незалежниками», и в конце концов присоединился к войскам Директории^{436}.

Начиная с лета и до конца 1919 года многие другие атаманы, включая Зеленого и Волоха, снова признали Директорию с целью борьбы против Деникина. Вскоре после того, как белые в сентябре взяли под свой контроль Киевскую губернию, они столкнулись с многочисленными восстаниями, поднятыми атаманами и их отрядами. В октябре генерал Николай Николаевич Шиллинг, командир белых сил в Новороссийской области, выражал опасения по поводу того, что повстанческое движение в Киевской и на юге Херсонской губернии способно совершенно прервать железнодорожное сообщение между Правобережной Украиной и Южной Тавридой. Месяц спустя ситуация еще сильнее накалилась вследствие того, что ряд атаманов, включая Коцура, объединили силы для борьбы с белыми в районе Черкасс^{437}. Подобно тому, как в начале того же года власть Директории и большевистский режим рухнули, столкнувшись с волной атаманских бунтов, отступление белых совпало с противодействием со стороны атаманов.

Тем не менее подобные атаманские союзы оставались непрочными. Например, в декабре 1919 года в борьбу друг с другом вступили Коцур и атаман Василий Степанович Чучупак, помогавший Коцуру отбить у Добровольческой армии Чигирин^{438}. В том же месяце три атамана, находившиеся под началом Директории, – Волох, Божко и Микола Данченко, – предприняли попытку свержения Петлюры. Они потерпели поражение, но сумели сбежать с казной УНР, брошенной на железнодорожной станции. Во время раздела добычи Божко был убит^{439}. Собственно, по подобному пути войны и измен нельзя было идти до бесконечности. Атаманы и их сторонники погибали или уставали от непрерывных сражений, в то время как большевики начали укреплять свою власть на Украине, выводя из игры соперников. Безусловно, польско-советское противостояние поддерживало атаманщину на плаву, так как поляки снабжали Петлюру средствами на поддержку восстаний против большевиков. При УНР был создан Единый всеукраинский повстанческий комитет с целью координации действий атаманов. Однако массовое восстание, на которое надеялись Пилсудский и Петлюра, так и не состоялось. Даже после заключения Рижского мирного договора Тютюнник предпринял последнюю безуспешную попытку организовать выступление против большевиков, совершив в ноябре 1921 года злосчастный рейд на Украину. Тем не менее в условиях, когда большевистской власти в стране уже не угрожали крупные регулярные армии, она в конце концов смогла разделаться с атаманами и их «бандами». К концу 1921 года в еще действовавших отрядах насчитывалось от 30 до 150 партизан^{440} – совсем немного по сравнению с сотнями и тысячами в 1919 году. Вообще, перед атаманами всегда стояла дилемма: в значительной степени они опирались на крестьянство, недовольное большевистскими реквизициями и призывом в Красную армию, но, с другой стороны, для укрепления своей власти и противодействия большевикам сами были вынуждены прибегать к аналогичным мерам. Большевики боролись с остатками атаманщины, наращивая размах карательных кампаний и обещая амнистии. К 1923 или 1924 году им удалось покончить с повстанческим движением^{441}.