Текст книги "Чингисиана. Свод свидетельств современников"

Автор книги: авторов Коллектив

Затем Начин пошел дальше и подошел к какой-то горе. А на той горе паслось несколько сот лошадей. Среди тех лошадей были все лошади Начиновых старших братьев. Несколько ребят, пасших тех коней, играли в бабки. Тогда Начин, назвавшись табунщиком, взобрался на ту гору и стал внимательно оглядываться по сторонам. Никого не увидел вокруг. Тогда Начин тех ребятишек полностью перебил, угнал свой табун и забрал вместе с лошадью и птицей, которые привязал ранее.

Ехал он быстро и приехал в баргутскую землю. Он сдружился с двумя аймаками – Баргу и Чику, собрал свое рассеянное войско и сделал Хайраба ханом. Начин сделался джанджином[17]17
  Военачальник, командир.


[Закрыть], построил на берегу реки курень, а через реку поставил мост, и ходили они и на север и на юг. Привез он к себе четыре аймака своей родни, и все они, соединившись, снарядили войско и выступили в поход.

Когда они пошли войной на джалайрский аймак, народ джалайрского аймака испугался и на своем сходе убил собственного владельца, а голову его выдал. Когда они походным порядком вернулись, Хайраб-хан и Начин-багатур под титулом джанджина сильно прославились после этого.

Говорят, что у Начин-багатура был один аймак, называвшийся Солон.

Старший сын Байшинхура назывался Томбахай-Сэцэн-хан (Тумбинай сэцэна).

Его же старшим сыном был Хабул-хан. Вскоре после смерти Хабул-хана прежде у таяновцев ноёном был Табуди, а [по сути] он был тайчудским владельцем. Этот ноён пришел с войной, захватил дворец Хабул-хана. Из пяти сыновей Хабул-хана только один старший сын – Бартам (Бартам-батор) пешком, семикратно раненный, скрылся к солонам. Затем Бартам-батор, сговорившись с аймаками Солон и Баргу и собрав войско, выступил против тай-чудского Табуди, разбил его и покорил большую часть тайчудов. Младший из четырех сыновей Бартам-батора скончался у тайчиудов. На обратном пути Бартам-батор отыскал своих троих сыновей и забрал их. Из тех трех сыновей старший – Есухэй-батор; средний – Нэхун тайши; младший – Манату-Сэцэн (Даридай отчигин).

Потомки Есухэй-баторова младшего брата Нэхун тайши вошли [в состав] хариутов. Манату-Сэцэново потомство вошло в состав тайчудов; там и прекратилось.

II
ПОВЕСТВОВАНИЕ О ЧИНГИСХАНЕ

________________________________________________________________________

Легенда о вещей птице *

…Повоевав татарские роды Тэмужина и Хорибуха, Есухэй-батор возвратился восвояси, в Дэлун-болдог, что на Ононе. Тем временем Огэлун ужин была на сносях. В год Черной лошади* в шестнадцатый день первого летнего месяца – то был день полнолуния – в час огня явился на свет божий Чингисхан.

Сказывают, будто родился Чингисхан, сжимая в правой руке запекшуюся почерневшую кровь величиной с альчик.

Поелику рождение Владыки совпало с полонением ворога татарского Тэмужина, на пиру в честь его рождества возложили младенца в колыбель железную и нарекли именем Тэмужин.

По прошествии семи дней от рождества Владыки на остров, что лежит посередь моря-океана*, прилетела черная певчая птица; и уселась она на почерневший от времени валун вековечный, и трелила она три дня и три ночи, поворачиваясь вкруг себя вслед за дневным светилом.

«Воистину вам говорю: это – птаха вещая!» – молвил Есухэй-батор. И расколол он надвое тот черный валун, и вознеслась из него прямо на небо золотая печать. И тотчас же стал валун целым и невредимым, как допрежь того, и снова затрелила, сидя на нем, птица вещая.

Вдругорядь расколол надвое Есухэй-батор тот черный валун, и показалась из него печать серебряная, и канула она в пучине морской. Сей же час стал валун целым и невредимым, и снова уселась на нем птаха вещая, и затрелила она старым порядком.

И в третий раз Есухэй-батор расколол надвое черный валун, и предстала взору его печать нефритовая*. И принял он ее в руки с великим почтением, затеплил лампаду, возжег курительные свечи. Тем временем птаха вещая уселась на дымник юрты и прокричала: «Чингис! Чингис!» Засим, вняв в свое время знамению сему, нарекли Владыку Чингисханом.

Воистину все так оно и было.

Сказ о стычке с тайнудами на пиру *

Однажды тайчудский Бэрбух (Бури бух. – А.М.) замыслил злое [дело против монголов]. В своей юрте он вырыл яму и сверху закрыл ее войлочным ковром. Он пригласил Владыку (Чингисхана. – A.M.), говоря: «Мы все родственники. Давайте не будем ссориться». Тогда матушка Огэлун сказала:

 
«Не думайте про врагов, что их мало.
Не думайте про ядовитую змею, что она тонка.
Будьте осторожны с теми, кому нет доверия».
 

Святейший Владыка соизволил приказать: «Брат Хасар, тебе поручаю держать наготове лук со стрелами. Ты, брат Бэлгудэй, прозванный Борцом, смотри за порядком. Хачигун, мой средний брат, ты стереги коней. Брат меньший Отчигин, ты, прозванный Благоразумным, будь при мне. Ведь может всякое случиться!»

Так он распорядился, и они отправились. Когда Чингисхан вошел в юрту к тайчудам и хотел было сесть на середину ковра, то Отчигин потянул его к краю подстилки и посадил там.

В это время какая-то хромая женщина отрезала у [их] коня стремя. Бэлгудэй увидел это, схватил ее и переломил ей левую ногу. Тогда Бури бух мечом ему рассек плечо. Началась драка. Хасар беспрестанно пускал стрелы, а Бэлгудэй, отбиваясь мешком из-под кумыса, левой рукой подсадил Чингисхана на лошадь…

Беседа Хасара и Бэлгудэя со старцем*

После стычки с тайчудами Чингисхан во всеуслышание попрекнул Бэлгудэя, будто он непочтительно – левой рукой – подсадил Владыку на лошадь. На это Хасар и Бэлгудэй молвили меж собой: «Не в обычаях попрекать братьев. Ведь пять цветных и четыре чужих народа* подчинены были мочью нечеловеческой Хасара и силушкой богатырской Бэлгудэя».

Известился Чингисхан об этих речах братьев и порешил сбить спесь с гордецов. И предстал он пред ними сирым и убогим старцем, принесшим на продажу плохонький лук.

И дивились братья явлению его и вопрошали старца с пристрастием: «Какого рода-племени будешь, мил-человек? Таких не видали здесь прежде!»

И ответствовал им старец: «Я беден. Вот луки на продажу мастерю».

«Так ты желаешь сбыть нам этот лук ничтожный», – молвили надменно братья.

«Лук хоть и неказист, а ты попробуй тетиву приладь к нему», – отвечал старик.

Как ни старался Бэлгудэй, тетиву на лук не натянул. А немощный старец враз приладил на лук тетиву и передал его в руки Хасара. Но тот так и не смог натянуть тетиву.

Тем временем старец обратился в седовласого странника, сидящего на сизом муле с белым пятном во лбу. И приложил он златую стрелу к своему длинному желтому луку и выстрелил так, что расколол надвое скалу. И молвил седовласый странник: «Не вы ли братья младшие Его Святейшества, Владыки Чингисхана: Хасар, что мочью нечеловеческой кичится, и Бэлгудэй, что силой богатырскою гордится? Воистину вам говорю: награду принесет услужливость, а не словоблудие и вздорность!» Засим странник удалился.

И устыдились братья Хасар и Бэлгудэй, и поняли они, что пред ними явился гений-хранитель Владыки. С тех самых пор смирили они гордыню свою и речей заносчивых себе не позволяли.

Легенда об избиении трехсот недругов-тайчудов*

Однажды великий Чингисхан вместе с девятью своими мудрыми сайдами* ехал, обозревая окрестности. И прорек Чингисхан:

«Враг всякий со стороны любой на нас, монголов, может ополчиться. Объединитесь, сайды верные мои, по трое и объезжайте отчие пределы».

И, повинуясь воле Владыки, сайды его объединились по трое: Зэлмэ вместе с Чу мэргэном* и Шигихутугом, Борчу с Борохулом и Мухали, сулдуский Сорхон шар с Бэсудом Зэвом и ойрадом Хар Хиру.

Сорхон шар, Зэв и Хар Хиру остались охранять ставку. А остальные шесть сайдов, ведомые Чингисханом, обогнули северный склон горы Чахарай хан, прошли южным склоном горы Жалман хан, и тут прямо перед владыкой

 
Дикий горный козел
Проскакал, сиганул,
Бурой шерстью мелькнул.
А Чингисхан за ним
На пятнистом коне —
Ловко лук натянул
И пустил по козлу
Золотую стрелу.
Высоко подскочил
И забился козел,
Сайды съехались вмиг
И хотели козла
Приторочить к седлу.
 

И так сказал тогда Чингисхан:

«Добычу эту освежуйте и изжарьте. А я тем временем взберусь на горную террасу, округу огляжу».

Когда поднялся он на горную террасу, стало его клонить ко сну. И уперся Чингисхан кнутом в гриву своего сивого коня и уснул в седле. И привиделся тогда ему сон. А когда очнулся Чингисхан ото сна и вернулся к сайдам, то поведал им:

 
«Я спал и видел сон…
А в это время «Бум-бум»
 – в груди
Тревожно билось сердце,
«Хруп-хруп» – хрустели ребра, —
Не иначе
Как враг сюда
Пожалует сейчас.
Привиделось мне
В той степи широкой,
Что начинается
Там, за горой, —
Три сотни чужеземцев
Затаились.
Три черных знамени
Колышутся над ними.
И богатырь на рыжем скакуне
Три вражеские сотни
Возглавляет.
На нем блестит
Надежная кольчуга,
Остроконечные
Лежат в колчане стрелы.
То он направо зорко поглядит,
То грозно вдруг налево обернется.
Стремительный, как быстрая игла,
Проворен он,
Неутомим в движеньях,
Путь перед ним —
Натянутая нить.
О сайды верные,
Коль сон мой будет в руку,
Скажите, как послужите вы мне?»
 

Так вопрошал Чингисхан, обратившись к шести сайдам своим. И молвил первым в ответ Шигихутуг:

 
«Брошу пристальный взгляд —
Соплеменники падают духом.
На мэргэдов взгляну —
В замешательство тут же приходят.
А тайчудов мой взор
Обращает в мгновенное бегство.
Вдаль из-под ладони взгляну —
Все увижу на длинном пути,
Что за месяц должны мы пройти.
Если зрение я напрягу —
Все увижу на долгом пути,
Что за год мы могли бы пройти.
Острым взором тебе помогу,
Что пронзает и тьму, и туман.
Вот как я пособлю тебе, хан!»
 

И поклялся Владыке Зэлмэ:

 
«Телом своим,
Жизнью самой поступлюсь,
И на убоину,
Хан мой, я не поскуплюсь.
Если увижу врага —
Наскочу, повалю,
С кем ни столкнусь —
Разнесу, заколю, зарублю.
Кто мне дорогу заступит —
Башку размозжу,
Вырву у недруга
Черное знамя из рук,
А знаменосца
Замертво я уложу,
И ни единый из глотки не вырвется звук.
Брошу я знамя на землю,
Ногой затопчу,
Спесь неприятеля
В глотку ему вколочу.
Как бы он ни был,
Недруг наш, горд и силен,
Сил он лишится,
Вновь не поднимется он».
 

Затем слово свое сказал Чу мэргэн:

 
«Пусть не имею я силы с врагами сражаться,
Но в завоеванном месте смогу удержаться.
Пусть с воином храбрым я стать наравне и не смею,
Но то, что порушено, восстановить я сумею,
Я, Чу мэргэн, из робкого десятка,
Заранее скажу тебе, Чингисхан:
Когда доходит дело до сраженья,
Могу не устоять, назад податься.
Однако, только ханство укрепится,
Мои советы могут пригодиться.
На пользу охлаждающие речи,
Чтоб новый враг не сел тебе на плечи».
 

И клятвенно Борчу пообещал:

 
«Враг помериться силой придет —
Встану я на его пути.
Набежит, налетит, нападет,
Но заслон ему не пройти.
Куда свои поводья ни направишь,
Куда ни занесет твой конь копыто,
Везде, везде с тобою буду рядом,
Надежна будет и крепка защита».
 

И поклялся Владыке Борохул:

 
«Я стану щитом
Пред летящей в тебя стрелой.
От острого жала
Укрою властителя смело.
В тебя наша крепкая вера —
Я не допущу,
Чтоб меч смертоносный
Коснулся священного тела».
 

И пообещал Владыке Мухали:

 
«Всех врагов размечу,
Весь их скарб захвачу,
У пришельцев бегущих
Клинки затуплю,
Всех мечом порублю
И к тебе поскачу.
Буду ночь я скакать,
Все слабея от ран,
Над хвостом скакуна
Будет виться туман;
Восходящее солнце
Направит лучи, —
Вестник полной победы,
Скачи же, скачи!
К властелину
Копыта коня ты направь,
О победе известье
Скорее доставь».
 

Чингисхан выслушал клятвенные речи шестерых сайдов,

 
И затем
Быстро отведал
Козлятины жареной он
И Шигихутугу
Повод коня передал:
– Живо проверь,
Был ли в руку недавний мой сон. —
Вот с наказом каким
Сайда зоркого хан отослал.
И оседлал Шигихутуг солового коня…
По степи его лихо гнал,
Тихо крался таежной тропой,
А в долинах шел на рысях,
Легким шагом пускал средь скал.
А на желтое выйдя плато,
Не успел оглядеться он —
Тут же вражеские мужи
Понаехали с трех сторон.
Всюду трепет черных флажков.
Шигихутуг оторопел,
Развернулся и – полетел
Сломя голову в ханский стан.
«Не успел я, Чингисхан
На открытое выбраться место,
Тут же был окружен врагами,
Было их предо мною триста.
Нет, тайчудов в них не признал я,
Не увидел, что это мэргэды,
И монголов не разглядел в них…
Единожды успел я оглянуться;
И показались мне они точь-в-точь
Как те, что в сновидении привиделись Владыке».
 

И изготовились шесть сайдов к сраженью с недругами, облачились они в латы железные, прикрывались щитами крепкими. А враги уже тут как тут.

 
Вдруг оказался перед ними
Могучий богатырь – сайд Борчу
На лошади своей мышастой,
И так он недругов спросил:
«Какому роду вы принадлежите?
Коль правоверны вы, тогда и нам
Поведайте про вашу правоверность!
Коль добрые есть имена у вас,
Скажите, как вас должно называть!»
 

И молвили в ответ пришельцы:

 
«Не для того же мы сюда пришли,
Чтоб спрашивали, как нас называть.
Явились мы сюда лишь для того,
Чтоб вас повоевать».
 

И сказал тогда Борчу:

 
«Коли случайно встретились мы здесь,
Без стычки нам и разойтись легко,
А коль охота порезвиться есть,
В бой, в бой, покуда солнце высоко!»
 

И послышалось тут из вражеского стана:

 
«Мы имена свои назвать готовы:
Все Рыболовы мы, все Сурколовы».
 

И сказал тогда Шигихутуг:

 
«О чем еще нам спрашивать у них?
Я истину вам говорю:
пред нами недруги-тайчуды.
Повоюем их!»
 

И сошел с коня муж храбрый Борохул и, серый щит держа, Владыку заслонил. И врезался во вражеские ряды верный нукер Зэлмэ с мечом наперевес.

 
Меч вверх вздымался и рубил;
Три вражьих знамени rерой
у неприятеля отбил;
Взбежал на сопку он и там
Верхушкой в землю их вонзил.
 

Тем временем Чу мэргэн попятился было назад, но Борчу, наседавший на врага, заметил это и воскликнул:

«Постой, Чу мэргэн! Вот так-то ты Владыке служишь?! Почто бежишь ты с поля брани, что тот тушканчик, выкуренный из норы?!»

И вернулся Чу мэргэн и, смеясь, молвил в ответ:

«Бесстрашно бился б вместе с вами я, да нечем стало острить стрелы».

И достал Чингисхан из колчана златого наконечники для стрел цвета киновари и отдал Чу мэргэну. И заострил стрелу свою Чу мэргэн, и вставил ее в лук, и натянул тетиву. Поворотился Чу мэргэн лицом к ворогу, и сразил он меткой стрелой вражьего воеводу, а коня его рыжего со звездочкой во лбу поймал и привел к Владыке Чингисхану. И взвился птицей под Владыкой тот скакун, и был стремителен и быстр он, подобно ветру.

И били наши сайды супротивника, повергнув его в отчаяние, и перебили половину ворогов-тайчудов.

Вдруг угодила вражеская стрела прямо в голову Борохула, и пал наземь наш богатырь. Но, опершись на лук, восстал он и стоял так, щитом прикрываясь. И глянул назад наседавший на врага Борчу и крикнул ему:

«Ужели может наповал сразить мужчину одна ничтожная стрела?! Негоже, чтоб у тебя подкашивались ноги, как у побитого осла!»

И вскочил тогда Борохул на коня с правой стороны и, прикрываясь щитом, бесстрашно ринулся на врага.

И побежали вскоре вороги-тайчуды с поля брани, унося с собой трупы сродников своих.

Приступил тогда Чингисхан к сайдам и вопрошал их:

«Что делать нам теперь, когда разгромлен и бежит наш враг?»

И сказал ему в ответ Борчу:

 
«Герою почившему
Почести мы воздаем,
Бегущему недругу
Стрелы вдогонку пошлем».
 

И благословил Чингисхан слова нукера Борчу, и бросились они в погоню. И гнали и настигли наши ворогов-тайчудов в Цай-тын цаганской степи. Подобно волку, напавшему на отару овец, погубили наши сайды сотню ворогов. Остальные в панике бежали прочь. И стали добычей нашей в том сражении сотня скакунов и полсотни кольчуг.

И взошел тогда Чингисхан на высокий холм, дабы помолиться Отцу-Небу. И возложил он наземь потник и, сняв пояс, повесил его себе на шею и произнес такую молитву:

 
«Я стал Владыкой
Не доблести благодаря великой.
Нет, волею Небесного отца
Я стал Владыкой.
Талант мой – не племен объединенье,
Небесного отца благоволенье
Дало мне
Справиться со вражьей силой дикой.
Вот почему я стал Владыкой.
Да, с помощью Небесного отца
Враг чужеземный мною был подавлен.
Да, волею Небесного отца
Владыкой я поставлен».
 

Когда пришло время на коней садиться, Чингисхан произнес хвалу шести сайдам своим.

И восславил Чингисхан Шигихутуга:

 
«Взор твой в одно мгновенье
Мэргэдов привел в смятенье.
Соплеменники духом пали,
А тайчуды – в страхе бежали.
Бил врагов ты в жестоком бою —
Я хвалу тебе воздаю».
 

И воздал Чингисхан хвалу Зэлмэ:

 
«Ты дичь подкарауливать умеешь,
Ты панику во вражьем стане сеешь.
Когда в бою, я потерял коня,
Вмиг скакуна нашел ты для меня.
Когда страдал, бывало, я от жажды,
Ты утолял ее – и не однажды*.
Как ум твой изощрен,
Как чуток сон!
Ты мудростью глубокой наделен.
Ты – мой сподвижник.
Не жалея сил,
Ты власть Владыки своего крепил».
Чу мэргэн заслужил такое восхваление Владыки:
«Мое распоряженье, мой приказ
Ты точно выполнял и в тот же час;
Пред вражьим главарем не отступил —
Его стрелою меткою сразил
И рыжего его забрал коня —
Не для себя забрал, а для меня.
И в сабельном бою ты храбрым был,
С врагами дрался, многих проучил.
В сраженье, где стена на стену шла,
Твоим заслугам ратным несть числа!»
 

Достойного мужа Борохула похваляя, Чингисхан изрек:

 
«Разящие
Враги пускали стрелы,
Свистящие,
Летящие со звоном…
Ты на пути их становился смело,
Ты на пути их вырастал заслоном.
Ты в голову однажды ранен был,
Но щит не опустил,
Коня – не упустил».
 

И восславил Чингисхан заслуги Мухали:

 
«Со всеми вместе ты врагов давил,
Их острые клинки в бою тупил,
Покуда не пустились на попятный,
Оставив гору нам добычи знатной.
Пришельцев, что бежали без оглядки,
Преследовал ты, «отрубал им пятки».
Потом обратно в ставку торопился
О радостной победе сообщить —
Над крупом скакуна туман клубился,
И волос конский на заре светился…
Но вот среди своих ты очутился.
Из всей добычи как ты ухитрился
В пути иглу – и ту не обронить!»
 

Наконец, верного нукера Борчу восхваляя, Чингисхан молвил:

 
«С тех дней, как я, совсем еще юнец,
Искал восьмерку лошадей соловых,
И нас тогда счастливый случай свел, —
Ты другом стал – из самых образцовых!
Сподвижник верный,
Благородный друг!
Когда одни лишь сродники вокруг,
Ты кроток,
Дружелюбен ты, бывало,
И ласков, как теленок годовалый.
Когда ж заклятый враг перед тобой,
Когда вступаешь в беспощадный бой,
Тогда тобой
Овладевает гнев,
И грозен ты,
Как дикий барс, как лев.
Сердечный друг!
С друзьями ты – телок,
Но в схватке с неприятелем – жесток,
И, яростному ястребу под стать,
Жизнь за победу ты готов отдать!
Когда пришел ты на веселый пир,
В душе твоей спокойствие и мир.
Ничем не выделяющийся в стаде
Теленок ты, ни с кем ты не в разладе…
Но окажись ты вдруг среди врагов,
Ты бросишься на них, терзать готов;
Не станешь самого себя щадить,
Чтоб недругов скорее победить.
Когда среди друзей резвишься ты,
В тебе и жеребенка есть черты,
Но вот непрошеный явился гость —
В тебе откуда ярость, лютость, злость!
Ты падаешь, как сокол, на врагов,
Ты заклевать их, разорвать готов.
Ты выбрал путь – всегда за мной идти
И не сходил со своего пути».
 

Воздал Чингисхан хвалу шестерым своим сайдам, и Борчу обратил к Владыке такие хвалебные слова:

 
«Достойный Есухэй-батора сын,
Ты, Чингисхан,
Ты, мира властелин,
Нам милость оказал – со всех сторон
Ты девятью мужами окружен.
Ты, мудрой Огэлун достойный сын,
В кругу девятерых друзей мужчин
Ты милостив, Чингисхан, к сыновьям,
И к смертным ты добросердечен – к нам.
Ты, о Чингисхан из владык,
Иноплеменников иных
Заставил преклонить колени,
Ты придавил своей стопой
Врагов, мечтавших об отмщенье.
Пока ты здравствуешь, о хан,
Всегда мы будем верх держать
Над чужеземцами-врагами.
Ничей нам не грозит захват,
Нет, нас враги не устрашат,
Пока ты с нами.
Мы как родня должны бы жить
И силы общие крепить,
Объединять их в деле ратном;
Подобно уткам и гусям,
Слетаться вместе надо нам,
Собраться стадом необъятным.
И – ох, не поздоровится кому-то
Из тех, кто сеет между нами смуту,
Чье слово прозвучит на слете лживо:
Как соколы, их растерзаем живо!
Жестокий бой врагу дадим,
Самих себя не пощадим
Мы в ратоборстве неустанном.
Но семя наше – сыновей
Мы не погубим, сохраним,
Не уподобимся турпанам.
Самих себя не пощадим,
Но недругам отпор дадим.
Мы узы дружбы не порвем,
Чувств родственных мы не утратим,
В суровый выступим поход
Навстречу чужеземным ратям».
 

Повоевав триста недругов-тайчудов, великий Чингисхан благополучно возвернулся и зажил в мире и благоденствии.

Предание об Аргасуне – верном стрелке *

Великий Чингисхан направил стопы свои в край, где восходит солнце, – в земли солонгов*. Но вышедшие из берегов воды реки Унэгэн преградили путь Владыке и его многочисленному воинству. И отослал Чингисхан посыльного в ставку хана солонгов со словами: «Я – твой Чингисхан! Так кланяйся же мне дарами!»

Выслушав волю Владыки, солонгоский Буха цаган хан усадил в челны свой люд из родов барсгарьд и буха солонго и дочь свою по имени Хулан и кланялся ими Владыке*. Засим Чингисхан призвал солонгоского Буха цаган хана, князей-ноёнов и сподвижников его на берег Унэгэн-реки и молвил указ державный.

И пожелал Чингисхан разделить с Хулан супружеское ложе немедля. «Невместно сочетаться браком прямо в степи!» – отвращали Владыку его вельможи*. Но не внял хан их словам и вступил в брак с Хулан сей же час.

Долго ли, коротко ли, прожил Чингисхан в землях солонгов три года. А наместником в отчине своей Чингисхан посадил Аргасун-хорчи. И вот отправился Аргасун-хорчи к Владыке, дабы справиться о его здравии. И покрыл Аргасун-хорчи на тройке гнедых в три дня путь трехмесячный, и явился в ставку Владыки, и стал разузнавать о здравии его. И молвили вельможи ханские, что Чингисхан в полном здравии. Засим Чингисхан пожелал знать, здравствуют ли его жены и дети, братья и сестры и все его подданные.

И молвил Аргасун-хорчи, ответствуя Владыке:

 
«Жены твои и твои сыновья
живы и здравы,
Но не решаюсь о здравье сказать
целой державы.
Женщины, отроки, кажется, все
благополучны,
Но за державу за всю говорить
мне несподручно.
Люди твои набивают живот
чем ни попало,
Но о державе такое сказать
мне не пристало.
Пить захотят – под капелью попьют,
талой воды не гнушаясь,
Но о Великой Монголии это сказать
я не решаюсь».
 

Не уразумел Чингисхан сказанного Аргасун-хорчи и повелел речь продолжить. И молвил Аргасун-хорчи:

 
«В папоротнике среди деревьев
Птаха неразумная гнездо свила.
Отложила яйца,
Птенцов дождалась.
Хищная птица лунь,
На беду, гнездо углядела,
Разорила,
Птенцов поела.
Притулила лебедушка гнездо
На озере среди камышей.
Чуть проклюнулись птенцы из яиц,
Птица хищная лунь тут как тут:
Лебединой семьи не пожалела —
Лебедят у лебедки поела».
 

Такие слова молвил Аргасун-хорчи Святейшему Владыке. «Уразумели сказанное Аргасун-хорчи?» – вопрошал Чингисхан вельмож своих. «Не уразумели», – ответствовали вельможи. Тогда истолковал Чингисхан речи Аргасун-хорчи:

 
«Папоротники среди деревьев —
То друзья, сподвижники мои.
В птахе неразумной мне, конечно,
Надо самого себя признать.
Здешние солонги, полагаю,
Значатся под хищной птицей лунь,
А супруги все мои и дети —
Это, значит, яйца и птенцы.
Камышовым озером, понятно,
Иль гнездом, что свито в камышах,
Обозначена моя держава,
Лебедь же на озере – я сам».
 

Истолковав речи Аргасун-хорчи, Чингисхан оставил чужбину и направил златые стопы свои в отчину. И молвил тогда Чингисхан покаянно: «С супругой Бортэ судьба свела нас в детстве. И сейчас мне будет стыдно в глаза ей взглянуть. Ведь в отчине нет для меня ее дороже. Да, будет мне неловко, коль не найду я пониманья в ней и коли гнев выказывать начнет она при постороннем человеке. Пожалуй, одному из витязей вестовщиком моим сердечным явиться к ханше надлежит».

И пришел к ханше Бортэ с поклоном ханским Мухали из племени Жалайр. «В здравии ли хан? С чем к нам пожаловал?» – вопрошала его Бортэ.

И отвечал ей Мухали:

 
«Чингисхан вложил в мои уста слова такие:
Было все не по закону державному,
Все случилось по моей ханской прихоти.
Не советам я внимал моих нукеров,
А польстился на добро чужеземное.
Так вот браком с Хулан сочетался я,
Стал женой звать дочь нашего данника».
 

И молвила на это Бортэ:

 
«Ежедневно, еженощно, ежечасно
Все монголы ханской прихоти подвластны.
Явит волю всеблагой наш и великий —
Все склонимся пред велением Владыки.
Мало ль статных лебедей на глади водной
Для охоты хана, столь ему угодной.
Лук сгибая, за стрелой стрелу пуская,
Может бить лебедок, удержу не зная.
Правду молвить, так в пределах всей державы
Много дев, что и стройны, и величавы.
Может хан наш брать их в жены сколько хочет
Для своей услады ханской и забавы.
В камышовом озере
Лебедей так много!
Сколько хан захочет,
Столько и стреляет.
А в улусе ханском
И красавиц много:
Хан берет их в жены
 Сколько пожелает.
Меткий лучник, говорят, одной стрелой
уложить двух уток сразу может,
А мужчина, если страстен, говорят,
двух сестер на ложе брачное положит.
Необъезженный, как говорится, конь
словно требует хребтом своим седла;
Заимел, как говорится, ты жену —
хлопочи, чтоб и еще одна была.
Есть излишек – лучшей
Не придумать доли;
Если недостаток —
Это хорошо ли?
В дэле на подкладке
Не замерзнешь точно,
Три в одну веревки
Свиты – будет прочно!»
 

Когда Чингисхан возвратился в отчину с молодой ханшей Хулан, наместник его Аргасун-хорчи, на радостях охмелев от зелена вина, прихватил священные золотые стрелы и отлучился, только его и видели.

Взбешенный этим известием Чингисхан отправил Борчу и Мухали на поиски лиходея и повелел погубить его без лишних слов и пререканий*.

Борчу и Мухали отыскали Аргасун-хорчи и, приступив к нему, молвили: «Охмелел ты от зелена вина и унес с собой золотые стрелы, только тебя и видели. И повелел нам Чингисхан погубить тебя без лишних слов и пререканий».

И взмолился Аргасун-хорчи:

 
«Должен слово сказать
К казни приговоренный,
Должен выслушан быть
На лютую смерть обреченный.
Допустите! Пред ханом предстану,
Жажду слово сказать Чингисхану».
 

И не сгубили вельможи несчастного Аргасун-хорчи, но надоумили его явиться к хану, да не с пустыми руками, а с припасенным для Владыки нектаром.

Когда они втроем явились к Владыке, он почивал. Борчу и Мухали, стоя снаружи ханской юрты, молвили:

 
«Утренний свет проникает, Чингисхан,
В твой многостенный шатер.
Отроков, отроковиц пробуди-ка,
Что еще спят до сих пор.
Подданных грешных прими и послушай
Да облегчи их заблудшие души:
Каждому милостиво объяви-ка
Праведный свой приговор.
Медленно рассвет
Во дворец проник,
Дай увидеть твой
Многомудрый лик.
Кающихся, хан,
Выслушай ты нас
И державный свой
Объяви указ».
 

Услышав речи вельмож своих, Чингисхан поднялся с постели. И приступили к нему Борчу и Мухали, подталкивая впереди себя Аргасун-хорчи. И безмолвствовал Чингисхан, глядя на них. Борчу и Мухали тоже не проронили ни слова. Тогда Аргасун-хорчи набрался храбрости и обратился к Владыке с такими словами:

 
«Только скворец свою песню завел,
Тут с неба упал белохвостый орел,
И смолкла в ужасе птаха.
Так вот и я пред Владыкой предстал —
Съежился, сгорбился, затрепетал,
Пикнуть не смею от страха.
Лет с десяти до вчерашнего дня,
Лук твой и стрелы гордо храня,
Всем наставленьям твоим я внимал
И непотребных привычек не знал.
Но, как на радостях выпить пришлось,
Пьяный, я помнить себя перестал,
Где-то носился, как бешеный пес,
Лук твой и стрелы куда-то унес,
Только дурного я не замышлял.
Лет с двадцати до вчерашнего дня,
Лук твой и стрелы, как воин, храня,
Только разумным речам я внимал,
Шага неверного не допускал.
Но, как на радостях выпить пришлось,
Пьяный, я помнить себя перестал,
Где-то носился, как бешеный пес,
Лук твой и стрелы зачем-то унес…
Только худого я не замышлял».
 

И выслушал Чингисхан речи Аргасун-хорчи и, сменив гнев на милость, молвил:

 
«Что тут сказать? Находчив и речист
Хранитель стрел златых, Аргасун-хорчи».
 

И помиловал Чингисхан неразумного Аргасун-хорчи и объявил об этом в указе своем.

Повесть о мудрых беседах отрока-сироты с девятью витязями Чингисхана*

На честном пиру во главе с девятью верными витязями и пятью любимыми тайши собрались покорствовавшие Владыке все пять цветных и четыре чужих народа. И первым речь держал на этом пиру Сорхан шар из племени Сулдус:

 
«Коль будет Владыки Верховного мне позволение
Изречь про вино и про пир мое дерзкое мнение,
Скажу, что не мыслю себе я одно без другого:
Вино, безусловно, любого застолья основа.
Сидеть на пиру без хмельного, не стану лукавить:
Кошму под собою зазря протирать и дырявить».
 

И возразил на эти слова гуй ван Мухали из племени Жалайр:

 
«Явилось вино на пиру – начинается пьянство.
Достойная речь зазвучит как нелепое чванство.
Слова уважительны были и благообразны —
Становятся вдруг несуразны, развязны, бессвязны.
Дотоле сплоченных вино побуждает к раздорам,
Живущих в согласии – к сварам ненужным и ссорам.
И лишь воздержанье нам вид возвращает обычный,
А речь – вновь пребудет логичной, тактичной, приличной».
 

Так сказал гуй ван Мухали Его Величеству Чингисхану. Засим зурчидский Чу мэргэн* изрек:

 
«Когда на пирушке хмельное все льется и льется,
Что было у нас на уме, то наружу прорвется.
Худое, хорошее – все, что под спудом лежало,
Приметным теперь и для всех окружающих стало.
Вино, что мы влили в себя, ни за что не слукавит
И все благородство и низость всю нашу проявит.
Его с незапамятных пор называли недаром
Священною влагой, божественным чудо-нектаром,
И каждое с ним проведенное ныне мгновенье
Великую радость приносит, дает наслажденье.
А завтра, как только с лучами рассветными встанем,
Пирушку вчерашнюю разве ж добром не помянем?
Нет, если вином наслажденья себе не доставить,
Не пир пировать, а кошму под собою дырявить».
 

Такие слова изрек благодетельному Владыке Чу мэргэн. Засим витязь Борчу из племени Арулад молвил:

 
«Пьем мы – крохотной мошкой
вино пощекочет нам горло,
А уж если обратно —
так мамонтом диким поперло.
Пьем и чувствуем: влага
парит себе пчелкою плавно,
А назад отрыгнется
не пчелка, а слон своенравный.
И мутится наш разум, шатаются наши устои,
От излишка теряешь как будто бы все нажитое…
Побеседуем – уразумеем в конце разговора:
Можно выпить, да только не знать в питии перебора.
У вина есть хорошие стороны, есть и плохие.
Мы ценители, да! Но не выпивохи лихие.
С удовольствием выпьем, однако же не напьемся,
А, прилично беседуя, с миром и разойдемся».
 

Такие слова молвил Борчу премудрому Владыке. Засим Зэлмэ Урианхайский молвил:

 
«Пить на пирушках зелено вино
Владыкой нашим не запрещено.
Испить архи, побыть немного пьяным —
Не возбраняется великим ханом.
Давайте ж на пиру соединимся,
Подобно жеребятам, порезвимся.
Содвинем чаши дружно, без тревоги —
Пусть в голову ударит нам и в ноги.
В веселье беззаботном и бездумном
Мы уподобимся турпанам шумным;
Не будем ни устойчивы, ни стойки
На час во время дружеской попойки».
 

Так закончил свою речь Зэлмэ Урианхайский. Засим держал слово Зэв из рода Бэсуд:

 
«Коли не будет на пиру вина,
Сердцами ль станем от родни далече?
Сойдясь и не напившись допьяна,
Не станем разве радоваться встрече?
Коль обойдемся без хмельного зелья,
Так, значит, не узнаем и веселья?
Я думаю, и без вина мы сдюжим,
Владыке-хану преданно послужим
Советом трезвым в деле управленья,
От вражьих козней предостереженьем».
 

И вступил в беседу тогда ойрадский Хар Хиру:

 
«Содвинуть чаши разом на пиру —
Не это ли восторг и ликованье?
Прознавших про такое торжество
Охватывают зависть и желанье
Не за чертой остаться вдругорядь,
Участье в нашем празднике принять.
Коль чашею вина не пренебречь,
Она нам красноречия прибавит,
И если раньше спотыкалась речь,
Ее велеречиво течь заставит…
Вино способно нам сердца зажечь
И на врагов всю нашу мощь направит.
Собравшись вкруг Владыки, возгласим
Ему хвалу, поднимем дружно чаши
И так же дружно их опустошим,
Возрадуемся славной встрече нашей».
 

Засим держал речь Борохул: