Текст книги "Тролли и легенды. Сборник (ЛП)"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Пьер Певель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Троллья гора
Эстель Фэй
Не знаю отчего, но я влюбилась в брогский алтарь, как только увидела его. Казалось бы, в нем нет ничего исключительного. Среднего размера, два метра в высоту и около пяти в ширину, он не отличался ни яркими красками, ни отчетливостью линий знаменитых алтарных образов, таких, как алтарь в Генте работы братьев ван Эйков или моего излюбленного – сделанного Матиасом Грюневальдом и Николасом из Хагенау для монастыря антонинов в Изенгейме.
* * *
Алтарь представляет собой набор деревянных панелей с росписью, которые открываются одна за другой, словно множество дверей, открывая различные религиозные картины, а затем, наконец, центральный короб, обычно со скульптурной композицией. В случае же алтаря из Брога, когда я его обнаружила, этот короб отсутствовал. Но это было не единственной его загадкой. Начать с того, что никто не знал, где он был исполнен, и для кого. Для создания такого произведения искусства требуется целая команда художников и ремесленников – от краснодеревщиков, собирающих деревянные панели, до живописцев, скульпторов и позолотчиков…
Я разыскивала его следы по всем крупнейшим мастерским Европы, от Антверпена и Брюсселя до плоских равнин Испании. И нигде не нашла никаких признаков, чтобы кто-то что-то подобное замышлял – до такой степени, что мои уважаемые коллеги порой задавались вопросом, не является ли алтарь из Брога довольно удачной современной подделкой. В мире искусства гуманизм простирается недалеко. Кое-какие люди подумали, что с помощью этого слуха они смогут подорвать мою карьеру и помешать мне получить более престижную должность, чем работа в региональном музее Брога. Они зря старались. Я совершенно не собиралась покидать Брога. Едва увидав алтарные панели, я поняла, что связана с этими несколькими зданиями из серого камня теснее, чем с собственной семьей.
* * *
Прежде чем продолжать, мне следовало бы вкратце представить вам Брог. Это тихий, сонный городок в зеленой долине глубоко среди Вогезских гор, над которым возвышаются руины средневекового замка, построенного на месте древнеримского форта. На дне долины протекает рукав реки, который по весне полон водных цветов и трав. Зимой темнота спускается на город очень рано. Жители Брога укрываются в тепле своих домов и в единственном на всю долину отеле-кафе-ресторане – большом уютном здании с деревянными балками. Я оказалась там случайно, по окончании аспирантуры и нескольких стажировок, потому что мой научный руководитель знал кого-то, кто знал кого-то… и так далее. Впоследствии я узнала, что это не местные меня выбрали – они пытались протащить на эту должность парня из округи, но он не прошел. Вопрос политики, я так полагаю. Или я так полагала долгое время. В любом случае, на отношение здешних жителей ко мне это никак не повлияло. Меня, выросшего среди бетона ребенка из Крея, сразу же тепло приняли эти горцы, большинство из которых жили здесь уже несколько поколений. В зáморозки моей первой осени я делила с ними глинтвейн по вечерам в единственном кафе. Я наслаждалась запахом специй, глядя из окна на туман, окутывающий горы. Впервые в жизни я увидела приближение зимы, настоящей белой и ледяной зимы, как в сказках Средневековья, а не одной из тех серых каш, что в скверное время года ведрами разливали на подходах к моему многоквартирному дому. Я попадала в другой мир, более древний и мрачный, чем тот, из которого пришла. Оглядываясь назад, я понимаю, что уже тогда проникала в мир алтаря. Странное творение словно поразило заразой долину вокруг себя, медленно, но верно переделывая ее по своему образу.
Брог – одна из тех частей Вогезов, которые за последнее столетие четырежды меняли национальную принадлежность: немецкая, затем французская, потом немецкая и снова французская. На узких улочках городка убивали друг друга – а также истекали кровью в прозрачных водах реки – солдаты всех армий Европы. Вот почему в архивах музея местами встречаются пробелы – объяснил мне бывший куратор музея, когда я принимала у него дела. Во время каждой из войн терялись либо сгорали какие-то из документов.
Вот так при последнем отступлении вермахта исчезли документы, касающиеся алтаря. Куратор Эрве Рейно – из местных старожилов – переписал, однако, заново историю произведения, опираясь на свои воспоминания.
* * *
Алтарь этот, как он мне рассказывал, был подарен музею в конце XIX века последним потомком бывших сеньоров Брога, слабогрудым аристократом, увлекавшимся охотничьими рогами и готическим религиозным искусством. Он получил алтарь в качестве свадебного подарка, женившись на младшей дочери какого-то невнятного разорившегося графа из австро-венгерской глубинки. В то время Брог был немецким. Когда вспыхнула Первая мировая война, аристократ попытался вступить в гусарский полк, но ему отказали из-за слабого здоровья. В итоге он умер от болезни, так и не побывав ни в одном сражении. Его жена не стала дожидаться, пока победят французы, и вернулась в родные края. Это оказалось в итоге не самой лучшей идеей. Ее и ее семью увезли в ГУЛАГ, а их вещи и архивы были перемолоты исполинским советским аппаратом. Это, конечно, еще больше запутало след алтаря.
* * *
Впервые я его увидела в музее Брога во вторник, в день, когда экспозиция закрыта для посетителей. Предыдущий куратор сопровождал меня по опустевшему музею. Когда не было посетителей, включали не все лампы – чтобы сэкономить электричество. Стоял конец ноября, и старое здание погрузилось в серый полумрак.
Ретабль выставлялся в последней и самой большой комнате музея. Когда куратор открыл дверь, я затаила дыхание и осторожно вошла в комнату. Куратор включил свет; энергосберегающим лампам потребовалось несколько секунд, чтобы разгореться, а пока панели алтаря напоминали мне затененные порталы, открывающиеся в мир тайны и ночи. Затем алтарь осветился искусственным солнечным светом.
Он состоял из двух больших деревянных панелей, которые изначально располагались одна поверх другой и являлись взору поочередно, если открыть или закрыть определенные створки. Однако для удобства посетителей эти две части теперь выставлялись рядом с друг другом. Каждая из них была расписана с двух сторон.
Я подошла поближе, чтобы рассмотреть детали росписи. Я никогда не встречалась с таким стилем. То, как расходились перспективы, напоминало ранний Ренессанс. С другой стороны, отдельные картины в ансамбле выглядели настолько темными, что некоторые контуры пейзажа разбирались с трудом. И дело было не в эффекте постаревшего лака, поскольку то тут, то там выступали очень светлые мазки, почти ослепительной белизны.
* * *
С лицевой стороны первого панно изображалась ночная гора в неровных горбах, покрытая густым темным лесом. На небе, в левом верхнем углу, сияла горстка звезд. Между деревьями угадывались (хотя в действительности их и не было видно) мелкие лесные животные. На переднем плане – залитая светом девушка, подчиненная пресловутому контрасту, характерному для всей работы. Она одета лишь в длинную простую рубашку, а ее распущенные волосы окружает венец из блестящих точек. По мнению некоторых комментаторов, эта девушка была Люсией, святой светлых огней[11]11
Здесь, по-видимому, идет отсылка не к Св.Люсии Сиракузской, а к персонажу средневековой легенды. Его роль неизменна: озарять светом темную зиму. – прим.пер.
[Закрыть]. Другие видели в ней героиню старой германской сказки «Девушка со звездами» – истории о великодушной молодой крестьянке, которая снимает с себя одежду, чтобы отдать ее бедным, и в одной рубашке попадает в лес. Там звезды падают с неба и увенчивают ее золотом.
То была сказка со счастливым концом, однако образ молодой девушки на картине вызывал легкое беспокойство – все, вплоть до мельчайших деталей: непонятное выражение на лице фигуры, вызывающие тревогу бугры на горе, и то, что они выглядели так, словно готовились сжать ее меж собой и раздавить. Пришлось унять дрожь, прежде чем обходить панно.
На оборотной стороне была выписана более традиционная сцена – Благовещение Марии. Но даже она выглядела необычным образом. Для начала, сцена располагалась в малоподходящем месте, в неприветливом склепе. Очень бледная Дева Мария стояла на коленях со склоненной головой и распустившимися перед лицом длинными волосами. Ангел Гавриил в одном из углов склепа представлял собою немногим более чем удлиненную тень, его нимб сливался со скупым светом, падающим из отдушины в склепе. Кроме того, композиция картины была несбалансированной. Богородица и Ангел находились слишком далеко друг от друга, а стена склепа между ними казалась вздувшейся, словно отяжелевшей от несчастий и мрака.
Следующей панели с лицевой стороны следовало изображать Искушение святого Иеронима, как на алтарной картине Грюневальда – если бы не то, что здесь старый святой с мукой на лице блуждал посреди тех же самых гор, что и святая Люсия на предыдущей картине. По ужасу, исказившему его лицо, и по руке, которую он поднял перед собой, защищаясь, было ясно, что он завидел чудовищ. Однако сами эти кошмары художник решил не включать в картину. В горном лесу старый святой был выписан один. Вернее, с определенных ракурсов, под действием отражений от лака, создавалось впечатление, что вся гора состоит из чудовищ, огромных существ из живого камня, неумолимо приближающихся к своей жертве и готовых раздавить ее. В углу справа сияло несколько звезд, как бы отвечающих тем, что были на первой панели.
Наконец, на четвертой и последней панели изображалось распятие. И снова ночью. Но художник опять нарушил канонические традиции. Христос-мученик пришпилен к вершине скалы, как бы раздавлен верхним краем панно, окружен не двумя, а множеством маленьких черных крестов, на которых превратились в кровавые клочья скрюченные, истерзанные тела. Снизу, из горной тени, как будто исходило неистовое ликование, словно темные жизни, которые она в себе таила, подтолкнули – и в том преуспели – людей к бойне.
Я отступила на шаг, широко раскрыв глаза. И наткнулась на старого куратора. Он заметил с легким смешком, вроде бы безобидным:
– Необычный он, наш алтарь, правда?
Он нервно одернул рукава своего обтрепанного твидового пиджака. Куратор говорил об этом произведении со смесью гордости и скрытой боязни, суеверного, почти религиозного страха. Это сразу бы насторожило меня, если бы я не так напугалась, не так хотела достойно проявить себя… Но это была моя первая настоящая работа – в сфере, где вакансии встречаются не так уж часто. Поэтому я не обратила особого внимания на странный тон моего предшественника, на лихорадочный блеск в его глазах. Я лишь спросила:
– А центральный короб, скульптура в задней части алтарной композиции, та, которой не хватает – известно, где она находится?
Куратор покачал головой:
– Нет, насколько я знаю, она может быть спрятана глубоко в Швабии, в коллекции русского олигарха, или ее могли уничтожить во время последней войны.
– Жаль, – пробормотала я, все еще под впечатлением от притягательности алтаря.
Невольно я протянула руку ближе к темному лесу, словно желая погладить иголки высоких черных пихт. Пальцы остановились в нескольких сантиметрах от лака, конечно, – профессиональная добросовестность и сила привычки… И все же на секунду мне показалось, будто я чувствую, как плоские гладкие иголки щекочут мою кожу.
Вот так и произошло мое знакомство с алтарем.
* * *
Какое-то время тому назад я поселилась в небольшом домике, арендованном через городской совет по смехотворной цене, в конце переулка, не менявшегося со времен Средневековья. Я достаточно быстро и легко влилась в жизнь городка: глинтвейн и карты с завсегдатаями кафе, а раз в месяц отправлялась в клубы и кинотеатры Нанси с молодыми учителями. В другие выходные мы вместе ходили в походы в горы. Когда погода портилась, мы переключались на домашние варенья и рецепты гипокраса[12]12
Бодрящий напиток на основе вина, настоянного на корице, ванили, гвоздике и сахаре. – прим.пер.
[Закрыть]. И, конечно, мы организовывали ритуальные школьные походы в музей Брога. Меня забавляло, как детвора сдерживает себя от беготни по длинным коридорам. Я размышляла о том, что целые поколения учеников, еще со времен серых блуз[13]13
До 1970-х годов традиционной одеждой школьных учителей и их учеников была серая блуза. Основная цель блузы, тогда воспринимавшейся как «униформа» светских школ, заключалась в защите одежды от чернильных пятен. – прим.пер.
[Закрыть], ходили почти одним и тем же маршрутом. В алтарной комнате классы почти не останавливались. Картины, которые так яростно приковывали внимание взрослых, никак не воздействовали на маленьких детей.
Поначалу вокруг меня крутилось довольно много местных парней. Новый человек, молодой и одинокий, в маленьком и отдаленном городке, опустевшем из-за исхода сельского населения, поневоле привлекателен. Я дала ясно понять, что меня это не интересует. Выросшая в Крее в окружении определенных обстоятельств, я стала невосприимчива к любовным романам. К любви между созданиями из плоти и крови, во всяком случае.
На Рождество я вернулась в Крей, к своей семье. Я покинула пригороды всего несколько месяцев назад, но многоэтажки уже казались сюрреалистическими. Двадцать четвертое декабря я провела с матерью и ее новым спутником, а двадцать пятое – с отцом и сводным братом. Эту пару дней я провела как в тумане. Сквозь этот ватный заслон ко мне ничто не могло пробиться: ни городские миазмы, ни выкрики мелкой шпаны, ни воспоминания, которые наслаивались на лестничные пролеты упорнее узоров плесени и граффити. Я снова вздохнула полной грудью лишь тогда, когда прибыла на вокзал Нанси. За мной приехала Сильвия, учительница младших классов. Под серым небом очертания гор были так четки, что хотелось заплакать. Я списала это на холод.
* * *
В последующие годы я проводила все свои отпуска в поисках хоть каких-то следов алтарного образа или мастерской, где он был создан, и все тщетно. С другой стороны – и это доказывало, что мои уважаемые коллеги ошибаются, – хотя алтарь из Брога, казалось бы, нигде не изготавливался и не расписывался, художники и знатоки упоминали о нем уже в XVII веке. Их описания, хотя и фрагментарные, не оставляли сомнений в идентичности произведения. И все они говорили о странном чувстве, тревожном очаровании, которое овладевало ими при созерцании алтарного образа. Вот по этому чувству я сразу узнавала, что речь идет о нем.
Еще я погрузилась в местную историю приютившего меня края. Жители Брога не очень-то любили говорить о прошлом. То немногое, что узнала, я обнаружила благодаря специализированному книжному магазину в Кольмаре. В общем и целом история городка была жестокой и мрачной. Старинные сеньоры Брога без колебаний приговаривали собственных дочерей за колдовство. Во время последней войны в местном замке вырезали группу немецких солдат, причем смерть их была столь жестокой, а казнь столь зверской, что ответственность не взял на себя никто из партизан.
В Броге никто не говорил о прошлом, но этого, в сущности, и не требовалось. Прошлое выпирало наружу в крохотнейшем из переулков. Оно выступало из отполированных дождем и снегом булыжников, угнездилось в горгульях, поросших зеленым мхом. Стоило поднять голову, и вы видели, как над городом возвышается надменный силуэт замка Брог. Как и в древние времена, он присматривал за своей паствой в городе. Конечно, крепостные стены заросли плющом, а верхний этаж большой квадратной башни обрушился несколько веков назад. Но этот дозорный стоял как мост, ведущий через века, как ворота, соединяющие прошлое и настоящее гор. В Броге уже почти сто лет не было сеньоров. Ко времени, когда я приехала в долину, замок превратился в гостевой дом, которым распоряжались мэр и его дети.
* * *
Через семь лет после моего приезда, в новогоднюю ночь, в замке устроили развеселую вечеринку. В полночь над квадратной башней заполыхал фейерверк. К двум часам ночи снизу начал надвигаться туман. Он поднимался с реки. Стоя на крепостном валу, Сильвия, ее жених и я смотрели, как длинные бледные языки тумана прокладывают свой путь между домами городка. Мы уже изрядно захмелели, но, чтобы согреться, решили допить домашний ликер из тёрна, не упомню где взятый. В алкоголе чувствовался вкус гор, аромат сухого камня и кислых фруктов. Около пяти утра Сильвия с ее женихом отвезли меня обратно в город по туману. Они оставили меня возле отеля-ресторана: хотели доставить до моих дверей, но я не захотела, чтобы они из-за меня петляли. Я пьяно протестовала, пока они не сдались и не высадили меня в пяти минутах от моего дома. Я нашла бы дорогу обратно даже с закрытыми глазами, да и мне уже приходилось возвращаться куда сильнее набравшейся – в горах пьют крепко.
И все же той самой ночью я сбилась с пути. Как будто переулки слились в податливый ватный лабиринт, менялись местами, искривлялись и выворачивались, вводя в заблуждение людской взор. Казалось, словно я блуждала по огромному пустынному городу. Холод проникал сквозь мои ботиночки, перчатки с флисовой подкладкой и слои парки. У меня стучали зубы. Я держала в руке бутылку с терновкой. Неужели та самая бутылка, что и раньше, на валах? Внутри плескалось немного алкоголя. Я уже собралась его выхлебать, когда сквозь туман показался фасад музея. Неуклюжими пальцами я достала из кармана связку ключей. Чтобы открыть дверь, мне понадобилось две попытки.
* * *
Я вошла, толкнув дверь плечом. Оказавшись внутри, я поспешно ее закрыла, включила верхний свет в холле и несколько минут просто отогревалась, прислонившись к стойке администратора между брошюрами о лучших гостиницах региона и картами музея. Снова почувствовала себя лучше. Знакомая обстановка и запах навощенных стенных панелей отогнали кошмарные видения. Я подняла в одиночестве тост за свое возвращение к жизни, воздев бутылку перед экспонированными в зале старинными доспехами, которые детвора городка прозвала Ганелоном[14]14
Ганелóн – персонаж французского эпоса, отчим Роланда, женатый на сестре Карла Великого. Предатель, обрёкший на гибель в Ронсевальском ущелье французский арьергард во главе с Роландом. Впервые появляется в «Песни о Роланде». – Википедия
[Закрыть], и прикончила терновый ликер одним глотком. Горло обожгло, а половица под моими ботинками чуть покачнулась. Остатки алкоголя вернули мне легкую эйфорию.
– Твое здоровье, старина Ганелон! – сказала я с нелепой серьезностью.
Еще чуть, и я бы с ним поцеловалась. Тогда я решила отпраздновать Новый год визитом к алтарю. Пошатываясь, я побрела в дальнюю комнату. Мои пальцы пошарили в поисках выключателя. Загорелся свет, вдвое тусклее, чем обычно. Я мысленно отметила, что лампочки придется заменять и что эти так называемые «долговечные» лампочки с низким энергопотреблением – на деле сущее надувательство. Я еле стояла на ногах. В полумраке я опустилась на пол рядом с алтарем, перед панно, изображающим предположительно святую Люсию, молодую женщину, увенчанную звездами. Наши взгляды пересеклись, мое опьянение заставило ее нарисованные янтарные глаза заискриться, а тонкие губы – растянуться в улыбке. Казалось, ее лицо очень близко к моему, словно перспектива картины изменилась. Крошечная девушка из глубины сцены переместилась на передний план. Я моргнула. Девушка так и оставалась совсем рядом, но выражение ее лица снова сменилось: рот изогнулся в чувственной, искушающей гримасе. Я неуверенно поднесла руку к картине, повторяя непреднамеренно жест, который сделала, впервые увидев алтарь семь лет назад. Вечность назад. От алтарной композиции доносился аромат зеленой пихты, и по моим запекшимся губам прошелся лесной ветерок. Девушка со звездами провоцировала меня взглядом с дикой, языческой чувственностью, и я удивлялась, как ее так долго могли принимать за христианскую святую. На этот раз я не сдерживала своей руки.
* * *
Я вздохнула, почувствовав под пальцами ласковую щетинку пихтовых иголок. Несколько секунд мое тело оставалось совершенно неподвижно, и я лишь проводила рукой по ветке, ища соприкосновений с деревом, корой, с еще нежными почками. Знакомясь с ней наощупь, я затаила дыхание, будто слишком тяжелым сопением рисковала разбить чары, нарушить странное заклинание, которое привело меня в этот мир, в ее мир. Мир алтаря. Нащупав кончик ветки, я наконец осмелилась отвести от нее глаза. С колотящимся сердцем я восхищалась высокими, сильными хвойными деревьями вокруг, небом, усыпанным звездами, коренастым силуэтом горы, загораживающей горизонт. Девушку явно забавляло мое удивление. Это ее звезды освещали нас, ее корона из светлячков. Ее рубашка, как я теперь поняла, была гораздо короче и с более низким вырезом, чем мне казалось, когда я видела ее издали, затерявшуюся в пейзаже. На ее тонких и стройных, жилистых ногах то там, то тут виднелись легкие царапины от высокой травы. Две пряди ее светлых волос сошлись у ложбины меж грудей словно ожерелье бледного золота. Я покраснела, подняла голову и откашлялась. Она не обиделась, даже наоборот – взяла меня за руку. Ее кожа была мягкой, как пух голубки. Мой пульс участился. Она расправила мои пальцы и положила одну из своих звезд ко мне на ладонь. Моя кожа под крошечной бусинкой света порозовела. Звездочка была теплой, но не жгучей, скорее приятной на ощупь. Мне захотелось поблагодарить.
Она остановила меня, приложив палец к губам.
– Шшш, – прошептала она мне на ухо. – Мы не одни.
Она осторожным взглядом указала на лес вокруг нас. Несколько мгновений я ничего не видела. Затем глаза постепенно привыкли к мраку. Я подавила дрожь. В тенях что-то двигалось. Или вернее, это сами тени дышали, вздувались и перекрывали пространство между деревьями. Нет, внезапно осознала я, то были даже не тени. Это были темные существа, некоторые размером с пихту, что еще куда ни шло, а другие – я их угадывала на заднем плане – внушительные, как горы. Это были они, это им принадлежало неизъяснимое присутствие, что я почувствовала с первого знакомства с алтарем, чудовища святого Антония, готовые разнести в клочья все, где в их мире могли бы укрыться человеческие создания. Запах деревьев и древесных соков становился все сильнее. А может, это был их собственный запах – тех кошмаров в полумраке, запах, который они источали при движении.
– Кто они? – спросила я приглушенно.
Девушка со звездами ответила:
– Это те, кто сработал алтарь.
В тот момент – виновата ли была череда явившихся одно за другим открытий? перенасыщенный пихтовый аромат, усталость или терновое спиртное…? Как бы то ни было, глаза у меня сомкнулись.
Когда я очнулась, уже рассвело. Язык ворочался с трудом, и все тело затекло от сна на полу перед алтарем. Снаружи на брогской церкви прозвонили полдень. К счастью, первого января музей был закрыт. Я с гримасой села, в черепе как молотом били. В комнате было очень светло. Я подняла взгляд к потолочным плафонам. Лампы работали замечательно, не знаю, с чего мне накануне показалось, что они тускнеют. Терновка оказалась крепче, чем я думала. Ради очистки совести я быстро оглядела алтарь. Девушка со звездами снова стояла вдали на фоне горного пейзажа, а темные фигуры, которые накануне бродили в темноте по панели, при дневном свете обрели свой первоначальный вид – бликов на лаке. Я уже почти уверилась, что мой сон прошедшей ночью был именно сном… Как вдруг что-то неожиданно укололо мою ладонь. Я разжала кулак. В нем лежала горсть зеленых иголок. Свежие пихтовые иголки, которые я не могла успеть набрать нигде в городке. Я с суеверным трепетом сунула их в карман парки и только тогда вспомнила о прежнем кураторе, о том, каким тоном он разговаривал со мной в первые дни. Определенно, он знал об алтаре больше, чем подавал виду. Я оправила куртку, натянула капюшон и пошла из музея. По дороге я обнаружила, что ресторан при гостинице открыт. Я уселась у стойки и заказала двойной кофе, с аспирином. Телевизор над стойкой показывал местные новости – обычные первоянварские каштаны, подожженные в городе машины[15]15
Жечь автомашины по всякому поводу – варварская, но уже более 30 лет популярная (особенно на Новый год или День взятия Бастилии) у французов забава. Так, в 2022 году вечером 31 декабря были мобилизованы 95 тысяч полицейских и 32 тысячи пожарных, произведено 400 арестов. – прим.пер.
[Закрыть] и оползни на горных вершинах. Заведение было почти пусто – город протрезвлялся после вчерашних излишеств. В глубине большой комнаты у камина обедал невысокий худой мужчина. При отблесках огня я узнала Эрве, старого куратора. Я сглотнула. Заколебалась, не стоит ли подойти и поговорить с ним. Конечно, мне хотелось расспросить его об алтаре, склонить к признанию, что он скрывал от меня кое-какие тайны… Но я была в слишком плачевном состоянии, чтобы его допрашивать. Я проглотила свой кофе и убралась отсыпаться. На следующий день мне позвонил мой книготорговец из Кольмара. Он нашел для меня документ, и весьма старый документ. Я уловила через телефонную трубку его волнение.
* * *
Все складывалось так, словно бы я, войдя в мир алтаря, снова вдохнула жизнь в его тайны. История стронулась с мертвой точки. В следующие выходные я отклонила приглашение Сильвии на раклет[16]16
Раклéт – швейцарское национальное блюдо, которое, как и фондю, готовится из расплавленного жирного сыра. – Википедия
[Закрыть], который, по ее словам, должен был удвоить нам уровень холестерина, и, к огромной радости моих артерий, отправилась в Кольмар. В региональном экспрессе я вздремнула. Во моих снах без конца являлось лицо девушки со звездами – таким же, каким оно увиделось мне в глухом лесу; черты ее лица были настолько живыми и ясными, что рядом с ней лица остальных людей казались тусклыми и размытыми. Когда поезд подъезжал к вокзалу Кольмара, в окна застучал мелкий снег. Как я прекрасно понимала, я становилась одержима девушкой со звездами. Мне хотелось узнать ее имя, чтобы обратиться к ней во сне. В то же самое время я находила собственное поведение абсурдным. Мне вспомнился старый готический роман, который я давным-давно читала в школьной библиотеке. Юная наивная девушка, пообещавшая себе, что никогда не полюбит, попала под чары принца с портрета эпохи Возрождения, одетого в черный бархатный камзол с огромным кружевным воротником. Тогда, подростком, я посчитала эту историю глупой. И все же сегодня я повторяла ту девушку.
Лавка букиниста пряталась на узкой улочке за церковью аббатства. В дверях меня встретил запах глинтвейна.
– Прикрывай как следует дверь, – добродушно бросил хозяин, – и подходи за стаканчиком, ты же замерзла.
Я поспешила повиноваться. В этом книжном магазине я всегда чувствовала себя легко – в сладком запахе старой бумаги, между стеллажей, согнувшихся от книг. Пока дымящаяся кружка отогревала мои озябшие руки, букинист со всеми предосторожностями извлек из ящика старинный лист бумаги, защищенный пластиковой пленкой. Он был исписан немного неуклюжим почерком скорее ремесленника, чем клерка. Характер материала, почерк и дата внизу письма – 1578 год – не оставляли сомнений в его происхождении. Лист содержал письмо, написанное в конце эпохи Возрождения человеком, наделенным скорее достатком, чем образованием. Текст был написан на старофранцузском языке в смеси с местным наречием, но я сумела разобрать его суть. Мастер-краснодеревщик из Вогезов жаловался своему епископу, что сеньор Брога построил на своей земле алтарь, не прибегая к традиционным услугам ремесленников, что идет против всех обычаев.
* * *
Когда я закончила читать, у меня задрожали руки, однако не от холода. Меня захлестнула буря эмоций. Я уже понимала, нет, я была уверена, что в рукописи речь идет о моем алтаре. Письмо от краснодеревщика перевернуло все мои представления, отбросило все, что поведал мне прежний куратор, все, в чем я была убеждена. Это изделие не явилось откуда-то со стороны, его не привозил из Австро-Венгрии последний сеньор Брога, его не изготовляли в Швабии, Испании или Антверпене. Нет, оно вовсе не покидало Брога, оно там родилось и не покидало своих краев. Это было логично и объясняло, почему я, несмотря кропотливость своих исследований, не нашла следов его создания ни в одной из мастерских Европы. Но еще это означало, что мой предшественник по музею солгал мне. Что мне лгал весь город Брог и мои друзья в нем. От этих мыслей в голове у меня закружилось. Я чувствовала, что меня предали, – и одновременно восторгалась. В памяти всплыли слова, которые я услышала несколько дней назад. Это те, кто сработал алтарь. Внезапно охваченная вдохновением, я одолжила у букиниста карандаш и чистый лист бумаги.
Со студенческих времен у меня сохранились некоторые представления, как делаются эскизы. Я быстро набросала довольно сносное подобие девушки со звездами, какой я видела ее ночью в лесу. И протянула результат букинисту:
– Ты не знаешь, кто это такая?
– Она мне кого-то напоминает, – сказал он. – Погоди…
Он вытянул из-под прилавка пластиковую коробку со всеми своими бумагами, касающимися истории Брога, и извлек пожелтевшую фотографию, типичную для девятнадцатого века. Женщина в профиль. За исключением цвета волос – это была брюнетка, а не блондинка, – она пугающе походила на мою прекрасную незнакомку.
– Кто это? – потребовала я.
– Элиза де Брог, около 1885 года. За два или три года до ее брака с промышленником из Рура.
Я покачала головой, размышляя вслух:
– Нет, нет, это слишком недавно.
Букинист удивленно поднял бровь и заметил:
– Если ты ищешь кого-то постарше… Говорят, что Элиза похожа на одну из своих прародительниц, Элоизу де Брог, ведьму Элоизу, которая жила в эпоху Возрождения. В замке Брога до последней войны сохранялись портреты этой Элоизы, и моему отцу довелось их повидать…
У меня защемило в затылке. Прошлое всплывало из глубины. Прошлое просачивалось в настоящее, пробираясь между стеллажей, забитых пылью и книгами.
– Ты мне уже говорил об этой Элоизе, да? – с пересохшей глоткой вымолвила я. – Ее отец осудил ее за колдовство. Ее, кажется, сожгли… или утопили?
Книготорговец покачал головой:
– Ни то, ни другое, – поправил он. – Собственно, все, что связано с ней, довольно запутано. Ее отец, Юон, запер ее в склепе родового замка – насчет этого все более или менее согласны. Но после того… никто толком не знает, что с ней стало. Ее отец, напротив, плохо кончил. Он заблудился на охоте в горах, которые знал как свои пять пальцев. Один из егерей нашел его тело посреди леса.
Я буквально впивала его слова с остекленевшими глазами. Алтарь приобретал новый смысл, свое истинное значение. На панелях изображались вовсе не благочестивые сцены. В лучшем случае они маскировали свой глубокий смысл под вуалью христианских мотивов.
На самом деле алтарь рассказывал о судьбе Элоизы. Именно она шла через глухой лес, надев корону света и сзывая ужасных существ, которых я видела между ветвями. Она же была и девушкой, запертой в склепе, а мужчина, смотревший на нее сверху вниз, отнюдь не был ангелом Гавриилом. Это был ее отец, Юон де Брог. На третьей панели в ужасе умирал именно Юон, не святой Антоний, а на четвертой… Я подняла голову и глубоко вздохнула. Я понятия не имела, что означает четвертая панель. Но это казалось малосущественным по сравнению с тем, что я уже обнаружила.
– Я куплю у тебя все, – сказала я букинисту. – Все твои брогские документы. В первую очередь – фотографии и рисунки.
Придется спустить все свои сбережения на жилье, но мне было все равно. Однако букинист отказал:
– Эти документы не продаются. С другой стороны, если хочешь, я тебе их одолжу.
– Спасибо.
Я с облегчением вздохнула. Пока он не успел передумать, я быстро добавила:
– Я сейчас же выпишу тебе депозитный чек.
