Текст книги "Тролли и легенды. Сборник (ЛП)"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Пьер Певель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
ТРОЛЛИ И ЛЕГЕНДЫ
(официальная антология)
Коллекция ActuSF
2015
Тролли и Легенды...
Время от времени в жизни иллюстратора случаются странные и неожиданные моменты, например, заказ, получатель которого затерялся, или совершенно беспрецедентный заказ.
И однажды – телефонный звонок, на следующий день – электронное письмо; содержание последнего, мягко говоря, озадачивало. Мы хотели бы, чтобы ты написал предисловие, это для фестиваля. Написал? Для Троллей? Я? Мир вдруг приобрел забавную фактуру.
Вспоминая тот момент, уж не знаю почему, мне приходит на ум, как мы сидели тет-а-тет с другом в ресторане, в Швейцарии. И вдруг все вокруг заиграло тролльими расцветками... надо же! Друг стал троллем, и все вокруг последовали его примеру. Я прекрасно понимаю, что у некоторых преображение может протекать очень быстро и требовать совсем немногих изменений, но все равно это остается удивительным. Ресторан приобрел вид промозглой пещеры, и, хотя мне он помнился пиццерией, переливающиеся цвета картин, которые раньше украшали стены, уступили место свисающему зеленому мху и элегантно торчащим камням. Итальянские блюда на наших тарелках превратились в фондю (что неудивительно для горных Троллей), а звуки стали... пещерными.
После того памятного вечера меня все преследовали воспоминания о нем и не дававшие покоя вопросы. Какая здесь связь с этим фестивалем? Какая связь с мастерски написанными текстами приглашенных авторов, отобранных для этой антологии?
Изо всех тролльских событий того вечера у меня не сохранилось ничего, помимо засевших под черепом химеричности и сюра. Все это заставило меня пересмотреть свои отношения с троллями...
Я понял, что говорю по-тролльи, ем по-тролльи и дышу по-тролльи гораздо чаще, чем думал.
А уж в этом году я начал совсем рано. Я с восторгом вспоминал ту странную новогоднюю ночь; незабываемую новогоднюю ночь, когда на мгновение мне показалось, что я могу бежать наперегонки быстрее двух пьяных польских троллей. Конечно, в своем безмерном великодушии (польский тролль великодушен, задирист, но великодушен) они не позволили мне долго обманываться насчет своей скорости.
Конечно, те тролли, что смилостивились надо мной в лесу на западе Парижа, не единственные, кто занимал мои мысли в последние месяцы. Надо сказать, что для иллюстратора научной фантастики я немало сталкивался с троллями. Что касается моей профессиональной деятельности, то тролли редко стучатся в мою дверь, но уж когда стучатся, неудивительно, что эта дверь разлетается вдребезги.
Впервые эта дверь рассыпалась в щепки несколько лет назад, когда один известный детский автор познакомил меня со своим забавным троллем по имени Дуду. Моя интрижка с этим потешным троллем продолжалась несколько лет, и, надо признать, она оставила неизгладимые следы, и далеко не только карандашом по бумаге.
Всякий раз, когда я вспоминаю путь, пройденный в компании этого курьезного тролля, мне приходит на ум чувство поддержки. Словно со мной был старший брат или доброжелательный дядюшка. Именно этот образ всплыл, когда мне пришлось взять слово, чтобы отдать последнюю дань уважения Пьеру Боттеро. И тролль все еще был там, доброжелательный, готовый отлупить любого незваного приставалу, вставшего на дороге...
Тролль – и когорта связанных с ним легенд – теперь подпали под категорию «нерушимой дружбы». Сегодня я обязан признать, что связь между тролльей грузной задиристостью и крепостью дружбы отрицать не приходится. Я бы мог дополнительно подтвердить эту связь на примере необыкновенной просьбы тролля по имени «Путу», более известного как Жан-Клод Дюньяк, со своеобразным текстом «Инстинкт тролля»...
Тексты, представленные в этом сборнике, помимо слов и историй, рассказанных авторами, говорят не о чем ином, как о том же, что наполняет жизнью мое ремесло иллюстратора – помимо работы, любви к книгам и хорошо выполненным изображениям, – о дружбе.
В конце концов, на путях этого тролльего фестиваля, в дискуссиях и встречах, в улыбках, летающих навстречу друг другу в баре или на ярмарке рукотворных изделий, в теплых встречах, в волнении и энтузиазме, порожденных этим фестивалем, живет гораздо большее, чем фантастические существа и ужасающие монстры, сама суть этого события – дружба. Дружба троллей, грубая и жесткая, мужественная и доброжелательная, дружба извечных приятелей. Тогда «Приятели и легенды», почему бы и нет?
Жиль Франческано
Под парижскими мостами
Пьер Певель
Тем весенним парижским вечером 1910 года Жюстен Гаме, сидя за рулем своего чихающего «Рено», только и знал, что брюзжать. Главным образом дело было в том, что только что пробило десять, и усталому Гаме не терпелось очутиться в своей постели. Последняя поездка за день, предпринятая под обещание солидных чаевых, увела его далеко от дома, причем из-за строительства метро ему по дороге домой то и дело приходилось пускаться в невыносимо бесящие объезды. Еще одной причиной плохого настроения Гаме стало то, что он, пока ехал по улице де Тольбиак к одноименному мосту, увидел поднимающийся туман. А Гаме – как и все жители Парижа Чудесного[1]1
«Париж чудес» – фэнтезийная франшиза в жанре альтернативной истории, разработанная Пьером Певелем. Во вселенной «Paris des Merveilles» существуют мосты между Потусторонним миром – волшебным миром, миром снов – и миром людей. Гражданская война между феями, драконами и различными существами, поддерживающими ту или иную сторону, отразилась и на человеческом мире: о существовании Потустороннего мира стало известно всем со времен Возрождения, а маги заняли в обществе важное положение. – прим.пер.
[Закрыть] – приучился опасаться туманов, ибо знал, что они благоприятствуют всевозможным чарам и всяческим неприятным сюрпризам. Разве он сам на прошлой неделе чуть не сбил единорога, появившегося из серебристого утреннего тумана? И разве не клялся один из его коллег, что въехал в этакий диковинный гороховый суп возле парка Монсо и вынырнул из него в Шарантоне? Итак, Гаме брюзжал, и надо честно добавить, что брюзжал он еще и потому, что принадлежал к благородной гильдии парижских таксистов, чья репутация относительно выдержанности характера успела прочно сложиться уже теперь, в начале XX века.
Подъехав к мосту, который отделял его от правого берега, 13-го округа и собственного дома, Гаме с досадой буркнул:
– О Господи!
Туман здесь настолько сгустился, что мост Тольбиак под светом уличных фонарей – в непосредственной близости потускневших, а далее и вовсе пропадающих – совсем в нем растворился. На пустынной набережной де ла Гар видимость исчезала уже через пять метров, и Гаме не сомневался, что если он попытается пересечь Сену, которой тоже не было видно, станет еще хуже.
Он заколебался.
В конце концов, мосты Насьональ и де-Берси находились не так и далеко. Выбор любого из них означал бы всего лишь еще одно отклонение от курса, но не было никакой гарантии, что и их тоже не наводнил туман. Так же как и не было гарантии, что в тумане не таится ничего опасного. Или сверхъестественного, если чуть задуматься.
Именно об этом Гаме, собственно, и задумался.
Приняв решение, он с зажженными фарами отправился через мост Тольбиак.
Не спеша.
Наклонившись вперед, почти приклеившись щекой к рулю, он одним глазом вглядывался в дорогу, а другим послеживал за желтыми пятнами уличных фонарей. Вскоре Гаме уже не различал переда своего капота, сам не понимая, есть ли в таких условиях какие преимущества от езды без ветрового стекла. Дело в том, что в остекленной кабине у «Рено» располагалось только заднее сидение. Переднее сидение защищалось лишь узким капотом, оставляя водителя и всех, кто сидел с ним рядом, беззащитными перед стихией. Гаме, закутавшийся в толстое пальто, с некоторым опозданием подумал, не снять ли тяжелые шоферские очки. Впрочем, не помогло бы. Ему приходилось вести машину на слух или почти на слух, стараясь держаться правой стороны и подправляя траекторию, как только он чувствовал, что колесо задевает бордюр.
К огромному своему облегчению Гаме ни с кем не пересекся и без проблем выбрался из тумана. Он наконец позволил себе отдышаться и сам себя расхвалил столь же объективно, сколь и искренне.
Оставалось только свернуть на улицу Дижон и…
Гаме остановился и вытаращил глаза, когда улица Дижон перед ним исчезла.
Вернее, она сменилась улицей Тольбиак.
Оставив двигатель включенным, Гаме вылез из такси. Не веря своим глазам, он обернулся и увидел, что снова находится на набережной де ла Гар, на Левом берегу. Он снял утепленный картуз, почесал в затылке и все еще размышлял о невозможности происходящего, когда выкативший со спины велосипедист звякнул звоночком и бодро въехал на мост. Гаме не успел предупредить его: лихач вместе со своим велосипедом почти сразу исчез в тумане.
Гаме ждал, навострив все свои чувства.
И вот со смесью удовлетворения и обеспокоенности он увидел, что велосипедист воротился так же быстро, как и пролетел, – удовлетворения оттого, что он, Гаре, в своем уме, а беспокойства оттого, что на мосту Тольбиак определенно происходило что-то весьма странное. Велосипедист, думая, что он выруливает к набережной Берси, повернул налево и наткнулся на скамейку, которой там не должно было быть – и не было бы, если бы велосипедист находился там, где предполагал. Мужчина едва избежал столкновения с препятствием, но, потеряв равновесие, заскользил по блестящей брусчатке и картинно свалился.
Гаме бросился к нему и помог подняться.
– Ты в порядке, парень? Ничего не повредил?
Велосипедист не отвечал. Невредимый, но ошеломленный, он растерянно оглядывался по сторонам.
– Понимаю, – сказал Гаме. – Удивительное дело.
* * *
Когда раздался звонок в дверь, Луи Денизар Ипполит Гриффон, маг Аквамаринового Круга, дремал в своей гостиной. После отличного ужина он вернулся домой, в тупичок на Вьё-Сквар, что на острове Сен-Луи, неспешно прогулявшись в целях пищеварения по прохладному вечернему воздуху. Радуясь возвращению к миру и теплу собственного дома, Гриффон устроился поудобнее, чтобы почитать, и почти сразу же погрузился в сон, растянувшись на диване. Первый звонок в дверь застал его с расстегнутыми жилетом и рукавами рубашки, со скрещенными на подлокотнике ногами, очками на кончике носа и открытой книгой, лежащей на груди переплетом вверх.
Гриффон не пошевелился, разделяя общую надежду всех сонь в мире, что отсутствие реакции отвадит надоеду. Но незваный гость позвонил снова.
И еще раз.
– Звонят, – сказал Азенкур.
Гриффон приоткрыл один глаз и мрачно посмотрел на серо-голубого шартреза[2]2
Шартрез (или картезианская кошка) считается французской аборигенной породой. – прим.пер.
[Закрыть], который, свернувшись калачиком, дремал на журнальном столике, где ожидала своего часа вечерняя пресса. Этот шартрез вдобавок к тому, что имел обыкновение говорить с деланым английским акцентом, был еще и крылат.
– Я слышал, – ответил Гриффон. – Наверное, поставщик. Этьен ему откроет.
– Сомневаюсь.
– И отчего же?
Вопрос этот был как бы подчеркнут особенно громким звонком.
– Во-первых, потому что уже почти одиннадцать часов, – терпеливо ответил Азенкур, перекатываясь по газетам. – Во-вторых, потому что Этьен в опере. Сегодня четверг, а по четвергам у Этьена свободный вечер. А когда у Этьена выходной, он идет в оперу.
Гриффон, охваченный безмерной ленью, вздохнул.
В дверь позвонили еще пять раз.
– Гриффон, я вас прошу. Положите конец этой пытке, – сказал Азенкур с флегматичностью британского офицера, напоминающего своему ординарцу, что время подавать чай, причем с торчащим из бедра зулусским ассегаем.
Гриффон смирился.
Он неохотно встал и вышел из гостиной, застегивая жилет и на ходу подхватывая пиджак. Этот высокий, красивый мужчина с серебристыми волосами и элегантными усами выглядел лет на сорок и придавал своей внешности большое значение. Несмотря на бьющие по ушам трели звонка он нашел время, чтобы раскатать рукава, надеть пиджак, поправить воротник, подтянуть галстук, застегнуть жилет и, наконец, открыл дверь.
Что прекратило звонки в дверь – к большому облегчению Азенкура.
И ознаменовало начало долгой ночи.
* * *
Великолепный тентованный «Спайкер» цвета индиго мчался по пустынной улице де Тольбиак, озаряя огромными фарами дорогу и ночь впереди. За рулем сидел Большой Огюст, колосс в куртке, перчатках и лакированной фуражке с козырьком. Он не отрывал сосредоточенных глаз от дороги – в отличие от Люсьена Лябриколя, гнома в костюме и шляпе-котелке, который обернулся к пассажирскому сиденью и спросил:
– Ну как? Удалась рыбалка?
– Пожалуй, да.
На задней банкетке Изабель де Сен-Жиль, в черном комбинезоне и гимнастических туфлях, доставала из сумки какие-то украшения и любовалась ими в свете уличных фонарей, мимо которых проезжала машина. Бледнокожая и рыжеволосая Изабель забрала свои пышные волосы в пучок, из которого выбивалось несколько светлых прядей; янтарные глаза в изумрудную крапинку сияли от радости. В своем комбинезоне, облегающем более чем восхитительные формы, она выглядела грациозно и очаровательно.
– Отличная добыча! – воскликнул Люсьен. – Ты это видел, Огюст?
– Нет, не видел. Прямо сейчас я предпочитаю смотреть на дорогу.
– Если хочешь, за руль могу сесть я.
– Не хочу.
Пожав плечами, Люсьен вернулся к драгоценностям, похищенными баронессой де Сен-Жиль.
– Могу я взглянуть, моя госпожа? – спросил он.
Изабель охотно передала ему тяжелое бриллиантовое колье, которое разожгло в гноме такое вожделение. Люсьен принял его и уселся прямо, чтобы спокойно рассмотреть. Огюст, сощурившись, разглядел в свете фонарей на том конце улицы что-то выбивающееся из обычного порядка.
– Эта штучка стоит целое состояние, – проговорил Люсьен, вертя в руках украшение. – Все остальное в том же роде?
– Более или менее.
– Тогда мы богаты!
– Когда расплатимся с долгами, останется гораздо меньше… Почему мы тормозим, Огюст?
– Сам ничего не понимаю, госпожа.
Приблизиться к набережной де ла Гар, которую окутал густой туман, мешали несколько остановившихся фиакров и скопище пешеходов. Полицейские в кепи и плащах, с подвешенными к поясам белыми дубинками, пытались успокоить недовольных и придерживать на расстоянии любопытных, которых, несмотря на поздний час, становилось все больше.
Огюсту пришлось припарковать «Спайкер».
– Но что происходит? – забеспокоился Люсьен.
– Я посмотрю, – объявил колосс, прежде чем выйти из машины.
– Это ведь не за нами, госпожа? – спросил гном, когда Огюст в свете фар удалился.
– Мы ограбили ростовщика и скупщика краденого, Люсьен. И он все еще спит. Но даже если он уже обнаружил, что сейф пуст, сомнительно, чтобы он стал вызывать полицию…
Возвращения Огюста не пришлось долго ожидать.
– Мост Тольбиак перекрыт легавыми, – сказал он, снова садясь за руль.
– Почему? – спросила Изабель.
– Они не хотят говорить. Приказ из префектуры. Двигайтесь в объезд. Здесь не на что смотреть.
– Что значит «не на что смотреть»?
Огюст с Люсьеном обменялись взглядами. Они достаточно хорошо знали баронессу де Сен-Жиль, чтобы усвоить, что она терпеть не может, когда ей указывают, что делать. Или на что смотреть. Или что выяснять.
– У нас полные карманы краденой ювелирки, – заметил гном. – Может, нам лучше…
– Есть и другие мосты, госпожа, – напомнил Огюст.
– Ждите меня и никуда не трогайтесь, – приказала Изабель, открывая дверцу машины.
– Госпожа! – воскликнул Люсьен. – Вы все еще в ком…
Но Изабель уже выходила из машины, приукрасившаяся и с наведенным макияжем, в красивом жемчужно-сером платье и в модной шляпке. В том, чтобы быть чародейкой, есть ряд преимуществ, одни из которых позволяют сэкономить время, которое элегантной женщине обычно приходится тратить на прихорашивание; другие состоят в том, что чародейка всегда получает то, чего хочет, от большинства мужчин, даже от полицейских. Все, чего это ей обычно стоит, – это несколько улыбок… чарующих.
Огюст и Люсьен нервно поджидали, пока не увидели возвращающуюся беспечной походкой госпожу. Кажется, она пребывала в восторге от того, что только что узнала.
– К Гриффону, – сказала она, захлопывая дверь.
* * *
– Пон-Нёф! – воскликнул Гриффон, обнаружив, кто терзает кнопку его звонка.
На пороге стоял пожилой мужчина, высокий, широкий и массивный, с аккуратно подстриженной бородой и лицом в благородных морщинах, в пальто, черном костюме и белой жилетке. С озабоченным видом он снял шляпу и сказал:
– Простите, что беспокою вас так поздно, друг мой.
– Но что случилось?
– Могу я войти?
– Конечно!
Гриффон отступил в сторону, пропуская гостя в прихожую, и помог ему освободиться от пальто, трости и шляпы. Затем он проводил его в гостиную и пригласил присаживаться.
– Долго засиживаться я не смогу, – объявил Пон-Нёф.
– Какие-то неприятности?
– Да, и я пришел просить вас о помощи.
– Я весь внимание.
Пон-Нёф помедлил, обдумывая речь – краткий миг, который нам пригодится, чтобы объяснить читателю, кто именно – вопреки всем правилам этикета и к великой досаде Азенкура – потревожил в тот вечер мирок буржуазного покоя в доме Луи Денизара Ипполита Гриффона.
Итак, чтобы это разъяснить, следует начать с того, что в Париже Чудесном при каждом мосте через Сену имелся свой тролль, который приглядывал за ним и – согласно легенде – поддерживал его в порядке за определенную плату. Целыми веками парижские тролли трудились, оставаясь незаметными для публики, но отныне они дали о себе знать – или даже потребовали признания, как мы убедимся вскоре. Поскольку каждый тролль именовался в честь своего моста или пешеходного мостика, вы уже поняли, кто такой Пон-Нёф[3]3
Пон-Нёф (в переводе – Новый мост, фр. Pont Neuf) – старейший из сохранившихся мостов Парижа через реку Сену. Построен в XVI—XVII веках. – прим.пер.
[Закрыть], но могли удивиться его внешности. А вы что, представляли себе троллей чудовищными или карикатурными с виду? Тролли – существа Иного Мира, которые могут принимать любой облик, и если в прошлом они порой выглядели пугающе или нелепо, то исключительно ради лучшего достижения своих целей. Отметим, наконец, что при ближайшем рассмотрении Пон-Нёф оказался бы не просто солидным и элегантным стариком. В действительности ногти его, зубы и радужка состояли из того же камня, что и у его прославленного подопечного, – как и пуговицы на его жилете и гетрах, перстень и набалдашник трости, которую он оставил в холле.
– Вы ведь не сомневаетесь в нашей полезности, – начал Пон-Нёф в качестве преамбулы.
Гриффон догадался, что речь идет о пользе от парижских троллей, и кивнул:
– Это само собой разумеется.
Собственно, залучить тролля – это лучшее из того, что может случиться с мостом. Как только тролль выбирал себе мост, а порой – как только в мост закладывался первый камень, он уже больше не покидал моста и проявлял о нем ревностную заботу. Между троллем и его мостом существовала тесная связь. Они старели, страдали и процветали вместе. Ни один тролль не мог избавить свой мост от недостатков конструкции, катастроф или забвения, но было совершенно точно известно, что долговечны исключительно те мосты, душой и защитником которых становился тролль.
– И вы знаете, на какие жертвы мы пошли, – добавил Пон-Нёф.
И вновь Гриффон кивнул.
– Безусловно.
Жертвы? Нет, это было не слишком сильно сказано.
Ведь если тролль соединял с мостом всю свою жизнь, то он и умирал вместе с ним. Порой это случалось от старости и общей апатии. Но чаще всего это происходило с разрушением моста, случайным либо намеренным, и никому не было до этого дела. Париж повидал множество мостов, уничтоженных пожарами, смытых наводнениями или снесенных ради замены. И всякий раз с ними погибали тролли.
– Что ж, нам бы хотелось, чтобы парижане признали с этим и наши заслуги, Луи.
Гриффон нахмурился.
– Боюсь, я не понимаю, – признался он.
– Прежде парижане не подозревали о нашем существовании, и мы незаметно взимали свою долю с пересекающих мост грузов в качестве платы за наше время и усилия. И, если вам угодно услышать мое мнение, это было идеально.
– Когда вы говорите «прежде», – вмешался Азенкур со своего столика, – вы подразумеваете «прежде Дня Фей».
То есть прежде чем феи вздумали публично раскрыть существование Иного Мира и его обитателей, безразлично – успели ли они с тем или иным успехом тайно переселиться на Землю.
Пон-Нёф оборотился к крылатому коту.
– И прежде Парижских соглашений, – подтвердил он. – С тех пор не было и речи о том, чтобы мы забирали свою долю. Мы взяли на себя обязательство и придерживаемся его.
– Но, по-моему, – заметил Гриффон, – была предусмотрена компенсация…
– Отчисления, да. Я сам, как дуайен, и вел переговоры. Отчисления, которые парижские советники согласились выплачивать нам ежемесячно. Но видите ли, регулярная выплата отчислений так и не наладилась.
– Так и не наладилась? – воскликнул Азенкур.
– Именно, так и не наладилась. А с некоторых пор прекратилась вообще.
– Давно ли? – спросил Гриффон.
– Десять лет назад.
Удивленный Гриффон примолк. Конечно, для тролля под мостом время течет не так, как для окружающего его мира. Но чтобы десять лет?
– И отчего такие задержки? – спросил Азенкур.
– Префектура приводила мне разные причины, – объяснил Пон-Нёф. – Но на самом деле они считают, что услуги, которые мы оказываем, изжили себя. Мы как бы стали бесполезны…
– Возмутительно! – бросил крылатый кот с выражением глубочайшего презрения к человечеству в целом и к бюрократам в частности.
После чего свернулся в клубок, потерял всякий интерес к происходящему и уснул.
– Чего вы ожидаете от меня? – спросил Гриффон. – Вы хотите, чтобы я ходатайствовал перед префектурой?
– Все мои усилия были напрасны. Там все безнадежно.
– Тогда обратитесь в представительство Иного Мира.
– Я уже пытался. Мне сказали, что это дело касается только Парижа и парижских троллей, и выпроводили меня.
– В таком случае чем же я могу вам помочь?
– Сейчас у меня дома проходит собрание. В нем участвуют все тролли Парижа, и возмущение все разгорается. Боюсь, что самые темпераментные из нас решатся на радикальные меры. Составьте мне компанию и помогите мне привести их в чувство. От конфликта никто ничего не выиграет…
– Ведите меня, – сказал Гриффон, поднимаясь на ноги.
– Спасибо, – сказал Пон-Нёф, следуя его примеру. – Большое спасибо.
– Право, не стоит. К тому же я не уверен, что смогу многое сделать.
– Увидим. Завтра я попрошу аудиенции у королевы Мелианы.
Они вышли в прихожую, где оба надели пальто и шляпы.
– Десять лет, – сказал Гриффон, застегивая пуговицы перед зеркалом. – И с чего так вдруг… я хочу сказать, спустя целых десять лет?
Пон-Нёф улыбнулся:
– Мы, тролли, порой медленно собираемся. Но однажды стронувшись…
– Понимаю.
Гриффон открыл перед Пон-Нёфом двери, протянул руку к трости, которая сама легла ему в ладонь, и вышел, притворив затем дверь – замок заперся сам собой. Они пересекли небольшой приватный дворик, затем прошли через пешеходную калитку, прорезанную в двустворчатых каретных воротах к тупичку на площади Вьё-Сквар.
– Что вы имели в виду, упоминая о радикальных мерах? – спросил Гриффон.
Рядом с ними, не дав Пон-Нёфу ответить, остановился сверкающий «Спайкер», и из него высунулась голова улыбающейся Изабель.
– Гляди-ка! Пон-Нёф! Так вы уже знаете, Луи?
– Что именно? – ответил Гриффон.
– А, не знаете.
– Но чего?
– На мосту Тольбиак такие прелести творятся. Кто-то разобидел одного из ваших коллег, Пон-Нёф?
* * *
В «Спайкере», который покинул остров Сен-Луи через мост Луи-Филиппа – совершенно чистый – и направился к Пон-Нёфу, шла беседа, заведенная Изабелью де Сен-Жиль. Она сидела на банкетке слева, Пон-Нёф – справа. А между ними с большим неудобством втиснулся Гриффон.
– Если задуматься, – сказала Изабель, – вас ведь чуть не назвали мостом Плача.
– Но кто над этим задумывается? – проворчал Гриффон.
– Что ж, это правда, – любезно ответил Пон-Нёф.
Любезно, потому что был – как нам известно – погружен в заботы.
Баронесса это быстро сообразила, однако она терпеть не могла угрюмой атмосферы. Гриффон же демонстративно дулся с тех пор, как она присоединилась к их предприятию, так что без нее в салоне автомобиля воцарилось бы неловкое молчание.
– Куда вы направляетесь в такой час? – спросила она в тупичке дю Вьё-Сквар.
– Домой, – ответил Пон-Нёф, прежде чем Гриффон успел его остановить.
– Так садитесь, господа! Мы отвезем вас туда.
Смирившись с этим, Гриффон оказался зажатым между волшебницей и троллем на заднем сиденье индигово-синего «Спайкера» весенней парижской ночью, которая могла бы показаться совершенно обычной самому рассеянному туристу, если бы не выделявшаяся на фоне великолепного звездного неба Эйфелева башня, сделанная из белого дерева Иного мира.
Впрочем, не стоит заблуждаться.
Гриффон испытывал к Изабель де Сен-Жиль нечто большее, чем просто привязанность и уважение. Если ее присутствие и расстраивало его на сей раз, то лишь потому, что он был не настолько наивен, чтобы полагать, будто она удовольствуется тем, что подвезет его и Пон-Нёфа до места назначения. Кроме того, он знал ее лучше, чем кто-либо другой, и знал, что у нее нет ни склонности, ни таланта к компромиссам и мудрым решениям. А что еще может понадобиться этим вечером, как не взвешенность?
– И все из-за пары хорошеньких миньонов, которых глупо убили на дуэли, – продолжала Изабель.
– Келюс и Можирон, – молвил Пон-Нёф. – Генрих III любил их, и потому что может быть естественнее, чем надеть траур и оплакивать их в этот день? Весь двор опечалился. Или притворился, что опечален.
– И шел дождь. Так что в результате я увидела, как первые камни закладывают в более веселой обстановке[4]4
«...вечером 31 мая 1578 король Генрих III положил начало строительству моста» («Дуэль миньонов 27 апреля 1578 года») – прим.пер.
[Закрыть].
– Вы были там, баронесса?
– В покоях королевы Луизы. А вы?
– Конечно.
– Я тоже там был, – пробормотал Гриффон. – И не устраиваю по этому поводу шума.
– Что-то не так, Луи? – спросила Изабель.
И верно, Гриффон никак не мог найти удобного положения и, извернувшись и запустив руку под ягодицы, понял, что именно портило ему настроение. Он выудил перстень с вензелем, украшенный вызывающим рубином, и без слов, но с упреком показал его чародейке.
– О! – воскликнула Изабель. – Вы его нашли! Люсьен, смотри, Луи нашел мое кольцо!
– Это просто замечательно, госпожа! А вы так волновались. Браво, месье Гриффон!
– Это дворянский перстень, – сказал Гриффон.
– И что?
– Рыцарское кольцо с печаткой. Мужское кольцо.
– Каким вы бываете старомодным!
– Сомневаюсь, что оно вам по руке.
– Это объясняет, как оно соскользнуло с моего пальца.
Гриффон бросил на чародейку взгляд, полный подозрений. Она улыбнулась в ответ и выхватила кольцо, отправив его в ридикюль.
– Спасибо, Луи.
«Спайкер» остановился на набережной Лувра, между двумя уличными фонарями.
– Готово! – объявил Огюст.
– Прибыли, госпожа, – совершенно излишне добавил Люсьен.
Изабель и Пон-Нёф вышли первыми; затем, не без труда, Гриффон. Когда он выбрался из «Спайкера», чуть не забыв трость на сиденьи, Пон-Нёф целовал руку баронессе.
– Благодарю вас за эту поездку, мадам.
– Ну что вы, месье.
– Сюда, – сказал Пон-Нёф Гриффону, указывая на лестницу, ведущую вниз к Сене.
Путь преграждала лишь небольшая металлическая калитка. Тролль толкнул ее и, повернувшись к Гриффону, увидел, что Изабель осведомляется у последнего:
– Луи? Вашу руку?
И когда Гриффон – с философическим видом – подал свой локоть чародейке, Пон-Нёф понял, что она идет с ними. Он заколебался, но не решился ничего сказать, а затем направился вниз по указанным им ранее ступеням.
Изабель и Гриффон последовали его примеру.
– Обещайте мне вести себя благоразумно, – прошептал Гриффон. – Дело предстоит серьезное.
– Обещаю. И не волнуйся, мой Луи: тот самый перстень с печаткой на моем сиденье вовсе не оставил какой-нибудь красавчик. Я его украла самым целомудреннейшим образом, но не могла сказать в присутствии этого бравого Пон-Нёфа: кем бы он меня посчитал?
Гриффон вскользь усмехнулся, тут же напомнив себе, что воровать нехорошо.
* * *
Спустившись под первую арку старейшего из парижских мостов, Изабель и Гриффон почувствовали знакомое покалывание. Сработали чары. С помощью хозяина дома они переместились из этого мира, но попали не в Иной, а в зыбкий промежуточный мирок. Они находились под Новым мостом, и в то же время их там не было, и любой, кто оказался бы здесь в эту минуту, с ними бы не встретился. С другой стороны, он услышал бы их голоса – как шепот, – или увидел бы силуэты – как тени, – и, скорее всего, не стал бы тут задерживаться. Как бы то ни было, он не увидел бы старой деревянной двери, обитой железом, через которую вошла наша троица.
И тут же исчезнувшей.
Тролли – троглодиты. Ничто им так не нравится, как сидеть дома, когда над головами тонны и тонны земли и камня. Простой крыши для них недостаточно, а безбрежность неба вскорости рождает в них беспокойство. Отсюда и явственное облегчение, охватившее Пон-Нёфа, когда он возвратился внутрь своего – порядком захламленного – обиталища.
– Прошу извинить за беспорядок, – сказал он, освобождая своих гостей от пальто и шляп. – Я всегда вел холостяцкую жизнь.
Слегка смутившись, Изабель и Гриффон вежливо улыбнулись.
Ибо слово «беспорядок» не годилось для описания множества необычайного барахла, загромождавшего помещение до такой степени, что невозможно было угадать его размеры. То же самое относилось и к следующим комнатам, где были навалены всевозможные предметы всяческого рода, всяческого происхождения и эпохи – или почти что всяческого. Сколько потребовалось бы торговцев подержанными вещами, сколько терпеливых антикваров, чтобы разобрать сокровища – безделушки или произведения искусства, – которые Пон-Нёф копил и бережно хранил с момента открытия своего подопечного моста?
Впору было голове кругом пойти.
– Три века, – пояснил тролль.
Поскольку, хотя первый камень закладывался в июне 1578 года при знакомых нам печальных обстоятельствах, Пон-Нёф был завершен и открыт только в 1604 году Генрихом IV.
– Три века – это вам не пустяк, – грустно добавил Пон-Нёф, входя в освещенный фонарями коридор. – Это кое-чего да заслуживает, верно?
На мгновение Пон-Нёф приоткрыл душевный надлом, который прятал из скромности и вежливости. Уголком глаза Гриффон приметил, что баронесса тронута этим достойным, измученным и усталым старым троллем, который ничего иного не желал, кроме как жить своей жизнью и заниматься своим тролльим ремеслом, и притом был вынужден выпрашивать то, что принадлежало ему по праву. Гриффон понял также, что Изабель становится на защиту парижских троллей. Не по велению разума, как он, но ведомая инстинктом, из сочувствия и живейшей привязанности ко всем, кто пострадал от несправедливости.
Пон-Нёф коротко вздохнул и овладел собой. Положив руку на дверную ручку, он повернулся, даря извиняющуюся улыбку Изабель и Гриффону.
– Вот мы и пришли, – сказал он.
И отворил дверь.
* * *
В 1909 году в Париже насчитывалось тридцать три моста и пешеходных мостика через Сену. И столько же троллей. А теперь представьте, на что могут походить тридцать с лишним троллей, когда они собрались в одном месте и… затеяли споры?
В комнате, освещенной дюжиной люстр, все собравшиеся за большим овальным столом говорили и кричали одновременно. Отдельные перепалки складывались в оглушительную какофонию. Здесь не было ни в чем недостатка: громкие выкрики, указующие персты, раскрасневшиеся лица, удары кулаком по столу, издевательский смех, презрительные пожатия плечами и гневные упреки. Уже прозвучало несколько оскорблений. Атмосфера накалялась, и явно оставалось подождать лишь несколько минут, пока сойдется в драке первая пара оппонентов и начнется всеобщая потасовка.
