Текст книги "Журнал ''ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ''. Сборник фантастики 2007"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Боюсь, я даже не знаю, кто я и как меня зовут, что же касается времени… сейчас примерно около трёх дня.

– Прикольно.

– А вас как зовут?

Засмущалась.

– Обычно я говорю, что меня зовут Еленой, но мои чокнутые предки назвали дочурку Варварой. И давай на «ты»! – резко выпалила она.

– Красивое имя. – Что-то во мне дрогнуло, но виду я не показал.

– Да ладно. – Она почувствовала в моем тоне искренность и надёжность. – Варвар в Москве можно по пальцам пересчитать. Но это ещё не всё. Папа умер давно, он хороший был, только с причудами, и по батюшке я Варвара Трофимовна, вообще дезинтегрироваться пылесосом. Язык сломать можно.

– А я не знаю, как меня зовут.

– Не грусти. Хочешь, будешь Трофимом? – по-доброму засмеялась она.

– Почему бы и нет?

– Класс! А я вот – в лес, там такие красивые заповедные места!

– Можно с тобой? – неожиданно вырвалось у меня.

– Почему бы и нет? – моими же словами, будто передразнивая меня, ответила Варя и передёрнула плечиками. – Там замечательно. Можно бегать босиком по траве, роса, птички поют, бабочки всякие, червячки, идёт настоящий дождь, а после бывает радуга, такая красивая семицветная дуга. А бывает, что сразу несколько. Я люблю дождь, в городе не бывает дождей. Ну что, выходим?

– Давай, – встал я с места, и она тотчас же схватила меня за руку и потянула с собой.

Порой в чётко размеренные планы врываются такие вот приятные ураганчики. Я выбрал конечную остановку, но вышел гораздо раньше. И, что самое главное, вышел не один. Вернее, меня вытянули. Вытянули в Жизнь.

Не знаю, что будет дальше, но уверен, что всё наладится. А сейчас меня ждёт дремучий лес, зелёная травка и дождь. И бег наперегонки с милой пацанкой. Я нестарый ещё; правда, спортом особо не увлекался, но – посоревнуемся.

И надо будет сделать что-нибудь с её речью, с этим сленгом. Кого-то она мне напоминает, кого-то очень близкого и родного…

Аэробус же пусть летит себе дальше. В этом городе без дождей у него постоянный неизменчивый путь, в отличие от нашей жизни. Наша жизнь зависит только от нас. Я хочу, чтобы всё было отлично. И я знаю, что так и будет.

Рисунки Виктора ДУНЬКО

№ 9

Инна Живетьева
ПОДКОВНИК

«Ненавижу», – выдохнул Есень, оглядываясь на замок. Крыша ещё виднелась над верхушками деревьев, закрывая чёрным силуэтом закатное солнце. Алое небо предвещало ветер и дождь – не самую удачную погоду для путешествий. Но Есень поправил на плече котомку, обросшую репьями, и зашагал дальше. Эх, куртку бы ему справную, в такой не по лесу продираться, а на жеребце по гладенькой тропке ехать. Вот сапоги крепкие, годятся для дороги, а штаны тоже никчёмные. Обрядили княжескую игрушку, мрыг им в глотки! Ничего, за лесом дорога начнётся, по ней с Холминок зерно возят. Есень снова оглянулся, но не на замок, а на оставленный за ним дом. Не увидел, конечно. Но прицепилась к душе тоска, крепче, чем репьи к котомке.

…Уютно было на мельнице в последний вечер. Поскрипывала ставня, подпевая сверчку. Шуршали за печкой тараканы. Полосатый кот по прозвищу Брысь сидел у порога и старательно тёр морду лапой. Мельник Свент пристроился у стола, придвинув плошку с жиром. Огонёк на кончике фитиля покачивался, и у дядькиной тени то отрастал, то укорачивался нос. Хороший такой нос. Ну, у дядьки и самого нос не подкачал: мясистый, чуть отвислый. Когда Свент говорит что-то важное, то непременно шмыгает этим своим носом. Он и тогда шмыгал, но смотрел не на работника, а на драный башмак, который ловчился починить.

– Вот, Есень, я тебе так скажу: невесту надо брать издаля. Чтобы потом родня поменьше под ногами путалась. Хуже нет, когда жёнкина родня в дела суётся.

Свент говорил весомо, словно был первым знатоком на деревне. Есень кивал, усмехаясь про себя: что может знать о женитьбе старый бобыль!

– И лучше всего присматривать на ярмарке. Вот поедем осенью…

– Дядька, ты что, жениться собрался? – захохотал Есень.

– Дурень! – Свент качнул головой, и длинная тень-нос клюнула согласно: как есть дурень. – Тебе этой осенью пора девку приглядеть. А на следующую и жениться можно. Вон, оглобля какая вымахала. Не дело без семьи. Да и мне будет на кого мельницу оставить.

Прав дядька Свент – вся Есенева семья на деревенском кладбище. Если бы не пригрел мельник, к работе не приставил, пропал бы сирота. Но это же не причина, чтобы так рано жениться. Вон, наследник княжеский Есеня постарше будет, а что-то не слышно, чтобы его сватали. Хоть княжич Арсей тоже матери не помнит.

– А ещё на празднике можно, – оживился Свент. – Ты завтра, как пойдёшь, рубаху понаряднее надень. Вон хоть ту, с петухами.

…Вот и надел. «Ненавижу!» – скрипнул Есень зубами. Хотелось к дядьке зайти, попрощаться. Но где первым делом деревенщину искать будут, как не дома? Нет уж, ровнёхонько к закату спиной топать.

К дороге он вышел, когда тени сгустились и слились в единую. До Холминок Есень, конечно, не успеет добраться, ну и мрыг с ними, с Холминками, в поле переночует. Главное – подальше уйти. А то и не поймёшь – то ли правда ещё видна крыша, то ли чудится.

Шагал Есень споро, скоро и лес остался за спиной. Даже насвистывать начал, затолкав набившее оскомину «Надоело!» в дальний уголок. Всё сложится, помоги Верховный. Дойдёт Есень до города, там к кому-нибудь в подмастерья наладится. Руки у него к правильному месту приставлены, это уж и люди говорят, да и сам Есень знает. А через несколько годочков можно будет и дядьку Свента проведать. Посвистывание уже складывалось в мелодию озорной песенки, какой любили парни смущать девок, когда беглец услышал лошадиный топот.

То ли пятеро, то ли семеро – и не разглядеть в сумерках. Да хоть трое, всё одно не убежать. Был бы в лесу, может, скрылся бы. Такое отчаяние взяло, что бросил Есень котомку и сиганул с дороги в поле, продираясь через густую, ни разу ещё не кошеную траву. Кони у князя добрые, уже за спиной слышно. Есень втянул голову в плечи, ожидая – вот сейчас захлестнёт арканом. Но двое всадников промчались мимо и развернули коней, перекрывая путь. Влево, вправо дёрнись – и там ждут.

Есень вскинул голову, процедил воздух сквозь стиснутые зубы. Он ждал, что будут бить, но княжеский сотник лишь плюнул ему под ноги:

– Где же искать деревенского дурня, как не в противоход дому?

Как оплеуху дал. У Есеня даже ухо огнём взялось.

– В седле-то умеешь, подковник?

Кивнул. Конечно, деревенские смирные клячи не то, что княжьи кони. Но всё одно кивнул бы, если б и не умел. «Ненавижу!» – глянул на узкую полоску заката.

Вырастала на алом небе крыша, перетекала в громоздкое строение. Замок приближался. Интересно, где встретит княжич: у ворот или на крыльце? Глянет со стены или велит слугам провести в комнату? «Волнуется, поди», – злорадно подумал Есень.

Уже зажгли факелы, и яркие огни горели по всей крепостной стене. Есень повёл головой, хоть всё равно не угадать отсюда княжича Арсея. Сотник пробасил:

– Свои!

Его узнавали по голосу: такого сиплого баса больше ни у кого быть не могло. Но решётка всё-таки не шелохнулась, пока не подъехали ближе.

– Поймали, – сказал стражник без удивления. – Долго вы что-то.

– Да эта бестолочь по лесу кругаля давал, – кивнул на беглеца сотник.

Есень вглядывался в людей за воротами, но знакомой фигуры – высокой, с широким разворотом плеч, прямой, точно черенок метлы проглотил, – не видел. Что же это княжич не ждёт свою игрушку? Есень глянул на замок, удивлённый тёмными провалами окон.

– Княжич Арсей уже почивать легли. Велели не беспокоить, – зевнул стражник. – А князю сейчас доложат.

«Ненавижу», – подумал Есень, скатываясь с седла.

«Ненавижу!» – Арсей стискивал кулаки, глядя из тёмной спальни, как мешком падает с коня помощник мельника. – Увалень деревенский, сопля, недородок. Ещё и бежать вздумал. Зачем, спрашивается? Ненавижу!»

Он возненавидел эту веснушчатую рожу – в тот момент радостно улыбающуюся, – когда седовласый вед дошёл до толпы и ухватил за плечо рыжего парня в расшитой петухами рубахе. Улыбка смялась недоумением, а потом, как вытолкали и поставили перед княжичем, – испугом. Упало в тишине:

– Подковник.

Рыжий всё хлопал глазами и снова улыбался, но уже как улыбаются ребёнку, услышав глупую шутку. Арсей же стиснул кулаки: «Ненавижу! Верховный, за что?!» Ему – княжичу, кто в гербе носит три луча восходящего солнца; воину, которому прислали первое приглашение на королевский турнир за два года до совершеннолетия; наследнику одного из старейших родов, – деревенщину сопливую в подковники?! «Ненавижу!»

Обряд в день совершеннолетия давно проводили лишь по традиции. Никто, даже специально приглашённый вед, не думал, что закончится он так. С тех пор, как ушли за горы, на новые земли, не случалось близких подковников. Уж несколько поколений не случалось. А княжичу Арсею подгадила судьба. Подгадила, хоть и называют это милостью божией. Что теперь прикажете с этим рыжим увальнем делать? Даже убить нельзя: смерть из-за угла, да по расчётливому приказу – гадкая смерть. А он ещё бежать задумал, дубина мельничная!

Арсей видел, как рыжего вели в замок. Сотник топал следом и даже на подзатыльник беглецу не решился. Носятся с деревенщиной, как с тухлым яйцом. Он, видишь ли, княжеский подковник!

Первый раз княжич услышал это слово лет в восемь. У него тогда был наставник из тех, что положены благородному отпрыску – чтобы не только мечом махать и верхом ездить, но и немного считать-писать мог. Наставнику Пенту было годков на пять боле, чем сейчас Арсею, но казалось тогда: взрослый, мудрый. У него и спросил княжич, кто такие подковники.

Пент пошуршал во дворе, мелькнул в дверях конюшни и только затем поманил княжича в сад. Там они присели на посыпанную песком дорожку, и наставник выложил рядком подкову, соломинку, тонкую веточку и нитку. Провел рукой, сглаживая песок. Потом согнул соломинку дугой и поставил воротцами, воткнув оба конца в песчаное покрытие.

– Видишь?

– Ну?

– А теперь вот так, – Пент вытащил соломинку и показал на два оставленных ею следа. – Вот представь, что мир наш – плоский, как этот песок. И каждая точка на нём – человек. Вот человек, и вот человек, – наставник снова повёл пальцем над следами от соломинки. – Живут эти двое, ничем не связанные. Понимаешь? – глянул с сомнением на княжича.

– Ну!

– «Ну», – передразнил наставник. – Не на конюшне. Вот в нашем, плоском, мире эти двое никак не связаны. Но если подняться над миром, – Пент снова воткнул соломинку, – то между ними видна несомненная связь. Вот такая, тоненькая. Или вот такая, – он водрузил подкову аркой, приподнял, показывая два оставленных концами следа, и снова поставил на песок. – Железная связь. Или вот такая, – он воткнул веточку, на неё повесил нитку, так, чтобы концы коснулись песка.

– Разная. Нитка, это так – тьфу. Веточка там или соломинка – тоже. Но если вот такая, – наставник коснулся подковы, – то её уже не разорвать. Нерушимая связь. Потому и зовут таких людей – подковниками. Что за связь между ними – то лишь Верховный знает. Может, друзья. Может, враги лютые. Может – возлюбленные. Трис и Изослова помнишь?

Княжич кивнул. Легенду о вечных любовниках он уже слышал.

– Вот, тоже – подковники. И князь Денес с кочевниками схлестнулся не только по своей воле. Вождь их ему подковником был. Так что какая связь и кто чью судьбу себе перетянет или на себя перевернёт – не угадаешь. Вон, тебе как восемнадцать отсчитают, тоже веда пригласят. Хорошие деньги ему отвесят. Лишь бы проверил наследника: нет ли подковника поблизости. Вроде как у каждого есть, но мир большой – может, в дальних землях затерялся. А поблизости найдётся, – наставник провёл пальцем по железному изгибу, – нерушимая связь.

– Если одного убить, то другой тоже умрёт?

– Экий ты скорый – убить! Если бы так просто… Может – да. А может, только здоровее станет, всю непрожитую подковником жизнь примет. Не угадаешь. Его простуда может стать твоим удушением. Или его удача – твоим спасением. В общем, будь у меня поблизости подковник, я бы ему дорогу периной выстлал.

Связь нерушимая… И с кем – с увальнем деревенским! От рыжего помощника мельника зависит судьба княжича Арсея. Тьфу, мерзость какая. Лучше бы не проводили обряд – у отца и так много врагов, а узнают, кого в подковники наследнику подсунули, – вовсе насмешек не оберёшься.

Ночью Есеню приснилось: отросла у него длинная белая борода, сгорбилась спина, и походка стала валкая, нога за ногу цепляется. И вот топает он так по коридору замка, по тропочке, что в камне вышаркана, – от двери к лестнице, от лестницы к двери. Всё по той же тропочке. Потом облился Есень: это ведь он стесал камень. Вот так всю жизнь проходил в княжеском замке: не враг, но пленник. Завыл, начал бороду седую рвать. Голову попытался о каменную стену разбить, но даже боли не почувствовал – принимал камень мягко, как солома. Оберегал княжеского подковника.

Проснулся, первым делом себя за подбородок хватил. Но бороды не нащупал, даже щетина была ещё редкая и мягкая. Выдохнул с шумом, помолился Верховному, чтобы отвел такую судьбу. И только тогда глаза открыл.

На сундуке у двери лежала новая одежда, такая же дорогая и бестолковая, как и прежде. Заботятся, мрыг им в глотки. Нашёл себе княжич куклу, подковника, вишь. А спросили Есеня, желает он такой чести? Ох, он уже и жениться готов, хоть на косой, хоть на рябой, только б не сидеть в этом замке собачкой комнатной. Душит Есеня камень, глушат шаги стражников, давят на веки тяжёлые ставни и ржавчиной оседает на хребте сырость. На мельницу бы, где и звуки, и запахи – всё родное. «Ненавижу», – смял Есень дорогую рубаху. Никогда у него такой дорогой не было, а сейчас готов променять на свою самую рваную и старую.

Долог день, когда приткнуться некуда. По коридорам после сна такого вовсе тошно слоняться, и Есень выбрался во двор. Сощурился на небо, сплюнул. Даже солнце тут другое – свет его очерчивают каменные зубцы. Долго будут лужи сохнуть, что остались под стенами после ночного дождя.

Посмотрел Есень, как ратники на площади мечами машут. Красиво, аж завидки берут. Тоже хотел пристроиться, но его шуганули. На заднем дворе крестьяне мешки сгружали. Подойти хотел, помочь, но деревенские так испуганно глянули, что Есень шарахнулся. Потом до кузни подался. Нравилось ему там торчать. В кузне вкусно пахнет огнём, железом и потом. А главное – понятным делом занимаются. И если осторожненько втереться, то и помочь позволят.

Но сегодня не выйдет. Вон, стоят у порога – мрачный княжич, ухмыляющийся сотник, невозмутимый кузнец и восхищенный подмастерье. Арсей вытащил монетку, бросил кузнецу. Тот припрятал аккуратно, принял от подмастерья подкову. Вздулись мускулы на руках, набухли на груди. Крякнул кузнец, зарычал тихонько – и выдохнул. Протянул княжичу разогнутую подкову. Арсей снял её с широкой ладони, покрутил перед глазами и отбросил на землю. Звякнула подкова, наткнувшись на такие же покалеченные. А княжич выудил ещё монетку.

– Хватит, – остановил сотник.

Арсей бросил монетку подмастерью, повернул от кузни и увидел Есеня. Скривился, точно все зубы разом у него заболели. А куда Есеню деваться, если он от удивления даже рот не сразу закрыл.

– Господин, а можно мне подковку взять? – дерзко, не поклонившись даже, спросил Есень. – Ну, вон из таких, разогнутых.

Глянул княжич, а глаза у него красные, точно всю ночь не спал, а тараканов считал. Есень подумал: вот сейчас точно даст в ухо. Даже уже плечо повёл, закрываясь. Но Арсей разомкнул губы:

– Бери хоть все.

…Тянутся дни. Вроде и разные, а всё равно похожи. Как камни в крепостной стене. И тоска у Есеня такая же, как эти камни, – тяжёлая, плотно сложенная. С пяток всего закатов Верховный зажёг, а уже удавиться с такой тоски хочется.

Замок убрали в траур. Есень видел в окно, как ветер трепал чёрные ленты, завязанные на воротах. В ворота шли гуси, наполняя гоготом двор, эхо отражалось от стен и поднималось к самому окну. Гуси предназначались к поминальному столу и, хоть не ведали о своей участи, всё равно возмущались переменами в жизни громко и скандально. За их криками Есень не услышал, как открылась дверь. Ухватили за плечо, развернули, и Есень увидел княжича – да нет же, князя Арсея. Чёрная траурная лента, протянувшаяся через лоб, удерживала волосы, не давая спрятать глаза, и Есень поразился горестному недоумению, с которым смотрел на него молодой князь. Хотя чему тут дивиться, когда старого хозяина так подло убили: опоили за ужином сонным зельем и спящего зарезали.

– Я забыл, как тебя зовут, – сухо сказал Арсей.

– Есень, господин князь, – привычно дерзить, опуская титул, язык не повернулся. Слишком уж бледен Арсей, как статуя мраморная, что в саду стоит. Вот только у статуй нет таких лиловых кругов под глазами.

Князь поморщился. Есень сообразил: у него не спрашивали имя, просто Арсей объяснил свой странный жест – возложить на плечо деревенщине княжью десницу.

– Как умерла твоя мать?

– Когда меня рожала, господин.

– Правильно. А отец?

– Разбойники зарезали, господин.

Недоумение в глазах князя оплывало такой болью, что Есень затараторил:

– Так давно это было, очень давно. И не дома, а в дороге.

Арсей судорожно махнул рукой:

– Дверь закрой.

Засов влетел в пазы, стукнув по пальцам. Когда Есень обернулся, князь ничком лежал на его кровати и вздрагивал от рыданий. Видел Есень, как наследник с мечом упражняется, да и просто ходит, – залюбуешься: движения плавные, скупые и чёткие. А сейчас вот плечи корёжит, точно у деревенского мальчишки.

Прошли гуси, затерялся где-то в каменных дворах их гогот. А может, полетели уже первые головы, пролилась гусиная кровь за княжескую. Утих ветер, и чёрные ленты на воротах обвисли, сливаясь с прутьями решётки.

Арсей сел.

– Вода есть? И полотенце подай.

– Только оно у меня того… ну, я им уже утирался.

Арсей дёрнул уголками губ, вроде усмешку обозначил.

– Князю плакать не должно. Воду. Полотенце. Быстро.

Воды в кувшине оставалось мало. Скупо поливая Арсею сомкнутые лодочкой руки, Есень спросил:

– Да как же – не должно, ежели по отцу?

Князь повёл лопатками:

– Вот так. Никто слёз видеть не должен. А слуги заметят, быстро по замку разнесут.

– Я молчать буду, – Есень подал полотенце.

– Знаю.

Есеню ли не ведать, как быстро расходятся по деревне сплетни! Так по замку – ещё быстрее. Только с утра в княжеском зале шумели, а ещё полдень не подкатил, как все перешёптываются: мол, вроде как Арсей батюшку из-за наследства к Верховному отправил.

Во дворе полуденное солнце жарит. Вед приезжий в куцей тени устроился, перебирает нанизанные на нитку разноцветные бусины; лицо у веда недовольное. Кузнец хмуро посматривает, почёсывает литое плечо. Слуги с любопытством пялятся, как двое ратников столб вкапывают. На крылечке под навесом знать разряженная: дальние родственники да приживалы. У этих рожи траурнопостные.

Сотник попробовал столб качнуть: хорошо стоит. Кликнул верёвки принести. У Есеня в желудке холодком пробрало – как лягушку сглотнул. А ну Верховный не захочет в людские дела мешаться? В прошлом году ради Геньки-плотника не захотел же. Геньку в конокрадстве обвинили, как ни клялся плотник, а всё равно веры не было. Вот тогда он с отчаяния и крикнул: «На милость Верховного!». Неповинен Генька был, лошадей потом аж за Холминками сыскали. А только нож не остановился, вошёл под рёбра.

На крыльцо вышел князь, раздвинул шушеру разряженную и зашагал по двору. Босой, в тонких штанах.

На голой груди золотая цепочка с ликом Верховного поблёскивает. Кузнец рядом с Есенем молитву-оберег на раба божьего Арсея зашептал. Лягушка в животе у Есеня уже не одна, а сотоварищи. Прыгают, падают холодными липкими брюшками. Мрыг укуси, Арсей же князь! Вбил бы шепотки обратно в глотки вместе с зубами, чем так рисковать.

Князь лицом к солнцу встал, прислонился спиной к столбу и руки над головой вскинул. Сотник шепнул что-то, но Арсей возразил громко:

– Чем с таким оговором жить… Вяжи давай. На милость Верховного!

Верёвка на совесть обвила руки – не туго, но и не вырвешься, – заставив князя вытянуться. Ратники скамью приволокли, рядом поставили. Сотник нож положил, закашлял напоказ и махнул головой веду, мол, ты говори.

Голос у веда зычный, таким со стен командовать:

– Жизнь князя Арсея передаётся во власть Верховному. Коли признает Верховный невиновным раба своего Арсея, то отведёт от него железо. Если же погибнет Арсей, то вина его доказанной не считается, потому как неведомо, зачем его Верховный к себе призвал. Срок испытанию до заката.

Сотник скрестил руки на груди, на крыльцо посматривает. Кто-то должен решиться князя ножом пырнуть, пока срок не выйдет. Иначе и затевать не стоило. Но перетаптываются на крыльце да вздыхают.

Чуть сдвинулось солнце, удлинилась тень от столба. Руки у Арсея затекли; шевелит пальцами, кровь разгоняет. Промокла от пота траурная лента на лбу. Есень уж и стоять умаялся, присел на землю. С крыльца никто ни уйти не решается, ни на двор ступить. Арсей туда поглядывает, обжигает злой усмешкой. Ох, видится кому-то беззащитный князь лакомой добычей, так бы и отправил наследника за отцом вдогон. Нож – вот он, лежит, искушает. Да боязно: вины Арсея нет, а ну вмешается Верховный, как потом оправдываться будешь? Боятся враги. Боятся друзья: неисповедимы думы Верховного, призовёт к себе раба своего, а ты убийцей князя окажешься.

Спеклись губы у Арсея. Никто воды ему не поднесёт – нельзя обряд нарушать. На крыльце уже и не вздыхают; кто на ступени сел, кто навалился на перила. Один сотник стоит точно каменный, даже пот со лба не утрёт. А солнце застыло как к небу приколоченное. Палит. У Есеня рубаха к телу прилипла, желудок от голода подвело.

Гневается Арсей: если никто не решится, с позором князю дальше жить. И шепотки уже не удавишь, от подозрения не отмоешься. От гнева ноздри у князя подрагивают. Смотрит Арсей на сотника, точно приказать хочет, а тот глаза отводит.

Есень к лавке не шагнул – прыгнул, ухватил нагревшийся на солнце нож. Хороший нож, Есень такого сроду в руках не держал. В ладонь сам лёг, сам руку потянул, как правильно бросить, чтобы вонзился в живот связанному князю. Мрыг вам в глотку! Пусть хоть Есень сам сейчас тут и сдохнет, чем такая жизнь.

Успел увидеть, как подобрался у Арсея живот, расчер-тился напрягшимися мускулами. Клюнуло острие точно под рёбрами. Нож упал к ногам князя. На коже, побагровевшей от солнца, ни капельки крови.

Ноют запястья, точно верёвки ещё не сняли, и руки как не свои – деревянные руки. Ой, высказался бы отец, увидев, какую глупость совершил наследник. Понятно теперь, почему никто из его противников за нож не схватился: зачем им рисковать, когда идут к замку войска соседа, князя Валента. Арсей, как сопляк в ловушку влез, драгоценное время потерял. Теперь смотри, как собираются под стенами ратники. Еще до темноты штурм начнут. Сладок кус, Валент давно на него рот разевает.

Во дворе замка – крики, плач. Мало кто успел укрыться, больше там осталось, где сейчас чужаки идут. Слушай, князь, как по живым, точно по мертвым, голосят – это тоже твоя вина. Спасибо рыжему деревенщине: не заверши он обряд – больше бы лиха пришлось хлебнуть. Дёрнулись от воспоминания мышцы на животе, померещился летящий нож.

Арсей глянул вдоль стены. Сотник по ту сторону распоряжается, а по эту – князю держать. Ратники его злые: тоже слышат крики со двора. Пусть их меньше, чем захватчиков, но за родных драться будут.

Князь пошёл вдоль стены, как отец учил: огляди перед боем не только чужих, но и своих. Правильно учил: вон, затесался между воинами рыжий неуч. Арсей аж скривился, увидев, как тот меч ухватил. Будто оглоблю. Или кочергу. Недолго такой продержится, убьют сразу. Спасибо, Верховный, хорошей смертью освободишь от под-ковника. Пусть даже выпадет в этом же бою следом погибнуть. Арсей выдохнул, подставил грудь закатному ветру. Он уже и забыл, каково это – своей судьбой жить, от деревенщины не зависеть. Улыбнулся, невольно прислушиваясь к разговору.

– Страшно, малёк?

– Вот ещё! – на цыплячий писк сорвался голос рыже-

«Есень», – вспомнил князь.

– Не так. Руку свободнее, мрыг тебя куси, – выругался ратник. – Слушай, малёк, шёл бы ты отсюда…

– Не уйду я, понял?! Думаешь, мне драться не за кого?

Арсей оглянулся. Боится Есень, вон, губы дрожат, и веснушки темнее на помертвевшем лице проступили. Но попробуй меч у него отбери – зубами вцепится. Всё-таки молодец подковник, хоть и дурак – в таком бою от него помощи не будет, зря погибнет.

Заметил пристальный взгляд, обжёг в ответ из-под чуба. Убьют ведь бестолочь. А, чтоб тебе провалиться, подковник!

– Уберите его со стены, – велел Арсей ратникам. – Заприте где-нибудь, что ли.

– А я не уйду, – ощетинился. В меч вцепился, аж пальцы побелели. – Что, трусишь? Боишься, что тебя следом убьют? А пусть! Пусть лучше убьют, чем так!

Арсей рассмеялся. Махнул рукой: уведите.

Есень то кружил по крохотной клетушке, то падал на спину, замирал и глотал стыд пополам с радостью: он-то жив, не для него железо наточено, не его кровь на камнях останется. Не ему в свалку лезть, где снесут голову как болвану глиняному. Ох и страшно было, когда со стены глядел.

Время в темноте идёт незаметно: отгорел ли закат, или солнце лишь чуть ниже опустилось? Прислушивается Есень, но только крысы шуршат. Атам, поди, железо гремит, сотник басом орёт. Пробежался Есень от стены к двери, ударившись в темноте коленом, развернулся обратно. Эх, откуда ему знать, как там, в бою? Деревенщина! Влепился с отчаяния Есень в стену, точно мог её телом пробить.

…Время рвалось на клочья, сминалось. Не успеть! Арсей кричал что-то, сам не понимая, что. И рядом кричали так же – не горлом, всем нутром рождая вопль-рычание. Руки уже не были деревянными, их отогрела чужая кровь. Потерялась траурная повязка, и волосы лезли в глаза. Жаркий, совсем не вечерний воздух забивал горло и высушивал пот на спине. Рукоять срослась с ладонью,

Арсей знал: меч не подведет. Успеть бы! Удержать ещё немного, слышны уже команды сотника. Князь закричал и бросился на двоих, жалея, что некому сейчас прикрыть ему спину…

Есень сел, мотая головой. Вытрясая из ушей, точно воду, звуки боя. Помоги Верховный! Страшно-то как… Он провел ладонью по лицу, стирая чужой, почудившийся, пот. Сердце тряслось под рёбрами, как испуганный мокрый щенок. То ли правда, то ли привиделось?

Растянулся на полу, вслушиваясь. Ничего. Только шуршание и топоток крыс.

Дверь открылась, когда и ждать перестал. Появившийся в проёме ратник приподнял факел, вгляделся:

– Тут? Выходи.

– Как?..

– Отбили.

Спасибо Верховному! Сейчас бы князя найти, в ноги броситься: пусть отпустит узнать, как там дядька Свент.

Сгустился закат в темноту, закрыл двор. Из темноты кровью пахнет, точно к празднику скотину били. Есеня вдоль стены провели. Туда, где светился окнами храм и молчаливо стояла толпа. Есень запнулся, глянул на ратника.

– Отходит князь, – угрюмо сказал тот и внезапно озлился: – Иди давай… подковник!

Открылась дверь, ослепил свет. Дохнуло густым запахом розового масла, но Есень всё равно кровь почуял. Проморгался, разглядел множество свечей. Дрожат огоньки, когда Есень мимо идет.

У алтаря сотник и вед стоят. Есень первый раз видит, что сотник может горбиться. Ближе к статуе Верховного ещё сильнее запах масла и крови, и Есеню захотелось зажмуриться.

Алтарный камень точно для легендарных богатырей выбирали, велик он для юного князя. Арсей лежит на спине, головой к закату. Даже руки ему уже вдоль тела вытянули, и вложили в десницу меч, чтобы князь достойно прибыл к Верховному. Но Арсей еще дышал, и замотанная окровавленными тряпками грудь чуть шевелилась. Цепочка скатилась к горлу и еле заметно подрагивала.

– Отходит, – сказал вед так, словно на крепостной стене командовал. – Что же ты, сотник? Такого князя…

– Не уследили? – ощерился сотник. – Попробовал бы кто уследить! Он же в самое пекло лез! За двоих дрался! – сорвался густой голос в хриплый крик. – Он же сам щенка из боя выкинул! Пожалел, мрыг возьми, этого сопляка!

Есень втянул голову в плечи, чувствуя непонятную, но несомненную свою вину.

– Обычай такой у воинов, вед: твоё право пожалеть соратника, но тогда и долг твой и за себя, и за него драться. Вот князь и… Помолился бы ты лучше Верховному, вед, пусть отпустит с миром Арсея.

– Верно молвишь, сотник. Теперь только молиться…

Есень тронул алтарный камень. Думал – холодный, но плита оказалась чуть тёплой, как остывающая к вечеру крепостная стена. Наклонился и начал деловито стаскивать опорки: совестно как-то на княжеский алтарь в грязной обувке лезть. У сотника от изумления клокотнуло в горле, когда Есень осторожно на камень присел. Уже руку протянул сграбастать святотатца за шкирку. Вед опередил: развернул к себе Есеня, ухватил за подбородок, задирая ему голову. В глаза смотрит, точно всё читает: и страх, и тоску, и недоумение.

– Если с ненавистью пойдёшь – его смерть вашей общей станет.

Мигнули огоньки свечей, Есень себя за локти обхватил: озноб пробрал в душном храме. Дышит в открытые двери толпа.

– Пусть, – остановил вед сотника, когда Есень снова взгромоздился на камень, уложил грязные пятки на золочёные княжеские вензеля. – Может, вытянет…

Жёстко лежать на алтаре. Есень повозился, сдвигаясь к князю. Уперся плечом в плечо. Запах масла теснил грудь, Есень боялся закашляться и тем потревожить раненого. Сотник и вед смотрели на него в упор, чуда ждали. Есень почувствовал себя петухом на чужом заборе и закрыл глаза. Где же ему взять это чудо? Не напрашивался к князю в подковники. И не такого Арсею нужно было – увальня деревенского, которому место в мельнице своей разлюбезной. Есенево дело – муку молоть, башмаки рваные чинить, сверчка слушать, а не на княжескую судьбу аркан накидывать.

Где там эта подкова? Не доберёшься до неё, не пощупаешь. Не в силах человеческих в верхний мир заглянуть. Вот только плечо Арсея почувствовать можно, локоть, пальцы безвольные. Есень, холодея от собственной наглости, схватил князя за руку, шершавую от запекшейся крови. Сжал, как в том почудившемся бою сам Арсей сжимал рукоять меча.

Скомкалось время, разорвалось на клочья. Успеть бы, пока пальцы под рукой – тёплые.