Текст книги "Маяки"
Автор книги: авторов Коллектив
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
– Прощайте, Долинин!
* * *
– Я был молод, – пожал плечами Слон. – Ты была для меня богиней, кумиром и… – Он выглядел смущенным.
Крепкий высокий старик стал похож на Артема Жданова: неловкий, краснеющий.
– Решил покончить с собой…
Эйприл покачала головой, с горечью в голосе произнесла:
– Но на мосту? Почему ты не остановил Долинина, не заступился за меня?
Тут не нужны были объяснения. Слон, как всегда, струсил. Он испугался законодателя, испугался изгнания из проги, испугался собственной смелости. А Эйприл его не выдала. Скорее всего, тогда она не верила, что Долинин, который ее боготворил, способен причинить ей страдания. Однако предательство свершилось.
Эйприл так разволновалась, что ее вновь начало колотить – проснулись ли остатки демо-личности, брала ли верх старость. Слон попытался коснуться ее ладони – Эйприл отстранилась.
– Я обязан вам напомнить! – окликнул их Артем. – Надо сделать выбор! Ваше биологическое время кончается, – он подошел ближе, – либо я отправляю вас в Митридат-град, либо вы проходите полную реабилитацию.
– И что нас ждет после? – тихо спросил Слон, не сводя глаз с Эйприл.
Артем Жданов пожал плечами:
– Вопрос выбора. Мир вокруг велик и реален. Вы, конечно, останетесь стариками – биологические часы не отменить, – однако сильными и здоровыми стариками. А можете вернуться к бессмертию.
Для Слона в словах мальчишки прозвучала горькая ирония: зачем нужно бессмертие, если нет самого дорогого?
– Сколько мне осталось? – спросил он Артема.
– Я не знаю. Я не знаю, каков запас вашего организма, как вы пройдете восстановление.
Слон понял: назад дороги нет. Он вздохнул и решительно сказал:
– Я остаюсь здесь.
Артем кивнул, глянул на Эйприл-Апрель. Слон ждал ее ответа, напрягая слух, но женщина молчала.
– Я читала, что древние боги всегда завидовали смертным, потому что те могли беззаветно любить, – тихо произнесла она. – Нам осталось мало, но…
На траву опустился лист – кто-то еще спрыгнул с Объездного моста. Артем поспешил к новому эльфу, увидел его и вскрикнул от неожиданности.
– Ангелы… Чертовы ангелы… – пробормотал Долинин с последним вздохом.
Татьяна Томах
Королева и Цербер
О том, что его мама – королева, Игорь узнал в двенадцать лет. И, конечно, сразу решил ее спасать. А как иначе?
А до этого он жил с папой на острове и ни о чем таком даже не подозревал.
Остров был большой и маленький. В зависимости от расстояния. Насчет расстояния Игорю объяснил папа, когда они в первый раз летали на планелете. Планелет, похожий на пузатого блестящего жука, жил в гараже за домом. Когда его выкатывали наружу, он недовольно поскрипывал и с неохотой переставлял хрупкие суставчатые лапки. Мартин, тоже недовольный и хмурый, оглядывал «жука» со всех сторон, простукивал, протирал мягкими тряпочками и поил тягучим, остро пахнущим маслом, а потом залезал под плоское брюхо и что-то там подкручивал и настраивал. Заодно приспосабливал Игоря подавать нужные ключи и рассказывал ему про гравитацию и магнитные поля. «Жук» вздрагивал, ворчал и иногда потрескивал крыльями. То ли ему было щекотно из-за ключей, то ли просто смешно от рассказов Мартина. Уж он-то в гравитации и полях разбирался всяко больше присутствующих.
– Ну, готово дело, – говорил Мартин, вылезая из-под «жучьего» брюха, взъерошенный и грязный. Делал строгое лицо. – Имейте в виду, Павел Толич, на этот раз даю гарантию, а дальше не знаю.
– Дальше и поглядим, – непривычно покладисто соглашался отец. Видно, он тоже знал, что в следующий раз будет то же самое. Мартин и «жук» сперва поворчат друг на друга, а потом все равно договорятся, и «жук» опять согласится полетать.
Сверху остров был как кот, свернувшийся клубком. Желтая лапка узкого мыса, мягкое брюхо песчаного пляжа, круглый мохнатый бок, заросший лесом, острые уши северных скал и мерцающий глаз водопада. А дремал кот на ярко-бирюзовой, расшитой белыми пенными узорами, подушке. Посреди синего-синего моря.
– Что, нравится? – спросил отец, должно быть, услышав, как сын затаил дыхание, разглядывая чудесного морского зверя, баюкающего в лапах маленький, почти неразличимый дом.
Игорь молча кивнул.
– Запоминай, – сказал отец. – Запоминай, какой он. Вблизи этого не видать.
– Чего?
Отец наклонился, прижался щекой к виску сына и вытянул руку. Шевельнул пальцами, примеряясь, и уложил на свою ладонь весь остров целиком.
– Знаешь, почему говорят «как на ладони»? Видно, как на ладони? Потому что только вот так ты можешь увидеть верно. Когда хочешь что-то рассмотреть и понять, нужно смотреть правильно.
– Как?
– Все думают, что для этого нужно смотреть вблизи. Чем ближе, тем лучше. Ближе, ближе, потом тыкаются носом, а потом и вовсе вроде как упираются лбом в стену. И начинают туда биться. О то, что им кажется стеной. А на самом деле – об то, что они хотели увидеть. А так увидеть ничего нельзя, можно только сломать. Или свой лоб или то, что ты хотел узнать. Понимаешь?
– Не знаю, – смутился Игорь.
– Неважно. Потом поймешь. Запомни: любить можно только то, что знаешь. А чтобы узнать и понять, надо правильно посмотреть. А смотреть надо обязательно по-разному. Иногда – вблизи, иногда – издалека. Только издалека видно все целиком.
– Как на ладони? – уточнил Игорь. Неуверенно протянул руку, как недавно отец, и робко погладил островного кота по загривку. Планелет качнулся, кот повернул голову и подмигнул блестящим глазом-водопадом.
Игорь вспомнил, как они с Аш-о-Эхом охотились там, в ледяной прозрачной воде, под тугими, сбивающими с ног струями, на быстрых рыб. А потом грелись на теплых камнях, стуча зубами, и смотрели на облака в небе. Вокруг шумел лес, шелестел листьями, напевал по-птичьи, бормотал по-обезьяньи, шелестел по-змеиному. Из влажного сумрака среди валунов выскользнула ящерица, стекла серебряной струйкой к его лицу, замерла, уставившись блестящими глазами. Словно спросила: «Ты наш или нет? Можно с тобой поделить этот горячий камень, солнечный свет, небо, запах моря и лесную зыбкую тень?» «Бери, не жалко», – предложил Игорь. «И ты – бери», – согласилась ящерица, успокаиваясь и укладываясь шершавым брюшком на горячий камень, прижмурив янтарные в крапинку глаза.
Игорь вдруг вспомнил этот день и еще сотни других. Солнечных, когда можно до темноты бродить с Аш-о-Эхом в лесу, лазать по скалам, нырять за ракушками с мыса; и дождливых, когда можно есть оладьи с яблоками на кухне у Розы, сидеть с папой в библиотеке, листать книги, гладить сонного Цербера, смотреть в заплаканные окна на серое море… Все эти дни – целая жизнь Игоря – принадлежали острову. Они были как точка в длинной, тысячелетней, жизни острова. И если сейчас можно было бы каким-то волшебным образом увидеть сверху самого Игоря, разговаривающего с той ящерицей, он тоже был бы как точка, меньше пушинки на мохнатом боку огромного острова. Огромного – потому что нужно несколько дней, чтобы пройти от одного края до другого, и много лет, чтобы изучить все тропинки в лесу, пещеры в скалах, зверей, птиц и людей.
И маленького, потому что сейчас остров помещался в ладошку Игоря.
– Кажется, я, – пробормотал он, примеряя руки к острову то так, то эдак. – Кажется, понимаю.
– Вот и хорошо, – кивнул отец.
* * *
Отец был неразговорчивым и часто как будто сердитым. Днем пропадал в кабинете, вечерами любил сидеть на террасе. Вглядывался неподвижными глазами в море, покусывал кончик сигары, иногда забывая ее раскурить, крутил за тонкую ножку пузатый бокал с капелькой коньяка на дне. Иногда ронял руку вниз, поглаживал мохнатый загривок дремлющего у ног Цербера.
Взглянешь со стороны – вроде сидит человек, отдыхает, любуется морем, гладит собаку. Но с того самого разговора в планелете Игорь на все старался смотреть по-своему: сперва вблизи, разглядеть мелочи, а потом как бы собрать их в горсть, разложить на ладони и посмотреть издалека, чтобы увидеть все целиком. И если вот так собрать – нахмуренные отцовские брови, напряженный рот, убегающий за горизонт взгляд, забытый коньяк, пальцы, тревожно проверяющие собачий загривок, – получалось, что отец то ли чего ждет, то ли наоборот, опасается чьего-то приезда. И вся надежда, и вся его защита от этой неведомой опасности – пес возле ног. А Цербер понимал и в ответ на прикосновение чутко дергал ухом, косился на хозяина, иногда успокаивающе рыкал – мол, не бойся, я здесь, я вовсе не сплю – притворяюсь, а на самом деле посматриваю вокруг.
– Ты зачем назвал его Цербер, па? – решился как-то спросить Игорь.
– А, что? – вздрогнул отец. Натянуто усмехнулся. – Хорошее имя для собаки.
И по его взгляду Игорь догадался, что попал в точку.
Еще в семь лет он прочел много книг по мифологии. Только тогда ничего не понял.
* * *
В присутствии отца Игорь робел и редко решался задавать ему вопросы. К тому же это ничем хорошим не заканчивалось. Например, история с саркофагами.
А началось все со сказки Пушкина.
Дождливый день; чашка душистого чая дразнит запахом, и оладушки лежат на тарелке с абрикосовым вареньем, но пока горячие, обжигают; поэтому еще пять минут валяться на ковре возле камина, дочитывать завораживающие, одновременно жуткие и красивые стихи: «там… во тьме печальной, гроб качается хрустальный…»
За окном потемнело, дождь хлынул сильнее, ветер надавал мокрых оплеух по стеклу. Игорь дрогнул, отрываясь от страниц, но не от сказки. Подумал, где-то там, за окном, за дождем и ветром, «во тьме печальной», ждет спасения какая-нибудь царевна, и ей, закованной в хрустальный гроб, не шевельнуться и не вздохнуть, только надеяться, что королевич не собьется с дороги, не погибнет или просто не устанет бродить не пойми где. А то возьмет, плюнет на поиски, да и застрянет где-нибудь в теплом доме возле камина с чашкой горячего чая с оладьями. «Хорошо, что я не царевна, – подумал Игорь. – Да, в общем, хорошо, что и не королевич». Если знать, что тебя вот так кто-то где-то ждет в хрустальном гробу, пришлось бы тащиться, несмотря на недоеденные оладьи и бурю за окном. Игорь вздохнул с облегчением, расплываясь в счастливой улыбке. Эта мысль его так обрадовала, что он потерял бдительность и спросил у отца, который рассеянно читал что-то свое, прихлебывая чай:
– Па, а этот хрустальный гроб, где лежит царевна, – саркофаг?
– Что? – Отец отложил в сторону свою книгу и так посмотрел на сына, что тот сразу захотел куда-нибудь сбежать, забыв и оладушки, и варенье. Можно даже в компанию к королевичу Елисею, в дождь, ветер и печальную тьму.
– Почему саркофаг?
– Ну, она же потом оттуда ожила, эта царевна, – пробормотал Игорь, осознавая, что влип. И теперь придется признаваться про все подслушанные разговоры и про вопросы доктору Диме…
Насчет саркофагов отец сказал однозначно: «Этой дряни в моем доме не будет». Причем повторил два раза, чтобы уж точно все поняли. Может, и больше, но Игорь слышал два. Один раз – Розе, когда та жаловалась, что девушкам скучно, и они просят, чтобы им хотя бы позволяли на выходные. Второй – доктору дяде Диме.
Доктор рассердился, и они с папой долго ругались, забыв, что через дверь Игорю громкие слова очень неплохо слышно.
– Эгоистично! И безответственно. Подумайте о своем ребенке!
– Этой дряни в моем доме не будет, я сказал. Не для этого мы бежали на край света, чтобы…
– Вот именно!
– Что – именно?
– Вы бежали. Простите меня, Павел Анатольевич, но вы именно бежали. От своих собственных страхов. А теперь из-за этих страхов ваш ребенок…
– Я его спасал. Именно для того, чтобы его спасти… Это все – для него.
– Вранье.
– Что?! Да как вы смеете…
– Не орите на меня. Я вам не прислуга. И я не на пожизненном контракте. Будете так со мной разговаривать – завтра же уеду.
– И проваливайте.
– И провалю. А вы тут останетесь дальше врать своему сыну. И самому себе.
Игорь едва успел отскочить в сторону – дверь хлопнула, выпуская рассерженного доктора.
А потом дядя Дима, растрепанный, но против обыкновения одетый не в шорты и футболку, а в светлый помятый костюм – будто и правда, собрался уезжать – бродил вдоль моря, расшвыривая ногой в разные стороны ракушки, хмыкал и бормотал: «Павел, бедный Павел…»
Дядю Диму Игорь не боялся. Поэтому дождался, когда тот немного успокоится, усядется на камень у воды, и подошел ближе.
– Кто такой бедный Павел? Мой папа?
– Кто? – удивился доктор.
– Ну, вы сейчас говорили «бедный Павел».
– А, это. Ты историю учил?
– До четырнадцатого века. Включительно. Сейчас Возрождение прохожу, там много всего. Комната говорит, на ближайшие полгода еще точно.
– Комната?
– Ну да, моя учебная комната. Там кино на стенах показывают. И голос говорит. А программу папа настраивает.
– Бедный мальчик, – вздохнул доктор, вынул из кармана поцарапанную флягу и отхлебнул глоток, крякнул, смахнул выступившие слезы. – Разговаривает с комнатой… – Он покачал головой. – Так вот, Павел – это был такой император одной очень великой империи. Умный, талантливый, трудолюбивый… Он мог бы быть тоже великим, если бы…
– Если бы – что?
– Официальная версия – если бы его не убили.
– А на самом деле?
– Что?
– Ну, когда говорят «официальная версия», значит, это вранье, а есть еще то, как на самом деле.
– Какой умный мальчик, – восхитился доктор и отхлебнул еще. – Хорошо учишь историю. Ну, раз так, слушай, как на самом деле. На самом деле Павел очень боялся. Предательства, заговора, смерти. И он решил от своего страха сбежать. Спрятаться. Уплыть на остров среди океана, куда никто из убийц не смог бы добраться.
– Как папа?
– Эм… – невнятно отозвался дядя Дима, добавляя еще глоток. – Но поскольку у него там не было океана, он построил себе остров, где получилось. Посреди города.
– Как это?
– А вот так. Чудесный остров между обычных улиц, волшебный рыцарский замок с башенками среди плоских дворцов.
– Правда волшебный?
– Да, в общем, нет. Знаешь, когда получается волшебство?
– Как?
– Неправильный вопрос. Не «как», а «когда». Нет рецепта, есть необходимые условия. Поэтому – когда. Волшебство получается, когда в него верят.
– А тот Павел что, не верил?
– Он боялся. – Доктор многозначительно поднял указательный палец. – А между страхом и верой, юный друг, согласись, большая разница.
– А мой папа боится?
– Хм. – Дядя Дима еще раз глотнул, потом очень аккуратно завинтил крышечку и отправил флягу в карман. Посмотрел на мальчика странными, чуть диковатыми глазами. – А это ты у него сам спроси.
Игорь не стал говорить, что теперь уже он боится – спрашивать у папы. Вместо этого уточнил:
– Значит, тот Павел умер из-за своего страха?
Дядя Дима вздохнул. Стащил пиджак, под которым оказалась прежняя обычная футболка. Игорь подумал, что, наверное, доктор все-таки никуда не уедет. Это было здорово, потому что иначе с кем тогда можно поговорить? В смысле, из взрослых, Аш-о-Эх не в счет.
– Я не пророк, – почему-то устало сказал доктор. – И даже не историк. Извини, малыш. И я не могу ничего решить за твоего папу.
– Тогда вы знаете, что надо делать, чтобы не погибнуть из-за страха?
– Знаю. – Доктор забросил на плечо мятый пиджак. – Нужно не бежать, а идти ему навстречу.
Он встал, опершись на камень и неуверенной походкой, глубоко увязая узконосыми туфлями в песке, направился обратно к дому…
– Дядя Дима! – окликнул его Игорь, спохватившись, что не спросил самого главного. – А кого боится мой папа? Мертвых?
Доктор не ответил.
* * *
Про саркофаги Игорь сначала пытался выяснить сам. Прислушивался к разговорам прислуги, когда та собиралась у Розы на кухне за завтраком и ужином. Но обрывки, которые ему удалось расслышать, запутывали его еще больше.
– А я, когда вернусь, куплю себе целый год в Древнем Риме.
Это горничная, София, высокая, плечистая, с длинным костлявым лицом и злыми черными глазами. Она как верблюжья колючка – угловатая, пересохшая, ощетинившаяся иглами. Игорь старался обходить ее подальше – нет, конечно, она не трогала его и пальцем, но ее взгляд как серная кислота – кажется, что проплавит насквозь. Странно, что папа этого не замечает. Наверное, потому, что он вообще Софию не замечает.
– Гладиатором, что ли? – фыркнула Лиза, смешливая и пухленькая. Она возится со всяким зверьем на заднем дворе, и Игорь иногда помогает ей кормить кроликов и цыплят. Лиза добрая, цыплята ее любят, но с Софией она разговаривает сердито. Наверное, эта София заражает всех, ранит, царапает колючками, брызгается жгучей кислотой.
– Дура, – равнодушно сказала София. Она привыкла, что ей так отвечают.
– Девочки, не ссорьтесь. – Роза поставила на стол миску салата, разложила вилки. – Я сама туда заглядывала, в Древний Рим. Меня подруга затащила, она вообще была любительница разных… ну, авантюр.
– И что?
– Ну, это было давно. Много лет назад. У меня на прежней работе был оплаченный вечер по субботам.
– И что?
– Интересно, – Роза усмехнулась, пожала плечами. – Я там познакомилась с одним гладиатором.
– О-о, расскажи, Роза, – почти одновременно воскликнули девушки.
– Ну, мы разговаривали. Гуляли.
– С гладиатором? – изумилась Лиза.
– А что такого? Он был очень начитанный. По памяти читал мне Гумилева. «Далеко на озере Чад…» Вы, поди, не знаете, кто такой Гумилев? Молодежь… А еще говорите, что ищете романтику…
– А потом, Роза?
– А потом его убили. – Роза замолчала, задумчиво и неподвижно уставившись в стену. – Я прорыдала всю ночь.
– Как? – изумилась София.
– Гладиаторов часто убивают, детка. Многих – в первый же день. Просто не все внимательно читают договор, прежде чем его подписать.
– Боже, Роза, ты… – Лиза всхлипнула, сочувственно глядя на рассказчицу круглыми глазами.
– Его убили, а я, дура такая, даже не догадалась спросить номер его карты. И он про меня ничего не знал. А мертвым нельзя разговаривать, знаете?
– И ты его так и не нашла?
Роза вздохнула, налила себе компот, поднесла к губам, пряча за чашкой расстроенное лицо.
– Ну, Роза… – нетерпеливо вздохнула Лиза.
Роза допила, поставила чашку на стол. Улыбнулась.
– Не нашла.
– О-о-о…
– Он меня нашел.
– Как?
– Ну, говорит, секрет. Друг помог, да и сам он землю рыл несколько недель.
Тут Игорь, притаившийся за окном, совсем затаил дыхание. Вот оно, подумал он. Наверное, где-то здесь отгадка насчет саркофага. Потому что, как Игорь помнил из пройденной истории, в традициях многих народов было зарывать своих мертвых в землю. А еще если вспомнить суеверия, то иногда мертвецы снова выходили из-под земли, ошибочно считая себя живыми. Но можно ли в таком вопросе опираться на суеверия, Игорь не знал. А Роза больше ничего интересного про это не сказала.
– И что?
– Ну и больше мы не ногой в этот Древний Рим, чтоб ему провалиться! Я иногда до сих пор во сне вижу, как он умирает на арене, хрипит, хочет вдохнуть или что-то сказать, а кровь так и хлещет из горла и льется на грязный песок. Его кровь, его последние секунды. А я к нему бегу, но не могу прорваться сквозь толпу – эти чертовы зрители, которые пришли посмотреть, как он умирает. Гнусное дело, девочки, ничего там хорошего.
– А он?
– И ему иногда снится. Я знаю, хоть он мне и не рассказывает. Но по глазам видать. Такое всегда видать по глазам, если смотреть. Когда разок умрешь – уж поверьте, это запоминается навсегда. И повторять не хочется.
– Так, а он… А вы… ну…
– Мы уже много лет вместе. Живем на одном острове среди океана. Я заправляю кухней, а он чинит технику, – Роза улыбнулась.
– Мартин? Это Мартин! Роза, ты нарочно так это все рассказала! Я думала, умру от переживаний! – вытирая слезы и смеясь, сказала Лиза.
– Как было, так и рассказала. Но, слушай, Софи, так бывает редко. Мне просто повезло. Понимаешь? Вот вам на десерт история моей подруги, ну, помните, той, которая меня затащила в Рим? Она там рабыня уже несколько лет. И раз пять умирала… не очень приятной смертью.
– Как? Как так получается?
– Ну… надо всегда читать договор, девочки. Особенно то, что там написано мелким шрифтом. А лучше не влезайте вы в это дело совсем.
Дальше Роза сказала то, что Игорь почти пропустил мимо ушей. Он сначала подумал, что это обыкновенная женская болтовня вроде ахов-охов насчет прогулок с гладиаторами по Риму. Только потом, когда это почти слово в слово повторила Кита, третья жена Ашо-о-Этта, Игорь вспомнил Розины слова насчет королевы.
А тогда он думал только о том, что Мартин, оказывается, тоже был из мертвых. И как тогда, интересно, папа пустил его на остров?
* * *
Игорь сам догадался, что папа боится мертвых. Припомнил старый разговор. Из давних, глупых, детских, когда спрашивал у отца все подряд, не задумываясь еще, какие вопросы можно задавать, а какие – нет. Почему да почему. Почему небо синее, а река мокрая? Почему варенье сладкое, а море соленое? Почему в книжке-раскраске на севере снег и белые медведи, а у них на острове – только водопад?
– Потому что есть еще другой север на самом севере, – сказал папа. – Вот там и медведи.
– Значит, есть другие острова?
– Есть. И даже очень большие острова, которые называются материки.
– А другие мальчики и вообще другие люди на этих островах есть?
– Есть.
– А мы их посмотрим?
– Нет. Может быть, когда-нибудь потом. Когда ты вырастешь и станешь взрослым и сильным.
– А почему?
– А потому что они уже не совсем люди, малыш. Не живые люди.
– Они мертвые?
Папа долго смотрел вдаль, где небо, густея, превращалось в более темное море или наоборот – море растекалось по небу тонким слоем синевы. Может быть, папа ждал какого-то ответа оттуда, откуда каждый день появлялось солнце и новый день, но так и не дождался. Поэтому сказал непонятно:
– Преимущественно.
Сначала Игорь подумал, что это значит «да», но только в очень плохом смысле. А чего хорошего могло быть в том, что все остальные люди на других островах – мертвые? Только через некоторое время он узнал, что значит это слово. И тогда ему стало непонятно. Как это можно быть большей частью мертвым? Или, может, папа хотел сказать, что большая часть людей мертва, но встречаются и живые? Откуда-то же приехал на остров доктор дядя Дима. И новые горничные взамен тех, что уехали.
А с саркофагом получилось так, что папа его все-таки купил.
Потом, рассматривая происшедшее новым зрением, собирая на ладони свой остров, Игорь удивлялся, какие мелочи определили все. Стряхни песчинку – и остров бы уже утонул, исчез под синей безмятежной водой, как и не было. Окажись, например, Аш-о-Эх чуть дальше или отвернись в сторону, не заметь он, как побледневший Игорь валится на землю, а в заросли ускользает ярко-зеленый гибкий чешуйчатый хвост, – и было бы поздно. Но Аш-о-Эх увидел все верно и понял, что медлить нельзя. Уронив копье, он бросился к другу, подхватил, затряс за плечи, отчаянно закричал в самое ухо:
– Игор, Игор, не спи!
Игорь поморщился, мир ему виделся и слышался будто сквозь слой мерцающей вязкой ваты, в которой звуки и цвета странно перемешивались друг с другом. Встревоженное, блестящее, черное лицо Аш-о-Эха звучало гулкими ударами тамтамов, а его беззвучные крики вспыхивали ослепительно алым, режущим взгляд. Хотелось уже, чтобы этот фейерверк прекратился, Игорь попытался зажмуриться, но его опять грубо затрясли за плечи. Кажется, Аш-о-Эх спрашивал что-то про Цербера. Игорь вяло отмахнулся.
– Нету, – пробормотал он непослушными губами. – У папы есть Цербер, а у меня нету.
Вопрос он понял неправильно, но ответил, к счастью, верно.
Аш-о-Эх всхлипнул, опустил умирающего на траву, метнулся в сторону – бежать к большому дому, потом – в другую, потому что к его поселку было ближе. А потом остановился, замерев, с дрожащими губами и слезами в круглых отчаянных глазах. Понял, что не успевает ни туда, ни туда. Не успевает позвать взрослых. Поэтому решать, что делать, ему придется самому и прямо сейчас. На несколько мгновений он оцепенел от страха. Аш-о-Эху еще не исполнилось двенадцати, значит, он еще был мальчиком, не имеющим голоса и права принимать решения о жизни и смерти. К тому же он родился сыном шамана, а значит – будущим шаманом, который умеет разговаривать с духами и ходить между мирами через огненный мост. А шаманам запрещено задерживать души умирающих на этом мосту, как бы им этого не хотелось. Но сейчас умирал его друг, и Аш-о-Эх, прищурившись сквозь слезы, решил, что душа Игоря еще не ступила на огненный мост, а только-только приближается к нему. И так он и расскажет духам или старейшинам, если те будут спрашивать, зачем сын шамана нарушил правила. В конце концов слезы одинаково искажают видимое и невидимое, особенно, когда смотришь на умирающего друга. Поэтому Аш-о-Эх кинулся к Игорю, выхватил нож и быстро и точно, одним ударом разрезал мальчику бедро ладонью выше воспаленной метки укуса, а себе – запястье. И сразу же припечатал одну рану к другой.
Доктор дядя Дима потом говорил, что они могли умереть оба. Слишком сильно и глубоко махнул ножом Аш-о-Эх, желая щедро поделиться с другом своей кровью и жизнью. И если бы маленькие невидимые Церберы, которые бродили в его венах и защищали хозяина от болезней, ядов и смерти, приняли за врага не отраву в крови Игоря, а саму его кровь, последствия были бы печальными.
– Даже дикий туземный ребенок привит наностражами! – кричал потом доктор на бледного отца Игоря. – Что за бред – ядовитых змей на острове нет? Вы сами проверяли? Под каждым кустом? А если не змея, а паук? А столбняк от ржавой проволоки? А малярия? Какие прививки, что вы несете! Вы еще шерстяной ниткой от бородавок его перевяжите или от чего там нитками лечили ваши прабабки. Нет, как хотите, я умываю руки и уеду отсюда к черту, если вы хотя бы нормальный реанимационный комплекс сюда не поставите. Как я буду сейчас поддерживать вашего ребенка? Искусственным дыханием рот в рот? Двое суток?
На следующий же день в доме появился саркофаг.
– И совершенно не страшно, – бормотал довольный, улыбающийся доктор, легко сдвинув массивную крышку и осторожно укладывая Игоря в мягкое светящееся и тихо жужжащее нутро. – Правда?
Игорь испуганно вцепился слабыми пальцами в руку доктора. Он бы закричал, но воздуха не хватало даже на дыхание.
– Что, малыш? – склонился к нему дядя Дима.
– Саркофаг – это чтобы умирать? – с усилием спросил Игорь.
– Господи, что сделали с ребенком! Нет, это чтобы оживать, – почему-то сердито ответил доктор. – Засыпай и думай о чем-нибудь хорошем. Я бы пожелал тебе интересных снов, но твой папа велел эту функцию отключить. Я ему еще скажу за это отдельное спасибо. Будет тепло и темно, но ты не бойся. Просто спи, понял?
– Как царевна?
– Какая царевна?
– Которая в печальной тьме, – зевнул Игорь. Жужжание и мягкое покачивание саркофага убаюкивало, стоило к нему прислушаться – и стало совсем не страшно, а просто сонно. Он почувствовал что-то знакомое – то ли из снов, то ли из детства, то ли из сказки… – Ее королевич должен разбудить, чтобы она совсем не умерла…
– Я тебя разбужу вместо королевича, – пообещал доктор. – Королевичи сейчас раздолбаи, лентяи и непунктуальные…
* * *
На двенадцатый день рождения Аш-о-Эх приготовил своему другу подарок.
Непривычно серьезный и торжественный, он отвел Игоря в свой поселок, за всю дорогу так и не произнеся ни слова, – только покачивал головой и прикладывал к губам палец в ответ на все вопросы.
Подарок, видно, ждал Игоря в хижине Киты. Кита, третья, младшая жена Ашо-о-Этта, отца Аш-о-Эха, сама выглядела немногим старше мальчиков. Смешливая и легконогая, она не любила ни плести циновки, ни вышивать салфетки, как старшие жены. Кита иногда ныряла с мальчиками за ракушками и лазила по деревьям, но в основном проводила время за рисованием сказочных картинок на соломенных салфетках. Еще у нее, как оказалось, был секрет.
– Покажи, – строго велел Аш-о-Эх, после того как втолкнул внутрь хижины Игоря и опустил за ним занавеску. – Покажи ему.
– Я ничего такого не хотела, – почему-то жалобно пролепетала Кита, умоляюще глядя на мальчиков круглыми испуганными глазами, в которых блестели слезы. – Вы ведь никому не расскажете?
– Что? – удивился Игорь.
– Она нарушила запрет, – объяснил Аш-о-Эх. – Обещание, которое мы все дали твоему папе, чтобы жить здесь.
– Какое обещание?
– Покажи ему, – повторил Аш-о-Эх. – Тогда мы не расскажем. Да?
Игорь растерянно принял из горячей дрожащей руки Киты маленькую ракушку.
– Что это?
– Надень на ухо, – сказал Аш-о-Эх. – Это саркофаг.
– Что? Как?
– Это кусок саркофага, – поправила его Кита. – Тот кусок, которого у вашего не хватает. Тот, который запретил твой папа. Сейчас все по-другому, не так, как раньше. Твой папа, наверное, об этом не знает. Сейчас он может быть очень маленький. И если ненадолго, его хватает. Надолго нельзя, можно умереть.
Игорь удивленно разглядывал маленькую безобидную ракушку на своей ладони.
– Не бойся, – сказала Кита, – просто приложи его к уху.
Гибкое прохладное щупальце тронуло кожу и скользнуло в ухо. Игорь было дернулся – сорвать ожившую странную ракушку, но в этот же миг на него обрушился свет и гром.
Музыка. Торжественный гул барабанов, вой труб, перестук трещоток. Пламя алого бархата под ногами, трепет разноцветных шелков и белоснежных перьев. Черные лица, склоняющиеся перед ним с улыбками и почтением. Бархат щекочет босые ступни, на узком черном запястье – его, Игоря, запястье – тяжесть драгоценного, мерцающего звездами, браслета.
Теплая рука прикасается к тонким, черным, наманикюренным пальчикам Игоря:
– Прошу, ваше величество…
Он заорал и попятился, чувствуя, как комкается под ногами бархатный ковер и больно вцепляются в ладонь чужие пальцы, пытаясь удержать падение…
…И открыл глаза, стукнувшись затылком о циновку на полу хижины Киты.
– Ты бы ему рассказал, – упрекнула Кита.
– Всегда лучше смотреть, – пожал плечами Аш-о-Эх.
– Что это было?! – тяжело дыша, спросил Игорь.
– Я ничего такого не хотела. – Кита взяла обратно свою ракушку, сжала в руке. – Ничего. Я только хотела побыть королевой. Самую капельку. – Она всхлипнула и показала эту невидимую капельку кончиками своих тонких черных пальцев, жалобно глядя на Игоря.
И тут он вспомнил, что говорила Роза, рассказывая девушкам на кухне про свой Древний Рим: «Каждой женщине хочется стать королевой. Хотя бы на часок, хотя бы одолжить чужую корону и чужое королевство, раз нет своего. Но редко кто думает, чем потом придется за этот долг платить…»
– А почему им не хочется? – спросил Игорь, кивнув на занавеску у выхода, подразумевая старших жен Ашо-о-Этта. – И почему Розе не хочется быть королевой?
– Розе? – удивленно переспросила Кита. Подумала, покрутив в тонких пальцах свою ракушку. Нахмурилась, вздохнула. И сказала непонятно: – Может, она и так королева?
Игорь сначала недоверчиво хмыкнул. Королева булочек и оладий! Ха! А потом вспомнил, какая Роза на своей кухне. Ловкая, быстрая и величественная. Все тарелки, ложки и кастрюли ее слушаются, никогда не вывернутся из рук, как у других девушек или у самого Игоря. А тесто? Что было, когда София взялась напечь блинов, заменяя Розу? Горький дым, горелые вязкие лепешки. София потом громко ругалась на дурацкие устаревшие сковородки и баюкала обожженную руку. Роза, вернувшись, за полчаса навела на разоренной кухне порядок, утешила Софию и напекла чудесных, пышных и ароматных оладушек с яблоками. А еще Мартин. Он иногда смотрит на Розу так, как будто она и в самом деле королева. Может быть, уже одного этого достаточно для доказательства, даже не говоря про булочки и оладьи?
