Текст книги "Маяки"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Умный. Ну это мне даже на руку. Он уже все понял. Смотрит смело в глаза. Знает, что я ему ничего не сделаю. Знает, что его будут искать. Знает, что в стране каждая смерть, особенно на космолиниях, разбирается в КДСБ. Все знает. Какой умница.

Говорит, что я не смогу заткнуть ему рот.

Его взгляд скользит по моей фигуре. Да, он все видит. Еще не понимает, но уже точно чувствует. Я одет чуточку аккуратней, чем надо. Безупречная синяя рубашка, желтый галстук, костюм – вроде классический, но такого в этом торговом центре не найдешь. Я так гладко выбрит, что мужики из рекламы бритв завидуют. Это специально для таких, как он: пусть осознают. Я почти идеальный, чуточку нереальный. А значит – где-то над его реальностью. Не сверхчеловек – сверхобыватель.

Говорю, нет, конечно. Никто ему не будет затыкать рот. Но он, конечно, будет молчать о том, что видел.

Я ему угрожаю? Нет, конечно. Да что он такое говорит. Разве можно? Мы ж не звери какие-то. Да это и не законно. Так что ему никто из нас не сделает никакого вреда. Мы прячемся за складками вероятности. Мы управляем вероятностью. Наши действия невидимы. Почему? Да потому что они никогда не выбиваются из общего ряда.

Вот, скажем (как-вас-зовут-Виктор? – очень-приятно-Виктор), Виктор вернется домой. Все будет хорошо. Помирится с женой. Через пару месяцев он, как и планировал, отправится в отпуск с женой и дочкой (угадал: с дочкой). Ну, теперь, конечно, на общественном транспорте. И вот вроде бы тур он приобрел дорогой и хороший, но в салоне первого класса сидит еще семья индийских нуворишей. Виктора напрягает, что дочка подружилась с сынком индуса. Но не объяснять же вслух, почему ей нельзя поиграть «с ее новым другом Парекхом». Загрызут. С тех пор как социальный прогресс стал идти под руку с техническим, ни один здравомыслящий человек ничего подобного себе не позволяет. А потом – как Виктор и опасался. К дочке цепляется вирус. Отпуск перечеркивается рвотой и температурой. Половина учебного года насмарку. Но вроде все обходится.

А потом выясняется, что девочка чуточку не успевает, и как вы ни стараетесь, но в намеченный колледж ее не берут. Вроде бы можно заплатить, чтобы исправить положение, но хедж-фонд, где лежит вклад на этот случай, промахивается мимо тренда, и вложенные деньги сейчас просто нельзя выводить в наличность. А выведешь – все равно не хватит. И вот дочкина жизнь уже идет немножко не так, как планировалось. Вроде бы не трагедия, верно? Могло бы произойти такое случайно? Могло. Но не очень понятно, почему папа так запустил дела, хмурится, не разговаривает с домашними. Уходит из дома, что-то пытается по телефону доказать каким-то людям из спецслужб. Почему взволнован.

Чувствую, что попадаю сразу в два его больных места: дочка и самооценка. Мальчик хочет быть хорошим. Что ж, пусть будет хорошим!

И вообще, говорю, Виктор, вы, собственно, почему хотите навредить государству?

Ага: виду не подает, но напрягается.

Вот, говорю, люди из правительства (не соврал) решают важные государственные задачи (почти не соврал), держат операцию в строжайшем секрете (не соврал), создают уникальное оружие (соврал, извините, зато как он вздрогнул!), а вы им тут осложняете жизнь (чистая правда!).

Оружие? Спрашивает недоверчиво.

Оружие, оружие. Против кого, как вы думаете, оно будет применяться?

Молчит.

Вот такая у меня работа. Вы пробовали когда-нибудь в персик вложить абрикосовую косточку, не повредив кожуры? А мне это приходится с человеками делать. Вот стоит один такой, прислушивается к ощущениям. Вроде ничего, целый. Позеленел только чуток.

Оружие, спрашивает. Психотронное? Но это все равно запрещено конвенцией.

Вы знаете, Виктор, говорю… Давайте пройдем в бар, выпьем, обсудим. Думаю обнять его за плечи по-товарищески, мягко подтолкнуть в сторону бара. Нет, не надо: этот не любит фамильярностей. Впрочем, он сам кивает и направляется в нужную сторону.

И вот так с ними всегда.

Через два часа я выхожу из торгового центра. Держу на ладони персик с абрикосовой косточкой. Целехонький. У меня на костюме ни пятнышка. Размахиваюсь, кидаю персик в небо. Он летит. Выше и выше, и уходит в космос. Я машу ему вслед рукой. Хорошая работа.

Извините, что я так образно. Бурбон настроил меня на лирический лад.

Какие-то люди в новостях, говорят и говорят что-то непонятное

Прокурору задают вопрос:

– Правильно ли я понимаю, что мой подзащитный обвиняется в незаконной модификации личностных особенностей психики?

– Верно.

– Скажите, пожалуйста, в незаконной модификации чьей (адвокат подчеркивает последнее слово) психики он обвиняется?

Пауза.

– Своей собственной.

– Спасибо, я не имею больше вопросов.

Папа

Что-то непонятное внутри меня заставляло смотреть эти новости. Листать интернет. Прислушиваться к радио в жужжалке. Я что-то искал. Бывает, собираешь с дочкой пазл, а потом весь вечер по привычке выискиваешь взглядом недостающие кусочки во всем, что видишь. Но это ощущение длилось уже полгода с той дурацкой поездки. И я сам не понимал, что именно ищу. Но когда нашел, то сразу понял.

Они подготовили почву. Сняли несколько фильмов, запустили на радио несколько песен. Насочиняли детских сказок и раскрутили их в Сети, сняли несколько репортажей, спровоцировали несколько судебных процессов.

А потом приняли закон.

Правильно, нельзя без подготовки. Иначе рванет и забрызгает так, что потом не отмоешься.

А я то-думаю, что за ерунда: живет себе известный молодой актер. Потом – внезапно! – все узнают, что он гей. Вы не замечаете? А я стал замечать. Не, ну надо же. Никто не ожидал.

А я думаю, может, и он сам не ожидал?

Может, ему помогли?

Как? А вот так. Подошли с приборчиком. Может, насильно. А может, и добровольно. Понравился богатому извращенцу молодой талантливый мальчик.

С другой стороны: бывает, что одни люди отдаются другим через силу, скрепя сердце. Терпят. А так – настоящая любовь. Небольшая операция, небольшой разъемчик на затылке размером с пуговицу – и ты уже преданный любовник, любящий муж, сын или, допустим, покупатель. Конечно, это возмутительно.

Было возмутительно. Теперь можно распечатать судебное решение, свернуть его в тугой комок и заткнуть рот всем недовольным. Теперь каждый будет иметь святое право любить то, что посчитает нужным. Менять ориентацию, менять привычки, менять пристрастия. Плати, покупай прибор. Делай себе на голове разъемчик. И никто, никто и никогда не скажет тебе ни полслова. Считай, добрая фея поработала.

Я понял, что тестировали на Птичке.

Все, что мне наплел этот аккуратный тип, рассыпалось. Прямо у меня внутри. И осколки стали впиваться в грудь при каждом вдохе. Нет, мне не было тревожно, обидно или стыдно. Просто я понял, что не смогу спать. А если усну, то мне приснится пустая комната, а в ней девочка из черно-белого фильма. А если я попытаюсь выйти из комнаты, то в дверях будет стоять безупречно выбритый человек в синей рубашке и желтом галстуке. И если он еще раз откроет рот, то из него вырвется что-то такое черное, что я проснусь в холодном поту. И тогда уже точно никогда не засну.

Я понял, что мне надо найти ее.

Зачем – второй вопрос. Первый вопрос – как. Я же не следопыт. С другой стороны – я медик. У меня есть доступ пятой степени к федеральной медицинской базе. Итак, девушка, четырнадцать-шестнадцать лет. Сирота, детский дом. Есть согласие на операцию. После операции транспортировка в сектор 3 СБ 144. И если этот агент не солгал мне в том, что они никогда ничего не прячут, то…

Мама

Было именно такое утро такой апрельской субботы, в которое солнце чувствует себя просто обязанным заглянуть в окно каждой кухни, за которым можно найти семью, суетящуюся перед завтраком. Оно проверит, как вы намазываете на хлеб сливочное масло. Ну, или арахисовое масло. Или джем. А потом, довольное, переползет с вашей посуды на кота, чтобы заставить его пожмуриться.

Я все водила и водила ножом по тосту, хотя масло уже было достаточно хорошо размазано. Мне казалось, что эта серовато-коричневая масса, которая когда-то была крепкими и блестящими орешками – мои планы на день. Сегодня такой день, когда хорошо гулять и гулять по парку, сворачивая с дорожек в лес, где снег и лужи. И Викуська будет носиться по ним до упаду, а потом, довольная, уснет дома в кресле, не успев снять колготки.

Но мы поедем покупать ей новую одежду. Мы будем ходить полдня по душным магазинам. Потом накормим ее и сдадим в центр развития на еженедельное занятие, а сами отползем в некурящий зал какого-нибудь не слишком дорогого ресторанчика.

Так мы запланировали, и Витя точно ничего не отменит. Потому что Викуське нужна одежда, на занятия надо ходить регулярно, и вообще – мы же договаривались. Сейчас он войдет на кухню, чтобы не глядя щелкнуть кнопкой кофеварки. И кнопка окажется точно на месте.

Однако он появился в дверях и замер. Я подняла голову, чтобы пожелать ему доброго утра, но не успела ничего сказать, потому что увидела, какие черные мешки у него под глазами.

Я, наверное, плохая жена. Потому что обрадовалась, когда муж сообщил, что сейчас надолго уедет. Куда и зачем, не сказал. Просто он, видите ли, посчитал нужным предупредить.

Обрадовалась. Хотя и не подала виду.

Папа

– А после завершения всех экспериментов мне должны были вернуть прежние установки. Еще раз коннектор войдет в разъемчик на затылке, я снова потеряю сознание, а потом проснусь уже собой. Со всеми привычками, вкусами и предпочтениями. Но я отказалась.

– Почему? – спросил я.

– Я подумала… снова стать той, кто на это согласился? Нет.

Она сжала губы и стала теребить безымянный палец. Мне показалось, что она еще чуть-чуть похудела с нашей последней встречи. По крайней мере, пальчики у нее были очень худые и удивительно длинные.

– Так… что же теперь ты будешь делать?

– Не знаю. Моей последней установкой была покупка водолазки. Вот… с тех пор я ничего не хочу, ничем не интересуюсь, кроме того, что было в том сити-молле. Даже не знаю, стоит ли он еще на том месте. Может, и стоит. Я часто представляю его себе. Как он заполняется паутиной и пылью… Но чаще думаю о белых водолазках. Вы знаете, кое-где их называют «бадлонами». А по-английски водолазка будет «turtleneck». Что означает «черепашья шея»… Что буду делать? Пойду учиться на специалиста по водолазкам. Выйду замуж за водолаза.

Она рассмеялась.

Что-то мешало мне говорить, будто кто-то невидимый третий, стоящий надо мной, сдавил мне горло. Мы сидели в парке возле ее детдома. Меня пропустили на свидание под предлогом липовой медицинской консультации. Птичка пришла и совершенно не удивилась ни мне, ни моим расспросам. Видимо, ей действительно все было безразлично, кроме водолазок.

А мне не было. И очень хотелось что-то с этим сделать. Но что? Поднимать шум? Я не забыл угрозы того аккуратного. Кто бы ни стоял за ним – правительство или клуб богатых извращенцев, – мне не побороть их в одиночку. У них хватило денег на сити-молл в пустыне. И, наверное, не на один. Я не сомневаюсь, что следующий построят на моих костях.

– О чем вы думаете? – спросила Птичка. Бойкий, дружелюбный голосок.

Вежливая. Ей ведь не интересно на самом деле. Что ей ответить? «Извини, но не о водолазках»? Рассказать, что я опять лихорадочно выискиваю в голове спасительные банальности? Что я чувствую себя обворованным покупателем, потому что начал понимать, какова цена всем этим фразам? Что я копил их десятки лет, принимая эти афоризмы за житейскую мудрость? Но, как выяснилось, стоят они не больше окурков с пола. И не потому, что легко достаются. И не потому, что не могут тебе помочь. Они не могут помочь тому, кто рядом с тобой. Хрупкому человечку с высосанной душой. Есть такое красивое выражение «политика малых дел». Это когда человек ничего из себя не представляет, но живет достойной жизнью, делает что-то хорошее в меру сил. И успокаивается этой гладкой фразой.

Я помотал головой.

– Ни о чем. Решительно ни о чем.

– Не переживайте за меня, – бодро сказала девочка, – через три года меня выпустят, как они выражаются, во взрослую жизнь. Я присмотрю себе занятие. Когда заработаю денег на модификацию, то полюблю это занятие. Что-нибудь хорошее. Финансовую аналитику какую-нибудь. Или даже медицину. Расскажите мне про медицину!

Я готов был рассказывать ей обо всем. О своей профессии, о книгах и фильмах, об автомобилях, о зебрах, которых я фотографировал в Африке, о налогах, о самолетах. Говорить часами, только чтобы выболтать свою тоску, чтобы мои слова заполнили пустоту, которая жила в этой девушке. Но как? С чего начать? Как долго я могу говорить? Сколько у нас времени? Пустят ли меня к ней еще раз? Могут ведь и документы проверить. А я ей никто. Первый встречный. Я не отец и не опекун. И не стану им никогда. Зачем я ей, собственно? Ни за чем. Даже если с сегодняшнего дня буду носить только белые водолазки.

Какая-то мысль мелькнула на краю сознания.

– А сколько, говоришь, миллионов стоит перепрограммировать одну девушку с водолазок на что-то другое?

Птичка рассмеялась.

– Не надо. Что вы в самом деле. Мне будет неудобно. Вы же мне не отец.

– Да, – сказал я, – пока еще не отец.

Дочка

В общем, я сделала вид, что поверила в это. Они сказали, что копили деньги мне на сестренку. Ну вот и купили. Лиза, моя одноклассница, уже объяснила мне, откуда берутся дети. Я не всему из этого поверила. Но старшие сестренки точно не появляются на свет уже взрослыми.

Сосед Минин

В наши дни не принято такое говорить вслух. Да уже и в мыслях не принято осуждать людей. Но все-таки я никогда не пойму мужика, который вместо того, чтобы старым добрым способом заделать себе дочку, берет и покупает за безумные деньги робота. Он что, думает, я не вижу? Она и смеется не так, и говорит не так, и с собаками общаться не умеет. С одной стороны – дикая какая-то. С другой – ну не бывает таких идеальных детей в наши дни, тем более в столице. Слишком хорошенькая, слишком покладистая, слишком скромная. Идет с утра в школу с младшей сестренкой мимо моего окна – я любуюсь. Выходит вечером во двор с книжкой – все затихает. И собаки стараются не шуметь, и жужжалки сбавляют скорость. Не верю. Подделка. На фабрике постарались на славу.

И уж очень старательно изображает любовь к папе и маме. Хотя как рассудить. Если робот думает, что он любит, – он и в самом деле любит?

Да какая разница: что запрограммируют, то и будет.

Земля. Космос. Виртуал

Дмитрий Федотов
День, когда исчезла ложь

Он пришел к доктору Павлову на прием, как у медиков говорят, «с улицы». То есть без предварительной записи и без направления от участкового врача. На вид посетителю можно было дать и сорок, и пятьдесят, и даже все шестьдесят лет. Есть такая категория людей – без возраста. Они давно вышли из молодости, но забыли, что существует старость.

– На что жалуетесь?..

– Сердце пошаливает, ноги болят, суставы в основном…

Павлов посмотрел на его изрядно стоптанные ботинки, на чистый, но далеко не новый костюм, слегка обветренное лицо.

– Много ходить приходится?

– Служба такая…

– А если на машине?

– Так ведь я с людьми работаю…

Доктор снял ему кардиограмму, провел терапевтический осмотр – результаты не обрадовали: застарелые рубцы на сердце, хронический обструктивный бронхит, артрозо-артрит коленных и голеностопных суставов.

– Сколько вам лет?

– Сорок восемь…

– Я бы посоветовал сменить работу. Ваш организм сильно изношен. Курите? Алкоголь употребляете?

– Давно забыл, что это такое! – Он вдруг улыбнулся и будто помолодел. – А вы, доктор, употребляете?

– Имею склонность, но стараюсь ее контролировать, – ответил Павлов неожиданно для себя, потому что собирался сказать совершенно другое.

– Правду говорите, – кивнул пациент. – Это хорошо. А теперь скажите правду о моем здоровье.

– Если вы не ляжете в ближайшее время в стационар на тщательное обследование и реабилитацию, то повторный инфаркт я вам гарантирую, – выдал Павлов не моргнув глазом и тут же выругался про себя: «Это же грубое нарушение врачебной этики! Что ты творишь?!»

– Спасибо, доктор. К сожалению, я не смогу воспользоваться вашим советом – мое служение… моя работа слишком важна. – Пациент снова улыбнулся, на этот раз грустно, и в ту же секунду Павлов осознал-ощутил, что это правда, а не поза или бахвальство. – Выпишите мне какие-нибудь лекарства, для поддержания, так сказать…

Конечно, Павлов выписал все, что могло бы пригодиться в странствиях этому необычному человеку, но тоскливое чувство беспомощности, невозможности что-либо изменить не отпускало. Видно было, что пациент тоже прекрасно понял состояние доктора, поднялся, сунул рецепты в карман пиджака, а вместо них вынул и положил на край стола флешку.

– Будет свободное время, обязательно почитайте. Там всего один файл…

Свободное время, как всегда, появилось только дома, вечером. После ужина Павлов расположился в любимом кресле с ноутбуком на коленях, воткнул в него флешку и открыл вордовский файл, озаглавленный немного претенциозно – «День, когда исчезла ложь»…

* * *

«…Наверно, я никогда так и не узнаю, что же со мной произошло. То есть что произошло, как раз известно. А вот почему?..»

Это началось прямо на работе. Полдень в нашем издательстве – священен. Ровно в двенадцать часов прекращают посвистывать сканеры, шуршать бумагой принтеры, замолкает приглушенный перестук компьютерных клавиатур. По комнатам проносится звук отодвигаемых стульев вперемешку с хрустом затекших суставов, коридоры наполняются топотом и цоканьем каблуков и шпилек, и этот поток плавно стекается к зеркальной панели входа в кафе.

– Приветик, Мурзилка! – Меня подхватили под локоть, ко мне прижалось молодое, горячее даже через ткань рубашки тело Леночки Миловановой (отдел женской прозы). – Поболтаем?..

Мурзилкой меня прозвал друг и коллега Володька Макаров за мою любознательность и способность влипать в самые невероятные истории.

На самом деле меня зовут Андрей Петрович Первенцев, заместитель начальника отдела остросюжетной литературы. Лена Милованова полгода назад записала меня в свои ухажеры, и с тех пор не упускает случая публично демонстрировать это – прежде всего в кафе. Девушка она фактурная, и до сегодняшнего дня мне даже льстило такое внимание, поднимая самооценку.

По сложившейся привычке я открыл рот, чтобы выдать дежурный комплимент, но вместо сладкоречивой фразы вдруг брезгливо поинтересовался:

– Что за кошмарные духи у тебя?!

Леночка замерла, будто ее столбняк прошиб, наращенные месяц назад ресницы беспомощно затрепетали, а большие, как у куклы, бледно-голубые глаза наполнились слезами обиды.

Я готов был откусить собственный язык и попытался извиниться за грубость или хотя бы перевести все в неудачную шутку, но – увы!

– Лена, я не хочу с тобой общаться, потому что твои духи меня раздражают!

– Ты… ты… – Милованова отшатнулась и выставила ладони перед собой, будто защищаясь от меня. – Ты же говорил, что этот аромат тебя возбуждает! – жалобно всхлипнула она.

– Я солгал. Чтобы угодить тебе…

«Господи! Да что же это я несу?! Что со мной?!» – билось в голове, но на душе почему-то было спокойно. К собственному ужасу, я даже почувствовал что-то вроде удовольствия оттого, что наконец сказал Лене правду. Правду?! Вот же блин! Действительно, именно это я сейчас и сделал. Но почему?!

– Значит, ты меня совсем-совсем… ни капельки… не любишь? – Несчастная Милованова все еще надеялась, что я ее разыгрываю, что это просто злая шутка толстокожего холостяка. На миг я словно соединился с ней в одно целое – очень странное и жутковатое чувство! – и с пронзительной ясностью осознал, что Лена действительно меня любит. Значит, она говорила мне правду! А вот в себе я ответного порыва не обнаружил. Неприятно и стыдно.

– Нет. И пожалуйста, не обижайся, а постарайся понять, – ответил я и поспешил уйти.

Кофе мне уже не хотелось, все затмило острое желание немедленно уволиться из осточертевшего издательства. Именно так – осточертевшего! И это тоже была правда, которую я не позволял себе последние несколько лет.

Стало до жути страшно, словно я – уже не я, а кто-то другой, будто мне в один миг заменили личность. Из уверенного в себе, барствующего, в меру циничного и в меру общительного издателя средней руки я вдруг превратился в некий гибрид святого мученика, сумасшедшего и Дон-Кихота, в борца за правду против лжи. Голова едва не лопалась от обилия мечущихся мыслей, справиться с этим хаосом не было никакой возможности, и я понял, что надо срочно посоветоваться с кем-нибудь, кто разбирается в подобных делах.

* * *

Первым в моем списке, естественно, значился психолог. Издательство наше крупное, цену себе знает, поэтому о здоровой психологической атмосфере в большом коллективе вовремя озаботилось, заключив договор на обслуживание с Центром психологической разгрузки и коррекции поведения, который располагался буквально у нас «за стенкой» – в том же здании, но в другом крыле.

Договор есть договор. Приняли меня незамедлительно. Миловидная девушка в костюмчике медсестры проводила до кабинета с табличкой «Консультант». Им оказался плотный мужчина средних лет, страдающий одышкой и заиканием. Рыхлое лицо землистого цвета, рыбьи глаза и оттопыренные уши никак не способствовали созданию образа знатока тайн человеческой души.

– Что вас б-беспокоит, Андрей П-петрович? – сипло поинтересовался он, погружаясь в изучение моей электронной медицинской карты, открывшейся на экране его компьютера.

– Я говорю правду.

– Правду?.. Это хорошо. П-правду желательно г-говорить всегда… Но не везде. И не всю.

– Вы неважно выглядите, доктор.

Он перевел на меня недоуменный взгляд.

– Собственно, что в-вы…

– Моя прежняя профессия – кардиолог, – пояснил я, почему-то совершенно успокоившись. – Я могу сказать, что с большой долей вероятности у вас, коллега, повышенное артериальное давление, атеросклероз и ишемия миокарда в ранней стадии развития. Отягощающими факторами могу назвать избыточный вес, гиподинамию и курение.

– П-погодите! – опомнился наконец психолог. – Кто из нас у кого на п-приеме?!

– А есть разница? Вряд ли вы сталкивались с подобным случаем. Я не знаю, что послужило причиной, но с сегодняшнего дня я могу говорить людям только правду. И это – большая проблема. Серьезная и опасная.

– Т-так. – Он уже справился с собой и принял прежнюю уверенную позу. – Спасибо за экспресс-диагностику, коллега, однако д-давайте-ка займемся вами. П-прежде всего, могу вас заверить, что ваш случай в моей п-практике не уникален. Стремление г-говорить только правду – один из видов психического расстройства…

– Я в курсе, – мягко прервал я его красноречие. – Но дело в том, что еще я одновременно чувствую ложь. Например, вы сейчас сказали неправду: в вашей практике мой случай – первый. И вы не знаете, что делать, но пытаетесь сохранить лицо, поэтому солгали.

Психолог открыл было рот, чтобы возразить, но неожиданно сказал:

– Да, вы правы, Андрей П-петрович. С подобным я не сталкивался. Что делать – не п-представляю. Я вообще липовый специалист. Д-диплом купил. Курсы трехмесячные, п-правда, закончил – частные, тоже формальные. Потом книжечки п-почитывал, да головы клиентам д-дурил умными словами…

Он замолчал, зажав себе рот ладонями и дико уставившись на меня. А мне стало легко и весело.

– Поздравляю, коллега! Кажется, вас тоже накрыло!

– Что за бред?! – рявкнул психолог гулким басом, его лицо медленно приобретало багровый оттенок. – Что за шутки?! Ваша работа?

– И да, и нет. – Я улыбнулся. – Мне приятно, что я не один такой… ненормальный. А вот ваше… превращение… э-э, метаморфоза, наталкивает на мысль, что сие состояние – не игра природы, а некое направленное действие. Химическое, биологическое, энергетическое – не знаю пока, но факт! Возможно, источником являюсь я, но может быть, и нет. Во всяком случае, искренне желаю вам использовать свое новое состояние во благо себе и пациентам. Тогда вы станете уникальным специалистом!

Я направился к двери и услышал сдавленный всхлип:

– А вдруг это все-таки наваждение?.. Индуцированный п-психоз?..

– Если источником являюсь я, то после моего ухода вы скоро придете в норму, – пожал я плечами и вышел.

Мой организм, похоже, уже адаптировался к новому состоянию и возможностям. И то, и другое теперь меня полностью устраивало. На душе стало легко и солнечно, страх растворился в радости. Осознание, что больше не придется притворяться, поддакивать, выкручиваться, обманывать себя и других и при этом не позволять обманывать себя другим, давало потрясающее ощущение свободы. Полной и всеобъемлющей.

Умом я понимал, что у всего есть оборотная сторона и от того, насколько быстро я научусь правильно использовать свои новые качества, будет зависеть очень многое, возможно даже моя собственная жизнь. А перспективы мне рисовались сказочные, сразу вспомнились нашумевшие в прошлом сериалы типа «Менталист» или «Обмани меня», где главные герои обладали сверхчутьем на малейшую ложь и всегда выводили оппонентов на чистую воду. Это ж сколько пользы я смогу принести обществу, если буду применять свои способности для, скажем, выявления нечистых на руку чиновников?.. А в качестве следователя или консультанта крупной корпорации?..

Меня прямо распирало от желания поделиться с кем-нибудь потрясающей новостью, поэтому я набрал номер своего старого друга:

– Привет, Володька! Дома?

– Дома… Моя очередь с сыном сидеть.

– Тогда я подскочу? Поговорить надо.

– Давай…

* * *

Володя Макаров недавно стал отцом. В сорок лет. Долгожданный и, как обычно, неожиданный ребенок вмиг перестроил всю жизнь Макаровых, и теперь родители вынуждены были делить рабочие и выходные дни, чтобы сынишка рос не обделенным теплом и лаской и обеспеченным всем необходимым.

Макаровы жили в Лобне, одном из небольших городков-спутников разрастающейся столицы. Собственно, столица уже пришла к ним и… обошла Лобню с трех сторон, оставив город на попечении области.

Володька встретил меня в старых линялых «трениках» и застиранной футболке. С сыном на плечах. Трехлетка улыбался до ушей, вцепившись в отцовские кудри и разглядывая с интересом нового дядю почти из-под потолка. Моя немаленькая ладонь по-детски утонула в огромной макаровской лапе.

– Проходи, Андрюха, прямо в комнату топай! – радостно гудел Володька, стаскивая отпрыска на пол. – Санька, знакомься: это – дядя Андрей! Мой лучший друг!

– Привет, Александр, – серьезно сказал я, протягивая мальчику руку. Малыш снова улыбнулся и смело подал мне свою крохотную ручонку.

– Какими судьбами к нам в Лобню? – Макаров сел на диван, усадил рядом сына и выбрал в телевизоре детский канал с мультиками.

– Посоветоваться хочу, точнее, сначала спросить: что бы ты сделал, если бы обнаружил у себя способность безошибочно распознавать ложь и говорить только правду?

Володька перестал улыбаться и посмотрел на меня с подозрением. Потом почесал лохматую макушку, потеребил кончик длинного носа, снова покосился в мою сторону, наконец произнес:

– Ну, я так понимаю, это какой-то тест… Ну, я бы, наверное, пошел в полицию работать – там такие способности в самый раз, – и выжидательно уставился на меня.

– Правду говоришь… – кивнул я. – То есть действительно так думаешь.

– И ладненько! – Макаров опять повеселел. – Давай-ка я сейчас быстренько чайку организую. За встречу, так сказать? Присмотри за Сашкой.

Он потопал на кухню, а я пересел на диван рядом с малышом. Сашка внимательно следил, как на экране шкодливая девочка Маша в очередной раз бессовестно подставляет лесного друга Мишку разгребать последствия своего очередного безобразия. С минуту я наблюдал за ребенком, потом спросил:

– Сколько тебе лет, Саша?

– Три года, – старательно выговорил он, почти не картавя. – И еще половина.

– Ага… А тебе нравится этот мультик?

– Нет.

– Почему же ты его смотришь?

– Потому что папа его любит…

Я слегка ошалел. Понятно, что трехлетний ребенок еще не умеет лгать, но вот мотивация его поступка повергла в легкий шок. Интересно, осознает ли Володька, насколько сильно сын его любит?

Из кухни появился Макаров со столиком на колесах. На столике притулились две чашки, заварник и маленькая вазочка с печеньем. Хозяин быстро разлил чай, вручил печенюшку сыну и сел рядом.

– Ну, за встречу! – Он поднял свою чашку. – Рад был тебя повидать, Мурзилка!..

– Нет, Володя, не рад, – покачал я головой. – Ты рад не встрече со мной, а тому, что я случайно скрасил твое однообразное существование.

Макаров замер с чашкой в руке, и я подумал, что сейчас он меня выгонит. Но в следующую секунду Володька как-то разом сник, поставил чашку на столик и кивнул:

– Ты прав, дружище. Так и есть! Да, у меня теперь не жизнь, а «день сурка», изо дня в день одно и то же. И у Марины так же… Но мы продолжаем делать вид, что у нас все прекрасно, что мы счастливы вместе, что нас все устраивает!..

– Вот теперь ты сказал правду.

– Погоди, – нахмурился он. – Я же не собирался тебе об этом рассказывать, тем более признаваться?!

– Не волнуйся. Это я тебя «заразил»… – Я успокаивающе похлопал Макарова по плечу. – Понимаешь, я сегодня каким-то непостижимым образом приобрел странную способность – безошибочно чувствовать ложь и говорить только правду. Сначала решил, что схожу с ума и отправился к психиатру, но с доктором произошло то же, что и с тобой – я его индуцировал, то есть передал ему свою способность. Вот как тебе сейчас…

– Ага. – Володька вцепился в свои вихры обеими руками. Он всегда соображал очень быстро. – Что-то вроде инфекции, только не болезнь… Сверхспособность, блин! И что мне с ней теперь делать? Я же теперь Маринке всю правду-матку выложу о наших отношениях, о том, как она меня из классного специалиста превратила в няньку, о том, что ревную ее безумно к ее начальнику… Да она же меня из дома выгонит!

– Не выгонит. Она тебя любит. Я так думаю…

– Ты действительно так думаешь, но не знаешь наверняка. Я тоже, кстати, не знаю…

– Вот и проверишь сегодня вечером.

– Не хочу! Не хочу знать эту правду. Вернее, боюсь…

Макаров насупился и принялся цедить уже остывший чай. Я присоединился к нему, и несколько минут мы молча жевали печенье, запивая чаем.

– Собственно, я к тебе за советом приехал и с тем же вопросом: что теперь делать? – снова заговорил я.

– Что делать?.. Жить дальше. – Макаров старался на меня не смотреть. – Не стреляться же и не прыгать с крыши!

– Думаю, нужно научиться контролировать это состояние, а главное, следить за языком и не резать правду-матку каждому встречному.

– Само собой. Но неплохо бы все-таки разобраться в природе этого феномена. Как думаешь?

– А что тут думать? Вариантов много, а информации мало. Например, как тебе такая версия: полевые испытания нового психотропного препарата, меняющего базовые социальные установки человека.