Текст книги "Дедушкин родник"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Семен Самсонов,Геннадий Красильников,Василий Садовников,Игнатий Гаврилов,Николай Васильев,Леонид Емельянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Егор Загребин
ЭХО ВОЙНЫ

КРАПИВА

За городом, где парк переходит в лес, гуляет много народу. Какой-то мальчик отстал от приятелей.

– Леша-а! – зовет он. – Миша-а!

Его крик подхватывает эхо и многократно повторяет: «А-а-а! а-а-а!» Вдруг слышу позади знакомый голос:

– Послушай, Машенька, какое эхо!

Оглядываюсь – сосед со своей дочкой. Поздоровались.

– Да, теперь эхо голосистое, – говорю я, – не то что зимой. Постояли, поговорили.

– Мы с дочкой за крапивой собрались, хотим щей сварить, – сказал сосед. – Приходи к обеду.

– Спасибо, зайду. Только щей из крапивы, извини, не люблю.

– Неужели? – удивился сосед. – Да ты, наверное, не ел их никогда! Я молчу. Из далеких-далеких военных лет приходят ко мне воспоминания.

… Встав рано поутру, я беру котомку и иду за крапивой на берег реки или в лес. Ту крапиву, что росла возле дома и в огороде, мы уже съели.

Помню свои красные, в волдырях, руки. Помню свои слезы, помню вздохи матери, когда она ставила на стол миску с пустыми щами из крапивы.

– Война… – говорила мать.

Тогда, в детстве, слова «крапива» и «война» слились для меня в одно понятие – чего-то жалящего, злого, беспощадного, от чего горько плачут и тяжко вздыхают люди…

Теперь я молчу: сосед моложе меня, войны не видел, как нам понять друг друга?!

ЖАВОРОНОК

Вспоминается и такое.

Ранняя весна. На полях еще лежит снег. Только на склонах холмов да где-нибудь в затишке, на припеке, чернеет проталина.

Ранним утром мы с моим другом Колькой, прихватив ведра, идем на дальнее поле выкапывать из-под снега прошлогоднюю картошку. Идти туда далеко. Но есть поговорка: «Счастье на печи не ищут», – и мы надеемся, что если пойдем подальше, то побольше наберем. На ближние поля ходят совсем маленькие ребята, а мы с Колькой как-никак уже школьники!

– Небось на Нырошурском поле еще никто нынче не побывал, – говорит Колька.

– Ага, мы первыми будем.

– Принесем в школу картофельных табаней[3]3
  Табань – лепёшка.


[Закрыть], скажем, где картошки набрали, тогда и другие туда побегут.

– Пусть, – говорю я. – Скрывать не станем, всем есть хочется.

– Погоди, еще найдем ли сами! Может, ни с чем вернемся.

Я заранее пугаюсь, и не напрасно. Придя на поле, мы долго бродим взад-вперед по глубокому снегу: ни одной проталины. Неужели придется возвращаться с пустыми руками?

– Давай разойдемся в разные стороны, – предложил Колька.

Он первым нашел небольшой клочок земли, освободившейся от снега, и позвал меня:

– Э-эй! Еги, иди сюда!

Мы принялись ковырять холодную, вязкую землю.

– Картофелина, картофелина, еще одна!.. – азартно приговаривал Колька. – Ну, будем с лепешками!

Вдруг высоко-высоко в небе послышался чистый и звонкий голосок.

Жаворонок!

Я стоял, глядя в небо, слушал жаворонка и думал о том, что эту маленькую серую птичку очень любит мой отец. Бывало, он называл жаворонком маму и часто пел песню про жаворонка. Теперь эту песню поет мама. Сядет вечером перед открытой печкой, в которой горят дрова, смотрит задумчиво на огонь и поет, поет. У наших стариков есть поверье: если крикнуть в печную трубу, позвать, то тот, кого зовешь, услышит, как бы далеко он ни был. А отец сейчас очень далеко: он там, где идет война, и от него давно нет писем. Может, оттого и поет мама свою песню перед открытой печкой, что надеется: песню услышит отец…

– Ты что стоишь сложа руки? – прервал мои мысли Колька. – Давай скорее, солнце высоко, того гляди, дорогу развезет.

Картофелина, картофелина, еще одна… Я, не поднимая головы, роюсь в земле… Но вот ведра наполнены, мы с Колькой возвращаемся домой по раскисшей дороге.

А в небе неутомимо звенит серебряный голосок жаворонка, и мое сердце наполняется радостной надеждой, что скоро придет письмо от отца, а потом кончится война, и он, живой и здоровый, вернется домой.

СКВОРЕЧНИКИ

– Скворцы прилетели! – услыхал я под окном мальчишеский голос.

Выглянул в окно – на ветках тополя сидят скворцы. Сидят молча, неподвижно, должно быть, отдыхают. Оно и понятно: позади у них долгий путь.

«Скворцы прилетели!»

Каждую весну я слышу этот радостный возглас, и каждый раз вспоминается мне весна сорок пятого года.

Той весной вернулся в нашу деревню солдат с фронта. Нерадостным было его возвращение: сам после тяжелого ранения, отец убит на войне, мать умерла, дом стоит заколоченный…

– Ох, не станет Ондрей жить в деревне, – говорили соседи. – Изба у него без хозяйского глазу похилилась, сарай и вовсе развалился. Небось подастся парень в город, чего ему тут?

Только слышат наутро: во дворе у солдата топор стучит да пила поет.

– Неужто Ондрей затеял свой домишко залатать? – удивились соседи.

Но оказалось, что Ондрей сделал несколько скворечников и развесил их на старой березе возле своей избы и по обе стороны ворот.

Покачали соседи головами, руками развели:

– Солдат-то, видать, того… контуженый. Ему бы хозяйство поднимать, а он скворечниками забавляется!

Жил в ту пору в нашей деревне один мудрый старик, по имени Онтифа. Он сказал односельчанам:

– Это не забава. Видно, решил парень прочно в родном доме обосноваться. А что за жизнь без певчих птиц?..

Подумали соседи над словами старика и сказали:

– А наш солдат с понятием!

На другой день возле каждого дома поднялись на длинных шестах новенькие скворечники. Мы, ребятишки, тоже мастерили их, как умели, и развешивали на деревьях, а неделю спустя бегали по деревне и радостно кричали на разные голоса:

– Скворцы прилетели! Скворцы прилетели!

Прилетели скворцы, поселились в скворечниках, и под их жизнерадостные песни у людей всякое дело в руках спорилось.

Нам казалось, что в своих песнях скворцы славят не только весну, но и нашу великую победу.

1977

Роман Валишин
ГОРОХОВЫЙ СУП

С тех пор как отец ушел на фронт, восьмилетняя Света часто остается в доме за хозяйку. Мама и старший брат Вася весь день на колхозной работе, а Света сидит дома с маленьким Иви.

Сегодня мама и Вася поднялись, как обычно, чуть свет.

Вася принес из сарая дров, съел лепешку из лебеды, запил водой и пошел на конный двор запрягать лошадь. Вместе с другими подростками он возит с поля солому.

Мама торопливо затопила печь и поставила варить гороховый суп. Перед самым уходом она разбудила Свету.

– Когда угли в печи прогорят, закроешь вьюшку. Да гляди, чтобы ни одной дымящейся головешки не осталось, не дай бог, угорите. В печке – чугунок с гороховым супом. Сами поешьте и Васе оставьте, он в обед придет. Меня раньше вечера не ждите, еду в райцентр, бригадир посылает за семенами.

Протирая сонные глаза, потягиваясь и зевая, девочка выслушала наставления матери.

В избе вкусно пахло гороховым супом.

– Разве сегодня праздник? – спросила Света.

Мама грустно улыбнулась;

– Сегодня пятнадцать лет, как мы с твоим отцом свадьбу сыграли. Вот мне и захотелось отметить этот день, хоть угостить вас…

– А суп скоро можно будет есть?

– Нет, пусть как следует упреет. Когда солнышко поднимется до вершины тополя, тогда и достанешь чугунок. Будешь заслонку открывать, тряпкой прихвати, не то опять сожжешь руки до волдырей, как в прошлый раз. За Иви приглядывай. Ну, я пошла…

Света не стала будить братишку: он всегда, как только проснется, сразу же просит есть. Сама она то и дело выбегала на крыльцо поглядеть, не взобралось ли солнце на вершину тополя. Но солнце, казалось, нарочно медленно ползет по небу. Сначала оно долго смотрело на Свету из-за крыши покосившегося амбара, потом будто смеялось над нею сквозь ветки тополя и, наконец-то, уселось на его верхушку.

Тут как раз проснулся Иви. Встал с постели, почесал живот под рубахой, пробасил спросонок:

– Есть хочу.

– Сперва умыться надо, – строго, подражая матери, сказала Света. – Сейчас достану чугунок из печки, и будем мы с тобой есть – знаешь что? Суп с горохом!

Как ни старается Света быть серьезной, она не может удержаться от счастливой улыбки. Ведь с середины зимы у них на столе не бывало ничего, кроме хлеба с лебедой да пустой картофельной похлебки.

Взяв тряпку, как учила мама, Света отодвинула железную заслонку, подхватила прокопченный чугун ухватом. Ее худенькие руки задрожали от натуги, но чугун не сдвинулся с места.

– Тяжело? – спросил Иви, заглядывая в печь. – Давай вместе вытащим.

– Не мешай, отойди в сторонку, я сама.

Света поплевала на ладони и крепко-крепко сжала гладкий черенок. Снова подцепила чугун, чуть приподняла, потянула на себя…

– Ох!

Горшок покачнулся, накренился и лег на бок. Суп с шипением полился на горячие угли.

Вытащив полупустой чугун, Света поставила его на шесток и заплакала.

Между тем Иви, радостно суетясь, достал из стенного шкафчика две ложки и миску. Услышав шипение в печи и поняв, что случилось, он подбежал к печке.

– Говорил, давай вместе вытащим! – закричал он. Потом спросил с надеждой: – Там хоть сколько-нибудь осталось?

Света заглянула в чугун, накрыла его крышкой и снова задвинула в печь.

– Осталось, – сурово поджав губы, ответила она и посмотрела на брата в упор. – Васе и маме. Они с работы голодные придут. Понял?

Иви молча опустил голову…

Вася долго топал в сенях промерзшими валенками, сбивая снег, в избу вошел вместе с клубами морозного пара, сказал весело:

– Вкусно пахнет! Вроде как до войны! Ух и голодный же я!

Он сел за стол.

Света налила ему полную миску, подала ложку и отошла к печке.

Прежде чем зачерпнуть из миски, дымящейся душистым паром, Вася спросил:

– Матери осталось там?

– А то как же!

– Сами-то поели?

Света обеспокоенно взглянула на Иви: не проговорился бы! Старшему брату ответила:

– Поели, поели. Да ты ешь, пока не остыл!

– Вы что же, только жидкое хлебали? Я гляжу, всю гущу мне оставили.

– И гущу ели, – успокоила его Света. – Просто такой густой сварился.

– Это хорошо. – Вася принялся за еду.

Иви стоял у стола и каждую ложку, что брат подносил ко рту, провожал глазами.

– Иви, – окликнула его Света, – поди-ка подмети крыльцо, ступеньки снегом завалило. А я пока за водой схожу.

Она подождала, когда Иви оденется, накинула платок и шубейку, взяла ведро. В дверях она пропустила Иви вперед, вышла в сени и плотно прикрыла за собой дверь.

1978

Петр Чернов
КОЛЕЧКО

Сестра и брат еще накануне сговорились пойти в лес за рябиной.

Когда Мати вернулся из школы, Насти была уже дома. Едва он переступил порог, она шагнула на середину избы, вскинула руку в пионерском приветствии:

– Уважаемый Матвей Максимович! Рапортует ученица первого класса Анастасия Гондырева. Уроки на завтра приготовлены. В доме прибрано, суп сварен. Отец на ферме, мама с Максимом у соседей. Рапорт сдан!

Мати в изумлении уставился на сестру. И когда только успела она этому научиться – в школу-то еще двух месяцев не ходит! Верно, высмотрела у старших ребят. Ох, шустра!

– Рапорт принят! – улыбнулся Мати.

Он подхватил сестренку под мышки, хотел подбросить вверх, как делал бывало, но она вырвалась, сказала, нахмурившись:

– Да ну тебя, агай[4]4
  Агай – старший брат.


[Закрыть], ты все думаешь, что я маленькая!..

– А какая же ты? Вот примут в пионеры, тогда считай, что большая. Я-то к тому времени буду уже в комсомоле…

– Выходит, я тебя никогда не догоню?

– Ладно, мы с тобой этот вопрос после обсудим, а сейчас пообедаем – и айда. Дни теперь короткие, дотемна надо обернуться.

Вскоре брат и сестра уже шагали вдоль деревни. У него за спиной был пестерь[5]5
  Пестерь – ранец из лыка.


[Закрыть], у нее – котомка.

Пройдя пол-улицы, поравнялись с покосившимся домом в два окошка. Мати, смущенно взглянув на сестру, сказал нарочито небрежным тоном:

– Может, позовем с собой Мани? Зайди покличь ее. Я пойду потихоньку, догоните.

Насти свернула на тропинку, протоптанную в снегу. Заходить в избу ей не пришлось: Мани как будто поджидала ее во дворе, и не успела Насти открыть калитку, как Мани спросила:

– Уже собрались? Ты под рябину торбу взяла? Погоди, я тоже возьму. – Она метнулась в сарай и тут же вышла с небольшим мешком в руках. – Пошли.

«Как же Мани догадалась, что мы с братом идем по рябину?» – удивилась Насти.

Откуда ей было знать, что сегодня, возвращаясь из школы, Мати перемолвился с Мани словечком?..

На улице Мани взяла Насти за руку, и они чуть не бегом пустились догонять Мати. Они увидели его за околицей, он стоял посреди дороги, как кол, оставшийся без изгороди.

– Чего так долго? – нетерпеливо спросил он.

– Когда ждешь, всегда кажется, что долго, – отозвалась Мани.

Больше до самого леса они не разговаривали и даже вроде бы не замечали друг друга.

Зато Насти говорит и говорит не умолкая. Можно подумать, что ей, бедняге, неделю не давали рта раскрыть, вот она и старается наверстать упущенное. Ей невмоготу размеренно шагать рядом с братом, она скачет, как жеребенок, то вперед забежит, то отстанет.

Сырой снег, выпавший утром, прилипает к подошвам, на дороге отчетливо видны три цепочки темных следов.

У кривой березы Мати свернул с дороги в лес. Девочки – за ним.

Тихо в лесу. Синицы и сороки, видимо, уже перекочевали поближе к людям. Деревья стоят – не шелохнутся. Засохшая трава, присыпанная снегом, не шуршит под ногами. Зато, если наступишь на сухую хворостину, как будто выстрел раздастся в морозном воздухе – поневоле вздрогнешь.

Прошли небольшой ельник. Стали попадаться рябины. Под ними на снегу краснели ягоды, издали они казались горячими искрами, и было странно, что они лежат на снегу, а не растопили его до самой земли.

– Это сойки клевали рябину, – сказал Мати. – Опередили нас. Птицы в лесу хозяева, когда вздумают, тогда и едят. А мы тут у них в гостях.

Но вскоре Мати забыл, что он в гостях. Подойдя к молоденькой тонкой рябине, он подпрыгнул, ухватился за ствол, наклонил его и сказал по-хозяйски:

– Рвите!

Девочки сорвали по кисти, поднесли ко рту.

– Хороша, а все-таки рябину не сравнишь с малиной, – сказала Мани.

– У рябины свой вкус, – возразил Мати.

Его поддержала сестра:

– Фкушно! – проговорила она с набитым ртом.

– Тогда рвите, да побыстрее, – скомандовал Мати.

– А ты, агай?

– Я буду держать.

Девочки проворно принялись за дело. И Мати свободной рукой достает до ближних кистей.

Насти – все игра. Каждую кисть рябины, прежде чем положить в котомку, она подносит ко рту, сощипывает губами несколько ягод и катает их во рту, покуда они не согреются. Потом надкусывает их, рот наполняется горьковато-кислым соком, и Насти, запрокинув голову, счастливо смеется.

Мани тоже высыпала в рот целую горсть ягод и тоже рассмеялась. Мати коротко взглянул на нее. Разрумянившиеся щеки девочки были ярче самой красной рябины.

Мати отпустил ствол.

– Хватит! Надо и птицам оставить. Пойдемте на другое место.

Прежде чем уйти, Мати, изо всех сил напирая плечом, помог рябине выпрямиться, иначе другие деревья будут заслонять от нее солнечные лучи, и она может зачахнуть.

Как лось, пробивался Мати через кусты. Девочки шли следом. Впереди показался просвет, и ребята вышли на поляну.

На краю поляны рос большой старый клен. Ели, пихты и осины подобрались из леса совсем близко к клену, но встать впереди него не осмелились. Лишь одну рябину пропустил клен вперед, а может быть, она сама сумела проскочить мимо него и, оказавшись на просторе, выросла в большое могучее дерево с толстым стволом и привольно раскинувшейся кроной.

Мати скинул с плеч пестерь, взобрался на рябину, стал срывать и кидать вниз тяжелые кисти. Девочки быстро наполнили обе котомки и пестерь.

Пора было возвращаться домой, но Мати, спустившись с дерева, топтался вокруг него, не зная, как быть…

Время от времени он опускал руку в карман и нащупывал колечко. И каждый раз ему казалось, что оно обжигает ему пальцы.

Это кольцо Мати сделал сам. В трехкопеечной монете пробил дыру, рассверлил ее и выковал кольцо. Зачистил его напильником, отшлифовал войлоком. Потратил немало времени и труда, зато и колечко получилось на славу, без солнца сверкает.

Но вот задача: как отдать его Мани, чтоб ни одна живая душа про это не узнала? Уже много дней таскает Мати кольцо в кармане. Такого удобного случая, как сегодня, наверное, не скоро дождешься. Вот только как быть с Насти? Увидит, потом ходи вокруг нее и упрашивай: мол, никому не говори…

Наконец Мати придумал. Кивнув на дальний край поляны, он сказал:

– Пойдем, Мани, к орешнику. Посмотрим, нет ли орехов.

– Пойдем.

– А я? – обиженно спросила Насти.

– А ты пока подбери тут остатки рябины, – распорядился Мати. – Если найдем орехов, мы тебе принесем.

– Только побольше, ладно?

– Ладно!

Подойдя к кусту орешника, Мати для вида поскреб кое-где снег. Но какие под снегом орехи! Он наклонился, как будто поднял что-то с земли и с зажатым в кулаке кольцом подошел к Мани.

– Что нашел? – спросила она.

Мати разжал кулак.

– Ой, колечко! – воскликнула Мани. – Какое красивое!

– Возьми, это тебе.

– Мне? – Она надела кольцо на палец. – Как раз впору!

– Носи, не теряй.

– Спасибо, Мати. Чем же мне тебя отдарить? Может быть, этим? – Она протянула Мати искусно вышитый платочек.

– Спасибо… – Мати взял платочек, сунул его в карман и смущенно умолк, не зная, что говорить и что делать дальше.

Так они и стояли друг против друга, не говоря ни слова и глядя в землю.

– Вот вы где! – внезапно послышалось из-за куста.

Мальчик и девочка вздрогнули, как будто их разбудили ото сна.

– Я ждала, ждала… – сказала Насти. – Много орехов нашли?

– Каких орехов? – растерянно переспросил Мати. – За орехами летом придем, на будущий год. Пора домой, скоро начнет смеркаться.

Быстро темнело. Когда вышли на дорогу, в небе зажглись первые звезды.

Весь обратный путь шли молча, даже Насти почему-то притихла.

У своих ворот Мани попрощалась и свернула к дому, а брат с сестрой пошли дальше.

– Агай, – сказала Насти. – У Мани на пальце колечко, а когда мы шли в лес, у нее кольца не было.

Хорошо, что на улице уже стемнело: Мати сам почувствовал, что покраснел до ушей.

– Просто ты его не заметила.

– Не было кольца! – упрямо повторила Насти. – Я бы заметила: мы с Мани за руки держались.

– Ну и что с того? Может, кольцо у нее лежало в кармане, а в лесу, чтобы не потерять, она надела его на палец.

– Если бы у меня было такое красивое колечко, я бы его берегла, носила бы только дома, – сказала Насти, снизу заглядывая брату в глаза.

– Ладно, сделаю и тебе колечко, – пообещал Мати.

– Правда? – обрадовалась сестренка. – Такое же, как у Мани?

– Такое же, – нехотя буркнул Мати.

– Не сердись, агай. Я никому-никому не скажу! Пусть у меня чирей вскочит на языке, если проговорюсь.

– О чем?

Насти взбежала на крыльцо, толкнула дверь в сени. На пороге она обернулась:

– О том, как вы с Мани искали орехи под снегом! – И, не дав брату опомниться, Насти скрылась в темных сенях.

1978

Анатолий Комаров
ДЕД МОРОЗ И КОСТЯ-ЛЫЖНИК
Сказка

Жил в одной деревне мальчик Костя, по прозванию Лыжник. Больше всего на свете любил Костя кататься на своих самодельных лыжах.

Однажды в ясный морозный день пришел Костя-Лыжник на гору. Скучно кататься одному, стал он скликать ребят:

– Эге-гей! Кто со мной кататься хочет? Выходи скорее, кто мороза не боится!

Ребята хоть и слышат, да не откликаются, страшно им нос на улицу высунуть: уж больно морозно!

Вдруг кто-то спрашивает зычным голосом:

– Разве есть такой, кто меня не боится?

Оглянулся Костя – стоит на горе сам Дед Мороз, борода и брови в белом инее.

– А чего тебя бояться! – говорит Костя. – По мне, морозная зима лучше жаркого лета: зимой можно на лыжах кататься!

– Неужто так уж хорошо на лыжах кататься? – спрашивает Дед Мороз.

– А ты попробуй! – подзадоривает его Костя. – Гляди!

Оттолкнулся он палками, помчался с горы, только снежная пыль за ним заклубилась.

«Может, и в самом деле попробовать?» – подумал старик.

Хлопнул в ладоши, явились перед ним ледяные лыжи.

Надел Дед Мороз лыжи на свои красные валенки, гикнул – и покатил с кручи.

– Ай да Дедушка Мороз! Ай да молодец! – закричал Костя.

Но тут Дед Мороз запутался в длинных полах своего красного тулупа, упал и покатился с горы кувырком, только осколки ледяных лыж во все стороны брызнули.

Подбежал Костя, помог старику подняться, стал его от снега отряхивать да утешать:

– Не горюй, дедушка, бывает… Одежа на тебе не спортивная, вот в чем беда. Сбрось-ка тулуп да еще разок попробуй.

– Хитрый какой! Без тулупа, чай, холодно.

– Не холодно, даже жарко!

Сказал так Костя, снял с шеи шарф, на елку повесил.

– Видишь, дедушка, мне мороз нипочем!

Деду Морозу показалось обидно.

«Погоди!» – думает.

Дунул он на Костю лютым холодом.

А Лыжнику – хоть бы что! Катается себе, хохочет, раскраснелся, разрумянился – ему и впрямь жарко, даже рукавички скинул.

Но и Дед Мороз не хочет уступать: такой стужи напустил, какой еще никто никогда не видывал.

Вдруг с полуденного неба пали на землю сумерки. Поднял Дед Мороз голову, глядь – там, где только что сияло яркое солнышко, тускло светят две его половники.

– Ой, что я наделал! – стал сокрушаться старик. – Такого морозу нагнал, что даже солнышко не выдержало, пополам треснуло. Теперь всегда на земле будет ни день ни ночь, а не поймешь что. Вот горе так горе!

– Не горюй, дедушка, – сказал Костя. – Сделай снежную гору повыше, чтоб до самого неба достала, а уж остальное – моя забота.

Свистнул Дед Мороз, прилетел его сын Буран.

Три дня и три ночи работал Буран: намел снежную гору до самого неба, как Костя велел.

Взобрался Лыжник на вершину горы, сказал своим лыжам:

– Лыжи мои любимые, братцы мои милые, несите меня поскорее к солнышку красному.

Оттолкнулся Костя палками сильно-сильно, помчался по небу с облака на облако, с тучки на тучку, к самому солнышку. Долго мчался, ведь до солнышка путь далекий и трудный. Но тому, кто дружит с лыжами, не занимать ни силы, ни ловкости.

Прикатил Костя к солнышку, соединил половинки, засияло солнце пуще прежнего, полились на землю его горячие лучи.

А Костя, как с трамплина, прыгнул с неба на землю.

Смотрит, на Лысой горе, на припеке солнечном, снег уже стаял, молодая травка показалась. Бегают по травке ребята, в горелки играют.

Опечалился Костя-Лыжник, что пришел зиме конец, что нельзя больше на лыжах кататься, да увидел, как радуются люди раннему теплу, – и развеселился.

Отнес он лыжи домой, поставил в уголок, сказал им:

– Спасибо, братцы, теперь отдыхайте до будущей зимы.

И побежал Костя на Лысую гору играть с ребятами в горелки.

1978