Текст книги "Дедушкин родник"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Семен Самсонов,Геннадий Красильников,Василий Садовников,Игнатий Гаврилов,Николай Васильев,Леонид Емельянов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Роман Валишин
У ИСТОКА РЕЧКИ УТЫ

Нигде на свете нет такой воды, как в родниках, бьющих у истока речки Уты.

Помню, совсем еще маленьким мальчишкой, когда ходили с приятелями в лес но ягоды, мы непременно сворачивали к Уте, пили чистую, вкусную, до ломоты в зубах холодную воду.

И потом, уже школьниками, работая в летнюю жару на колхозном поле, мы частенько бегали на Уту. Напьешься, умоешься – легче работается.

Бывало, мама, возвращаясь с лугов, непременно приносила ключевой воды в берестяной сарве[2]2
  Сарва – бурак, круглый короб из бересты.


[Закрыть]. Так и вижу: усталой походкой подходит мама к воротам, одной рукой она придерживает на плече косу или грабли, в другой несет сарву.

Все мое детство и юность прошли в деревне, на речке Уте.

Но вот я окончил школу и собрался в город, поступать в институт: я давно уже решил стать учителем.

Отец мой человек суровый, молчаливый. Бывало, но целым дням слова от него не услышишь. Мама иной раз скажет ему с досадой:

– Масло, что ли, у тебя изо рта прольется – боишься губы разжать?

Отец в ответ только взглянет коротко и промолчит.

Мама вздохнет, потом рассмеется:

– Тебе, Григорий, хоть по рублю за слово плати, ты и тогда говорить не станешь.

В детстве я завидовал своему приятелю Мите: у его отца характер был легкий, веселый. Бывало, мы играем в лошадки, и Митин отец с нами. Сядет верхом на палку, скачет но двору и покрикивает: «Но-о, пошла!» Все у него шутки да прибаутки. Помню, как-то раз я зашел к ним в избу, он меня спрашивает: «Аркаш, ты зачем в карманы камней наложил?» – «Да нет, – говорю, – дядя Степан, у меня в карманах ничего нет». – «Нет? – вроде бы удивляется дядя Степан. – А чего ж они у тебя так спустились, голое пузо видать? Подтяни, а то вовсе свалятся…» Все, кто был в избе, засмеялись, и я вместе с ними… А у родного отца я никогда не видел на лице улыбки.

Вечером, накануне моего отъезда в город, отец был особенно мрачен. И я знал почему: он не одобрял моего желания учиться дальше, считая, что можно прожить и без высшего образования.

Медленно, в тягостном молчании шло время. Я собрал свои вещички и книги. Да вот беда – у меня не было чемодана, не с бабушкиным же кованым сундуком ехать в институт!

Отец занимался своим делом и вроде бы не замечал моих сборов, а я не знал, как к нему подступиться. Наконец, набравшись храбрости, я сказал:

– Отец, мне нужен чемодан.

– Чего-о? – он сдвинул брови.

– В город, говорю, ехать – чемодан нужен.

– Где ж я тебе возьму?

– Попроси у кого-нибудь из соседей, может, дадут.

Меня поддержала мама:

– Сходи, Григорий, к Микале, у него сын офицер, каждый раз в отпуск с новым чемоданом приезжает, может, оставил какой. Микаля даст, не откажет. Сходи, Григорий.

Отец, по своему обыкновению, промолчал. К Микале он не пошел.

Ночью я никак не мог уснуть. По крыше барабанил дождь. В окно мне было видно, как постепенно расползаются тучи. Дождь утих, стоявшая под окном черемуха четко виднелась на фоне посветлевшего неба. Было слышно, как она отряхивает капли со своих листьев.

Я думал о том, что это последняя ночь в родном доме. Придется ли вернуться сюда?

Мама с отцом тоже не спали.

Из-за перегородки до меня доносился приглушенный голос:

– Григорий, ты помнишь, какую букву я знала до войны?

– Да.

– Ну, скажи, какую?

– «У».

– Верно, помнишь! Я маленькая была, мне кто-то сказал: «Гляди. Ульяна, с какой буквы твое имя начинается». Я это самое «У» и запомнила. В школе-то учиться мне не пришлось: в лесу, в самой глухомани жили… Поначалу грамота мне вроде бы ни к чему была: работа, сын, хозяйство. А вот как ушел ты на фронт, бывало, придет от тебя письмо, верчу его в руках, верчу – молчит бумага! Стала к школьному учителю ходить, он меня за зиму читать выучил, спасибо ему. А теперь наш сын сам будет учителем! Даже не верится. Ты спишь?

– Нет.

– Григорий…

Но мама не договорила.

– Ладно, Ульяна, – сказал отец, – утром схожу к Микале.

Голоса стихают. Немного погодя скрипнула дверь в мою боковушку. Неслышно ступая босыми ногами, к моей постели подходит мама. Она наклоняется надо мной, проводит рукой по волосам. Увидев, что я не сплю, шепчет:

– Он сходит к Микале… Спи…

Я беру большую, шершавую от вечной работы руку матери, прижимаю ее к лицу. Никогда не забуду я все то доброе, что делали для меня эти руки.

– Мама… – шепчу я. – Мама… – И незаметно засыпаю.

Уезжаю я ранним утром. Чемодан уложен и отнесен в телегу, все готово к отъезду.

Но мама никак не может угомониться, все суетится вокруг меня, все волнуется и хлопочет. Наверное, вот так же птица беспокоится о своем птенце, впервые покидающем родное гнездо: достаточно ли окрепли у него крылья, не попадет ли он вдали от ее глаз в кошачьи когти?

– Осенью холодно будет, сынок, надевай шерстяные носки, – говорит мама, стоя возле телеги, на которой я сижу, свесив ноги. – Пиджачок у тебя старенький… Ну, да ничего, скоро отец получит на трудодни, купим тебе костюм. Может, и пальто справим. В углу чемодана, в мешочке, – сушеное мясо. Как приедешь на место – ешь, а то испортится.

Вдруг мама всплеснула руками:

– Ой, чуть не забыла! Да как же это я!

Она опрометью кинулась в избу и тут же вышла, держа в вытянутых руках берестяную сарву.

– Вот, сынок, вода из наших ключей. Из каждого понемногу черпала. Старики говорили: если выпьешь этой воды перед дальней дорогой, то приведет тебя дорога обратно на Уту. И отец, когда на фронт уходил, испил ключевой воды. Из этой сарвы пил, жив-здоров домой вернулся. Возвращайся, сынок, и ты. Выучись – и возвращайся.

Не напрасно пил я тогда ключевую воду: все годы, прожитые в городе, помнился мне вкус той воды. Закончив институт, я приехал учительствовать в родную деревню.

С тех пор прошло немало лет. Когда кто-нибудь из моих учеников покидает родную деревню, я говорю:

– Поезжай, только перед отъездом испей воды из наших ключей.

1970

Николай Васильев
ТРЕТЬЕ МЕСТО

В субботу классная руководительница Мария Петровна велела своим шестиклассникам остаться после уроков.

– Ребята, – сказала она, – завтра, в воскресенье, будем собирать металлолом. Класс, занявший первое место, поедет в Ижевск, в цирк.

– В цирк! Слыхали? В цирк! Вот здорово! – обрадовались ребята.

– Погодите шуметь, ведь поедет только тот, кто займет первое место, – напомнила учительница. – Так что постарайтесь!

В наступившей тишине послышался ворчливый голос Ерги:

– Начинается… Сначала металлолом, потом картошка, потом еще что-нибудь…

– Иванов, ты что же, не хочешь участвовать в общем деле? – строго спросила Мария Петровна.

Ребята возмущенно закричали:

– Не слушайте вы его, Мария Петровна!

– Болтает сам не знает что!

– Лишь бы не как все. Он всегда такой!

Ерги сделал удивленные глаза:

– Да разве я против? Просто так сказал, не подумавши.

– В другой раз думай, когда говоришь, – Мария Петровна оглядела ребят и предложила: – Ребята, а не устроить ли нам соревнование внутри класса? Посмотрим, какое из звеньев окажется победителем.

– Наше! – закричал Ерги. – Мы больше всех соберем!

– Рано хвалишься, – сказали ребята.

Из школы вышли гурьбой.

Звеньевой Тима Сидоров отвел своих ребят в сторонку.

– Давайте подумаем, что будем делать, – сказал он.

– Айда в кузницу, – предложил Миша. – Там всегда валяются всякие ненужные железяки.

– Туда вся школа в первую очередь кинется, – возразила Лена. – Я считаю, самое верное – пройти по дворам. Хозяева отдадут нам ржавые ведра, лопаты и всякий хлам.

Ерги пренебрежительно махнул рукой:

– Ерунда все это! Так мы ни за что на первое место не выйдем.

– Что же ты предлагаешь?

– Не знаю, – Ерги пожал плечами.

– Надо скорее отправляться по дворам, пока нас другие классы не опередили, – сказала Лена.

Вдруг Ерги хлопнул себя рукой по лбу:

– Вот баранья башка!

– Это давно известно.

Ребята засмеялись.

– Погодите смеяться, – ничуть не обиделся Ерги. – Узнаете, что я придумал, – ахнете. Ну, все, считайте, первое место наше! В цирк едем мы!

– Да объясни толком, что придумал?

– Нет, пока ничего не скажу, будет вам сюрприз. – И Ерги продолжал тоном командира: – Слушайте меня: сейчас преспокойно расходимся но домам, а завтра в девять ноль-ноль утра собираемся на этом месте. Да, чуть не забыл: нужны гаечные ключи. Кто сможет достать?

– У нас дома есть, – сказал Тима.

– Тогда порядок! – Ерги сделал рукой приветственный жест и зашагал к своему дому.

На другое утро, прихватив гаечные ключи, Тима первым пришел на условленное место. Вскоре собрались и остальные, все восемь человек.

Ерги и Костя пришли с тележками.

– Молодцы, что догадались, – похвалил их Тима. – На спине много не унесешь.

– Пошли, – коротко скомандовал Ерги.

Вид у него был важный и таинственный. Он чувствовал себя сейчас главным: ведь он один знает, где лежит металлолом; он выведет на первое место не только звено, но и весь класс!..

Ерги повел ребят на луга.

Ребята были в недоумении: что найдешь на выкошенном лугу?

– Ерги, ты, наверно, думаешь, что тут вместо отавы вырос металлолом? – спросил кто-то из ребят.

– Потерпите немного, – ответил Ерги и свернул к реке.

Раздвинув кусты ивняка, ребята увидели конные грабли, брошенные на берегу, в нескольких шагах от обрыва.

– Вот вам и металлолом! – торжественно произнес Ерги. – Ну, что вы теперь скажете?

Ребята растерянно переглянулись, потом заговорили разом:

– Да ты что, Ерги, рехнулся? Какой же это металлолом?

– На них еще недавно работали, сено сгребали.

– Просто случайно тут забыли.

Ерги поднял палец вверх:

– Вот именно: забыли! Потеряли, а мы нашли. Значит, теперь они наши. Скажите мне спасибо, сейчас мы их живенько разберем, погрузим на тележки и…

– Нет, – перебил его Тима, – разбирать не будем.

– Целиком, что ли, потащим? – Ерги с сомнением покачал головой. – Тяжело будет. Да и не примут их у нас, а разберем – никто не догадается, что это конные грабли. Металлолом – и все тут. – Он оглядел притихших ребят, спросил насмешливо: – Струсили?

– Пойми, нельзя этого делать, – сказал Тима. – Дорого обойдется колхозу такой «металлолом»!

– Чудак ты, Тимка! – не сдавался Ерги. – Сам посуди: все равно во время весеннего паводка грабли утащит в реку, так с обрыва в воду и бухнутся!

Его поддержал Костя:

– Правильно, Ерги! Не наша вина, что их тут забыли. Что мы можем сделать?

– Надо сообщить председателю, что на лугах остались конные грабли, – сказал Тима.

– Вот те раз! – возмутился Ерги. – Выходит, я за наше звено болею, а ты…

– А я за колхоз. Колхоз-то нам чужой, что ли?

– Верно, Тимка, пошли отсюда, – сказали ребята.

Ерги и Костя, надувшись, промолчали.

Когда вернулись в деревню, настроение у ребят было неважным.

– Ни с чем мы остались, – сказал Тима. – Пока мы по лугам гуляли, другие небось уже все дворы обошли. Ну да не беда! Как-никак нас восемь человек, если каждый хорошенько пороется в собственном сарае и на чердаке, что-нибудь да найдется. Ищите, а я покуда зайду в контору.

– На берегу валяются конные грабли, – сказал Тима председателю колхоза. – Надо бы их поскорее оттуда вывезти, не то в реку свалятся… или… кто-нибудь разберет на металлолом.

Председатель опешил:

– То есть как это на металлолом?

– Очень просто! Мы ведь тоже… чуть было… да одумались.

Председатель испытующе посмотрел на Тиму.

– Одумались, говоришь? Это хорошо. – Председатель встал, вышел из-за стола и, как взрослому, пожал Тиме руку: – Передай ребятам спасибо! От имени колхоза.

На другой день пионервожатая объявила результаты соревнования. Оказалось, что шестой класс занял третье место.

– У-у, – разочарованно загудели шестиклассники. – Третье место!

Ерги прошептал, наклонившись к Тиме:

– Не послушались меня, вот и остались с носом. А то бы в цирк поехали…

– Перестань! – Тима ткнул его локтем в бок.

– Тихо, ребята. – Пионервожатая подняла руку. – Я еще не все сказала. Председатель колхоза просил выразить благодарность звену Тимы Сидорова за бережное отношение к колхозному инвентарю. Эти ребята нашли на лугу забытые там конные грабли и сообщили об этом в правление. Пионеров, проявивших сознательность, председатель награждает наравне с классом-победителем поездкой в цирк.

– Ура-а! – закричало Тимино звено.

Ребята вышли на улицу.

– Ну, что? – насмешливо взглянув на Ерги, спросил Тима.

– А что? – невозмутимо отозвался Ерги и как ни в чем не бывало обвел ребят ясными глазами. – Я же говорил, что мы поедем в цирк? Вот мы и едем!

Ребята дружно рассмеялись.

1971

Петр Чернов
ЭРКИ

Гриша не сразу заметил, что его кошка Эрки исчезла.

И раньше случалось, что она с вечера уходила из дому, но к утру всегда возвращалась.

На этот раз кошка не пришла…

Прошлой осенью Гриша принес ее из соседней деревни маленьким котенком и назвал Эрки, что по-удмуртски значит Ласковая. Но она ласкалась не ко всем, а только к Грише. Когда он сидел за столом и делал уроки, Эрки терлась о ноги мальчика, потом прыгала к нему на колени. Гриша поглаживал ей спину, Эрки закрывала глаза, вроде бы засыпала.

Каких только бед не случалось с Эрки, покуда она была маленькой: то упала с полатей и угодила в ведро с водой – едва не утонула; то размотала у бабушки клубок шерсти и получила за это трепку. А как-то раз, когда никого не было дома, забралась по занавеске на перегородку, под самый потолок, а слезть побоялась. Покуда Гриша не пришел из школы, она сидела на верхотуре и мяукала, даже охрипла. Однажды вечером Гриша учил уроки. Вдруг дверь, ведущая в боковушку, скрипнула и отворилась. За дверью на домотканом половике лежала Эрки, смотрела на Гришу озорными глазами. Мальчик прикрыл дверь – она опять открылась. Тогда он снова ее закрыл, встав на табурет, заглянул за перегородку. Видит, Эрки вцепилась в половик когтями и тянет его на себя; вслед за половиком ползет и дверь.

Когда Гриша пытался рассказать про кошачьи проделки приятелям, те, не дослушав, начинали говорить про своих собак. Должно быть, считали, что кошки не достойны внимания.

Но Гриша уверен, что на всем свете нет кошки лучше его Эрки. Ну, если не на всем свете, то уж в их деревне – это точно!

Когда Эрки подросла, в ней появилась степенность. Гриша по старой памяти привязывал к нитке клочок бумаги, чтобы поиграть с кошкой, но она с презрением отворачивалась, а иной раз, как будто обидевшись, забивалась в темный угол и сердито смотрела оттуда своими зелеными глазищами.

И вот Эрки ушла из дома…

Эрки давно уже приметила подходящее место на сеновале, под самой крышей старого сарая. В теплое время на этом сеновале частенько ночевал Гриша, там осталась его старая телогрейка, на ней-то и обосновалась теперь Эрки. За целый день она только раз спустилась вниз, чтобы напиться во дворе у колодца и, не заходя в дом, тут же прошмыгнула обратно. Есть ей не хотелось, а главное, не хотелось никому попадаться на глаза, даже Грише.

Наутро у Эрки родились котята: два черных, с такими же, как у нее, белыми пятнышками на груди, и один серый.

С этого времени жизнь Эрки наполнилась постоянной заботой. Когда она уходила охотиться на мышей, котята, еще слепые, расползались в разные стороны, беспомощно пищали. Вернувшись, кошка собирала их вместе, кормила и согревала теплом своего тела. Котята жадно тянули молоко, но скоро засыпали. Тогда и Эрки начинала дремать, не переставая прислушиваться ко всем звукам. Она старалась как можно реже оставлять котят одних.

Однажды Эрки отправилась мышковать на колхозную конюшню. Охота поначалу была неудачной, и Эрки немного припозднилась, поэтому всю обратную дорогу бежала.

Еще издали кошка заметила, что на крыше сарая суетятся какие-то люди. Она спряталась в зарослях черемухи, решив подождать, когда они уйдут.

Но незнакомые люди, как видно, не собирались уходить, более того, они принялись разбирать крышу.

Чужие крикливые голоса, скрежет выдираемых гвоздей, грохот бросаемых на землю досок… Эрки было очень страшно, но она все-таки кинулась к сараю, вскарабкалась на сеновал.

Гришиной телогрейки на месте не оказалось. Эрки стала искать котят, но их нигде не было!

Вдруг снизу до нее донесся писк.

Черной молнией метнулась она с сеновала и нечаянно угодила на плечо стоявшего внизу человека. Она громко фыркнула от страха, но и человек испуганно вскрикнул:

– Ах, чтоб тебя! Вот нечистая сила, как напугала! Да откуда взялась эта проклятая кошка?

– Небось хозяйская, – отозвался с крыши молодой голос. – У нее тут, на сеновале, котята были. Я их возле крыльца на телогрейке устроил.

– Делать, что ли, нечего? Выдумал – с котятами возиться!

– Жалко: ведь живые существа! Помню, я в детстве – был случай – побил кошку, до сих пор стыдно вспомнить…

– Вот еще! Я так считаю: кошку хоть бей, хоть убей – кошачий род на свете не переведется.

– И как у тебя, Серега, язык поворачивается?

Эрки было не до перепалки плотников. Она спешила укрыть котят в безопасное место. По одному, взяв за шиворот, она перетаскала их в черемуховые кусты. И больше не отходила от них до самой ночи.

Ночью небо заволокло тучами, поднялся ветер, хлынул холодный дождь. Вот этого – холода и сырости – Эрки не любила больше всего на свете. Что за день такой – напасть за напастью!

Эрки вспомнила, что несколько раз, когда она, загулявшись, возвращалась домой к запертой двери, ей приходилось ночевать пиод крышей бани. Там всегда было тепло и сухо.

Туда-то, на чердак бани, Эрки и перетащила котят.

Наутро Гриша пришел к разобранному сараю. Отец велел ему выколотить гвозди из старых досок: некоторые тесины еще могли пойти в дело.

Гриша взялся за работу.

Вдруг мимо него прошмыгнула Эрки.

– Эрки! Эрки! – обрадованно закричал мальчик.

Но кошка даже не повернула головы в его сторону, она спешила к котятам.

Заметив, что Эрки скрылась на чердаке бани, Гриша отбросил молоток, принес лесенку и полез следом.

Сначала он увидел только настороженно смотревшую на него кошку. И лишь когда глаза привыкли к полутьме, разглядел трех маленьких котят.

– Вон оно что! – воскликнул Гриша. – А я тебя искал, искал. Пойдем домой, Эрки.

Но кошка смотрела на него по-прежнему недоверчиво, с опаской. Может быть, она думала, что теперь от людей нельзя ждать ничего хорошего?..

Гриша протянул руку, чтобы ее погладить, – она не далась; хотел погладить котят – зашипела.

– Ну, как хочешь, – обиженно сказал Гриша.

Он снова принялся за работу, а сам то и дело поглядывал в сторону бани. Дождавшись, когда Эрки куда-то ушла, он взобрался по лестнице в ее убежище, взял котят и пустил их ползать по траве возле бани.

Когда Эрки вернулась, у нее на глазах Гриша положил котят себе за пазуху и пошел к дому. Кошка жалобно замяукала и, тревожно заглядывая мальчику в глаза, побежала рядом.

Дома Гриша устроил котят на куске войлока в укромном уголке за печкой.

Эрки легла рядом, подгребла котят поближе к себе и успокоенно затихла.

1971

Герман Ходырев
ДЕДУШКИН РОДНИК

Прорезав Карашурский лес и густой орешник, дорога нырнула в лог и вывела меня к молодому сосновому бору. Я помнил этот бор, когда сосенки в нем были мне по колено, а сейчас они вымахали в два моих роста. Деревья покачиваются на ветру, и в их негромком шуршании мне слышится упрек: «Долго, долго не приезжал ты на родину… Взгляни, как мы выросли, пока тебя не было в наших краях…»

Впереди показалась деревня – и сердце мое учащенно забилось.

Это был Чожгурт; тут в прежние годы жил мой дедушка, по этой дороге он ходил в лес за грибами, за лыком на лапти и всегда, отправляясь в лес и возвращаясь домой, обязательно сворачивал к роднику.

Вся долгая жизнь дедушки связана с этим родником.

Давным-давно, совсем молодым парнем, набрел он как-то на заброшенный родник, очистил его, поставил над ним небольшой бревенчатый сруб с дощатой крышкой, из толстого бревна выдолбил желоб для стока воды, и с тех пор стали люди ходить по воду на этот родник.

Односельчане часто говорили дедушке:

– Не подмешиваешь ли ты, Олексан, меду в свой родник? Уж больно сладкая в нем вода. Вон на верхнем конце деревни тоже есть родники, да разве ж их воду сравнишь с твоей!

На это дедушка обычно отвечал:

– Каждый родник, если за ним ухаживать с открытым сердцем, отблагодарит чистой и вкусной водой.

Однажды дедушка рассказал мне, как он возвращался домой с гражданской войны. До станции Сюгинской довез его поезд, а оттуда до Чожгурта он добирался пешком. Вот уже и Кватчинское поле прошел, и лес, наконец вдали показался Чожгурт. И тут, когда до родного дома оставалось всего ничего, вдруг почувствовал солдат, что нет у него больше сил: раны заныли, ни рукой ни ногой двинуть не может, вот-вот упадет посреди дороги. Но вспомнил он о своем роднике и побрел к нему из последних сил. А как напился родниковой воды да умылся – куда и усталость подевалась! Будто не было за плечами тяжелых лет войны.

С молодцеватой выправкой, как и полагается красноармейцу, прошагал по деревне до своей избы, где ждала его молодая жена – моя бабушка.

С тех пор еще сильнее полюбил дедушка свой родник.

Мое детство прошло не в Чожгурте, а в соседней деревне, где мы жили с матерью и сестрой. Но каждую субботу отправлялся я с ночевкой к дедушке и бабушке. Летом ходил пешком, зимой – на лыжах.

Первым делом – так уж приучил меня дедушка – бегу, бывало, к роднику, который не пересыхал в самую жару, не замерзал в лютые морозы. Напьюсь вдосталь, потом иду к электростанции, где работал дедушка: он пилил и колол дрова для локомобиля, который подавал электрический ток в дома колхозников, на мельницу и шерстобитку.

Заслышав мои шаги или поскрипывание снега под моими лыжами, дедушка поднимает голову, поправляет сползшую на глаза лохматую шапку и говорит приветливо:

– A-а, внучек пожаловал! Вот и хорошо! Не озяб? А то зайди в кочегарку, погрейся.

– Нет, дедушка, мне не холодно, лучше я тут, возле тебя, побуду.

– Ну, побудь, побудь… Да я уж скоро управлюсь, пойдем домой обедать. Бабушка давеча воды на чай принесла.

– С родника?

– А то откуда же? Мы для чая другой воды не признаем. Ты, внучек, навестил ли нынче родник?

– От родника иду!

– Это хорошо. Никогда не забывай о нем. Я ему сердце отдал, и останется он вам, молодым, на память обо мне, когда меня на свете не станет. Понял?

Я киваю молча: мне горька мысль, что когда-нибудь моего дедушки не будет на свете.

Прошли годы. Дедушки давно уже нет. Я часто его вспоминаю, вспоминаю и родник. А вот приехать из города, навестить дорогие мне места все как-то недосуг…

«Сейчас напьюсь из дедушкиного родника, умоюсь, как бывало», – думал я, выходя на крутой высокий берег.

Глянул вниз – и чуть не вскрикнул от удивления. Там, где раньше текла неширокая торопливая речка, теперь сверкал под солнцем большой пруд.

«А дедушкин родник? – подумал я в смятении. – Неужели ушел под воду? Не может быть!..»

Но, видимо, так оно и было: я отчетливо помнил, что над родником росли две молоденькие пушистые елочки, а теперь их нигде не было видно; значит, затопило вместе с родником…

Настроение у меня сразу упало. Как же так? Выходит, не только самого дедушки нет на свете; не осталось и родника, которому он отдал свое сердце…

Я опустился па траву и долго смотрел на спокойную гладкую воду пруда, по которому плавали утки и гуси. Смотрел и с горечью думал об односельчанах дедушки, которые не сумели или не захотели сохранить память о нем.

Вдруг я увидел, что от деревни в мою сторону идет мальчишка с большим зеленым чайником в руках.

Когда он приблизился и, по деревенскому обычаю, поздоровался с незнакомым человеком, я спросил:

– Давно у вас пруд?

– Четвертый год.

– Что же, и рыба есть?

– А как же! Колхоз карпов разводит. Рыбы много.

– Это хорошо, – сказал я и вздохнул. Потом спросил: – Далеко ли ты с чайником?

– На Олексанов родник. Мы другой воды для чая не признаем.

Дедушкины слова!..

– Олексанов родник?! Разве его не затопило? – я кивнул на пруд.

– Нет! Люди не позволили.

– Как так? Расскажи-ка.

Обстоятельно, как взрослый, мальчишка стал рассказывать:

– Решили у нас пруд делать. Было общее собрание, говорили, что карпы выгодное для колхоза дело. Ребятам тоже было интересно про рыбу послушать – со всей деревни набежали. Только ничего особо интересного мы не услышали, потому что затеялся спор часа на два: кто говорит, что надо делать запруду выше деревни, кто кричит, что ниже. А один нашелся – его Мишкой Кочаном кличут, потому что у него голова на капустный кочан смахивает, – так этот Мишка знаете до чего додумался? Говорит: надо запруду против самой деревни сделать, тогда, мол, не придется на пруд далеко ходить, под боком будет. Но люди сказали: нельзя, там Олексанов родник, он всю деревню поит, да и не годится рушить память о хорошем человеке.

– А ты сам-то помнишь ли дедушку Олексана? – спросил я мальчишку.

– Помню маленько, – ответил он и добавил: – Он ведь мой прадед.

– Как? – изумился я. – Постой, постой, тебя как зовут?

– Матвеем.

– А отца – Валентином?

Теперь удивился мальчик:

– Да, а вы откуда знаете?

Я рассмеялся:

– Да ведь я твоему отцу двоюродный брат, твой, стало быть, дядя. Я тебя маленьким помню, а ты вон какой вырос – не узнать. В какой класс ходишь?

– В четвертый.

– А где же дедушкин родник? – спохватился я. – Помню, возле него две елочки росли.

– Да вот же они!

Неподалеку, всего в нескольких шагах от того места, где я недавно сидел, предаваясь грустным размышлениям, росли две высокие стройные ели.

– Да-a, они тоже выросли, – смущенно сказал я и дал себе слово отныне почаще приезжать в родные места. Прислушавшись, я вдруг отчетливо различил журчание воды.

Мы подошли к роднику.

Сруб был подновлен, желоб сделан из свежеотесанного бревна, тропинка, ведущая к роднику, аккуратно выложена камешками: люди сохраняют родник, заботятся о нем.

Я склонился к роднику, словно бы низко – до самой земли – поклонился дедушке и тем хорошим людям, которые нынче берегут намять о нем.

1971