Текст книги "Всемирный следопыт, 1928 № 01"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Николай Ловцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

– А почему бы и не так? – воскликнул Маракот после минутного молчания. – Разве я не предвидел этой возможности? Из чего состоит этот ил? Разве это не продукт разложения биллионов микроскопических органических существ? И разве разложение не сопровождается фосфорическим свечением? Да где же во всем мире и наблюдать такое свечение, как не здесь? Ах, какая досада, что мы видим такие изумительные вещи и не можем поделиться нашими наблюдениями со всем миром?!..

– Но позвольте, – возразил я, – мы не вытаскивали ни полграмма фосфоресцирующего ила и никогда не замечали подобного свечения.

– Ну, да, ил, очевидно, терял способность фосфоресцировать во время долгого периода продвижения на поверхность. Да и что такое грамм, даже тонна, в сравнении с этими безграничными равнинами ила? И смотрите, смотрите, – вдруг возбужденно закричал он, – глубоководные существа пасутся на этом органическом ковре, как земные стада на лугу!

Стадо крупных черных рыб, толстых и неуклюжих, проплывало над самым дном, то и дело поклевывая что-то. Потом появилось еще одно неуклюжее существо, похожее на морскую корову; оно меланхолично жевало что-то перед моим окном, другие медленно слонялись тут и там, иногда посматривая на странный предмет, так неожиданно появившийся среди них.

* * *

Я мог только удивляться Маракоту, который в этой мрачной обстановке, когда слышалось уже дыхание смерти, повиновался зову науки и лихорадочно записывал наблюдения. Не так вызывающе и углубленно, как он, я тоже сделал кое-какие наблюдения, и эта картина навсегда запечатлелась в моей памяти. Дно океана состоит из красной глины, но здесь поверх нее лежал слой серой глубоководной слизи, образовавший долину с волнистыми очертаниями. Насколько хватал глаз, долина не была совершенно ровной, ее пересекали странные круглые холмики, вроде того, на который мы сели, светившиеся всеми цветами радуги. Между холмиками плавали крупные стада причудливых рыб, большею частью неизвестных науке; они были окрашены во все цвета спектра, с преобладанием черного и красного. Маракот с волнением рассматривал их и вновь судорожно записывал что-то.

Воздух в кабинке становился очень тяжелым, и снова мы спаслись благодаря вдыханию кислорода. Странно то, что мы все чувствовали свирепый – прямо волчий – голод и с жадностью набросились на консервированное мясо, хлеб с маслом и виски с водой, предусмотрительно захваченные Маракотом. Немного подкрепившись и освежившись, я закурил последнюю папиросу и уселся поудобнее у иллюминатора. Вдруг я увидел нечто, поднявшее у меня в голове настоящий вихрь мыслей.

Я уже упомянул, что волнистая серая долина была вся испещрена маленькими холмиками. Один, более крупный высился перед моим окном метрах в десяти. На нем были какие-то странные знаки; присмотревшись к другим холмикам, я с изумлением заметил, что эти знаки повторялись и на них, уходя в тусклую мглу. Будучи на шаг от смерти, не так-то легко поддаться постороннему впечатлению, но у меня замерло дыхание и сердце на момент застыло, когда я догадался, что эти знаки, так ясно вырисовывавшиеся под слоем слизи, были орнаментом, несомненно высеченным рукою человека! Маракот и Сканлэн подбежали к иллюминатору и с изумлением смотрели на мое удивительное открытие.

– Ей-ей, это лепка! – воскликнул Сканлэн. – Верьте слову, эта площадка была когда-то крышей здания! Да и все эти холмики тоже были домами. Слушайте, хозяин, да ведь мы без пересадки приехали в подводный город!

– В самом деле, это древний город, – ответил Маракот. – Геологи утверждают, что некогда моря были материками, а на месте материков были моря, но я всегда отрицал теорию, что в столь недавние сравнительно времена, как четвертичный период, в Атлантике могли быть какие-нибудь серьезные катастрофы. А эти формации подтверждают теорию, что снижение океанского дна явилось следствием весьма недавней вулканической деятельности.

– Эти холмики довольно правильно расположены, – заметил я. – Я начинаю думать, что это не отдельные дома, а купола крыши одного крупного здания.

– Пожалуй, вы правы, – подтвердил Сканлэн. – Вот смотрите, четыре крупных по краям и мелкие между ними, как по линейке. А интересно бы посмотреть все это сооружение! Да в него можно запихать весь завод Меррибэнкса – и еще место останется.

– Непрерывное осаждение морских отложений закрыло его до самой кровли, – сказал Маракот. – Но с другой стороны, здание совсем не разрушено. На большой глубине мы наблюдаем постоянную устойчивую температуру в 32° по Фаренгейту^[19]), и она препятствует процессу разрушения. Даже разложение глубоководных органических осадков, устилающих дно океана и освещающих его, видимо происходит очень медленно. Но, послушайте, это же вовсе не скульптурные украшения, а надписи…

Без сомнения, он был прав. Одни и те же знаки виднелись в разных местах. Бесспорно, это были буквы какого-то древнего алфавита.

– Я изучал финикийские памятники письменности, и там встречаются очень похожие начертания, – продолжал он. – Ну, друзья мои, мы с вами увидели погребенный античный город! Нам повезло– мы выбрали удивительное место для могилы. Больше нам изучать нечего, наша книга знания прочитана насквозь. Я согласен с вами – чем скорее наступит конец, тем лучше!..

Да и в самом деле, жить оставалось недолго. Воздух был невыносимо спертый. Он был так пропитан углекислотой, что живительная струя сжатого кислорода с трудом выходила из баллона. Встав на диван, можно еще было глотнуть чистого воздуха, но отравленная зона поднималась все выше и выше. Доктор Маракот безнадежно сложил руки и опустил голову на грудь. Сканлэн, отравленный углекислотой, вдруг сполз на пол. У меня кружилась голова, и грудь точно налилась свинцом. Я закрыл глаза и стал терять сознание. Открыв глаза, чтобы последний раз увидеть то, что покидаешь навсегда, я вскочил с хриплым криком изумления.

Через иллюминатор на нас смотрело лицо человека…

_{Через иллюминатор к нам в кабинку смотрело длинное узкое и смуглое лицо с острой бородкой и живыми глазами…}

* * *

Бред! Кошмар! Я вцепился в плечо Маракота и затряс его изо всех сил. Доктор очнулся, выпрямился и, широко раскрыв глаза, безмолвно впился глазами в иллюминатор. Тут я убедился, что это не галлюцинация и не игра умирающего мозга.

(Продолжение следует)

ВОКРУГ НОВОЙ ЗЕМЛИ

Последнее плавание океанографического судна Пловучего Морского Института «Персей»

Очерк Сергея Обручева

Несмотря на то, что Советскому Союзу принадлежит почти половина арктического мира – северные берега всей Азии и почти всей Европы, – исследование полярных стран ведется у нас пока весьма слабо. Очень мало еще научных учреждений, работающих исключительно на севере, или отдающих ему главное внимание. Среди этих учреждений одним из наиболее интересных является Пловучий Морской Научный Институт, основанный в 1921 г.

Вначале Институт работал на чужих кораблях, но в 1922 г. ему удалось построить собственное экспедиционное судно – «Персей». С тех пор, вот уже в течение пяти лет «Персей» каждое лето бороздит полярные моря между Шпицбергеном, Землей Франца Иосифа, Новой Землей и берегом Азии. Ведутся всесторонние наблюдения по океанографии, зоологии, ботанике, геологии полярных стран, сделано около 900 станций в различных частях этой громадной области, которая, благодаря работам Института, будет обстоятельно изучена как в научном, так и в промышленном отношениях.

Ниже описан последний осенний рейс 1927 г., в котором «Персею» удалось обогнуть Новую Землю.

Рисунок на обложке номера изображает полярного следопыта у побережья Ледовитого моря; на втором плане – «Персей», на борту которого плавал автор настоящего очерка.

У южной оконечности Новой Земли. – Сгоревший бот. – Находка трупа и дневника. – Испытания штурмана Афанасия Рослякова (по его дневнику). – «Персей» в Карских Воротах. – Маточкин Шар. – В самоедском становище. – У северной оконечности Новой Земли. – Мыс Желания. – Следы пребывания полярного путешественника Седова. – Мы спасаемся от нападения медведя. – Бой с медведем в море. – Бифштекс из медвежьего мяса. – Обратный путь «Персея» в Мурманск.

После небольшой бури, на рассвете 5 сентября, «Персей» подошел к южной оконечности Новой Земли. Я был сперва несколько разочарован: вместо больших снежных гор и ледников (они лежат севернее, в средней части Новой Земли), я увидел плоские берега с низкими обрывами утесов, множество мелких плоских островов, голые холмы. И над всем этим – низкие облака и туман. «Персей» уже не первый раз здесь: в 1925 г. он исследовал и нанес на карту губы Безымянную и Новую и начало Петуховского Шара.

_{Маршрут экспедиции «Персея» (показан пунктиром; стрелки указывают направление маршрута). В кружках: 2—место, где найден разграбленный бот; 1—Мыс Желания, самый крайний северо-восточный пункт Новой Земли (здесь был убит медведь).}

Мы входим в Петуховский Шар. Гремит цепь – якорь отдан. Корабль развертывается по ветру и течению. В маленькой бухточке к северу – неожиданное зрелище: две избы, моторно-парусный бот, самоедский чум^[20]). Мы спешим съехать на берег, чтобы найти пресную воду. Не успеваем высадиться, как сбегается все население: с десяток русских и самоедов и штук сорок пушистых собак, которые неистово лают на Рекса, черного пойнтера, который едет с нами. К вниманию людей эти собаки страшно жадны и бегают за нами стаей, сражаясь за каждую ласку.

Мы узнаем, что после обследований «Церсея» Госторг построил здесь становище и сдал его в аренду партии русских промышленников из Шенкурского уезда. Они зафрахтовали бот и приехали сюда промышлять рыбу и зверя– тюленей, моржей, медведей. Никто из них до сих пор не бывал в море, но они храбро пустились в полярные страны. В них, наверно, свежа кровь тех промышленников-новгородцев, которые в утлых ладьях Пробирались по северным рекам к Ледовитому морю, к Оби и Енисею и устлали своими костями весь север.

Промышленники уже успели осмотреть всю южную оконечность Новой Земли и рассказывают начальнику нашей экспедиции И. Месяцеву, что в Карских воротах, в Никольском Шаре на отмели лежит норвежский бот – и в нем покойник. Промышленники предупреждают, что какие-то грабители пробовали вынуть мотор и для этого часть бота сожгли. Но там осталось много вещей, есть даже книги – русские и иностранные…

Воображение наше затронуто. Бот, потерпевший крушение, покойник, книги…. Все это – чистейший Купер, Стивенсон, та «медвежатина», которую герои Джэка Лондона едят сырьем. Но есть и более серьезные вопросы, которые надо выяснить: чей этот бот? Может быть, это научное судно, и можно спасти результаты наблюдений?

Поэтому т. Месяцев решает отправиться из губы Логиновой, куда мы перейдем завтра, к местонахождению бота. Губа Логинова лежит уже в восточной части Карских Ворот – место не менее унылое, чем Петуховский Шар. И с самой дурной славой – рядом губа Каменка, где зимовал в 1832—33 гг. исследователь Новой земли Пахтусов, и где сохранились еще могилы двух его матросов, погибших от цынги. В самой губе Логинова Пахтусов нашел остатки скелетов погибших здесь самоедов и отметил на карте: «Здесь зимовало несчастное семейство самоедина Мавея».

На самом южном конце Новой Земли – Кусовом Носе – мы нашли несколько могил русских поморов. Северные земли обильно удобрены трупами исследователей и смелых промышленников, которым дух предприимчивости не дает сидеть дома.

7 сентября, едва брезжит рассвет, мы выходим в Никольский Шар на моторной лодке. Нас семь человек, в том числе две научных сотрудницы. Через «Железные Ворота» проникаем в Шар. Это поэтическое название дано Пахтусовым. Действительно, ворота – узкий проход между утесами, и глубина его всего 4 метра.

Мотор бойко стучит, и лодка режет мелкие волны. Счастье, что вчерашний норд-ост прекратился, иначе в узком горле Ворот нас бы здорово хватил прибой. Вчера вечером было видно, как он влезал белыми языками и фонтанами на отвесные утесы.

Наконец, вот остров Средний – цель нашей поездки. Большая коса выдвигается в пролив, в ней лагуна, а к северной стороне косы прижат бот. Он лежит на правом боку, внутри вода, кормовая часть выжжена, обгорел даже борт до воды. Грабители, видимо, отобрали все, что поценнее, а остальное разбросали по берегу. Тут и бочки-сельдянки, ремингтоны (норвежские промысловые ружья), совершенно заржавевшие, капканы для песцов, грубый секстант, начатый мешок муки, куски парусов и канатов. Но большая часть такелажа увезена. Чтобы его снять, спилили мачту, и она лежит рядом с остатками лодки.

_{Члены экспедиции «Персея» в Никольском Шаре у разбитого бота.}　

В боте сохранилась только каюта в носу – кубрик. Люк открыт и видны койки. Нижние залиты водой, а на левой верхней, лицом к палубе, лежит труп. Прежде всего видно голову. Она запрокинута, зубы оскалены, челюсти и нос обтянуты кожей, нос провалился. Это уже мумия, но еще пахнущая. Длинные черные волосы свисают назад. Руки лежат вдоль тела, а ноги раскорячены и покрыты оленьим мешком.

На палубе одна из наших спутниц, т. Дементьева, находит нижнюю челюсть – все, что осталось от другого трупа. Но в кубрике пять коек… Где же остальной экипаж бота?

Мы бродим по берегу, ползаем по палубе… Каждый надеется найти разъяснение, чей этот бот и что с ним случилось? В воде, под правым бортом – много книг, фотографий, бумаг. Повидимому, грабители выкинули все это из каюты. Вытаскиваем книги палкой и находим несколько судовых документов. Они на имя норвежского бота «Enigheten». Он построен в 1906 г., в 1919 г. побывал в Архангельске, в 1921 г. приписан к Гаммерфесту. Норвежские письма, книги на скандинавских языках, открытки Кодака, еще неиспользованные касеты и даже норвежский почтовый флаг – и мы убеждены уже, что перед нами труп норвежца, может быть ученого.

Но это ложные следы. Вскоре мы находим несколько русских книг, на одной из которых, учебнике морской практики, надпись: «Сия книга штурманского помощника Афанасия Рослякова, 1899 мар. 12». Кроме открыток Кодака, я вытаскиваю из воды несколько больших слипшихся фотографий. На одной из них можно различить пятерых русских поморов, стоящих на палубе судна. Попадаются еще две фотографии, изображаю щие поморок на лугу.

Мысль о норвежцах постепенно тускнеет и окончательно исчезает после того, как удается вынуть покойника из каюты. Он закостенел, и пришлось снять часть палубы – люк слишком узок, чтобы вытащить его наружу. В ногах трупа лежит пиджак, и в кармане его старший штурман «Персея» т. Корельский находит две записки, смокшие, с едва заметным текстом.

Разбирая их буква за буквой, узнаем, что они выданы Максимом Варзугиным и Василием Рыликовым Афанасию Рослякову, которого они покинули, чтобы итти к осеннему рейсовому пароходу в Белушью губу. Росляков «остался от нас здоров» и с ним кто-то четвертый, который вместе с Росляковым зафрахтовал бот. Бот взят в Норвегии… Но что было в начале путешествия – не разобрать. Из Териберки (на мурманском берегу) пошли к Святому Носу, здесь промышлять было плохо. Пошли дальше, к Новой Земле. У острова Вайгача «сели на грунт», судно дало течь.

Пришлось зайти в одну из губ Новой Земли. Здесь Варзугин и Рыликов, считая, что на судне с течью назад не уйдешь, а продовольствия на всех не хватит, и поссорившись, повидимому, с Росляковым при дележе добычи, ушли к пароходу. Они перечисляют, сколько «зверей» напромышляли до ухода, но ни шкур, ни мехов нет – кто-то уже попользовался.

Кто же в кубрике? Росляков, или тот, четвертый?..

Труп выносят на берег на куске паруса. При свете солнца он выглядит еще более жутким. Одежды на нем очень много: норвежская фуфайка, жилет, два пиджака, войлочные брюки, меховые пимы. В левом грудном кармане маленький компас, нож и кусок жевательного табаку. В правом – бутылочка с валерьяновыми каплями. Никаких бумаг на трупе нет.

_{Труп Рослякова, извлеченный из каюты бота.}

Штурман Корельский обыскивает каюту. В воде лежат пальто, рубахи, чулки, чемоданы – всякое сгнившее добро, но на койке под изголовьем ценная находка– дневник! Маленькая алфавитная книжка, исписано только начало, и плохо очиненный карандаш лежит между страницами – там, где находится последняя запись (воспроизводимая на фотографии).

Тогда же на берегу, возле бота, нам удалось разобрать кое-что, но мало. Дневник мокрый, страницы слиплись, многое стерлось. Только потом, тщательно разглядывая в лупу, можно было восстановить текст.

На корешке изнутри надпись^[21]):

«Сей дневник писал на Новой Земле южном конце Афанасий Григорьевич Росляков 1924 года 9/1».

Месяц и число написаны другим почерком и приписаны позже, так как запись начинается 1 сентября 1924 г.

Весь сентябрь и октябрь бот, несмотря на течь, плавал между Петуховским Шаром и Кусовой Землей. 6 сентября «ночевали в Петухах». 20 «ночевали на конце Кусовой Земли». 23-го вернулись через Петухи в губу Заблудящую. «Ночевали дома в старой избе».

Мои товарищи вспоминают, что в губе Заблудящей в 1925 г. «Персей» нашел избу, на стене которой была надпись мелом: «Сию избу ставил А. Росляков в 1923 г.», а на столе была прибита гвоздем записка: «Мы ушли в губу Каменку 24 сент. 1924 г.».

Очевидно, Росляков уже бывал раньше на Новой Земле, зимовал, ставил избу и теперь опять возвратился в старые места. На всякий случай для спутников оставил на столе записку.

Дальше Росляков все что-то чинит, чистит машину. 28 сентября первое упоминание про четвертого спутника: «Старик нездоров».

Охота плохая – только 10 октября «убил дома нерпу. Старик на озере уловил 1 гольца». Хотели ехать, но машина не пошла, и перебрались на шойту (лодку), должно быть, чтобы пойти в ней на промысел. Но 25 октября машину удалось починить. До 31 октября шли на восток, но медленно – мешали штормы и туман. В 3 ч. дня 31-го стали на якорь у Ку-совой Земли, в Никольском Шаре, у острова Среднего.

Росляков, повидимому, хотел пройти в губу Каменку, как писал в записке. Там, на Карской стороне, промысел лучше.

Но почему-то ему не, удалось пройти. 3 ноября он пытался выйти из Шара, но крутой ветер заставил повернуть обратно. За ем 10 дней они стояли на том же месте. Часто снег, пасмурно, потом мороз. Видимо, решили зимовать в Никольском Шаре, который, как им казалось, хорошо защищен от льдов.

14 ноября, наконец, надвинулся страшный лед. Шугой (мелким льдом) покрыло все море: «Всю ночь несло шугу. Отдали другой якорь. Не спали, распихивали шугу».

Несмотря на ноябрь – то туман, то дождь. Становится темно. 17 ноября «солнце показывалось в 11 ч. на час». 18 ноября опять «беспокоил лед. Не спали всю ночь. Полную губу напихало льду». 19-го – хуже: «Нас затерло льдом и подрейфовало к Берету».

В шуге судно проводит ряд долгих дней. Жидкая шуга не замерзает. На берег попасть невозможно. А на берегу дрова – бревна, деревья, которые принесены течением от берегов Сибири и Норвегии, – так называемый «плавник».

25 ноября: «Не стало дров. Начали пилить утлегар^[22])на дрова». – Топить надо, холодно, и уже скрылось солнце: «24-го виден был луч солнца за островами» – последний луч.

25-го же положение судна резко изменилось. «С 5 ч. вечера нас понесло со льдом. Спустили якорь, дрейфовал, потом задержал близко у земли. Шторм от № 9—10 (баллов). Поворотило близко к берегу, дотыкало кормой».

Это почти катастрофа. Судно придавило к берегу.

На следующий день они всего в 20 метрах от острова Среднего. Зато можно ходить на берег.

Почти каждый день шторм и метель. Шуга замерзла. Ходят на берег. Но 2 декабря «помпа замерзла. На полу в люгере^[23]) вода».

Далее опять краткие записи: «ясно, мороз». Росляков редко уделяет несколько строк описанию событий. Обычно только запись барометра, силы и направления ветра, погоды, на каждый день всего строка или две. Но по своему лаконическому драматизму – это исключительный человеческий документ. В этих скупых словах вы слышите шаги неумолимой катастрофы, надвигающейся на одинокое судно.

9 декабря «зачали мешок муки. В люгере на полу вода. Ходим по лавкам».

Так до Рождества – все «в люгере вода», на льду – часто нерпы.

Невеселая запись на Рождество:

«Рождество. Старик очень болен. Головокружение». Сначала Росляков записывает, как он ухаживал за стариком: 26 декабря «старик очень болен. Подавал еду в койку. Лед разломало до шойты. Шойту терло льдом. Старика грел, клал примус под койку. Стрелял медведя, ранил, ушел в море, В 6 ч. вечера старик без ума заговорил».

Теперь почти каждый день с томительным однообразием записывается:

«Старик очень болен», и все время «колотит бот льдом». 28-го «цепь лопнула у якоря, и нас отнесло от берега на 300 сажен». 30-го «лед начало выносить из губы. Всю ночь не спал. В люгере по лавкам вода, Помпа испортилась». 31-го «сильно било льдом нас».

Наконец, 4 января – новая нота в записях: «Старик очень болен, и сам тоже».

Судно бросает то туда, то сюда.

6 января: «Старик болен очень. Лед весь вынесло из губы. Мы в 2 саж. от берега, но на берег попасть нельзя. – Шлюпку разломало льдом. Нету воды».

7-го Росляков по разломанной шлюпке попал на берег и достал дров.

9-го: «Старик болен. Обед старик не может поесть, поданный ему суп в койку. Полежит немного, да опять за, суп». Росляков сам тоже не поправляется и все время записывает: «Я тоже». Но все-таки выходит на берег.

И января: «Я ходил на гору, а старик лежит, дожидает смерти… Шугу из губы то выносит, то опять набивает».

16 января: «К нам шугу набивало с моря. Старик лежит, не может повернуться в койке. Шлюпку совсем разбило».

17 января: «Шугу всю вынесло. Мы на чистой воде. Старику дал чашку чая, которую он выпил с трудом и стонет ужасно. Очень плох. Не может поворачиваться в койке».

18-го опять: «Вода, нельзя попасть на. берег. Старик бредил без сознания». 19-го: «Старик бредил всю ночь и стонал ужасно». Наконец 20-го: «В 6 ч. утра дедушка скончался».

Росляков в это время был уже очень слаб и не мог похоронить своего товарища в камнях, на горе. «Старика вытащил на палубу», записывает он 21 января.

Его челюсть мы, значит, и нашли на палубе…

Росляков день ото дня слабеет. 22-го: «Ходил на губу. Но не мог перейти, очень слаб». 23-го: «Ходил на берег за снегом. Болен». 27-го: «Шторм. Лежал в койке. Дало сильную течь. Сколько прибывает, столько и убывает». 28-го: «Шторм. Был на палубе. Все смерзлось и скривилось совсем на бок». 29-го: «Не выходил из койки. Силы мои ослабели».

С каждым днем почерк становится все хуже и хуже, все больше недописанных слов. 30 и 31 января Росляков не в силах ничего записать. 1-го февраля: «Лежал болен». 2-го: «Болен, не выходил». 3-го: «Лежал». 4-го: «Лежал». С 5 по 11 февраля одна запись: «За все время сильная головная боль. Не могу встать. Лежу. Не топлено. Камин под водой. Ноги поморозил. Не встаю». 12-го февраля: «Лежу не вставая». 13-го и 14-го опять нет записей. Но правая страница против этих дней вся исписана. Это– завещание:

«Если же писать все подробно, то надо большая книга. Ничего не поделать, судьба не допустила туда более жить. Оторвало руль и штевень^[24]) шугой. Теперь болен и поморозился. Лежу беспомощный, дожидая конца жизни. Последнее мое желание: если б кто нашел меня и положил в камни – этот добрый человек. Кабы лежать на сухом берегу. Афанасий Росляков из Териберки».

Последняя страница, где лежит карандаш, воспроизведена на нашей фотографии. Это – пометка трех дней: «15 воскр., 16 пон., 17 вт.», и общая к ним запись: «Страшная боль в ногах. Не могу встать. Жажду утоляю снегом».

_{Последняя страница дневника Афанасия Рослякова.}

Что делал Росляков весь этот месяц, когда лежал один? День ото дня чувствовал, что слабеет, не в силах выходить на палубу. Там, может быть, показалось солнце, а здесь – только коптящая лампа (если хватало сил ее зажигать). Книг много – и норвежские и русские: руководство для охотников, курс морской практики…

Холодная, палуба над головой обросла инеем, а за ней гудят в такелаже штормы. Мачта уныло скрипит, трещит лед…

Последнее желание Рослякова исполнено через два с половиной года после его смерти: мы похоронили его в камнях на горе, поставили обрубок мачты и на перекладине написали: «А. Г. Росляков. 17/II 1925» и «Э/с (экспедиционное судно) Персей 1927»…

* * *

На следующий день мы уходим из губы Логинова с предосторожностями. Здесь длинные гряды камней выдаются далеко в море, и на их продолжении лежат подводные камни, банки. Над некоторыми из них сейчас, во время волнения, фонтаны брызг. Карские Ворота, особенно у берегов Новой Земли, еще плохо засняты, и можно напороться на бурун. На острове у губы Каменки лежит какая-то шхуна, уже полуразрушенная – остатки безвестного кораблекрушения. И недаром мы подвигаемся медленно и на носу у нас спущен якорь (чтобы зацепить за подводный камень), а сзади измеритель глубины – прибор Джемса.

В течение следующих пяти дней мы пересекаем Карские Ворота до Болванского Носа (северо-восточный мыс Вайгача), затем доходим на восток почти до полуострова Ямала и возвращаемся к Новой Земле. Нигде ни одной льдинки.

После двух дней работы у восточного берега, в губе Шуберта, входим в Маточкин Шар. Это – пролив, извилистая щель между северным и южным островами Новой Земли. С обеих сторон высятся высокие снежные горы в 1000–1200 метров высоты, почти всегда в тумане и в облаках. Внизу – ветер, снег.

_{«Персей» в Маточкином Шаре.}

При входе в Шар с Карской стороны – радиостанция. Несколько домиков на склоне горы – жилой дом, служебные постройки. Здесь двенадцать человек – шесть рабочих и шесть научных и технических работников – проводят целый год, оторванные от мира. Летом привозит их сюда специальный пароход и забирает предыдущую смену. Невесело тут живется; длинные темные месяцы, шторма. Знаменитый новоземельный ветер «падун», падающий с гор на побережье, как-то зимой сорвал крыши с нескольких построек…

«Персей» меньше чем в сутки проходит Маточкиным Шаром на западный берег. Этот пролив, часто забитый льдом до отказа, сейчас совершенно свободен.

На западном побережьи нас ждут 40 тонн угля, привезенного рейсовым пароходом и оставленного прямо на берегу, в губе Поморской.

Рядом– самоедское становище «Маточкин Шар». Это четыре избы и сарайчики, вытянутые вдоль берега. Между ними – маленькая полосатая часовенка, совершенно напоминающая мосельпромскую будку.

Самоеды приезжают к нам в гости на «Персей». Их пятеро, все в малицах – шубах, надевающихся через голову. Не различишь – мужчины это или женщины. Они чинно стоят на палубе, облокотившись о фальшборт и рассматривая моторную лодку. Они ждут угощения, но лица их бесстрастны и неподвижны. Снимаются они охотно, – видимо, их уже много раз снимали. Да и не мудрено. На Новой Земле всего человек 60 жителей, а каждый год приезжают рейсовые пароходы и разные экспедиции.

В этом году в Маточки-ном Шаре оживленно. Пока мы берем уголь, проходят два заграничных транспорта. Это возвращается Карская экспедиция из устьев Оби и Енисея. Затем приходит стройный парусномоторный бот «Эльдинг» Полярного Института (Ленинград). Он только что побывал у западных берегов Новой Земли и сходил к Земле Франца Иосифа, Нигде льдов нет. Только из Британского канала у мыса Флоры выплывают айсберги.

20 сентября мы выходим обратно через Маточкин Шар в Карское море. Прощаемся с радиостанцией. Вероятно, до будущего лета ее жители не увидят больше людей. Снова направляемся на восток, чтобы сделать еще два пересечения Карского моря в средней и северной его части.

Исследования приносят чрезвычайно интересные результаты. Фауна Карского моря тесно связана с Баренцевым, и несомненна ее связь через более северные части Ледовитого океана. Теплое течение – дальняя последняя ветвь Гольфштрема – идет вдоль Новой Земли на юг.

24-го подходим обратно к Новой Земле. Мы должны подойти к заливу Благополучия, но здесь встречаем густой туман. Почти полторы суток ждем, пока он рассеется, и качаемся на волнах. Но туман все так же густ, иногда из него выскакивают айсберги, о которые разбиваются фонтаном волны. В довершение всего, у нас испортилась динамо, в каютах и на палубе темно, и, что всего хуже, не работает радио.

Приходится отказаться от надежды увидать громадные материковые ледники Новой Земли. Нам нельзя больше терять время. И начальник экспедиции отдает приказ итти вдоль Новой Земли на северо-восток.

26-го утром мы должны находиться против мыса Витней и Ледяной Гавани, где больше 300 лет назад зимовал мореплаватель Баренц. Но земли не видно, хотя она должна была находиться в 20 милях к западу. Вот уже пять суток, как мы идем при пасмурном небе или в тумане, определиться нельзя было, а течения в Карском море плохо изучены; неизвестно, куда нас могло занести. Поэтому, для проверки, на всякий случай решают итти прямо к земле, а от нее уже начать новый разрез на восток.

Мы проходим десять миль, двадцать, тридцать, сорок – земли нет нигде на горизонте. Даже из вороньего гнезда – бочки на мачте – не видно ничего. Наконец, в 3 часа проглядывает солнце. Капитан определяется. Мы оказались к северу от Новой Земли, течение унесло нас миль на 50 к северо-востоку, «Персей» повертывает круто на юг, и немного спустя на горизонте начинает вырисовываться низкий щит – северный конец Новой Земли.

Только на следующее утро подошли мы к берегу и среди нескольких мысов отыскали знаменитый мыс Желанья – самый крайний северо-восточный пункт Новой Земли. Мыс, который стремились обогнуть столь многие, и который обогнул едва десяток судов. Но часть из них возвращалась вскоре обратно и обойти целиком Новую Землю, как это мы делаем теперь, удалось немногим: в XVIII веке помору Савве Лошкину, который в три года совершил весь обход, в XIX веке – норвежскому капитану Иогансену, и, наконец, в XX веке – Самойловичу, директору ленинградского Полярного Института на «Эльдинге».

Мыс Желанья, всегда окруженный льдами, куда нужно пробиваться сквозь бесконечные поля льдов, – вот он, наконец, перед нами, а море вокруг чисто, лишь кое-где у берегов плавают небольшие айсберги. Не верится, что мы в столь суровом углу земного шара!

Берег низкий, небольшие утесы в 25 метров высоты на мысах, вглубь страна полого подымается, склоны покрыты свежим снегом, а под утесами – многолетние надувы снега, превратившегося в лед.

«Персей» еще не успел стать на якорь, как уже спускают моторную лодку, и мы спешим к берегу. Надо успеть осмотреть береговые утесы, пока на мысе будут ставить знак – деревянную пирамиду. Мы везем лес для этого знака, ломы, топор.