Текст книги "Всемирный следопыт, 1928 № 01"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Николай Ловцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

_{«Стеклянный шар, величиною с футбольный мяч, скорее лежал, чем плавал на поверхности моря… Я застопорил машины и послал бот со вторым помощником, чтобы подобрать эту вещь…»}

При рассмотрении оказалось, что это– шар, сделанный из какого-то очень гибкого стекла и наполненный столь легким газом, что, когда его подбрасывали в воздух, он плавал, как детский воздушный шар. Он был почти прозрачен, и мы могли разглядеть внутри его что-то вроде свертка бумаги. Материал шара был такой упругий, что мы встретились с величайшими затруднениями при наших попытках разбить его и добраться до бумаги.

Молоток не брал его, и только когда старший машинист положил его под машину, шар разбился. К сожалению, он разлетелся в искрящуюся пыль, так что не было возможности собрать куски. Однако мы достали бумагу и, рассмотрев ее, заключили, что она имеет большое значение».

Это все, что мы «знаем о происхождении повествования Кируса Дж. Хедлея, которое мы сейчас приведем без малейших искажений.

* * *

Кому я пишу? Смело могу сказать: «всему миру» – но так как это адрес весьма неточный, то укажу определеннее: моему другу, сэру Джемсу Тальботу из Оксфордского университета, хотя бы потому, что мое последнее письмо было адресовано ему, а это послание можно рассматривать как его продолжение. Я готов к тому, что шар имеет один шанс из тысячи – если даже он увидит свет солнца и не будет по дороге проглочен акулой – попасться на глаза человеку среди бесконечных водных пространств; но все же попробовать стоит, да и Маракот тоже посылает шар, так что вполне возможно, что рассказ о наших удивительных приключениях станет известен всему миру. Поверят ли ему – другой вопрос, но когда люди увидят стеклянный шар, наполненный легким, летучим газом, надеюсь, они поймут, что внутри находятся нечто не совсем обыкновенное. Вы, например, Тальбот, не бросите мои заметки, не прочтя их?..

Если кто-нибудь захочет узнать, как все это началось и что мы собирались сделать, он сможет найти все эти сведения в письме, которое, я вам писал 1 октября прошлого года, в день нашего ухода из Санта-Крус. Клянусь, знай я наперед, что нам придется пережить, – я бы спрятался в последнюю отходящую лодку!

С той минуты, как линия берега растаяла в синеве моря, старик Маракот преобразился. Наконец-то наступило время действовать, и вся его энергия, так долго лежавшая под спудом, вырвалась наружу. Уверяю вас, он сразу забрал всю власть на яхте, подчинив себе и заставив склониться перед своей волей все и всех. Сухой, рассеянный ворчун-ученый внезапно исчез, уступив место воплощению мощной динамо-машины, пышущей энергией и потрескивающей от напора громадной скрытой силы. Его глаза сверкали из-за стекол очков, как прожектор. Он, казалось, сразу бывал везде и всюду, отмечая наше направление на карте, препираясь с капитаном, командуя Билем Сканлэном, давая мне множество разных поручений. Однако все его действия вели к одной цели, несмотря на кажущуюся их хаотичность. Он неожиданно обнаружил солидные познания по электричеству и механике и большую часть времени проводил у машины, которую Сканлэн методично собирал под его непосредственным наблюдением.

– Ну, мистер Хедлей, дело идет на лад, – сказал Биль на второе утро. – Пойдемте ко мне взглянуть на эту диковинную штуку. Доктор оказался великолепным парнем и механиком первого сорта.

Мне казалось, что я осматриваю собственный гроб, но все же я должен сознаться, что он был весьма импозантный. Стальной пол был накрепко приклепан к четырем стальным стенкам, в каждой из них было по круглому окну-иллюминатору. В крыше находился небольшой входной трап, второй трап был в полу. Вся кабинка висела на тонком, но невероятно крепком стальном канате, который навертывался на барабан и сматывался или наматывался сильным двигателем, обычно приводившим в действие глубоководные тралы «Стратфорда». Насколько я понял, канат имел около полумили длины, и конец его был закреплен на железных тумбах на палубе… Резиновые трубки для подачи воздуха были такой же длины; с ними вместе тянулся телефонный провод и изолированный кабель, подающий электроэнергию от судовых динамо к нашим прожекторам: кроме них в стальной каюте стояли, на всякий случай, запасные аккумуляторы.

К вечеру остановили машины. Барометр показывал низкое давление, и густые, черные тучи, застилавшие горизонт, предупреждали о приближении непогоды. Вдали был виден барк под норвежским флагом, и мы рассмотрели, как он зарифлял паруса, готовясь к шторму. Но в ту минуту все было благополучно, и «Стратфорд» мягко покачивался на синих волнах океана, кой-где пенившихся белыми гребешками от свежего ветра.

Биль Сканлэн заглянул ко мне в лабораторию в несколько более взволнованном состоянии, чем следовало при его спокойном темпераменте.

– Послушайте, мистер Хедлей, – сказал он, – они спустили эту ловушку на самое дно трюма. Как вы мерекаете, неужто хозяин хочет в ней спускаться?

– Правильно, Биль! И я с ним вместе.

– Так, так – значит теперь двое свихнулись. Но я буду себя чувствовать последним негодяем, коли пущу вас одних.

– Да вам-то что там делать, Биль?

– Не меньше, чем вам, сэр! Меррибэнкс послал меня сюда наблюдать за машиной, и если она спускается на дно моря, так и я должен спускаться с ней вместе. Где эта стальная мышеловка, там и Биль Сканлэн, и мне совершенно безразлично, сошли все с ума или нет…

Спорить с ним было бесполезно. Итак, к нашему клубу самоубийц примкнул еще один кандидат, и мы стали ждать дальнейших распоряжений.

* * *

Вся ночь прошла в интенсивной работе, и утром мы спустились в трюм, готовые к погружению. Стальная кабинка была уже наполовину вставлена в вырез дна «Стратфорда», и мы, один за другим, спустились в нее через верхний трап, который закрыли за нами и завинтили наглухо, после того, как капитан Хови с самой похоронной миной пожал нам руки на прощанье. Потом кабинку спустили еще на несколько метров, закрыли герметическую камеру и впустили воду, чтобы испытать нашу каюту в воде. Кабинка выдержала испытание прекрасно, каждая часть оказалась точно пригнанной, и никакой течи не наблюдалось. Тогда раздвинулось днище трюма – и мы повисли в океане под самым килем корабля.

Кабинка действительно была очень удобная, и я восхищался продуманностью ее устройства. Электрическое освещение было пока выключено, субтропическое солнце, преломляясь в бутылочно-зеленой воде, бросало в иллюминаторы фантастический, мягкий свет. Там и сям мелькали серебряные рыбки, как черточки на зеленом фоне. У стен кабинки шли диваны, над ними помещался циферблат глубиномера, термометр и другие инструменты. Под диванами помещался ряд баллонов со сжатым воздухом – на случай, если испортятся проводящие воздух трубки. Концы этих трубок уходили к потолку, а рядом с ними висел телефонный аппарат. Мы услышали печальный голос капитана:

– Вы готовы к погружению? – спросил он.

– У нас все в порядке, – нетерпеливо ответил профессор. – Опускайте медленно, и пусть кто-нибудь будет у приемника. Я буду сообщать о нашем положении. Когда мы достигнем дна, оставайтесь на месте, пока не получите распоряжений.

Он выкрикнул эти слова как безумный. Это был величайший момент его жизни, плод взлелеянной им мечты. На одно мгновенье меня охватила мысль, что мы находимся во власти ловкого и удачного маньяка. Биль Сканлэн, видимо, подумал то же; он посмотрел на меня с горестной усмешкой и дотронулся до своего лба. Но после этой единственной дикой вспышки Маракот тотчас же взял себя в руки. В самом деле, достаточно было взглянуть на порядок и предусмотрительность, которые проявлялись в каждой детали вокруг нас, чтобы отбросить опасения за его рассудок.

Теперь все наше внимание было отвлечено удивительными новыми переживаниями. Кабинка медленно опускалась в глубину океана. Светло-зеленая вода превратилась в темно-оливковую и перешла в чудесную синеву, постепенно сменявшуюся темным пурпуром. Мы опускались все ниже и ниже: тридцать метров, шестьдесят, девяносто… Трубки действовали превосходно: дыхание было свободно и естественно, как на палубе корабля. Стрелка глубиномера медленно двигалась по светящемуся циферблату. Сто, сто десять, сто двадцать метров…

_{Кабинка медленно опускалась в глубину океана… Из боковых иллюминаторов длинные мерцающие лучи падали в темнеющие водные пустыни…}

– Как вы себя чувствуете? – прорычал тревожный голос сверху.

– Лучше и быть не может! – крикнул в ответ Маракот.

Но свет убывал. Теперь наступили тусклые, серые сумерки, которые быстро превратились в полный мрак.

– Остановите! – крикнул наш руководитель.

Мы перестали двигаться и повисли на глубине двухсот десяти метров ниже поверхности океана. Я услыхал щелканье выключателя, и нас залил золотой свет, который выходил сквозь боковые иллюминаторы и посылал длинные мерцающие лучи в окружающие нас водные пустыни. Прильнув лицами к толстому стеклу, каждый у своего иллюминатора, мы увидели зрелище, еще никем невиданное.

До сего времени глубинная жизнь океана была нам известна только благодаря отдельным рыбам, которых мы вылавливали тралом, теперь же мы видели удивительный подводный мир таким, каков он есть на самом деле. Океан оказался гораздо больше населенным, чем земля. Бродвей в субботу вечером, Ломбард-стрит перед праздничным днем кишат толпой не больше, чем огромные морские пространства, расстилавшиеся перед нами. Мы уже прошли те верхние слои, где рыбы либо бесцветны, либо обладают настоящей морской окраской: ультрамариновой сверху и серебряной снизу. Здесь были создания всевозможной окраски и формы, какие может показать жизнь моря. Нежные «лентоцефалии» проносились сквозь туннель света, как ленточки из серебра. Изгибалась медленная змееобразная мурена – вьюн морских глубин; черный морской еж, состоящий из колючек и рта, глупо глазел на нас. Порой подплывала каракатица и смотрела на нас человечески-зловещими глазами. Порой мелькала какая-нибудь цистома или глаукус, оживляя всю сцену подобно цветку. Огромная лошадиная макрель свирепо налетала на иллюминатор, пока не появилась темная тень акулы – и макрель исчезла в ее раскрывшейся пасти.

Доктор Маракот сидел с записной книжкой на коленях, заносил в нее свои наблюдения и безостановочно бормотал научные пояснения:

– Что это? Что это? – слышал я. – Да, да, «химера мирабилис» Майкель Сарса. В самом деле, вон там лепидион, но, насколько я могу судить, новый вид. Заметьте этого макруруса, мистер Хедлей; его окраска отличается от тех, которые попадаются нам в сеть.

Один лишь раз он был застигнут врасплох: когда длинный овальный предмет промелькнул с большой быстротой сверху мимо его окна и оставил позади себя вибрирующий след, тянувшийся, как нитка. Признаюсь, я также был озадачен в этот момент, как и доктор. Разрешил эту тайну Биль Сканлэн.

– Понимаю! Этот плут Джон Свинни опустил свой лот рядом с нами, быть может для того, чтобы напомнить нам, что мы не одни.

– Верно, верно! – сказал, улыбаясь, Маракот. – Новый род глубоководной фауны, мистер Хедлей – с проволочным хвостом и свинцом на носу… Но, конечно, им необходимо производить промеры, чтобы держаться над нашей подводной мелью. – Все идет хорошо, капитан! – крикнул он. – Продолжайте спуск!

Маракот выключил электрический свет, и все снова погрузилось в полную темноту, за исключением фосфоресцирующего циферблата глубиномера, который отмечал наше продолжавшееся погружение. Чувствовалось легкое покачивание, и лишь движущаяся по циферблату стрелка сигнализировала о нашем положении. Теперь мы были на уровне трехсот метров, и воздух в кабинке стал спертым. Сканлэн открыл кран вытягивающей трубки, и стало легче дышать. На четыреста пятидесяти метрах мы остановились и раскачивались в середине океана со снова зажжеными огнями. Какая-то большая темная масса прошла мимо нас, но мы не могли определить – была ли это меч-рыба, или глубоководная акула, или же какое-нибудь чудовище неизвестной породы. Доктор быстро выключил свет.

– В этом наша главная опасность! – сказал он. – В глубине водятся такие создания, нападение которых эта бронированная комната имеет столько же шансов выдержать, сколько пчелиный улей – натиск носорога.

– Может быть, это киты? – спросил Сканлэн.

– Киты могут забираться на большую глубину, – ответил ученый. – Об одном гренландском ките известно, что он утянул около мили каната перпендикулярно вниз. Но пока кит не ранен или сильно не напуган – он никогда не уйдет так глубоко. Это могла быть гигантская каракатица – они встречаются на всякой глубине.

– Однако, я думаю, что каракатица слишком мягка, чтобы повредить нам. Было бы смешно, если бы она ухитрилась сделать дыру в никелированной стали Меррибэнкса.

– Тела их мягки, – ответил профессор, – но клюв большой каракатицы может продолбить насквозь железный., брусок. Один удар этого клюва может просверлить иллюминаторные стекла толщиной в три сантиметра с такой легкостью, словно они сделаны из пергамента.

– Веселенькое дельце! – воскликнул Биль.

Наконец, мы почувствовали, что остановились. Толчок был таким легким и едва заметным, что мы узнали об остановке, лишь включив свет и увидав вокруг кабинки покойно свернувшиеся кольца каната. Они представляли опасность для наших воздушных трубок, так как могли их запутать, и, после приказа Маракота, канат снова подтянули кверху. Циферблат отметил пятьсот сорок метров. Мы неподвижно лежали на вулканическом хребте на дне Атлантики.

* * *

В то время, думается, мы все чувствовали одно и тоже. Не хотелось ни двигаться, ни наблюдать. Одно стремление охватило нас: спокойно посидеть и постараться осмыслить происходящее: мы ведь находились в самом центре одного из величайших океанов в мире. Но скоро странные видения вокруг кабинки привлекли нас снова к иллюминаторам.

Кабинка опустилась на густые заросли водорослей («Cutleria multifida» – определил Маракот), желтые плети которых покачивались вокруг нас под давлением неведомого глубоководного течения, совсем как ветви деревьев под ветром. Они были не настолько длинны, чтобы закрыть окружающий вид, и огромные листья их – цвета темного золота – колыхаясь, проплывали несколько ниже кабинки. Под водорослями можно было различить темную вязкую массу грунта, так густо усеянную маленькими разноцветными существами – голотуриями, осундиями, ежами и ехинодермами – как весной в Англии заливные луга усеяны подснежниками и гиацинтами. Эти живые цветы морских глубин – то ярко-красные, то темно-пурпурные, то нежно-розовые – сплошь устилали угольно-черную почву. Там и сям гигантские губки вырастали из выступов подводных скал и редкие рыбы мелькали, как разноцветные искорки, в лучах наших прожекторов.

Как зачарованные, смотрели мы на это феерическое зрелище, когда по телефону донесся встревоженный голос:

– Ну, как вы себя чувствуете на дне? Все ли благополучно? Не оставайтесь слишком долго: барометр падает, и это мне не нравится. Достаточно вам воздуха? Нужно ли вам что-нибудь?

– Все в порядке, капитан! – весело откликнулся Маракот. – Мы не задержимся. Снабжаете вы нас всем чудесно. Комфортабельно, как в каюте. Распорядитесь потихоньку двигать нас вперед.

* * *

Мы вступили в область светящихся рыб, и нас забавляло, потушив свет, в абсолютной темноте, где даже светочувствительная пластинка могла бы висеть часами, не запечатлев ни малейшего лучика, наблюдать жизнь фосфоресцирующих обитателей океана. Точно перед черной бархатной занавесью медленно проплывают блестящие искорки, как ночью большой пассажирский пароход, выбрасывающий потоки света через ряды иллюминаторов. Некоторые странного вида животные имели светящиеся зубы, пылавшие в полном мраке; у других были длинные золотистые усы-антенны, у третьих язычок пламени качался над головой. Повсюду, куда только хватал глаз, мерцали блестящие точки, и каждое животное спешило по своим делам и светилось по-разному – ну, точь в точь ночные таксомоторы перед театрами на Стрэнде.

Потом мы зажгли свет, и доктор стал производить наблюдения над морским дном.

– Несмотря на всю глубину, мы все же не забрались достаточно глубоко, чтобы увидеть характерные породы низших слоев океана, – говорил он. – Но это не по нашей вине. Может быть, в другой раз с более длинным канатом…

– Типун вам на язык! – взвыл Биль. – Бросьте и думать об этом!

Маракот улыбнулся.

– Ну, вы скоро привыкнете к этим глубинам, Сканлэн. Ведь этот спуск не последний…

– Чорт знает что! – возмутился Биль.

– Да, привыкнете, и это вам покажется не опаснее, чем спуститься в трюм «Стратфорда». Вы увидите, мистер Хедлей, что данная почва, насколько мы можем ее рассмотреть сквозь плотный слой животных и губок – не что иное как застывшая лава, что указывает на древнейшее вулканическое происхождение этого плато. Я склонен думать, что это обстоятельство вполне подтверждает мое первоначальное предположение, и мы действительно находимся над вершиной архаического вулкана, а следующая за ней «Маракотова бездна», – он подчеркнул название, – не что иное, как кратер вулкана. Мне пришло в голову – и это будет весьма любопытно – медленно двигать нашу кабинку, пока мы не доберемся до края «Бездны» и не изучим как следует формацию этих мест. Я надеюсь увидеть обрыв невероятной глубины, уходящий перпендикулярно вниз к самому дну океана.

Этот опыт казался мне опасным; кто знает, насколько крепок наш канат, выдержит ли он могущее встретиться сильное подводное течение. Но для Маракота понятие опасности не существовало, раз дело шло о научных исследованиях. Я затаил дыхание, когда легкое содрогание стальной кабинки, раздвигавшей длинные плети колыхавшихся водорослей, показало, что канат натянут крепко и тащит нас за собой. Канат блестяще выдержал нашу тяжесть и с постепенно возрастающей скоростью мы стали скользить по дну океана. Маракот с компасом в руке отдавал по телефону распоряжения переменить направление или подтянуть кабинку повыше, чтобы перескочить через подводные препятствия.

– Базальтовое кольцо вряд ли больше двух километров в ширину, – объяснил он. – По моим соображениям, пропасть расположена западнее того места, где мы опустились. А если так, то мы очень скоро доползем до нее…

Мы беспрепятственно скользили над вулканическим плато, поросшим золотыми водорослями и сверкавшим тысячами фантастических красок.

Вдруг доктор схватил трубку телефона:

– Стоп! – закричал он. – Мы теперь на месте!

* * *

Внезапно перед нами раскрылась чудовищная пропасть. Жуткое место, кошмарное зрелище! Блестящие черные грани базальта круто спускались вниз, в неизвестное. Края пропасти поросли мохнатыми свисающими водорослями, извивавшимися, как плющ по стене; за этой колеблющейся, точно живой стеной были гладкие блестящие стены провала. Даже наши сильные прожектора не могли одолеть мрака бездны. Мы зажгли мощный сигнальный фонарь Лукаса и направили вниз сильный сноп параллельных лучей. Они падали в бездну все ниже и ниже, не встречая препятствий, пока не затерялись в непроглядном мраке.

– Это поразительно, это чудовищно! – воскликнул Маракот, и на его худом лице появилось довольное выражение, – нечего и думать, что такую глубину можно найти еще где-нибудь. Существует пропасть «Челленджера» в восемь тысяч метров у Ладронских островов, есть открытая «Планетой» пропасть в десять тысяч метров близ Филинтии и ряд других, но весьма вероятно, что «Маракотова бездна» совершенно исключительна как по крутизне спуска, так и по узости диаметра! Неудивительно, что она укрылась от наблюдений многих гидрографических экспедиций, составлявших карту Атлантики. Едва ли можно сомневаться, что…

Он замер на полуслове, и на его лице застыло выражение любопытства и удивления. Мы с Билем, бросившись к иллюминатору, окаменели при виде поразительного зрелища.

Какое-то крупное животное поднималось к нам по световому туннелю из глубин пространства. Оно было еще далеко и освещено слабо, и мы едва могли различить огромное черное тело, медленными хищными движениями поднимавшееся все выше и выше. Карабкаясь каким-то непонятным образом, оно ползло уже по краю пропасти. Вот оно приблизилось, и в более ярком свете мы смогли яснее рассмотреть чудовище. Это было существо, неизвестное науке, но в нем был ряд особенностей, известных каждому из нас. Это была помесь чудовищного краба с гигантским раком; две гигантские клешни торчали у него по бокам и пара тяжелых громадных усов вибрировала над черными круглыми злыми глазами на выкате. Панцырь светложелтого цвета имел в окружности метра три, а в длину чудовище, не считая усов, было не меньше десяти метров!..

– Поразительно! – воскликнул Маракот, лихорадочно царапая в записной книжке. – Глаза на подвижных члениках, эластичные суставы – род «Crustaceae», вид неизвестен. «Crustaceus Maracoti…» Почему бы и не так, а?

– Чорт с ним, с его именем! Ей-ей, оно лезет прямехонько на нас! – закричал Билль. – Слушайте, док^[18]), а не лучше ли нам выключить свет?

– Один момент! Один момент! Только набросаю его очертания! – воскликнул натуралист. – Да, да, теперь тушите.

Он щелкнул выключателем, и снова мы очутились в непроглядной темноте, прорезаемой фосфоресцирующими точками, пролетавшими, как метеоры в безлунную ночь.

– Это самая скверная скотина в мире, – проворчал Биль, вытирая пот со лба. – Чувствуешь себя, как после бутылки контрабандного самогону.

– Действительно у него страшный вид, – заметил Маракот, – но еще страшнее иметь с ним дело и испытать силу его клешней. Однако, в стальной кабинке мы в полной безопасности и можем наблюдать его в свое удовольствие…

Только что он произнес эти слова, как раздался точно удар тарана по внешней стенке кабинки. Потом царапанье, скрежет и новый удар…

– Слушайте, ему хочется к нам! – в ужасе закричал Биль. – Нет, право, надо было написать на дверях: «вход посторонним воспрещается».

Он старался шутить, но дрожащий голос выдавал его волнение. Сознаюсь, что и у меня поджилки затряслись, когда я убедился, что чудовище ощупывает нашу кабинку, размышляя, что это за странная банка и найдется ли в ней съестное, если ее умеючи вскрыть.

– Он не может нам повредить, – сказал Маракот, но в голосе его не чувствовалось уверенности. – Может быть, лучше избавиться от него?

И он крикнул в телефонную трубку капитану:

– Поднимите нас на десять-пятнадцать метров!

Через несколько минут мы поднялись над равниной из лавы и закачались в покойной воде. Но дьявольский рак не отставал. Вскоре мы снова услышали царапанье и постукиванье клешней, которыми он продолжал ощупывать кабинку. Было ужасно жутко сидеть в темноте и чувствовать смерть в двух шагах от себя. Выдержит ли стекло, если по нему стукнет страшная клешня? Этот безмолвный вопрос волновал каждого из нас.

Но вскоре выявилась новая страшная опасность. Постукиванье перешло на крышу, и мы почувствовали легкое покачиванье.

_{Дьявольский рак не отставал от кабинки… Мы почувствовали, что злобное чудовище огромной клешней дергает и перетирает канат… Звуки ударов по крыше слышались в кабинке, как погребальный колокол.}

– Доктор! – крикнул я отчаянно. – Он задел за канат! Он оборвет его!

– Слушайте, док, дуем наверх! Довольно, мы насмотрелись всего, и Биль Сканлэн хочет домой к маме, баиньки!.. Позвоните мальчику, пусть поднимает лифт…

– Но мы и половины не исследовали! – прокаркал Маракот. – Мы только еще начали обследовать края пропасти. Измерим хотя бы ее ширину. Когда мы доберемся до противоположного края, я согласен вернуться на поверхность.

И фанатик крикнул в трубку:

– Все в порядке, капитан! Двигайтесь со скоростью двух узлов, пока я не скажу «стоп».

Мы медленно двинулись над краем бездны. Раз темнота не спасла нас от нападения, мы включим свет. Одно окно было совершенно закрыто брюхом чудовища. Голова и огромные клешни работали на крыше, и звук ударов по кабинке звучал, как погребальный колокол. Чудовище обладало невероятной силой. Никогда еще смертному не приходилось быть в таком положении: километры воды внизу – и злобное чудовище сверху! Скрежет и удары становились все сильнее. И вот, мы почувствовали, что чудовище дергает канат! Трубка принесла испуганный крик капитана, а Маракот вскочил, в отчаянии всплеснув руками. Даже внутри кабинки мы слышали скрежет перетираемого каната, звон и свист рвущейся проволоки – и через мгновенье мы стали падать в бездонную пропасть.

У меня до сих пор в ушах звенит дикий вопль Маракота:

– Канат оборван! Мы пропали! Все погибло! – вопил он. Потом, схватив телефонную трубку, отчаянно крикнул:

– Прощайте, капитан, прощайте навсегда!..

* * *

Мы не сразу упали вниз, как нам казалось сперва. Несмотря на солидный вес, пустая внутри кабина до некоторой степени создавала неустойчивое равновесие, и мы медленно и постепенно стали опускаться в пропасть. Я слышал протяжный скрип, когда мы выскальзывали из страшных объятий чудовища, явившегося причиной нашей гибели, и затем, медленно вращаясь, широкими кругами стали спускаться в бездонную пропасть. Прошло, наверное, не больше пяти минут, но нам они показались часом, пока не натянулась проволока телефона и лопнула с тихим стоном, как струна. В ту же минуту лопнула и проводящая воздух трубка, и сквозь отверстие стала по каплям пробиваться соленая вода. Опытные, проворные руки Биля Сканлэна мигом перетянули конец резиновой трубки узлами, и вода перестала течь; в то же время доктор отвинтил пробку у баллона со сжатым воздухом, который стал выходить с легким свистом. Затем лопнул провод, и мгновенно потух свет, но доктор в темноте добрался до аккумуляторов, и на потолке вспыхнул ряд лампочек.

– Света нам хватит на неделю, – проговорил он с кривой усмешкой. – Во всяком случае мы умрем при свете…

Потом он с досадой покачал головой, и неожиданная улыбка озарила его сухие черты:

– Мне, собственно, все равно. Я, старик, довольно пожил – и моя роль в мире сыграна. Единственно, о чем я сожалею, что вовлек двух молодых людей в это опасное предприятие. Я должен был рисковать один.

Я просто и горячо пожал ему руку, не в силах произнести ни слова. Биль Сканлэн тоже молчал.

Мы медленно опускались, измеряя скорость падения по теням рыб, поднимавшихся вверх мимо окон. Казалось сперва, что это рыбы поднимаются вверх, а не мы опускаемся вниз. Кабинка сохраняла равновесие, хотя мне казалось, что мы каждую минуту можем перевалиться на бок или перевернуться вверх дном. К счастью, наш вес был хорошо сбалансирован, и мы шли ко дну в стоячем положении.

Случайно, взглянув на глубиномер, я увидел, что мы опустились уже на глубину тысяча шестьсот метров.

– Видите, все выходит так, как я предсказывал, – заметил Маракот с мрачным удовлетворением. – Не мешало бы вам ознакомиться с моим докладом Океанографическому Обществу об изменении давления при погружении на разную глубину. Как бы мне хотелось написать хоть несколько строк туда, наверх, чтобы пристыдить Бюлова из Гессена, который осмелился возражать по моему докладу.

– Чорт дери! Будь у меня такая возможность, я бы не стал тратить силы на споры с этим тупоумным ослом! – воскликнул механик. – В Филадельфии, живет одна крошка, которая всплакнет, узнав, что никогда больше не увидит Биля Сканлэна.

– Да, мы никогда не вернемся, – сказал я, пожав ему руку.

– Что же, – пожал он плечами. – Я исполнял свой долг.

Мы помолчали.

– Долго ли еще? – спросил я доктора.

Он помолчал несколько секунд.

– У нас еще будет время осмотреть дно бездны, – ответил он тихо. – Воздуха в баллоне хватит на некоторую часть дня. Опасность в другом – в продуктах выдыхания. Они задушат нас. Если бы мы смогли выпускать углекислоту!..

– Это, повидимому, невозможно.

– У нас есть баллон кислорода. Я захватил его на случай катастрофы. Вдыхая его время от времени, мы как-нибудь продержимся еще… Взгляните на глубиномер – мы опустились уже больше, чем на три километра.

– Да стоит ли бороться за жизнь? Чем скорее наступит конец, тем лучше, – заметил я.

– Это верно! – подтвердил Сканлэн. – Раз, два и не копайся!

– И отказаться от поразительного зрелища, которого еще не наблюдал никогда глаз человека? – возопил Маракот. – Это предательство по отношению к науке! Будем наблюдать факты до конца, пусть даже эти знания погибнут вместе с нами. Надо играть до конца, если уж начали.

– Да вы – спортсмен, док! – захохотал Сканлэн. – А в общем вы это правильно. Играть, так до последнего грошика!

Мы терпеливо уселись втроем на диван, вцепившись в ручки; кабинка, колыхаясь и поворачиваясь, опускалась, и рыбы мелькали вверх мимо иллюминаторов…

– Уже пять километров, – заметил Маракот. – Я выпущу немного кислорода, мистер Хедлей… Становится очень душно. Забавная вещь, – сухо ухмыльнулся он. – Действительно, теперь эта бездна имеет право называться «Бездной Маракота». Когда капитан Хови привезет эти новости, мои коллеги увидят, что эта бездна не только моя могила, но и мой памятник нерукотворный. Даже Бюлов из Гессена…

И он стал бормотать что-то о невероятной косности ученых.

Потом мы снова сидели в тишине и следили, как стрелка подползает к семи километрам. Однажды мы задели за что-то тяжелое и ударились с такой силой, что чуть-чуть не перевернулись на бок. Может быть, это была крупная рыба, а может, выступ скалистой стены, вдоль которой мы опускались. Прежде край бездны казался нам дном океана, а теперь, при взгляде на него из пропасти, он казался нам поверхностью океана.

Мы все плыли, вращаясь и описывая круги, сквозь темно-зеленые водные пустыни. Циферблат глубиномера показывал семь тысяч шестьсот метров.

– Мы приближаемся к концу путешествия, – сказал Маракот. – Глубиномер Скотта в прошлом году показал восемь тысяч сто сорок пять метров в самом глубоком месте. Через несколько минут мы узнаем, что нас ждет. Может быть, кабинка разлетится от удара. Может быть…

В эту минуту мы «причалили».

Ни одна любящая мать не опускала с такой нежностью своего первенца на пуховую перинку, как мы опустились на дно Атлантического океана. Толстый эластичный слой мягкого ила, на который мы опустились, сыграл роль идеального буфера и спас нас от гибели. Мы боялись шевельнуться на диване – кабина опустилась краем на выступ скалы, покрытый вязким, желатинистым илом, и на нем мы покачивались в косом положении, с трудом сохраняя равновесие и ежеминутно рискуя перевернуться. Но через некоторое время покачивание ослабело, кабина крепче утвердилась и застыла неподвижно…

В этот момент доктор Маракот, пристально смотревший в окно, удивленно вскрикнул и выключил свет…

* * *

Каково же было наше удивление, когда оказалось, что и без электричества мы могли видеть все довольно отчетливо. Тусклый рассеянный свет вливался через иллюминаторы в кабинку, как, холодное сияние морозного утра. Мы поспешили к окнам и, не прибегая к свету прожекторов, могли рассмотреть окружающее метров на триста во всех направлениях. Это было непостижимо, невероятно, но все наши чувства отметили, что это факт! Дно океана было освещено!..