Текст книги "Всемирный следопыт, 1928 № 01"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Николай Ловцов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

При отъезде капитан И. Замяткин говорит мне: «Возьмите оружие, можете встретить медведей». Я смеюсь: «Вот уже двадцать лет, как я езжу, и никогда звери не нападали на меня. Это бывает только в романах».

На берегу мы разделяемся. Моя помощница, геолог М. Кленова, уходит на запад, я на восток. Задерживаюсь сначала с остальными у самого мыса, чтобы сфотографировать утесы и море. Старший помощник капитана Корельский и боцман поднимаются на утес и находят там, на куче камней, упавший крест, поставленный Седовым в 1913 г., когда он пешком доходил от своей зимовки до северной оконечности Новой Земли.

Корельский поднимает крест и начинает укреплять его. Мы с матросом (и будущим штурманом) Беркулем идем туда же. Но не успеваем дойти шагов пятидесяти до креста, как из-за склона утеса, справа, выбегает большой белый медведь и бросается к кресту.

Он бежит очень грациозно и легко, вперевалку, шерсть чуть желтеет на фоне серого неба, как слоновая кость. Блестит черный нос и глаза. Совсем не страшно, – как в зоологическом саду.

Но медведь имеет, повидимому, чересчур живой интерес к нам. Беркуль кричит: «Медведь, медведь!»– и люди от креста бегут, а затем и мы с ними, последним – запыхавшийся толстый боцман, а сзади наш пойнтер Рекс, который сначала по молодости лет (он никогда не видел крупной дичи) пробует лаять на медведя, но, увидав, что мы бежим, бросается вслед за нами.

На бегу я вспоминаю, что у меня с собой аппарат, и жаль пропустить такой замечательный случай. Останавливаюсь, навожу аппарат– в поле его Рекс и медведь, довольно близко, шагах в пятидесяти. К сожалению, на фокус навожу несколько поспешно, и снимок выходит туманный.

_{Пойнтер Рекс спасаемся от медведя (медведь – светлое пятно в левой верхней части снимка).}

На краю утеса находим свои ломы и топор – единственное наше оружие. Хватаем их и скатываемся вниз. Медведь делает то же очень ловко и быстро: садится на зад и соскальзывает вниз.

Внизу встречаем профессора Буткевича, который задержался здесь за сбором бактерий на снегу, и вместе с ним бежим дальше к берегу. Но Беркуль бросается в сторону и забирается на камень над водой. Медведь пока остается здесь и о чем-то оживленно беседует с Рексом…

Между тем, на «Персее» заметили наш призовой бег и отправили на помощь моторку. Но ее только что собрались чинить, и едва она успевает отойти несколько десятков метров, как сходит с оси маховик, и лодка останавливается… Сидящие в ней Месяцев и механик Мусиков, оба страстные охотники, принуждены остаться далекими зрителями всего происходящего, утешаясь несколькими пулями, посланными в медведя почти за версту.

Немедленно с корабля с изумительной быстротой спускают вельбот. На «Персее» боятся за нас больше, чем мы сами, и спешат к берегу. Капитан пока что также стреляет с мостика в медведя. Тот уже оставил Беркуля и решает бежать за нами. К счастью, Корельский догадался бросить ему полушубок, и медведь, встретив такую интересную «дичь», обнюхивает ее, хватает и, отойдя немного в сторону, начинает ее рвать и трепать, присев для удобства на задние лапы. Вид у него очень деловитый и комичный.

Мы бежим дальше на запад, с нами еще Кленова – мы только что встретили ее: она увидела за утесом другого медведя и возвратилась к нам, чтобы неожиданно принять участие в нашей, если можно так назвать, «медвежьей охоте», где мы служили приманкой.

Вельбот подходит к берегу, и медведь, видя эту новую «дичь» (сколько счастливая судьба послала ему сегодня на голодное брюхо!), бросается в воду и плывет навстречу вельботу. Бой происходит невдалеке от берега. Медведь после первых двух пуль свертывается в воде, но потом опять оправляется и лезет к вельботу. Еще два выстрела – и он поворачивает к берегу, окрашивая воду кровью. Еще два – и он прикончен. Гордые охотники – штурман Котцов и гидролог Васнецов – притягивают его к лодке, чтобы отбуксировать к судну.

_{Медведь, увидя новую «дичь», идет навстречу вельботу.}

С берега хорошо видны все стадии боя, и я успеваю снять ряд фотографий. Но действующие лица трагедии в 200 метров от меня, и поэтому выходят очень мелкими.

_{С вельбота осыпают пулями плывущего медведя.}

Когда первое возбуждение проходит, все рассказывают, кто что делал, думал, видел и не видел, и мы расходимся на работу, на этот раз с ружьями. И когда видишь на снегу многочисленные широченные следы медвежьих лап, как-то приятнее чувствовать за спиной маузер. Второй медведь куда-то скрылся, и никому не удалось его видеть. Шныряют только юркие песцы, еще негодные на мех, «не дошедшие».

На мысе Желанья восстанавливают крест Седова, – на нем надпись: «Лейтенант Седов, 20 апреля 1913 г.» и ниже наискось: «Экспедиция Самойловича. 1925 г.». Рядом ставят большую деревянную пирамиду в 36 футов вышины, с нашей надписью.

Теперь мыс будет легко отличим от других утесов на этом однообразном берегу.

Вечером медведя свежуют. Он матерой, старый, очень голодный – сала совсем нет, а желудок набит водорослями, а из живности только сухое оленье копыто, которое он подобрал где-то на берегу. Недаром, бедняга, он так интересовался нами. В этом году, при полном отсутствии льдов, на которых медведи обычно подкарауливают тюленей, медведям на Новой Земле приходится туго.

_{Труп медведя на палубе «Персея»}

Мы тоже не имели давно свежего мяса, и с аппетитом поедаем котлеты и штуфат (единственное, что умеет готовить наш кок) из медвежатины.

От мыса Желанья всем хочется пройти к Земле Франца Иосифа, к острову Уединения или еще куда-нибудь на северо-восток. Год совершенно исключительный. Очень редко бывает, чтобы океан был абсолютно свободен от льда. Можно пройти далеко и открыть, быть может, новые земли.

Но капитан и начальник экспедиции неумолимы: у нас мало угля. И мы сделаем только еще один небольшой разрез– 110 миль на восток и один градус на север, до 78° сев. широты. И то это уже рискованно. Если на обратном пути нас хватит страшный «мордотык» – шторм в зубы – то мы не сможем дойти до Архангельска. И так сделано довольно, не каждый год огибают Новую Землю и высаживаются на мысе Желанья!

30 сентября проходим обратно мимо мыса Желанья и поворачиваем к Архангельску вдоль Новой Земли. Сначала видны ее берега, покрытые снегом, а затем из-за горизонта выглядывают только отдельные горы. Мы опять в открытом море – и не в сравнительно спокойном Карском море, а в бурном по осени Баренцевом. И через два дня нас встречает знаменитый «мордотык», которого мы надеялись избежать. Шторм с юго-востока все крепчает и крепчает. Мы упорно идем на юго-запад, шторм упорно прибавляет – уже волнение 7 баллов, ветер одиннадцать (предельный—12 баллов). Анемометр показывает^[25]) 27 метров в секунду– это ураган! Пену захлестывает на верхний мостик и в трубу. Угля остается на полтора дня, а мы подвигаемся уже только 2–3 мили в час. Капитан решает поднять паруса и итти в гафвинд левым галсом^[26]) в Мурманск.

Операция эта рискованная. Поднимать паруса в одиннадцати-бальный шторм, когда их обычно в это время спускают!

Судно приводят к ветру (носом против ветра) и с большими усилиями ставят паруса. На «Персее» ими вообще пользуются редко – парусность мала и ход плохой. Команда ползает на концы гафеля и бома^[27]), чтобы распутать паруса и, наконец, подняты трисель, бизань и стаксель. С кливером^[28]) хуже– сильный шквал, шкотовый угол обрывается, парус взметывается в дикой пляске и хлещет. Удается все же его спустить и собрать.

На парусах идем вдоль волны полтора дня. Волны хлещут с левого борта, перекатываются через спардэк, обдают с головы до ног на шканцах, когда идешь в кают-компанию обедать^[29]). Одна волна, особенно бойкая, вырывает даже перила на шканцах и сбивает бочки.

Колокол на палубе звонит почти без перерыва, – так наклоняется судно. Ветер дикий, и бом (бревно в фут толщиною) дрожит, как струна.

Но всему бывает конец. 6 октября ветер стихает, но где мы – точно определить нельзя. Опять туман. Из тумана показывается буек, и затем – немецкий тральщик, который ловит здесь треску. Тральщик – маленький пароходик, и он то поднимается на гребень мертвой зыби, то совсем скрывается за ней.

Покачиваясь на волнах, долго мы сговариваемся с ним – по радио, так как возня с разноцветными флагами международного морского кода очень длительна.

Узнаем, что мы к северу от Мурманска– всего в 5 милях от того места, где мы должны быть по расчетам капитана.

Снова пущены машины, и на рассвете 7-го мы входим в Екатерининскую гавань (Александровск), имея всего на 2 часа угля.

Отсюда часть научного состава экспедиции – и я в том числе – уезжает в Москву. А «Персей», погрузив уголь и запасшись пресной водой, уходит в Архангельск, куда попадает только 20 октября, выдержав еще два сильных шторма.

НЕОБЫЧАЙНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ

БОЧЕНКИНА И ХВОЩА

_{СЕРИЯ ЮМОРИСТИЧЕСКИХ РАССКАЗОВ}

_{В. ВЕТОВА}

ПСИХОКУРЬЕЗ СЕМЕНА СЕМЕНЫЧА^[30])

Здоровье Семена Семеныча медленно восстанавливалось…

Он не погиб. Погиб лишь «дирижабль» – его знаменитое ружье. Оно было затоптано в ил в момент спасения моего друга.

Без признаков жизни извлекли мы Семена Семеныча со дна Ивлевского озера, где он пролежал под водой не менее пяти минут, накрытый сверху своим изобретением – громадным тазом, в котором он так смело подплывал к гусям…

Более получаса откачивали мы на всевозможные манеры безжизненное тело Семена Семеныча и растирали его самогоном. Когда у нас исчезла последняя надежда на оживление этого закаленного охотника, он неожиданно чавкнул и тем самым подал нам первый признак того, что еще не погиб. Обрадованные, мы с новой энергией принялись качать и растирать закоченевшего охотника и, в гонце концов, докачали-таки его до того, что терпение его лопнуло: обдав нас изо рта целым фонтаном воды, он пустил в нас столь нехорошим словцом, что после этого у многих пропала охота принимать дальнейшее участие в оживлении моего дорогого приятеля.

Что я переживал в эти минуты!.. Впрочем, я думаю излишне распространяться об этом. Оно и так должно быть понятно…

Итак, Семен Семеныч не погиб… Его последняя гусиная охота, его последний мастерской выстрел, уложивший на месте восемь диких гусей, произвел сенсацию во всем городе, и не было такого гражданина, который бы об этом не знал.

Целую неделю ходили городские охотники на квартиру к Боченкину справляться об его здоровьи. Завистливыми глазами смотрели они на моего друга и на восемь диких гусей, убитых одним страшным выстрелом его дирижабля.

Охотники жаждали узнать подробности.

Семен Семеныч, однако, неохотно распространялся о своей катастрофе.

– Случился шок, а вслед за этим экспромт, – коротко пояснял он свою неудачу, которая явилась следствием чересчур крепкого заряда дирижабля. Ружье отдало сильнее обыкновенного, – настолько сильно, что корпус стрелка откачнулся назад, а ноги подбросило кверху, что и повлекло за собою моментальную гибель хитроумного судна. Таз опрокинулся, накрыв собою моего друга. Словом: «случился шок, а вслед за ним экспромт»…

Семен Семеныч как будто и совсем поправился. Однако, после пережитого с ним по временам делалось что-то странное. Он стал молчалив и вроде как бы затосковал. Он жаловался, что у него «в левом боку овца жует»… По временам у него появлялась надоедливая отрыжка «на манер денатуратной», а между тем денатурата он в пищу не употреблял. А то, неизвестно почему, в его животе вдруг появлялось какое-то граммофонное журчание, которое сильно беспокоило его жену по ночам… Короче, затосковал Семен Семеныч.

Отчаявшись в выздоровлении, он захватил для бодрости меня и супругу свою Матрену Андревну и пошел к доктору Никитскому. А доктор Никитский в нашем маленьком городке слыл за очень специального врача.

Опытным взглядом окинул ученый эскулап больного и на все лады забарабанил металлическим молоточком по его животу. Потом он принялся выслушивать через трубочку. Эту трубочку старичок доктор прикладывал буквально ко всем частям тела Семен Семеныча, стараясь уловить опытным слухом что-нибудь подозрительное. С полными слез глазами, затаив дыхание, следили мы за его движениями. Подозрительного, однако, доктор ничего не уловил и объявил, что все органы Семен Семеныча находятся в наилучшем состоянии.

_{Доктор Никитский прикладывал трубочку буквально ко всем частям тела Семена Семеныча…}

– Просто курьезный случай психоневроза на чисто нервной почве, после пережитого потрясения…

Таков был диагноз доктора Никитского.

– Но чем же, доктор, нам его теперь лечить? – спросили мы в один голос с Матреной Андревной.

– Только режимом! И никаких лекарств. Пациент – нервен. Ему прежде всего нужна смена впечатлений. Ему надо развлечься…

Мы стали придумывать, какое бы такое развлечение устроить Семен Семенычу, чтобы вылечить его недуг. Доктор Никитский предложил:

– Свезите его в Москву! Пусть он осмотрит достопримечательности столицы: новые впечатления рассеют психоневроз, и скоро ваш охотник снова будет таскать нам диких гусей.

– Что вы, доктор! – замахала руками Матрена Андревна. – Да нешто я теперь Сеню когда допущу до воды?!

– Это уж меня не касается, – улыбнулся доктор и, весело хлопнув Семен Семеныча по плечу, направился к умывальнику, приговаривая:

– Курьезнейший случай психоневроза на нервной почве…

Когда мы вышли, Семен Семеныч с грустью посмотрел на меня и спросил:

– Слыхали вы, Владим Сергев, про такую болезнь: «психокурьез» да еще на скверной почве?

– Не психокурьез, а психоневроз, – успокаивал я его, – и вовсе не на скверной, а всего только на нервной почве. Все это пустяки…

– Даешь Москву!.. – вдруг заревел мой друг, сверкнув глазами.

– Берешь… – подмигнул я ему и крепко пожал его честную руку.

* * *

Семен Семеныч никогда не бывал в Москве. Дальше Епифани, Ефремова и Ельца он носа еще не казал, а потому вы, конечно, поймете, до чего заинтересовала нас предстоящая поездка моего друга в столицу.

Ввиду того, что мне и раньше приходилось бывать в Москве, Семен Семеныч настоял, чтобы я сопутствовал ему. Я охотно согласился: кстати, у меня там проживали родные.

С неделю ходил Семен Семеныч к портному Свинолупову… И спец же был этот Ванька Свинолупов! Он знал, что строит пиджак не кому-нибудь, а знаменитому охотнику Семен Семенычу Боченкину, который сделался злобой дня всего города, после того как доктор направил его развлекаться в Москву.

Знал Свинолупов, что теперь его работу увидит столица. Вот почему и сработал он такое фасонистое чудо – двубортный клетчатый пиджак зеленого цвета и такие же галифе, поистине дьявольского фасона!..

Портной Свинолупов этим не ограничился. Он откуда-то добыл для Семен Семеныча еще не виданный у нас в городе головной убор зеленого цвета, сделанный не то из тыквы, не то из морских водорослей – что-то вроде каски или котелка из твердой мочалки. Шляпа эта называлась «здрассте – прощайте» и имела два козырька – спереди и сзади.

_{Портной Свинолупов сработал для Семен Семеныча фасонистый пиджак зеленого цвета и галифе, поистине дьявольского фасона…}

Теперь прибавьте ко всему этому костюму – невероятных размеров металлический знак Всекохотсоюза, который Семен Семеныч специально заказал местному ювелиру Тетельбауму. Мой друг не хотел ударить лицом в грязь, показав себя в столице…

Судите же сами, какую живописную картину представлял Семен Семеныч, когда, перед отходом поезда, он появился на вокзале, окруженный толпой провожавших его охотников!

При виде расфранченного мужа, в пригнанной на ять пиджачной паре – дрогнуло сердце Матрены Андревны и ревность к москвичкам внезапно обуяла ее.

Поезд отошел под гул самых теплых напутствий провожающих и драматических уверений жены, напомнившей мужу, что измены она не потерпит…

* * *

В Москву мы прибыли рано утром и вышли на платформу Курского вокзала, обалделые и смущенные непривычной суетой.

По случаю раннего часа мы решительно не знали, куда себя девать.

Семен Семеныч, наконец, решил отправиться проведать старую тетку, которая проживала в Хамовниках, а я надумал прокатиться на Тверскую, чтобы навестить родных.

Около семи часов утра я посадил своего друга на трамвай линии «Б» и объяснил ему, как проехать в Хамовники. Мы распрощались с тем, чтобы к часу дня встретиться на квартире Семен Семенычевой тетки и после этого вместе итти осматривать Москву.

Был уже второй час, когда я позвонил у подъезда невзрачного домика в одном из переулков в Хамовниках. Тетка Семен Семеныча сама открыла дверь и сильно удивилась моему приходу. Еще более удивилась старуха, когда я сказал ей, что пришел к Семен Семенычу: «Его не было; он и не думал сюда заходить».

Мы с старухой встревожились не на шутку. Прошло более шести часов с того момента, когда фигура Семен Семеныча исчезла из моих глаз, отъезжая от Курского вокзала на трамвае. Мой друг был в Москве в первый раз в своей жизни, и мало ли что могло с ним случиться!

С полчаса толковали мы с теткой о том, как теперь отыскать ее племянника, и, наконец, я решил итти в милицию заявить о пропаже мужчины в зеленом клетчатом пиджаке со шляпой фасона «здрассте – прощайте».

Не успел я, однако, выйти на улицу и сделать несколько шагов по тротуару, как увидал знакомую зеленую фигуру моего друга с его «здрассте – прощайте» на голове. Семен Семеныч был в сильном волнении. Очки на его носу блестели вызывающе.

– Владим Сергев! – издали кричал он мне. – Безобразие! Официальное безобразие! Тут не только от психокурьеза не вылечишься, а, простите за выражение, наоборот: получишь их целых два!

– Да что случилось?

– Скажу вам прямо в глаза: не буква Бе, а грабеж!

– Вас ограбили! Жулик в карман залез? Ах, Семен Семеныч, я же вас просил быть осторожным в трамваях и остерегаться жуликов!..

– Какие там жулики! Добро бы еще, коли в карман залезли – я бы им показал! То-то и оно, что в карманы никто не лазил, а трех с полтиной – как не бывало!

– Кто же вас обчистил?

– Простите за откровенность – контролеры!

– Понимаю, вы билетик затеряли. Но ведь за это штраф только рубль.

– Ничего подобного! Никаких билетов я не терял, а три раза официально штрафовали по рублю, а за что – неизвестно!

– Вот это здорово! Как же это у вас так случилось?

– Очень просто: еду я на этой самой Бе… Купил билетик за одиннадцать копеек, в окошечко поглядываю… Город действительно официальнейший!.. Едем долго – никак приехать не можем. Гляжу: опять Курский вокзал!.. Что за репетиция, думаю?! А тут, откуда ни возьмись, этот самый контролер: «Ваш билетик, и пожалуйте – рубль; билет, мол, ваш давно вышел – бы все кольцо проехали».

«Извиняюсь, – говорю, – никаких колец я не проезжал, а честно и благородно еду к тете в Хамовники»… А он и говорит: «Вы, пожалуйста, не бузите, платите рубль и езжайте в обратную сторону»… Что ты будешь делать? Заплатил я целковый; сажусь теперь на другую Бе и прусь обратно… Ну, думаю, скоро и до Хамовников доеду… Ничего подобного! Гляжу: спять к Курскому вокзалу моя Бе подъезжает, и прется в вагон тот же самый контролер. «Давай, говорит, еще рубль»… Я говорю: «Гражданин, извиняюсь, я уже вам целковый заплатил, вот ваша квитанция, зачем же вы нахальничаете и опять с меня денег требуете? Делаю я, что ли, их?» – «Это, говорит, меня не касается! Платите, а то милицию позову». – «Когда же, говорю, вы меня в Хамовники привезете, и сколько это будет стоить окончательно? Говорите сразу»… «Стоить будет всего четырнадцать копеек»…

Заплатил я ему рубль четырнадцать, получил квитанцию и еду дальше… А на улицах, гляжу, народу!., народу!.. Автомобилей этих понаперло!.. Ну и ну, думаю – там, гляжу – и глазам своим не верю: стоит на площади…

Курский вокзал!.. Да что же это за репетиция, думаю, – конца-краю этому Курскому вокзалу не будет!.. Только это я было захотел слазить – не тут-то было: контролер тут как туф. Серьезный такой; трамвай враз остановил и прямо через всю толпу ко мне суется: «Платите, говорит, еще рубль и сматывайтесь отседа моментально»… А я и говорю: «Простите, гражданин, вот вам ваши две квитанции, а теперь скажите мне: где же ваша совесть? Я человек больной, опять же провинционал, приехал в Москву лечиться от психокурьеза, а вы меня в интересное положение ставите… Не дам вам рубля! Деньги вам уплачены сполна… Прошу вас, доставьте меня за мои деньги в Хамовники – в противном случае, отдайте обратно два рубля двадцать пять копеек… это уж как хотите!»

И бывают же бессовестные люди! Смотрю, останавливает этот самый контролер всю букву Бе и говорит: «Платите рубль и слазьте отседа – вагон дальше не пойдет». Я говорю: «Ничего подобного», а он милиционера кличет… Промуздыкался я с ним полчаса; в милицию уж было поволокли… Пришлось еще целковый отдать!.. Нет, Владим Сергев, как хотите, а в этих самых ваших Бе – сам чорт не поймет ни бе, ни ме! Ну, думаю – довольно; ежели на Бе кататься – никаких средств не хватит, а до тети и в неделю не доедешь…

Пешком пришлось култыхать, и куда проще вышло: иду потихонечку и народ расспрашиваю– так и допер…

Семен Семеныч развернул предо мной три трамвайных билета и три квитанции на общую сумму в три рубля 39 копеек.

Он был голоден и утомлен. Мы направились к его тетке, дабы успокоить старуху…

Следующий рассказ – «Приключения в Зоопарке» – в № 2 «Следопыта».

ПИСАТЕЛЬ ТРУДЯЩИХСЯ МАСС

О Джэке Лондоне

Джэк Лондон – сын рядового фермера. – Годы скитаний и приключений. – Путешествие вокруг света. – Джэк Лондон – писатель. – Чем дорог Джэк Лондон трудящимся массам.

Одним из мировых писателей, вышедших из среды трудящихся классов, является знаменитый американский писатель Джэк Лондон.

Миллионам людей всех пяти частей света знакомо его имя, но, вероятно, лишь немногим известно, что Джэк Лондон был не только пролетарием, но и революционером. Этот последний факт делает Джэка Лондона особенно близким нам и нашей эпохе.

Но, кроме того, сама жизнь Джэка Лондона и все его произведения полны интереса, красочности и насыщены бодростью и призывом к борьбе. И с этой точки зрения Джэк Лондон должен стать любимым автором для многих из нас.

Возьмем его жизнь. Он родился в семье небогатого калифорнийского фермера, близ Сан-Франциско. Как сын трудящихся, Джэк Лондон прошел суровую школу жизни, полную труда и лишений.

«Мне было восемь лет, – пишет Джэк Лондон, – когда я надел первую рубашку, купленную в магазине на заработанные мною деньги. В десять лет я уже продавал на улицах газеты. Каждую копейку я отдавал семье и, отправляясь в школу, каждый раз стыдился своей шапки, разорванных башмаков и платья. Я вставал в три часа утра, чтобы сбегать за газетами, а затем я шел в школу. После школы я продавал вечерние газеты. По субботам я работал при фургонах, развозивших лед, а по воскресеньям отправлялся на кегельбан и расставлял кегли для пьяных посетителей…».

Двенадцати лет маленький Джэк был отдан на фабрику рыбных консервов. Здесь царила самая бессовестная эксплоатация детского труда. Мальчики и девочки целые дни простаивали у машин, работая напряженно по 16 и 18 часов. «Бывали недели, – вспоминает Джэк Лондон, – когда я возвращался домой не раньше одиннадцати часов вечера, ложился спать в половине первого, а в пять меня уже будили, чтобы снова итти на работу. А я спрашивал себя: неужели цель жизни в том, чтобы превратиться в рабочий скот!».

Проработав в ужасных условиях на фабрике два года, Джэк почувствовал, что так дальше он жить не может. Он мечтал о путешествиях, приключениях и вольных скитаниях по диким местам-этот четырнадцатилетний мальчик, отрывавшийся от машины линь для краткого пятичасового сна и заточивший свою юность в душных стенах фабрики. Он родился и вырос на берегах океана. С первых же лет своей жизни видел безбрежное сине-зеленое море. И это море неумолчно звало его в даль, манило в необъятный простор, откуда день и ночь с шумом и рокотом катились одна за другой, могучие волны.

Океан был первым воспитателем Джэка; вторым была его родина – веселая Калифорния. Калифорния, с ее здоровым, бодрящим и теплым климатом, с цветущими долинами, виноградниками и разнообразными плантациями вливала в юношу жизнерадостность и бодрость. Под двойным влиянием – могучего океана и цветущей земли – юный Джэк Лондон чувствует ненасытную жажду жизни. Работа в тесных и душных казармах капиталистической фабрики становится настоящей пыткой. Он бросает фабрику и шестнадцати лет становится «устричным пиратом». На небольшой лодке вместе с таким же отважным товарищем «пираты» пускаются в море и «грабят» правительственные устричные фермы.

Но это занятие скоро перестает удовлетворять Джэка. В поисках приключений и новых ощущений он поступает матросом на судно, идущее в Японию. Плавание, промысел за морскими котиками расширяют умственный горизонт юноши. Он не из книг, а практически узнает, что на свете есть много стран, где жизнь и природа непохожи на жизнь и природу его родины. И в нем пробуждается жажда путешествий, ненасытное стремление видеть новые и новые страны.

Но суровая рука жизни опять крепко сжимает мужественного юношу. Он возвращается на родину и поступает рабочим на джутовую фабрику. Жажду путешествий и приключений он утоляет чтением книг. Вскоре Джэк поступает кочегаром на электрическую станцию в Окленде. Узнав, что, заняв это место, он лишил работы двух рабочих, Джэк Лондон бросает работу.

В 1894 г. Джэк Лондон отправляется пешком, без денег, по Америке, направляясь с запада на восток. Юноша научился ездить и под вагонами, и на крыше вагонов, соскакивать и вскакивать на ходу, спасаясь от кондукторов, научился даже засыпать, вися на тормозе или на буфере. Через месяц скитаний у него развалились башмаки, ноги покрылись волдырями. Но он не унывает и переходит из города в город.

Так добрался Джэк до Нью-Йорка и попал на Ниагарский водопад. Водопад произвел на него колоссальное впечатление. Он не мог оторвать глаз от грандиозного зрелища и провел возле водопада весь день и весь вечер. Только около полуночи он вспомнил, что пора искать ночлег. Блуждая по опустевшим улицам города, он встретил приятеля, которого вели в участок. Полицейские захватили с собой и Джэка Лондона. Он и его приятель были приговорены к тридцати дням тюремного заключения за бродяжничество.

На юношу надели ручные кандалы и препроводили вместе с другими бездомными в тюрьму в Буффало. В тюрьме ему обрили голову, надели арестантский халат, а «какой-то студент медик, – говорит Джэк Лондон, – который относился к нам, как к кроликам для медицинских опытов, насильно привил мне оспу. Затем меня стали учить маршировке и заставили работать под надзором хорошо вооруженных надзирателей…».

Джэк Лондон был потрясен происшедшим. Он пробовал протестовать. Но протесты ни к чему не привели., Пришлось смириться. Выйдя из «культурной» тюрьмы, юноша по иному взглянул на свет. До тюрьмы Джэк Лондон – пролетарий по рождению – все-таки не чувствовал резко классовых границ буржуазного общества и не ощущал до боли пищального неравенства. Тюрьма открыла гм у глаза…

Жизнерадостный юноша увидел, что мир разделен на два враждебных друг другу класса – на класс эксплоататоров и паразитов и класс эксплоатируемых и неимущих. Эти два класса живут как бы в двух разных этажах общественного здания – одни на верху, другие – внизу. На долю Джэка Лондона выпал подвал этого здания – мрачное царство нужды, нищеты, бесправия…

«Я так ясно видел, – говорит Джэк Лондон, – картину человеческого падения, и в самой глубине пропасти видел и себя, висящего лишь немногим выше других на отвесной стене и державшегося лишь благодаря своей силе и напряжению. Меня охватил ужас. Что произойдет тогда, когда силы покинут меня?» И Джэк впервые ощутил кровную связь с породившим его рабочим классом. Он стал размышлять и почувствовал недостаток своих знаний. Он решил учиться, чтобы разобраться в хаосе жизни и сознательно итти по жизненному пути.

Выйдя из тюрьмы, осунувшийся, с обритой головой, Джэк незаметно прокрался на вокзал и залег под вагон первого поезда, отходившего на Дальний Запад. Вернувшись в Калифорнию, он сближается с некоторыми студентами, и началась бешеная погоня за знаниями Благодаря материальной помощи сестры, вышедшей замуж за богатого фермера, Джэк Лондон поступает в университет. Он усиленно читает книги по общественным вопросам и знакомится с социалистическими теориями…

Однако, Джэк Лондон, в котором была душа художника и бродяги, вскоре бросает университет и науку и вместе с мужем сестры уезжает в Аляску, на золотые прииски. Правда, само золото мало интересовало Джэка Лондона. Его больше привлекала природа Аляски и перспектива необыкновенных приключений.

В снеговых пустынях Аляски просыпается писательский талант молодого Джэка Лондона. Он пишет рассказы о своих приключениях. «Клондайкские рассказы» сразу доставляют ему широкую известность. Джэк Лондон вскоре становится «модным» писателем.

Вернувшись из Аляски, он едет в Европу. В Лондоне он идет в восточные рабочие кварталы, ночует в ночлежных домах, посещает квартиры бедняков и изучает их жизнь. Свои впечатления о лондонских трущобах он описывает в книге «Люди бездны». Эта книга представляет первый громкий протест молодого писателя против буржуазного мира.

Разочаровавшись в буржуазной Европе, Джэк едет на Дальний Восток, посещает Японию, Корею, остров Кубу, Ямайку, Гавайские острова, а в 1907–1908 гг. совершает путешествие «вокруг света». Некоторые эпизоды этого путешествия Джэк Лондон впоследствии изложил в книге «Путешествие на Снарке».

Путешествие вокруг света расширяет еще более горизонт Джэка Лондона, его литературный талант развертывается, крепнет и достигает полного развития.

_{Один из ранних портретов Джэка Лондона.}

Возвратившись в Америку, Джэк Лондон открыто заявляет, что он – социалист. Он выступает с лекциями на революционные темы. Свой переход в этот лагерь Джэк Лондон мотивирует так:

«Я социалист прежде всего потому, что рожден пролетарием и очень быстро открыл, что социализм – единственный выход для пролетариата и, в частности – для искусства и художника».

Против Лондона поднялась свирепая травля. Его называли «анархистом», третьесортным писателем, человеком из низов общества и т. д.

Но Джэк Лондон не испугался обрушившихся на него нападков, открыто поддерживая связи с рабочей организацией «Индустриальные рабочие мира». «Нищеты и бедноты не должно быть в мире», – не уставал повторять он…

Все произведения Джэка Лондона можно разделить на четыре группы.

Во-первых, рассказы и повести, имеющие приключенческий характер. Из этих произведений особенно широкой известностью пользуются: «Морской Волк», «Белый Клык», «Джерри островитянин», «Рассказы рыбачьего патруля», «Сказки южных морей» и «Клондайкские рассказы»..