Текст книги "Овердрайв (сборник) (СИ)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Мария Ермакова,Алексей Притуляк,Татьяна Тихонова,Андрей Терехов,Diamond Ace,Сергей Лысенко,А. Михайлов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Всё дальнейшее произошло, как мне показалось за какие-то доли секунды. Анна вдруг поскользнулась на мокром металле, и в следующее мгновение я увидел, как она падает вниз с высоты прямо на несущиеся внизу гоночные болиды. Я успел, рывком отбросив за спину ненужную уже мне камеру, которая перелетела обратно через эстакаду, броситься вслед за Анной, как будто бы у меня были крылья, и я мог спасти её, схватив в падении и поднявшись с ней в воздух. Но всё чего я добился, это того, что полетел вниз вслед за ней. Меня спасли отснятые кассеты в кофре висевшем меня на плече. Ремень кофра зацепился за какой-то металлический штырь, и меня отбросило обратно на лестницу. Я услышал за спиной визг тормозов, легко прорезавшийся сквозь рёв машин, а затем страшный скрежет и треск. Эстакада качнулась, и вдруг всё вокруг осветилось вспышкой первого взрыва.

Спустя какое-то время, не знаю, какое точно, когда отчасти закончился весь этот смертельный кошмар, я всё ещё в каком-то оцепенении бродил вокруг заливаемых пожарными догорающих остовов автомобилей и карет скорой помощи, увозящих одного за другим раненых и тела погибших в катастрофе гонщиков и зрителей. Тело Анны давно уже унесли какие-то равнодушные люди, а я всё ещё не мог уйти, будто ожидая какого-то знамения. Полицейские уже оставили меня в покое, удостоверившись в моей карточке, и видимо посчитав, что я просто явившийся прежде всех остальных представитель прессы. И в один из этих моментов я совершенно случайно наткнулся на изуродованный, измятый и обгоревший 'Олимпик'. Движимый каким-то странным предчувствием, я подобрал его, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Плёнка внутри уцелела, и проявив её, я увидел кадры, отснятые падающей камерой в последние секунды.

Близкий разрыв тяжёлого снаряда встряхнул наш хлипкий блиндаж до основания. По дощатым стенам снова зашуршал песок, обсыпая всех нас спасающихся от богов войны в этом ненадёжном убежище. Крохотная лампа, висевшая над столом, закачалась, а голос рейхсканцлера вещавшего через настенный репродуктор об очередных победах нашего оружия вдруг прервался и умолк.

Обер-лейтенант Веддинген сидевший напротив меня и даже глазом не моргнувший от взрыва, оценивающе покачал головой и хладнокровно заметил:

– А уже ближе лупит, чем раньше. Глядишь, в следующий раз, шарахнет прямо в крышу. Да Зигги? – он насмешливо улыбнулся.

Я не успел ответить, как зазвонил полковой телефон. Веддинген выругавшись, снял трубку и молча выслушал несколько коротких приказаний.

– Так точно, сделаем! – наконец пролаял он в трубку и с досадливым выражением лица швырнул её обратно на телефон.

– Полковник, – сообщил он в ответ на общий невысказанный вопрос, – говорит, что корректировщику почудилась колонна бронемашин в нашем направлении.

Веддинген со скучающим видом обвёл взглядом весь наш блиндаж, и наконец остановился на мне.

– Пойдем Зигфрид прогуляемся, – он хлопнул ладонью по столу, – хватит пялиться на свою фотокарточку, скоро дыру в ней протрёшь. Пошли!

Я послушно поднялся и осторожно отряхнул от песка свою единственную драгоценность, подклеенную газетной бумагой. Обер-лейтенант, не дожидаясь меня, уже выходил из блиндажа. Я поспешил вслед за ним, под вспышки выстрелов, треск пулеметных очередей и грохот тяжёлых орудий. Туда, куда слетались сейчас бесчисленные валькирии, чтобы взять с собой новых женихов.

Тихонова Т. В. Калач-палач

Гончие шли по его следу. Рыжие бестии. Поджарые, впалые в боках, они жадно глотали слюну за его спиной, держа узкие морды по ветру. Миновали подлесок. Рысью неслись по полю. Подвывали и скулили, и шли вброд по стылой воде. Он слышал витиеватые завывания рога, петляющие за ним по лесу. Чуял, как она праздновала победу, видя его спину. И на излучину арбалета легла стрела…

Ззззз… Мимо. Ззззз… Стрела с чёрным оперением впилась в бархат пробкового дерева. Совсем рядом…

Беглец перевалился через борт лодки и смотрел, прищурившись, в щели утлой развалины, качающейся на волне. Видел разочарование на том берегу и слышал гнев. Этот гнев был слаще белой изюмовой булки для него.

Он беззвучно засмеялся, откидываясь на спину. Серое осеннее небо нависло над ним, плюясь мелким дождичком. И беглец, задрожал, понимая вдруг, что холодно. Сыро. Опавшие с прибрежной ивы листья дождь знобко топил в речной ряби…

…Тогда он ушёл рано, она ещё спала. Сквозь узкую щель штор солнце показывало ему её. Играло тенями на её лице, прочерчивало его тонкими линиями ресниц. Он блуждал в их лабиринтах. А она улыбалась во сне. Ему. Потому что ещё не знала, что уже одна.

«Нет… Пожалуй, я возьму вот это на память о тебе», – подумал он.

Отведя прядь спутанных волос в сторону, прихватил пальцами овальный медальон чудной сардийской работы. Погладил его, любуясь. Теперь таких не делают. Красное золото сардов с их изумрудами… Солнечные зайцы прыгали по граням камней… по её волосам… губам… Она открыла глаза…

Но он уже далеко.

Охранник выпустил беглеца, сонно приоткрыв один глаз, но так и не проснувшись.

«Сонный бурдюк…»

Толстые ноги в перевязях сандалий не шевельнулись, когда беглец перешагивал через них. Затаив дыхание, он сделал пару шагов, ожидая в спину удара топором на длинной рукояти. Но тишину утра вспугивал лишь храп.

Бронзовые холодные завитки ворот. Створка неприметной в стене калитки неслышно открылась вовнутрь. И, не веря сам себе, беглец рысью припустил вдоль тёмной линии ограды, беззвучно касаясь голыми ступнями мостовой…

Подлый раб, выбранный из толпы пленников за победу в поединке – жрице богини Солнца только лучшее…

Улицы сардийской Аркелузы тёмны. Сухо постукивали колокольцы на шее обходчика. Дождливый день сменился холодной ночью. Но в купальне жрицы сардийской богини Солнца Деузы жарко. Плещется вода о голубой, в морских коньках и звёздах, кафель.

– Зачем ты преследуешь его, о, прекрасная Деуза? – рассмеялась одна из купальщиц, смех её долго перекатывался по влажным стенам, отдаваясь эхом. – Стоит только пожелать, и сотни рабов будут у твоих ног! Что тебе в этом тощем и наглом дервише?

Кресло-качалка из красной сардийской лезги качалась у воды. Белая мокрая туника прилипла к телу. Гладкий волос забран в узел гребнем… Деуза молчала. «Разве можно знать, отчего тебе нужен тот или другой человек, именно он и никто другой, безмозглые утицы?» Тонким носом туфли она задумчиво задевала гладь воды. Шлёп. Шлёп. Шлёп…

Путаясь в темноте в пышных брэ и глупейших полосатых шоссах, натягивая рубаху и узкий блио, он видел её лицо и торопился, боясь, что взгляд его разбудит её. «Вчера ты долго искала ключ от моих доспехов. Нашла. И теперь он виднелся в глубоком вырезе этой батистовой штучки, прозрачной и тонкой. Но я не мог оставить ключ тебе. Даже, если имя твоё Деуза, и оно что-то смутно напоминает мне. Потому что при звуке твоего голоса поджарые борзые визжат за моей спиной, стрелы впиваются в воздух над головой. И мне кажется, что я тебя где-то уже встречал… Но где? И почему мне кажется, что твой ошейник давил тогда мою шею?..»

Может быть, поэтому, оказавшись на тёмной улице, он не мог сдержать улыбки, представляя её гнев, когда она увидит, что его нет рядом.

Но улыбка слишком светлое существо, чтобы бродить по тёмной улице. И он спрятал её…

Дождь лупил по стеклу. Капала вода в кране, стукала брызгливо по пакету с курицей.

«Скучно… Вечер. Кухня. Курица. Нет, не так. Кухня. Вечер. Курица».

Он бросил курицу в морозилку.

«Скоро придёт Тыпомылпосуду. Наступит вечер. Вечер. Кухня. Ужин»

– Ты помыл посуду?

Пришла. Где-то на шее вздрагивает поводок. Натягивается. Режет.

– Мог бы встретить…

Что-то про сумки. Руки до пола. Мама сказала. Поводок…

И пахнет рекой, мокрыми листьями… Кораблики скрученных их плывут по стылой реке… Лодка. И далёкий вой рога… Дыхание становится тяжёлым… Бежать.

Ночь. Зелёные глаза будильника тикали пунктиром.

– Деуза…

– Как смешно ты меня называешь…

– Я нашёл тебя… Ты пряталась от меня за курицами и сумками. За мамиными словами и своими.

– Нет, это я нашла тебя… Помнишь, ты подрался с Тютей, когда он хотел повесить чёрного кота…

Брэ, шоссы, отбеленная нательная рубаха, наколенники с набедренниками, кольчужные чулки, плетёные четыре в один, такой же хауберк, шпоры, сюрко с вышитым фамильным соколом, пояс, перевязь, кольчужный капюшон и шлем – топхельм – четыре с половиной кило весом. Меч, пика…

Утро уже скомкало на небе ночь грязными простынями в дальний угол. Заглядывало одноглазо в шатёр. Пробовало вино и сыр на складном столе, не тронутые им. Ему не до них. Сегодня турнир. Людской муравейник с трудом просыпался после допоздна затянувшихся танцев в честь открытия турнира.

«Пожалуй, вина… Зачем я здесь? С голым задом, а потому и здесь, и сомнительным гербом, гербом благородным не во всех поколениях и имеющим такого неблагодетельного хозяина, как я. Le débiteur, joueur… но это ничего. А вот жениться на милой Мадлен было большой глупостью… Это страшный проступок – ведь милашка Мадлен неблагородна. Представляю вытянувшиеся лица всех этих графинь и маркиз. Но только одно из них волновало меня. У неё странное имя. Деуза. Оно мне что-то напоминало…»

Однако вчера всё прошло сносно. Странно, но о «проступке» с простолюдинкой Мадлен умолчали, и его шлем не был брошен на землю в знак того, что наказания не миновать. Быть бы битым и сидеть бы в дальнем углу ристалища задом наперёд на лошади…

Орущие трибуны и полощущиеся на ветру разноцветные бока сотен шатров. Месса только что закончилась. Колонна в три всадника в ряд входит на ристалище среди жонглёров. Во главе – герольды, судьи с белыми шестами и уже избранный дамами почётный рыцарь с развевающимся белым шарфом – «дамской милостью» – на копье.

– Слушайте! Слушайте! Слушайте! – кричали герольды, поворачиваясь ко всем трибунам. – Пусть все принцы, сеньоры, бароны, рыцари и дворяне знают, что маркиз де Брельи избран дамами почётным рыцарем, вследствие его честности, храбрости и благородства. Вам приказано судьями, а также дамами, что когда вы увидите этого рыцаря под этим шарфом, под страхом быть битым за это, не смеет нападать или прикасаться к нему; с этого часа он взят дамами под свою защиту и милость, а шарф называется «Благоволение дам»…

…Бугурт. Стенка на стенку с затупленными пиками. Если тебя свалят с коня, ты лишишься его или отдашь выкуп, или, быть может, победитель пожалеет тебя. А если свалишь ты и не одного… будешь жить безбедно целый год…

Разогнавшиеся рыцари, лязгая железом, скрипя шарнирами, тычут копьями друг в друга, и съехавшись, кружат на месте в толпе, нанося беспорядочные удары… Ещё… Ещё… Удар сзади в круп лошади… Конь, свирипея, хрипит… В прорези шлема напротив прыгающие от злости глаза… Ха! Ну же, ближе… Есть! Первый…

Удар в спину выбивает из седла. Клинок, пробивший доспех, ворочается, выбираясь из него. Обернувшись, раненый видит лишь, как лезвие втягивается в пику и исчезает.

И «дамская милость» белым саваном касается лица.

«Деуза… это твоя работа. Ты в который раз спасаешь меня…»

Пыльный июльский вечер. Многоглазые девятиэтажки остались за спиной. Пустырь полынный, мусорный. Отсюда до дома пять минут хода, но не докричишься. Шум города отрезает микрорайон от свалки. Этот дурацкий кот. Зачем он попался на глаза Тюте. Тутовников Борян – ничего пацан, только злой, зараза. Вот и сейчас, он тянул за собой на верёвке орущего утробно чёрного кота. На казнь. Чёрный потому что. И все за ним, как цуцики, прутся.

– Что тебе этот кошак дался, Тютя? – говорю. – Пошли ранетки рвать к школе.

– Щас кошака повесим и пойдём, – отвечает Тютя, не оглядываясь, – да не ссы ты. Вот сейчас тебя палачом назначим… А что, ребя, пускай, Калач палачом будет. Кто за то, что бы Калач палачом был?

Одобряют гады. Ещё бы. Лишь бы не самим. А тошнота подкатила к горлу. Мутит противно.

– Держи, Калач!

Тютя кота поднял на верёвке. Тот вякнул и замолчал. Задёргался. Глаза выпучились.

– Подожди, Тютя! – крикнул я сорвавшимся голосом и ухватил кота под мягкий пушистый живот, споткнулся и упал на колени.

– Придурок… – прошипел Тютя, пнув меня в лицо.

В глазах потемнело и во рту солёно. «А не тошнит уже», – отчего-то подумал я, выпуская кота, и, сплюнув, дёрнул Тютины ноги под себя.

– Бей Калача! – заорал тот, падая и пытаясь устоять.

Удары посыпались на меня. Пацаны били не зло. А так, будто за дело. Что б не повадно было Тютю малькам не слушаться.

Но я-то вцепился намертво. Мне кота на землю спустить надо было. А Тютю просить – это я дурак, конечно.

Кот только не шевелится вот. Беги, дурында, беги же.

Одной рукой прижав ногу, другой я отпихивал кота. Тютя, лёжа и пиная меня свободной ногой, тянул верёвку на себя, противно оскалясь. И я выпустил кота, боясь, что держа его, задушу ещё быстрее. И ноги Тютины тоже отпустил. Кот лежал, не шелохнувшись. А Тютя прошипел, злорадно прищурившись:

– Калач кота казнил! – и уже громче: – Калач – палач! Калач – палач!

Я поднялся и взял кота на руки. Орущие и кричащие лица кривлялись вокруг. Тютя тоже встал. Противно ухмыляясь. Останавливать меня никто не стал. Из круга молча выпустили вместе с мёртвым котом…

Я ещё долго сидел на лавке у подъезда. Лампа раскачивалась от ветра. Пыль носилась тучей. Пахло полынью с пустыря.

– А я тебя знаю, – проговорила ты, – ты с Тютей на пустыре подрался из-за кота.

Откуда ты здесь взялась?

– Ну-у…

– Ты не бойся, я – никому…

– А я и не боюсь!

– Я знаю, что ты не хотел кота убивать.

Тут я заплакал. Как дурак.

– Давай его похороним, – сказала ты, – где он?

– Возле гаража…

Кот не убежал, не ожил, надежда последняя сдохла во мне вместе с ним, когда я увидел его. Он ждал своих похорон притихший и молчаливый. Калач-палач. Калач-палач. Калач-палач…

Тикают зелёным пунктиром глаза будильника.

– Я подарю тебе вот это…

Овальный медальон чудной работы лёг на ладонь. Золото и изумруды. Он больше никому не показывал его.

– Теперь таких не делают. Откуда он у тебя? – спрашивает она, улыбаясь.

А он и сам не знает. Лишь помнит горький запах прелой листвы. Река, лодка…

Спустя два года. Стояла тихая, шелестящая ладошами опадающих листьев осень. Она шла за окном. Плакала. И стучала по стеклу каплями дождя. Ей было грустно. Просто так, ни отчего. Потому что осень. Потому что в небе днём синь и лес прозрачен, потому что вчера опять дождь и мокрые ветви хлещут её по лицу…

Дело было уже к вечеру. В доме темно. Телевизор разговаривал сам с собой в тишине дачи. Шторы плотно задёрнуты. Шорох на веранде сначала заставил приглушить звук. Откинуться на подушку и прислушаться. И бросить взгляд на ружьё в углу – руку протяни.

«Кто это? Последняя электричка давно ушла…»

На улице темно и сыро. Шлёпает дождь. Шелестит мокрая листва.

Он не услышал, как замка коснулся ключ. Торопливо сунулся в щель и быстро провернулся.

Охотничье ружьё ещё пахло порохом. Утром ходил пострелять на согор к болоту. Новую бескурковую двустволку хотелось попробовать в деле.

«Пара уток и упущенный полинявший русак… Не густо…»

Дверь в комнату заскрипела длинно и неожиданно громко. Рука дёрнулась к ружью, вскинулась к плечу. Сухой выстрел разломил тишину надвое. Вошедший тяжело сполз по стене и замер сидя. Синие тени телевизора выхватили из темноты застывшее лицо. Чёрные морщины ветвей плясали на нём.

– Нет… Нет… Не-е-ет! – и шёпотом, лихорадочно. – Откуда ты здесь? Ну, откуда? Ты же… сказала, что приедешь через неделю… Деуза…

Мертва. Голова завалилась назад. Кровь сочилась через его пальцы. Уткнувшись лбом в тёплое ещё плечо, плечо, пахнущее дождём, он затих. «Калач– палач. Калач-палач. Калач-палач…»

Он похоронил её ночью. За гаражом.

К утру лодка отчалила от берега. Скрученные кораблики листьев дождь моросливо подгонял вслед за ней…

Тёплая капля медальона согревала ледяную руку.

«Всё повторится», – шептала, убаюкивая, река.

Аноним. Бот в сапогах

Сцена 1:

Человек

Я лежу на спине и смотрю в небо. Черная стена камышей на белом, слишком белом для меня фоне. Прикрываю глаза рукой. Интерференция света, как частный случай для видимой области электромагнитного спектра. Этот мир не знает полутонов, не признает полумер. Здесь не светит полуденное солнце и не бывает полуночи. Смерти нет. Жизни нет. Ничего нет. Есть только боль, электричество и этот чертов полукровка, колющий мне ремедиум. Черная кровь. Белые бинты. Получается, что он достался мне по наследству. Завидное наследство, что и говорить! Я, единственный оставшийся в живых из нашего клана, с ненавистью смотрю на бывшего слугу своего отца. Чертов полукровка. «Зачем ты спас меня, идиот?» – бешено кричу я ему в лицо. Молчание. Преданность. Я знаю: в любой момент он готов предоставить в мое распоряжение свою жизнь, свой клинок и даже свою задницу. Черная измена. Белый диск луны. Мой старший брат умер первым, когда горцы хлынули в распахнутые предателем ворота. Когда они ворвались в замок, умер мой средний брат. Мой отец успел взорвать пороховой погреб, когда враги были на подступах к северной башне. Взрывной волной меня перебросило через крепостную стену и зашвырнуло в болото, четыреста лет назад давшее имя нашему клану. Звон в ушах, рассеивающийся в темноте. Ослепительно белые вспышки галлюцинаций. Сколько я пролежал без сознания – неизвестно. Какие-то бродяги, приняв меня за мертвого, забрали мою одежду. Я уже был готов умереть, но тут появился он. Когда я родился, он служил моему отцу. А еще раньше отцу моего отца. Черные пряди волос, спадающие на глаза, белая, как у вампира, кожа. Острый взгляд, чуткие, умелые руки. Не киборг, не человек, не мужчина, не женщина. Полукровка. Я приказываю ему убить меня, но вместо этого он обещает, что все будет хорошо, и насильно переодевает меня в свою одежду (черный обтягивающий комбинезон). От сапог из блестящего латекса на высоких каблуках я категорически отказываюсь. Полукровка пожимает плечами, сажает меня на закорки и бежит сквозь ночную тьму: боты отлично ориентируются в темноте. Его волосы пахнут порохом. Скоро ремедиум начинает действовать, и я засыпаю на его горячей спине.

113 градусов по Фаренгейту.

Сцена 2:

Бот

Я знаю: ни одна чернокожая женщина этой страны, пусть даже в ее венах течет расплавленный рафинад, не способна противостоять очарованию белизны бота-полукровки, когда тот абсолютно голый, в одних только сапогах на босу ногу, голосует у дороги. Единственная дочь основателя нашей энергетической сверхдержавы принцесса Тесла, чей электрокар я поджидаю с самого утра, жестом позволяет мне приблизиться на безопасное расстояние. Тяжеловооруженная охрана угрюмо расступается, но на всякий случай продолжает держать меня на прицеле.

– Сударыня, – говорю я со всей учтивостью, на какую только способны гомогетерогаметные боты, – прошу вас оказать содействие моему хозяину, главе болотного клана и восторженному поклоннику вашей неземной красоты.

– Болотный клан? – принцесса морщит свой очаровательный черный носик. – Эти нищеброды? Я почтительно улыбаюсь. С тех пор как ископаемое топливо подошло к концу, человечество оценивает матримониальную пригодность друг друга в киловатт-часах. Действительно, до недавнего времени мой старый хозяин удовлетворял свои скромные нужды за счет единственной торфяной электростанции в районе болот, но теперь ситуация изменилась, и я должен это исправить.

– Боюсь, что ваша информация несколько устарела, – говорю я. – Позвольте мне подняться к вам в электрокар и объяснить текущее положение дел в приватной беседе. Подняв брови, принцесса пару секунд оценивает степень моей дерзости, но любопытство берет свое: она милостиво разрешает мне войти, чтобы самой убедиться в правдивости слухов о том, что винтажные полукровки, чей кариотип состоит из нечетного числа хромосом, виртуозно владеют не только клинком. Черное на белом. Белое на черном. Мел и меланин. Снег и сажа. Черно-белые списки нежелательных СМС-сообщений. Хозяин все еще спит. Это хорошо. Переношу его в электрокар, устраиваю на заднем сиденье, посылаю немного усталой, но довольной принцессе воздушный поцелуй и устремляюсь вперед, где в паре лиг отсюда шумит подстанция, принадлежащая тому, с кем я рассчитываю встретиться несколько позже. Силовой периметр. Графитовые стержни во всполохах молний. Аспидно черные тела кабелей, змеящиеся вдоль стен. Драгоценное электричество. Мне пришлось зарубить четверых человек перед тем, как пятый наконец сообщил мне коды доступа к системе безопасности. Переоформляю владение на хозяина и возвращаюсь к оператору, который, сидя в углу диспетчерской, баюкает свою отрубленную по локоть руку. Да, говорит он, мои аргументы показались ему убедительными. Да, он скажет именно то, что хочет бот. В противном случае бот обещает вернуться, а боты всегда исполнят свои обещания. Устремляюсь дальше со скоростью 11.4 лиги в час. Встречные мобили с испуганным криком шарахаются в сторону, должно быть, принимая меня за призрак из прошлой, пахнущей бензином эпохи. Аккумуляторный пункт? Это просто. А вот с небольшой гидроэлектростанцией, перекинувшейся через черную, как гудрон, речку, придется повозиться. Сверяюсь с внутренним временем: у меня в запасе есть 148 минут.

* * *

Дальняя музыка. Взбирающаяся вверх по склону дорога. Замок, стоящий на вершине холма, поросшего акацией и можжевельником, в колючих зарослях которого резко вскрикивают коростели, разочарованные отсутствием в это время года черных, с белым налетом, ягод. Высокие зубчатые стены только на первый взгляд кажутся неприступными: застигнутая врасплох стража даже не успевает обнажить оружие. Спрыгиваю во внутренний двор. Мне нравится этот замок. С удовольствием измеряю темноту его подземелий, холод погребов и глубину колодцев. Старинная каменная кладка, стоячая вода в подвале, темный запах земли и дерна как во времена моей молодости. Позиционируюсь. Личные покои главы клана горцев, которого все зовут Великаном за высокий рост и выдающиеся мужские стати, находятся в конце крытой галереи. Мне потребовалось пустить в дело клинок одиннадцать раз, чтобы попасть туда. Сворачиваю в коридор и лицом к лицу сталкиваюсь с себе подобной. Фембот. Регистрационный номер 386DX. Последняя модель гомогаметного типа. Антропоморфный дизайн. Черный цвет… Когда мое служение двенадцатому хозяину подходило к концу, к нему явился федеральный курьер с распоряжением об изъятии из оборота всех ботов первого поколения, которые своим существованием оскорбляли чернокожее человечество (слишком мало озона, слишком много ультрафиолета). Теперь белый цвет кожи и неопределенная гендерная идентичность считались опасной мутацией. Мой добрый хозяин приказал спустить его с лестницы: болотный клан никогда не отличался лояльностью к правительству… Мне уже приходилось иметь дело с фемботами: они отлично трахаются, еще лучше фехтуют и даже умеют входить в стелс-режим, но, сказать по правде, все они отличаются друг от друга лишь замысловатостью грима. Углеволокно. Тефлон. Технологичность. Предсказуемость. Боюсь, что у тебя нет ни единого шанса, номер 386DX. В отличие от всех вас, я наполовину человек, а люди рождаются на свет для того, чтобы убивать. Невидимость – штука полезная, но она не отменяет закона Риттера: душа человека светится в ульрафиолете. Стою неподвижно, а сам подсвечиваю противника «черным светом»*, сквозь который, словно провал мрака, движется лишенный души объект, насквозь пропитанный этой темнотой, как губка чернилами. Объект обходит меня с тыла. Они всегда это делают: такое поведение прописано у них в скрипте. Я жду. Атака! Стремительно ухожу на нижний уровень и с разворота рублю противника поперек силовых линий экзоскелета. Короткое замыкание, летящие во все стороны искры, молочно-белая струя физраствора, бьющая мне в лицо. Пока фембот валится навзничь, успеваю нанести еще пару ударов, один из которых отделяет ее голову от туловища. Черно-белые квадраты каменной плитки. Белые стены. Черный дверной проем, в котором, широко расставив ноги, стоит хозяин этого замка. Его лончер направлен мне между глаз. Смятение. Страх. Неуверенность. Прячу клинок, опускаюсь на одно колено и складываю ладони в ритуальном жесте. Молчание. Преданность. Абсолютное повиновение.

– Зачем ты убил моих людей? – спрашивает меня Великан.

– Они вам больше не понадобятся, мой господин, – отвечаю я. Утратив хозяина, бот находит себе другого. Так устроен мир. Служение – вот смысл нашего существования. Великан это знает и смотрит на меня с интересом, но все равно в его голосе еще чувствуется напряжение. Отмечаю это про себя и прошу об инициации. Страх замещается вожделением. Великан ухмыляется.

– Меня уверяли, – говорит он, ставя оружие на предохранитель, – что полукровки вроде тебя могут по своему желанию становиться как мужчиной, так и женщиной.

– Поправка. По вашему желанию, мой господин, – отвечаю я, сканирую его психосоматический профиль и, активировав ген SRY, опускаюсь перед ним на колени. Черные брюки из шерсти австралийских мериносов по сотне кредитов за пару. Неподатливая «молния». Белые трусы. Гипогонадизм? Акромегалия? Это многое объясняет. Возбуждение. Учащенное дыхание. Частота сердечных сокращений 180 ударов в минуту. Не дожидаясь кульминации, выбиваю лончер у него из рук и выплевываю на пол окровавленный член, величина которого оказалась сильно преувеличена людской молвой. Крича от боли, человек корчится у моих ног и проклинает мое вероломство. Милосердно прекращаю его страдания. Боты не умеют лгать, но я бот только наполовину. Связываюсь по внутренней связи с хозяином. Кажется, он уже пришел в себя и отлично проводит время: слышу, как заливисто смеется его августейшая визави (щекочет он ее, что-ли?). Сообщаю о проделанной работе.

– Хорошо, – отвечает он, когда к нему возвращается дар речи. – Будем через 15 минут. Коридор наполняется взволнованными криками и топотом. Дверь распахивается, и в зал вваливается толпа дворовых мужиков, вооруженных чем придется. При виде меня голоса затихают. Люди переминаются с ноги на ногу и бросают друг на друга растерянные взгляды. Указываю клинком на тело, плавающее в луже черной туши, и приказываю всем вернуться к работе: с минуты на минуту должен явиться их новый хозяин в сопровождении своей невесты. Сбрасываю трупы в замковый ров и приказываю мобам-уборщикам как следует все прибрать. На десять минут вхожу в энергосберегающий режим, чтобы привести себя в форму. Тишина. Покой. Небытие.

00000000000000000000000000000000000000000000000_1

Я возвращаюсь к жизни за одну секунду до того, как по подъёмному мосту зашуршали гелевые сферы королевского электрокара. Бросаю быстрый взгляд в зеркало: черные пряди волос, спадающие на глаза, белая кожа, сапоги из блестящего латекса на высоких каблуках… Двумя днями позже, когда мне будет предоставлена честь нести за невестой ее ослепительно белый шлейф, я буду одет точно также. Белый бот. Черные жених и невеста… Выбегаю им навстречу, и, склонившись в почтительном поклоне, говорю:

– Добро пожаловать в замок маркиза де Карабаса, принцесса Тесла!

* Ближний ультрафиолетовый диапазон (400–300 нм) часто называют «черным светом», так как он не распознаётся человеческим глазом.

Бесхлебная Е. Чисто американский шоу-бизнес

Меня зову Франко Романи, 37 лет, итальянец. В Америке считают, что все итальянцы связаны с мафией. Я мог бы доказать, что это не так. Но боюсь, вы не стали бы слушать меня, потому что, я-то как раз гангстер. Люди также убеждены, что мафия всесильна и контролирует весь шоу-бизнес. Я хотел бы оспорить эту истину. Но вряд ли смогу.

Иссиня-бледное лицо, почерневшие, запёкшиеся губы, хрипящие звуки. Меня душило бессильное отчаянье.

– Доктор, сделайте что-нибудь! – воскликнул я, схватив его за плечи. – Ещё укол! Черт вас подери!

– Я ничем не могу помочь, – ответил он, высвобождаясь из моих рук. – Я говорил, вашу мать нужно положить в больницу.

Я без сил опустился на кровать, с призрачной надеждой вглядываясь в побелевшее лицо, которое сливалось по цвету с подушкой. Худые руки с полупрозрачной кожей, сквозь которую проступали голубые прожилки сосудов.

– Я не могу этого сделать, – глухо ответил я. – У меня нет страховки.

– Займите денег, продайте что-нибудь, – бросил врач, укладывая ампулы в саквояж, он явно начал терять терпение.

– Я уже продал всё, что мог, машину, одежду.

– Возьмите кредит, – предложил он, защёлкивая замок саквояжа.

Я опустил голову, тщетно пытаясь сдержать предательски подступившие слезы.

– Ни один банк меня даже на порог не пустит. Я недавно вернулся из тюрьмы, – я ощущал полную безнадёжность своего положения.

– Я знаю это. Об этом писали в газетах. Но, кажется, у вас есть покровители, которые могли бы вам помочь.

Я отрицательно покачал головой.

– Больше нет.

– Все, мне надо идти.

Хлопнула входная дверь. И тут же распахнулось окно. Шквал сырого, пронзительно холодного ветра отшвырнув лёгкую штору, мгновенно унёс последнее тепло. Мигнул свет, на мгновение став грязно-жёлтым. Я вскочил, прикрыл створку. Обернулся и замер. Хрипящие звуки стали тише, дыхание – ровней, спокойней. Она вздохнула и открыла глаза. Я улыбнулся и с облегчением выдохнул воздух. Разжались тиски, сжимавшие сердце. Невыносимо чёрный мрак в душе рассеялся, словно туман в солнечную погоду. Жизнь снова заиграла всеми красками.

Требовательный стук. Черт, наверно, Маргарет опять не взяла ключи.

– Сейчас, мама, – сказал я весело, прижав её тонкую руку к своим губам. – Только открою дверь.

На пороге возвышались двое копов, немолодой худощавый мужчина в потрёпанном плаще и чернокожий напарник, лет на двадцать моложе.

– Лейтенант Лени Бакаут и сержант Мартин Грей, – сказал старший. – Мистер Романи, у нас ордер на обыск, – добавил он, помахав перед моим носом бумажкой и значком.

Мне захотелось расхохотаться. Что они могли найти у меня? Я пропустил их в комнату, где стояла только кровать и пара колченогих стульев, и с иронией предложил:

– Ищите. Все, что найдёте – ваше.

Они растерянно переглянулись.

– Покажите нам квартиру, – попросил чуть дрогнувшим голосом коп помоложе.

– Да смотрите сами, – махнув рукой, я присел на кровать.

– Все в порядке, сынок? – её слабый голос звучал для меня, как самая сладкая музыка.

Я кивнул.

– Мистер Романи, выйдите на минутку.

Я сделал шаг в коридор и замер на пороге, меня словно окатило с ног до головы ледяным душем. Подкосились ноги.

– Ваше? – в руках копа на карандаше, зацепленный за спусковой крючок, висел массивный кольт с длинным, блестящим стволом и деревянной рукояткой. – Повернитесь, – холодно приказал он. Я сглотнул комок в горле. Машинально бросил взгляд в комнату – видит ли мать. – Франко Романи, вы арестованы по подозрению в убийстве Глена Келли, – захлопнув на моих руках наручники, он начал монотонно зачитывать формальный текст, который я знал наизусть. И меньше всего мне хотелось услышать это сейчас. – Вы имеете право хранить молчание…