Текст книги "Знание-сила, 1997 № 04 (838)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Вторая часть общего интеллекта – пространственный интеллект, с помощью которого происходит работа с пространственными схемами, структурами, чертежами, и это – тоже символическое представление реальности в форме образов и многомерных схем. И наконец, третья часть – семантический интеллект, который не только связан с оперированием суждениями и понятиями, но и определяет успешность «метафорического» мышления.

Именно с тестирования различных структур интеллекта российских школьников в нескольких десятках регионов страны и начала свою работу группа российских ученых. «Нам это было необходимо для учета индивидуальных особенностей учащихся при построении их личных учебных планов, – объясняет Владимир Дружинин. – В школе, помимо одаренных детей, с которыми кто-то занимается, и «дураков», которых отправляют в коррекционные классы, существует основная масса учащихся, заброшенных и предоставленных самим себе. А ведь они отличаются друг от друга по определенным психологическим особенностям, по типу поведения. И поэтому возникла идея создать условия обучения, пригодные для каждого типа учащихся».

Сразу выяснилось, что пространственный и семантический интеллекты распределены в изучавшейся популяции школьников нормально. Чего не скажешь об интеллекте математическом: оказалось, что у большинства детей его уровень невысок.

Но, несмотря на схожие названия, математический интеллект, на взгляд Владимира Дружинина, имеет мало общего с курсом математики в школе – этот курс основан на решении формальных задач, на использовании системы доказательств и не требует, как правило, работы воображения.

С другой стороны, несмотря на низкий уровень математического интеллекта среди российских школьников, именно с ним, как оказалось, как-то связана успеваемость Кривые, описывающие этот интеллект и успеваемость, обнаружили известное сходство. А пространственный и вербальный, которые преимущественно и представлены в популяции, никак не задействованы в процессе обучения.

Получив такие парадоксальные результаты, вполне естественно психологи захотели выяснить, каким образом подобное распределение 10 связано с успеваемостью.

Может быть, сейчас, спустя много лет после школы, я смотрю на нее особыми глазами, но все-таки было у нас в то время устоявшееся мнение, что быть отличником зазорно. Процесс получения хороших отметок, положение, которое занимали успевающие ученики, « «льготы», которые им за это полагались, не только не радовали, но и отталкивали (было даже такое слово – «хорошист», тот, кто учится на все четверки}. Однако устроить нечто вроде диссидентства в школе – мол, это вы там, наверху, со своими критериями и оценками, а здесь, внизу, мы хорошо знаем, кто чего стоит, – не только не хватаю сообразительности, но и было как-то стыдно. Зачем я буду опять создавать такую же касту (но уже непонятых) внизу? Проще жить, как тебе хочется, и не напрягаться, потому что ничего хорошего из хороших оценок не выйдет: доступный нам опыт взрослой жизни показывал, что отличник, директор, начальник – не самые выдающиеся умы. К слову сказать, самая яркая отличница у нас в классе практически не имела своей библиотеки; ее отец объяснял этот факт очень просто: зачем книги дома, захотелось почитать – сходи в библиотеку.

Неожиданные результаты ученые получили и в этот раз: оказалось, что для хорошо успевающих учеников обнаруживается хоть какая-то связь между их интеллектом и оценками, а для хуже успевающих такой зависимости нет. Попросту говоря, в неуспевающие попали дети и с низким интеллектом, и с высоким. И получается, что система существующего обучения загоняет в неуспевающих детей с разным уровнем способностей, а высокий интеллект не гарантирует в нашей школе хорошие оценки. Но, с другой стороны, чтобы школьник успевал, его все-таки должен быть средним или выше среднего. Однако и с этим утверждением не все просто: из личного опыта многие знают, что хорошо успевающий и интеллектуальный ребенок – не всегда одно и то же. В чем же дело?

Однажды в школе мы поспорили с моим приятелем, кто наберет больше замечаний в дневнике. Даже сейчас с удовольствием вспоминаю, что я тогда победил. Правда, расплатой было соответствующее отношение учителей ко мне.

В конце восьмидесятых годов Владимир Дружинин со своими коллегами как раз и попытались выяснить, на каких основаниях в школе выставляются оценки. И получилось, что способности ребенка относительно мало влияют на уровень его успеваемости– А решающую роль при выставлении оценок учителя отдают мотивационно-дисциплинарным качествам: хочет или не хочет учиться, подчиняется или не подчиняется требованиям педагога.

Понятно, что некоторые ученики сами или с помощью родителей принимают особые правила игры с учителями. И начинают не столько прилежно учить уроки, а просто хорошо себя вести.

(Вспомните, например, много ли было двоечников среди прилежных и недрачливых девчонок в вашем классе?)

Но такая стратегия поведения вовсе не кажется нам, уже взрослым тетям и дядям, чем-то новым. Действительно, какой резон отказываться от прилежного поведения, если оно без дополнительных усилий по овладению знаниями и так приносит успехи в последующей жизни?

Уже спустя несколько лет после школы выяснилось, что наши бывшие троечники – не самые последние олухи. И университеты окончили, и фирмы образовали. И только слова *поведение удовлетворительное» оказались более или менее соответствующими действительности.

Меняется ли за время школы ваш ребенок? Конечно, ответите вы, а вслед за вами и психологи. Только вы имеете в виду разное. Ученые, например, выяснили, что в процессе обучения показатели IQ у детей заметно выравниваются от первого класса к десятому. Любопытно, что у мальчиков, которые в своей жизни больше ориентируются на внешние события – у экстравертов, – уровень «осредняется» сильнее всего.

Промежуточные итоги нашего длинного разговора неутешительны: оценки в школе мало зависят от уровня интеллекта, и даже высокий его уровень не гарантирует хорошую успеваемость. С другой стороны, учеба организована без учета личных особенностей развития и структуры интеллекта школьника, и с течением времени школа только выравнивает всех детей по одной планке.

Но можно ли в принципе разрешить этот клубок проблем? «Возможно создание учебной программы для каждого из выделенных типов учеников, – отвечает Владимир Дружинин. – Еще один вариант – введение дифференцированных оценок. Например, по тем предметам, которыми ученик особенно не заинтересовался, вводить для него зачетную систему. И наоборот, строго оценивать «важные» предметы».

В старших классах мы часто с увлечением гоняли по коридорам школы ластик. Я отчетливо помню, как, запыхавшись, мы ввалились на урок литературы, где предстояло заняться изучением «Войны и мира». И спустя некоторое время – чувство удивления и растерянности, когда вдруг осознали, сколько лет было героям этого романа. (Пьер на Бородинском поле – сколько ему было лет тогда?) Несоответствие между возрастом и масштабом поступков ярко проявилось в девятом классе, когда пришлось принимать решение о поступлении в тот или иной институт. Вспоминаю, что немногие из нас могли сказать, чем бы им хотелось заняться в дальнейшем и какую получить профессию. Впрочем, в то время мы все– таки мало думали о своей судьбе и главным образом ссорились с родителями и напропалую гуляли.

«Конечно, в начальной школе самостоятельность ребенка минимальна и он очень сильно зависит от мнения учителя, – рассуждает Владимир Дружинин. – Но в это же время и структура интеллекта играет меньшую роль при выборе любимого предмета, потому что первые классы – это овладение первичными навыками – чтением, письмом, счетом.

Но уже в средней школе появляются разные предметы, разные учителя. Тут иная картина: школьники ориентируются в это время на сверстников, а не на родителей или учителей. В это же время происходит проба применения себя во всех сферах школьной и внешкольной деятельности. Именно на тот период приходятся все увлечения, всякого рода хобби. И моя точка зрения такова: учебную нагрузку в этот период надо максимально снизить и предоставить возможность школьникам в той же самой школе заниматься нерегламентированными занятиями».

Однажды совершенно неожиданно к нам на урок литературы вместо пожилой, скучной учительницы вошла красивая молодая женщина и сказала: «Добрый день, теперь я буду вести у вас литературу». С этого момента все смешалось у нас в голове (было нам тогда по пятнадцать лет). Кто-то специально не учил уроков, кто-то, наоборот, вызубривал все, но каждый старался выделиться. На какое– то время девчонки нашего класса перестали для нас существовать. Многое в жизни делаешь ради кого-то, и эта учительница стала на долгое время таким человеком. Сами того не осознавая, многие из нашего класса и в институты поступали и поступили ради нее. А вскоре после нашего выпуска она ушла из школы...

Известный педагог А. С. Макаренко однажды сказал, что взрослый может относиться к подростку как угодно, даже с пренебрежением, но если подросток поймет, что вы плохой мастер своего дела, то никогда не заслужите уважительного отношения. Иными словами, в период становления личности ребенка ему нужен пример для подражания, причем это совсем не обязательно должны быть родители или учителя.

Аспирант Владимира Дружинина Николай Гнатко провел любопытное исследование роли подражания в жизни великих шахматистов. Он проанализировал партии двухсот пятидесяти гроссмейстеров для того, чтобы выявить, кому и как они подражали. Выяснилось, что в определенный период времени великие шахматисты, выбирая себе идеал, начинали буквально воспроизводить его способ мышления и действия на шахматной доске. Но через какое-то время подражание исчезает и начинается собственное творчество.

А в обыденной жизни телевизионные кумиры, эстрадные певцы выступают в роли объектов для подражания для школьников. Если рядом с ними нет ярких или хотя бы пытающихся им сопереживать личностей. Иными словами, если нет поддержки и понимания многих сложностей молодого человека со стороны родителей.

В наши времена учителя почему-то считали, что нет страшнее наказания для школьника, чем вызвать родителей в школу. Наверное, они считали, что слова «что ты опять там натворил» оказывают на нас самое благотворное воздействие. Забавно, что все выходило наоборот. Родители наши старались игнорировать подобные вызовы на ковер: может быть, они им что-то напоминали из своей жизни, может быть, было стыдно за своих детей, но скорее всего они просто понимали всю тщетность подобных воспитательных экзерсисов. Конечно, нам это не говорили, но однажды раз и навсегда я понял, что школа – как та большая собака, которая громко лает, но толку от этого немного.

Лишь одна цитата: «Опоздал в школу. Не было дневника 23/II, поэтому не сдал его на проверку; не счел нужным сдать его на проверку и 26/II, а 27/II пришел вновь в школу без дневника. Прошу родителей обеспечить своевременный приход сына в школу и наличие дневника у него в школе».

Я все-таки окончил десятый класс.

• Богоматерь Ярославская. Середина XV века. Московская школа

Чему нас учат семья и школа? – спрашивал в одной из своих песен Владимир Высоцкий и отвечал, что жизнь заставит, что жизнь научит. А уместно ли ставить в один ряд семью и школу, говоря о воспитании детей? Нет – ответили после продолжительных исследований однояйцевых близнецов российские психологи

Они пришли к выводу, что для максимального и полного проявления своих интеллектуальных способностей ребенку прежде всего необходима эмоциональная поддержка его усилий. Причем влияние этого фактора лишь в малой степени связано с врожденным уровнем интеллекта. Но если к эмоциональной поддержке подключается еще контроль со стороны родителей, то влияние первого фактора уменьшается. Хотя и дает какую-то добавку по сравнению с такой ситуацией, когда на ребенка вообще не обращают внимания.

♦ При эмоциональной поддержке со стороны родителей у них растет ребенок-оптимист, – объясняет Владимир Дружинин. – Он ставит перед собой реальные цели, не слишком простые и не слишком сложные. Он смотрит на мир, как реалист, но, с другой стороны, полностью полагается на свои собственные силы. Приписывает причину достижений и неудач не каким-то внешним обстоятельствам, а себе самому.

Но бывает такая ситуация, когда ребенок интеллектуален, а у него низкая мотивация достижений: он ни к чему не стремится. Чаше всего так бывает, если ребенок воспитывается в условиях гиперопеки, где есть авторитарная мать, авторитарный отец, которые постоянно принимают на себя все решения».

Школе при разыгрывании этих сценариев принадлежит далеко не лучшая роль: она эмоционально подавляет и жестко контролирует. Со временем ребенок понимает, что никому в школе не нужен, что всякая его инициатива подавляется, и начинает относиться к своему учебному заведению соответствующим образом. После всего пережитого он приходит домой к родителям и...

Я помню, как охотно родители не пускали меня в школу. Иногда причина могла быть самой ничтожной, а вызов врача вовсе не обязателен. Просто не пошел – и все. В лучшем случае писалась записка нашей классной руководительнице. И это несмотря на то, что мое пребывание дома в одиночестве не могло. как я уже сейчас понимаю, не вызвать определенной тревоги у родителей. Тогда я радовался, да и сейчас не очень огорчен, что пропускал уроки.

• Рафаэль. «Святое семейство». 1505 год

«Любопытно, что семейный портрет (родители с детьми) в России практически не представлен в противоположность протестантской или католической культуре. То есть значимость семьи в общественном сознании была минимальна, и лишним примером такой точки зрения может служить, на взгляд Владимира Дружинина, тот факт, что даже в русской иконописи нет сюжета со святым семейством, а представлены отдельно Бог-отец и Богородица – одинокая мать с ребенком».

И семья может компенсировать влияние школы, снимая эмоциональные нагрузки с ребенка. Судя по многочисленным исследованиям у нас в стране и за рубежом, обычно максимальная скорость интеллектуального развития ребенка приходится на его подростковый период. Но школа, которая случилась в это время, судя по работам психологов, никак не способствует подъему уровня IQ. А учитывая то, что обучение в наших учебных заведениях не всегда соответствует реальной культурной ситуации в обществе, родители также должны компенсировать и эти изъяны в воспитании

«В принципе единственная функция семьи заключается в обеспечении ребенку возможностей усвоить тот минимум культуры, который необходим ему для самостоятельной жизни, – отвечает Владимир Дружинин. – Есть замечательное правило: там, где отец не несет ответственности за дела семьи, там эта функция социализации сводится к нулю.

Но при советской власти нате государство взяло на себя функцию отца, бога и воинского начальника, и, может быть, крушение всех старых устоев общества и произошло так эффективно, потому что не было создано прочного фундамента в виде семьи. А низкая роль отца в первичной ячейке общества только ускорила развал». •

Анекдот как зеркало русской семьи

• Ф. Ботеро. «Семья Пинцонов»

Мальчик спрашивает: «Папа, папа, а зачем ты стреляешь по той тете?» Папа отвечает: «Это не тетя, а теща. Подай патроны, сынок».

Владимир Дружинин и его аспирант Николай Савченко провели любопытную работу по выявлению типов семейных отношений, характерных для современных российских и американских семей, на основании анализа анекдотов, причем по преимуществу неприличных.

Какими же качествами должен обладать современный российский мужчина, чтобы не стать объектом шуток?

Должен хорошо зарабатывать и полностью обеспечивать свою семью.

Должен заниматься воспитанием детей.

Должен поддерживать

приемлемые отношения с тещей.

Не должен быть глуп и несообразителен.

Не должен изменять семье.

Не должен быть вял, пассивен и равнодушен к делам семьи, домашнему хозяйству.

Не должен быть черств и безразличен к своей жене и детям, тем более не должен быть по отношению к ним жесток, агрессивен и деспотичен.

Не должен унижать и запугивать близких.

Не должен быть алкоголиком.

Не должен быть груб и прямолинеен.

Не должен быть труслив и слаб.

Не должен быть ленив и эгоистичен.

Не должен быть слишком доверчив по отношению к окружающим.

Не должен избегать ответственности за свои поступки и за свою семью.

Не должен быть жадным.

Не должен быть хвастливым.

Желательно, должен иметь высокие сексуальные возможности.

• А. Корин. «Опятъ провалился» 

Российская женщина, чтобы не стать посмешищем, не должна:

быть черства, жестока, груба и агрессивна с близкими;

унижать мужа;

постоянно «пилить» мужа и детей;

слишком озабочена вопросами секса;

попадаться, если изменила мужу;

быть слишком жадной;

быть слишком болтливой;

вмешиваться в дела семьи дочери (в роли тещи).

Если кто-нибудь из вас не удовлетворяет этим требованиям, то считайте, что анекдот про вас уже сочинили. Но заметим ради справедливости, что к мужчинам предъявляется в два раза больше требований.

А чем американцы отличаются от русских, пусть даже и в анекдотах?

«Отношения в русской семье, – отвечает Владимир Дружинин, – кардинально отличаются от отношений в американской, и прежде всего отсутствием сексуально-эротических мотивов. Например, слово «любовь» в русских анекдотах не встречается ни разу!

Вообще в русских анекдотах супруги либо не любят друг друга, либо о любви ничего не говорится. Муж и жена могут жалеть о том, что вступили в брак, но почти никогда не собираются разводиться. Измена одного из супругов – не повод для развода, а причина скандала. Иногда муж равнодушен даже к измене, а если и проявляет какие-то эмоции, то направляет их на любовника, а не на жену. Он практически ни когда не мстит жене. Но если изменяет муж, то жена ругает, а зачастую и бьет именно его, а не любовницу.

Если верить анекдотам, то можно сделать вывод, что в русской семье доминирует жена, а муж занимает подчиненную позицию и конкурирует за ее внимание с другими мужчинами. В русских анекдотах супруг чаще всего достоин своей участи – женской измены. Поступки же жен одобряются, а поступки мужей высмеиваются. Российские мужчины безответственны, проявляют покорность судьбе. Спасение от семейных проблем находят в рыбалке, игре в домино и пьянстве. Семьей практически не интересуются, а заняты пьянством и просмотром спортивных телепередач.

В противоположность российским мужчинам американец доминантен. Муж приходит в ярость, если узнает, что жена ему неверна, ругает и бьет ее, а не конкурента-любовника. Жена тоже может поколотить мужа, но до того, как подаст на развод. Американцы часто грозят друг другу разводом в случае измены. Хотя американский мужчина и главенствует, но эта роль дается ему нелегко – жена не даст спуску. Однако она чаще, чем муж, проявляет покорность судьбе. Занят американский муж не пьянством и хобби, а работой, то есть добывает пропитание семье, несет за нее ответственность».

Мальчик спрашивает: «Папа, папа, а зачем ты стреляешь по той тете?» Папа отвечает: «У меня нет денег на развод, подай патроны, сынок».

Подробнее об исследованиях психологов можно узнать, прочитав книгу В. И. Дружинина «Психология семьи» (Москва, КСП, 1996 год).

ЛИЦЕЙ

«Нормальные герои всегда идут в обход...». Помните «Айболит-66» Ролана Быкова?

В заметках Марии Ганькиной – рассказ о не прямом, не лобовом, не принудительно назидательном пути приобщения ребят к литературе, живописи, зодчеству, книжной культуре древности. Каллиграфия – лишь инструмент в руках педагога. Содержание же ее – это те «лица, страны, народы, события», которые скрываются за вензелем, изящным росчерком, причудливой игрой древнеславянского шрифта...

Мария Ганькина

Не совсем о каллиграфии

– Взгляните на эти круглые «а». Я перевел французский характер в русские буквы...

– Ого! да в какие вы тонкости заходите, – смеялся генерал, ~ да вы, батюшка, не просто каллиграф, вы артист, а?

Ф Достоевский. «Идиот»

Здравствуйте, Вячеслав Михайлович!

* Вячеслав Михайлович Букатов – кандидат педагогических наук, старший научный сотрудник лаборатории театра Центра эстетического воспитания РАО. Он и Александра Петровна Ершова – создатели социоигрового стиля обучении школьников.

Для меня важно определиться с жанром. (От этого зависит, что я сейчас напишу.) Скажем, статьи писать отказываюсь наотрез. Шутка ли, статья о каллиграфии! Когда у Даля про это только– то два слова: «чистописание» да «краснописание». А в самой что ни на есть научной педагогической библиотеке имени Ушинского если и отыщешь в ящичке «Учебники до 1917 года» нужную карточку, то уж непременно с пометкой «УН», что значит – «уникальный экземпляр». А это, в свою очередь, почти всегда означает, что либо его вообще нет, либо общипан: утеряны приложения со шрифтами.

К жанру. Мой коллега, озабоченный той же проблемой, так сказать, в порядке самообороны вывернулся ироничным словом «опусы». Мне тоже не хочется, чтобы мой труд выглядел импозантно. А то ведь отыщется любитель «новых» методик и высечет им детей. Художники (только-только узнала, что им как раз преподают каллиграфию) – разозлятся. Скажут: где наклон? Устав? Такт? Дескать, это самодеятельность! Так что безопаснее всего просто рассказать, как дело было. Может быть, искренность рассказчика искупит все его «грехи»?

Итак, говорить буду все же я. Кому? Вячеславу Михайловичу Букатову. Затем, что ему интересно, ибо он-то и заварил «каллиграфскую» кашу. А еще он думает: вдруг кто прочтет – и тоже «захочет почудить»?

«Левой пяткой...»

Началось с выставки тетрадок по русскому языку.

Конец второго класса. Экспозиция лучших (наичистейших) страниц называлась «Высунув язык», худших (наигрязнейших) – «Левой пяткой». Несмотря на множество прививок и профилактических мер, мое тогдашнее состояние было паническим. Все, чем гордится традиционная школа: один сантиметр слева – два сантиметра справа, ровненько, чистенько, и «травка зеленеет», и «солнышко блестит» – напрочь отсутствовало у нас. Я, конечно, понимала всю эфемерность тамошнего благополучия (оно было тюремным). Но экспозиция впечатляла и звала к борьбе. Бороться я не стала: конец года.

На следующий год вдруг выяснилось, что победитель конкурса «Левой пяткой» Катя (кстати, се тогда наградили, и, по крайней мере, внешне она была довольна не меньше обладательницы лучшей страницы Ксюши) стала находить вкус в том, чтобы здраво располагать материал в поле страницы, аккуратно писать и не унавоживать тетрадь чернилами. Катя, которую умная мама лишила опеки еще в самое трагическое первоклашное время, потихоньку разобралась со своими делами (именно своими – не без слез, конечно) и сделалась ученицей гораздо раньше остальных.

Сейчас я знаю, что всему свое время, если не нарушать естественный ход событий. А то оно может и вовсе не наступить. Те дети, которым учителя или родители задавали жесткие рамки поведения в тетради, еще долго не могли полюбить свои тетрадки. (Этот исполненный глубины абзац я написала давно. Сейчас я бы не решилась затевать разговор о рамках: он философский. Обмолвлюсь только, что в игре жесткие рамки не только уместны, а просто необходимы, тем более, если задаются самими участниками.)

Вот и вся каллиграфия!

В общем, я периодически была взволнована проблемой оформления тетрадей. Как-то, будучи взволнована (и это был четвертый класс), я и услышала от вас, Вячеслав Михайлович, слово «каллиграфия». Помнится, как бы невзначай вы подбросили нам книжки с рукописным текстом, а у Сергея Владимировича Плахотникова (он учит у нас самых маленьких) еще в первом классе родители смастерили полставки. О, подставки!

Ну так вот. Берем подставку, деревянную ручку-макалку, бутылочку с чернилами (справа), промокашку, тряпицу (слева), к подставке резиночкой прикрепляем «особую» каллиграфическую тетрадь (четырехстрочную, вроде нотной) и начинаем красиво писать. «Красиво», это – как? А так, как в трех ваших книжках: «Тереме-теремке» – с образцом славянского письма; «Шторме» – с витиевато написанной «Песней старых мореходов с допотопных пароходов» и в «Мастерс Маноле» – с буквами, напоминающими готические.

Итак, мы располагали тремя образчиками, как мы считали, каллиграфического письма. И стали их осваивать, толком не владея собственным почерком. Вот вам и вся каллиграфия! Ничего за душой не было, в смысле каких-то познаний. О наклоне, нажиме, уставе, темпе я узнала много позже. Легкость в мыслях – необыкновенная, не правда ли?

Зато вход в каллиграфию у нас был таинственныя, с придыханием. Одно слово «каллиграфия», которое тут же было выведено («высунув язык») на титульном листе тетради, чего стоит! За подставками ходили вниз к С. В. – «след в след», на цыпочках. А подставки были чужие, именные. А чернила были вовсе не чернила, а – тушь! Черная тушь на красном паласе – супрематизм!

Время от времени супрематическими становились портфели и стены. Если рожи были просто грязные, то язык окрашивался в черный цвет равномерно. (Как Леша или Катя решает проблему чернил – сквозная тема многих сочинений.) Коллеги деликатно подсказывали мне, где утереться (Золушка!). Причем эта размазня не отмывалась даже мылом! И все знали, что у нас сегодня каллиграфия.

Начали с XIX века. Во первых строках появились загогулины, которыми изобилует «Песня старых мореходов...»

Народ тут же признал в них родные «пилю бревно», «морячок качается» и «с горки на горку». Это была разминка.

Потом мы стали учиться писать заглавные буквы, а поскольку в «Шторме» их было штук шесть-семь, то остальные пришлось выдумывать. Выдумывали на доске мелом, парочку лучших (а уж это на твой вкус!) втискивали в четырехстрочие тетради. Вот они:

На каждую заглавную букву выдумывали старинное имя, в следующей строке – имя какого-нибудь литературного или исторического персонажа (с моей подачи). Ну вот. к примеру:

Кто эти люди? Я пользовалась моментом внимания, чтобы рассказать, показать портреты и так далее. Неоднократно убеждалась: информация, подсунутая как бы между прочим, цепко оседает в детской памяти. (В отличие от урока, который надо на следующий день ответить, а значит, отделаться, отдать.) Мои ребята продолжают удивлять меня репликой: «Ну, как же вы не помните, вы нам в нервом классе рассказывали...».

В каллиграфской тетрадке живут и Людвиг ван Бетховен, и Евгений Онегин, и Жанна д’Арк, и Уильям Шекспир, и Ганс Христиан Андерсен... Тщательно выводя «Натали Гончарова», мои ребята, я надеялась, ощутят прелесть самой Н. Н. н, так сказать, аромат эпохи. Мне казалось, что каллиграфия плюс мои россказни про это выстраивают ту самую чувственную подложку под будущий курс истории, литературы. Собственными руками воссоздается кусочек эпохи, речь, одежда, лица, страны, народы, события.

И наконец, в следующей строке мы (я – на доске) писали целую фразу. Непременно изысканную: «Низкий Вам поклон», «Сделайте милость», «Премного благодарен».

Фразочки эти можно было потом услыхать на перемене:

– Милостивый государь, окажите любезность, если Вас не затруднит, передайте мне блин.

– Ха-ха-ха... (За завтраком.)

Я обнаглела и задала («Ура!!!») «отксеренное» домашнее задание по каллиграфии. Так вот, большинство на следующий же день сообщили мне со сладостнейшей улыбкой, что они – «уже». А урок каллиграфии – через неделю.

Поначалу то ежедневное тягомотное время перед уроками, когда учителя нет или не все пришли и запросто можно начать слоняться, а то и вовсе распоясаться, проводили так: народ обсуждал чью-нибудь каллиграфическую работу.

Высший пилотаж

Строчные буквы мы писали поэлементно. Элементы – ровно те, что давались при обучении письму в нашем первом классе: с обязательными «пол-листиком» и верхним/нижним соединениями. (Мне показалась счастливой мысль вернуть четвероклассников в эту доисторическую эпоху.) Но! С непременными росчерками, завитушками, пересечениями букв.

Тут же родилась идея писать незнакомый текст под поэлементную диктовку. Быть «диктофоном» (лишь кто-то одни видит текст) – престижно. Лес рук. Вначале я вместе со всеми писала под диктовку счастливчика на доске – подстраховывала. Вот как выглядит та самая диктовка, которая произвела на вас, Вячеслав Михайлович, впечатление (вы еще сказали: «Высший пилотаж»).

Итак, по считалочке выбирается «диктофон». Ему выдается книга с нужным текстом. Он начинает писать, одновременно озвучивая все свои действия, начиная с «открываем бутылочку с тушью, берем ручку, обмакиваем в тушь». «Диктофон» один знает текст, остальным же объявляется не слово, не слог, даже не буква(!), а только следующий элемент.

Пока все элементы безошибочно не выпншешь, понять текст, который достался «диктофону», невозможно. Опять же бывало, что высказывалась благодарность диктофону за точную работу. И тогда в тетрадках появлялся текст: элементы складывались в слова, слова – в предложения...

«Маноле» и «кириллицу» они освоили сами, у доски. Вначале сводили на кальку, после переписывали текст в тетрадь. В некоторых тетрадях можно наблюдать по три-четыре попытки: выбирались высота, густота и толщина букв. Отдельные попытки обильно политы слезами.

(Иллюстративный материал был любезно предоставлен мне Верой и Ксюшей Лысенко, Никитой Ганькиным и Катей Лапиной, которые не без труда отыскали свои прошлогодние тетрадки.)

Дайте мне еще одну «афоризму» написать!

О неожиданностях. Начиналась наша каллиграфия как пропедевтические упражнения. Разок в неделю. Хотелось сделать акцент на некоей культуре писания и обхождения с тетрадью. Сколько это продлится, никто не знал.

Но дело приняло крутой оборот. Ажурное слово «каллиграфия» запорхало по классам. Это было открытием для всех – что «я могу так писать» или «он может так писать». Тетради пускались по кругу. Восклицательный знак был высшей оценкой того места, где «получилось». Этн места смаковались и всем миром подвергались профессиональному анализу.

Можно было заняться вышиванием гладью или выпиливанием лобзиком. Но мы занялись каллиграфией. И Андрюша, привыкший учиться из-под палки, сам себе удивился: чего это, дескать, ему вдруг работать приспичило?! Засуетился. И вид у него сделался деловой.

А я уж было его оплакала. Он пришел к нам из класса «развивающего обучения». Все записывал, глаза – пустые. Если сказать ему, что дважды два – пять, с жаром согласится. На вопросы не отвечал по причине потения и трясения рук. Какой уж тут вкус к учебе?