Текст книги "Из-за денег (сборник)"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Роберт Шекли,Роберт Артур,Ричард Деминг,Кен Джилфорд
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

– О, она – не выдумщица. – Учительница отрицательно покачала головой. – Ами совсем не склонна сочинять сказки. Наоборот, она очень здравомыслящий и практичный ребенок. Ее суждения всегда обоснованы. Как я уже сказала, именно поэтому она староста класса.

– По вашему мнению, она не могла придти в полицию, чтобы сообщить нечто нереальное?

– Думаю, что нет. Если Ами что-то вам сообщила, значит это почти определенно – правда.

Левин вздохнул.

– Благодарю вас. Очень признателен.

Мисс Гаскелл встала с кресла.

– Не могли бы вы мне сказать, что кроется за этой «невероятной историей»? Может быть, я смогу оказать вам какую-то помощь.

– Преждевременно что-либо вам объяснять, мисс Гаскелл. По крайней мере, до тех пор, пока мы не установим некоторые обстоятельства…

– Но если я чем-то могу помочь…

– Благодарю вас. Вы уже помогли.

Возвратившись в участок, Левин прошел в служебный кабинет и повесил пальто на вешалку. Кроули посмотрел на него из-за своего стола и сказал:

– Тебе везет, Аб. Буря пронеслась мимо тебя.

– Буря?

– Мать Ами была здесь. Доктор Шеффилд позвонил ей и сообщил, что ты интересуешься смертью ее мужа. И, кроме того, ей позвонили из школы Латмора и сказали, что к ним приходил полицейский и расспрашивал о ее дочери. Естественно, ей очень не понравилось вмешательство полиции в ее семейные дела.

– Вмешательство?

– Так именно она и заявила, мистер Эхо, – усмехнулся Кроули.

– Я хочу закурить… Что ей сказал лейтенант?

– Она с ним не разговаривала. Она беседовала со мной.

– Но ведь ты доложил ему о том, что сообщила девочка?

– Да, и он дал нам два дня на проверку сигнала.

– Прекрасно. А что ты выяснил о смерти Торнбриджа?

– Несчастный случай. К такому выводу пришло в свое время расследование. Подозрительных вопросов не возникло. Он отправился купаться слишком рано после ленча, с полным желудком. Случились спазмы, и он утонул. А что ты разузнал о девочке?

– Ее учительница говорит, что ей можно верить. Что она реалистична и практична. Если она что-либо утверждает, значит, это так.

Кроули сделал гримасу.

– Это не совсем то, что я ожидал услышать, Аб.

– Я тоже не ожидал. – Левин сел за свой стол. – Ну, а теперь расскажи о твоей беседе с матерью.

– Я сказал ей все, как есть. Другого выхода не было. Сказал о заявлении девочки.

– Все правильно. Выбора нет, и мы должны идти до конца. Как она прореагировала?

– Она не поверила.

Левин пожал плечами.

– Поверит после того, как подумает.

– Видимо. Но она выглядела очень удивленной. Говорила, что понятия не имеет, почему Ами так поступила.

– Ты спросил, где она была, когда умер ее муж?

– Она говорит, что ее не было дома. – Кроули открыл свой блокнот. – Кто-то должен был находиться неотлучно при нем, но адвокат не хотел пользоваться услугами профессиональной медицинской сестры. Поэтому, когда Ами вернулась домой из школы во второй половине дня, мать ушла за покупками в универсам. Ее муж был жив, когда она оставила квартиру, и мертв, когда она возвратилась. Так она утверждает.

– Она утверждает, что Ами была дома, когда он умер?

– Да. Что Ами была дома, в своей комнате, и смотрела телевизор. Мать обнаружила Уолкера мертвым и вызвала врача.

– А что насчет шума?

– Она ничего особенного не слышала и понятия не имеет, что Ами имеет в виду.

Левин вздохнул.

– Теперь ясно, что имеется расхождение в объяснениях случившегося. Ами утверждает, что мать была дома и устроила «большой шум». Мать, наоборот, говорит, что находилась в универсаме в момент смерти мужа. – Его пальцы вновь потянулись было за сигаретами в нагрудный карман, но вместо этого почесали плечо. – Какое у тебя сложилось впечатление о матери, Джек?

– Женщина с характером. Очевидно, привыкла, чтобы все было так, как она хочет. И, конечно, она находилась в разъяренном состоянии. Роль заботливой сиделки не для нее. Но мне кажется, что она озадачена обвинением, которое сделал ее ребенок, и не знает, почему девочка так поступила.

– Я должен вновь поговорить с Ами, – сказал Левин. – Когда у нас будут все факты, мы проанализируем их внимательно и попытаемся выяснить, кто из них двоих лжет.

Кроули заметил:

– Я спрашиваю себя, не попытается ли она заткнуть девочке рот?

– Давай пока не будем думать об этом. У нас впереди еще целый день. – Левин взял телефонную книгу и посмотрел номер школы Латмора.

Детектив разговаривал с девочкой в одиннадцать часов следующего дня в кабинете миссис Пиджеон с ее разрешения. По его просьбе их оставили одних.

Ами, аккуратно одетая, как вчера, выглядела по-прежнему серьезной и спокойной. Левин объяснил ей, что было сделано для проверки ее сообщения, и что ее мать известили о проводящемся расследовании.

– Я сожалею, Ами, но у нас не было другого выбора. Твоя мать должна знать.

Ами, казалось, обдумала его слова сосредоточенно и всесторонне.

– Я думаю, что вы поступили правильно, – сказала девочка. – Теперь она не посмеет причинить мне зла, зная, что вы проводите расследование. Это было бы очень неосмотрительно с ее стороны. А моя мать – хитрая женщина, мистер Левин.

Левин улыбнулся, сам того не осознавая.

– У тебя удивительно выразительная речь, Ами.

– Я много читаю. Хотя иногда мне довольно трудно заполучить в библиотеке интересные книги. Мне еще мало лет, поэтому я обязана пользоваться абонементом в отделе детской литературы. – Она слегка улыбнулась. – Я открою вам один секрет. Я иногда беру без разрешения те книги, которые мне нравятся, и возвращаю незаметно на полки, когда прочту их.

«Торопится жить», – подумал детектив и вновь вспомнил плач ребенка в соседней квартире.

– Я хочу поговорить с тобой, – продолжил он вслух, – о том, что произошло в тот день, когда твой отчим умер. Твоя мать утверждает, что она находилась в универсаме и, вернувшись, застала его мертвым. Что ты скажешь?

– Это чепуха, – ответила она не задумываясь. – Не она, а я ходила за покупками. Как только я пришла из школы, она послала меня в универсам. Но я вернулась домой быстрее, чем она ожидала.

– И что же?

– Когда я вышла в холл из лифта, я услышала внезапный грохот в нашей квартире. Я открыла ключом дверь, и грохот повторился. Я вошла в коридор и увидела, что моя мать выходила из комнаты отчима. Она улыбалась. Вдруг она увидела меня, и ее лицо сразу же приняло выражение горя и ужаса. Она сказала, что случилось что-то ужасное, и немедленно стала звонить по телефону доктору Шеффилду. Моя мать хорошо играла свою роль. Она одурачила доктора Шеффилда.

– Почему ты ждала две недели, прежде чем придти к нам?

– Я не знала, что мне делать. – Внезапно вся ее серьезная сосредоточенность куда-то исчезла, и Левин увидел перед собой растерянного ребенка, чувствующего себя очень неуверенно в мире взрослых. – Мне казалось, что никто мне не поверит, и я боялась, что мать заподозрила меня. Боялась, что если я расскажу, она что-нибудь сделает и со мной. Но в понедельник на уроке обществоведения мисс Гаскелл говорила об обязанностях различных правительственных учреждений и их сотрудников – пожарников, полицейских и всех других, и она заявила, что долг полиции – расследовать любое преступление и проследить, чтобы виновные понесли наказание. Поэтому вчера я пришла в участок и сообщила вам об убийстве. Ведь не имеет значения, верите ли вы мне или нет. Ваш долг – произвести расследование моего сообщения.

Левин согласно вздохнул.

– Мы этим и занимаемся сейчас. Но нам нужно нечто больше, чем твои слова. Ты понимаешь? Нам нужны доказательства.

Она кивнула головой вновь с серьезным и сосредоточенным видом.

– В какой магазин ты ходила в тот день?

– В универсам. Тот, что на Седьмой улице.

– Ты знаешь кого-нибудь из продавцов в универсаме? Припомнит ли кто-нибудь из них тебя?

– Я не думаю. Ведь это очень большой универсам. Вряд ли продавцы там обращают внимание на покупателей.

– Ты не встретила кого-нибудь из знакомых, когда ходила за покупками, кто бы мог подтвердить, что именно ты, а не твоя мать, находилась вне дома, когда умер твой отчим?

Девочка задумалась, приложив палец к губам, и, спустя некоторое время, отрицательно покачала головой.

– Я не помню. Да и никого не знаю в нашей округе. Все мои знакомые – это друзья моих родителей, мои друзья по школе и одноклассники. Но они живут не там, где наш дом.

Типичная для Нью-Йорка ситуация. В маленьком городе его обитатели знают друг друга, соседей, знают все, что происходит вокруг. Но в Нью-Йорке даже ближайшие соседи остаются многие годы незнакомцами. По крайней мере, в многоквартирных домах и даже в старых, менее населенных жилых строениях, в одном из которых жил Левин.

Детектив решил, что пора завершать разговор с девочкой.

– Посмотрим, что можно сделать, – сказал он. – Теперь о шуме, который ты упоминала. Как ты думаешь, чтобы это могло быть?

– Я не знаю. Точно не знаю, что это такое. Как будто кто-то ударил в гонг и что-то в этом роде.

– Может быть, ударили колотушкой по железному тазу?

– О, нет. Шум был громче, значительно громче.

– И у твоей матери ничего не было в руках, когда она вышла из спальни?

– Нет, у нее ничего не было.

– Хорошо. Посмотрим, что можно сделать. Ты можешь вернуться в класс.

– Благодарю вас. Благодарю за то, что вы мне помогаете.

Детектив улыбнулся.

– Это мой долг. Как правильно ты заметила.

– Вы бы все равно занялись этим делом, мистер Левин. Вы очень хороший человек. Как мой отчим.

Левин приложил к своей груди ладонь, накрыв сердце.

– Возможно. В некотором отношении… А теперь иди в класс. О, нет. Подожди. На всякий случай возьми вот это.

Девочка молча стояла, пока Левин вынул шариковую ручку, оторвал от лежащего на столе миссис Пиджеон блокнота чистую страницу и написал на листке два телефона – служебный и домашний. – Если ты почувствуешь, что находишься в любой опасности, я повторяю – в любой, позвони мне немедленно.

– Спасибо. – Она сложила листок вчетверо и спрятала его в карман юбки.

Без четверти четыре после полудня Левин и Кроули встретились снова в их служебном кабинете. Последний только что вернулся со встречи с доктором Шеффилдом. По мнению врача, Ами сочинила всю эту историю, необоснованно обвиняет мать, по-видимому, потому, что смерть отчима тяжело отразилась на нервной системе девочки. Совершенно определенно доктор Шеффилд заявил, что не верит в возможность совершения миссис Уолкер убийства ее мужа и не представляет, по какой причине она могла бы решиться на такой шаг.

Левин и Кроули пообедали в закусочной, что размещалась через улицу напротив их участка, и разошлись, каждый с намерением выявить кого-нибудь, кто видел девочку или ее мать в универсаме в день и во время смерти мистера Уолкера. Они решили, если найдется свидетельство, что кто-то из двоих – дочь или мать – лжет, это свидетельство и явится ключом к разгадке. Левин направился к универсаму, а Кроули – к многоквартирному дому, где жила Ами. До позднего вечера они опрашивали разных людей, задавали свои вопросы, но все безрезультатно.

Кроули уже находился в кабинете, когда Левин вошел, совершенно измотанный от усталости и последними усилиями, потребовавшимися от него, чтобы подняться на второй этаж. Он посмотрел на Кроули и отрицательно покачал головой.

– И у меня ничего. Ничего сколь-нибудь существенного, – ответил напарник.

Левин с трудом снял с себя пальто и повесил его на вешалку.

– Никто не помнит, не видел, не знает. Мы живем в городе незнакомцев, Джек.

– Прошло две недели. В подъезде сидит привратник, но и он не помнит так далеко. Он привык видеть одних и тех же жильцов, входящих и выходящих и, естественно, он не в состоянии даже сказать, кто именно выходил вчера и когда.

Левин посмотрел на стенные часы.

– Девочка должна уже вернуться домой из школы.

– Я хотел бы знать, что они сейчас говорят друг другу. Если бы могли подслушать, мы бы знали куда больше, чем сейчас.

Левин возразил.

– Нет. Виновна мать или нет, обе они говорят одно и то же. Смерть произошла две недели назад. Если миссис Уолкер действительно совершила убийство, она уже уверовала, что это сошло ей с рук. Она будет отрицать, что бы Ами ей не сказала. В тех же самых выражениях, если бы на самом деле была невиновна.

– А что, если она убьет девочку? – спросил Кроули.

– Она не сделает этого. Если Ами исчезнет, или с ней произойдет несчастный случай, или ее убьет кто-нибудь под видом грабителя, мы сразу же заподозрим ее. Она не может себе позволить пойти на такой риск. В случае с мужем все, что от нее требовалось – это обмануть доктора, который склонен верить ей безоговорочно. Кроме того, в любой смерти таится много непредвиденного. На этот раз ей пришлось бы разделаться со здоровым десятилетним ребенком и обмануть двух сотрудников полиции, вовсе не склонных поверить ей в чем-нибудь. – Левин усмехнулся. – Нет, девочка, возможно, теперь в большей безопасности, чем до того, как она явилась к нам. Кто знает, что замышляла ее мать, пока мы ее не предупредили.

– Хорошо. Все это вроде так. Но что нам делать дальше?

– Завтра я хочу осмотреть квартиру Уолкера.

– Но почему бы нам не сделать это сейчас?

– Дадим ей ночь на размышление. Если она не избавилась от какой-нибудь улики за две недели, она, все равно, о ней не вспомнит. Да я и не ожидаю что-нибудь найти. Все, чем мы располагаем, – подтвержденные ничем слова десятилетнего ребенка. И эксгумация трупа ничего не даст, потому что не было орудия убийства. Смерть Уолкера наступила от естественных причин. И будет отнюдь не самым легким делом на свете доказать, что эти причины кем-то умышленно усилены.

– Если бы хоть один человек видел девочку в универсаме! – убежденно сказал Кроули. – Это наша единственная зацепка, Аб. Наш единственный шанс.

– Мы можем снова расспросить людей завтра. Но я сомневаюсь, достигнем ли мы чего-нибудь. Может быть, завтра нам повезет. Если ударит молния…

– Может быть, – отозвался Кроули.

Левин снова оделся в пальто и отправился домой. Он нарушил свою обычную привычку почитать немного газету, сидя на крыльце, и вместо этого сразу прошел на кухню и стал пить кофе, рассказывая Пегги о том, что ему удалось сделать за день. Она задавала ему вопросы, и он отвечал на них. Некоторые соображения жены Левин мысленно обсудил со всех сторон и отверг их. На протяжении всего вечера они время от времени несколькими словами или замечаниями касались вновь темы разговора, но это ни к чему их не привело. И все-таки оба соглашались в том, что девочке пока ничего не грозит.

Грудной ребенок плакал за стеной, когда в одиннадцать часов они легки в постель. Этот плач не давал Левину некоторое время уснуть, и его мысли вновь и вновь возвращались к обстоятельствам смерти Уолкера. Раз или два он машинально искал рукой сигарету, едва отдавая себе отчет, что он делает. Его сосредоточенность на возможной причастности матери Ами к убийству и беспокойство о безопасности девочки оказались гораздо сильнее, чем болезненная реакция на то, что он бросил курить. И теперь, когда он лежал с открытыми глазами в темноте, мысль о сигаретах даже не приходила ему в голову. Он снова и снова повторял про себя, что сказала мать, что сказала дочь и, устав от этих повторений, погрузился в глубокий сон.

Левин проснулся в холодном поту, внезапно осознав, что знает правду. Как будто она пришла во сне, или кто-то ему нашептал в ухо, пока он спал. Теперь он знал наверняка.

Она убьет ее сегодня и останется безнаказанной. Он знал, как она это сделает и когда, и что не будет никакой возможности ее разоблачить, не будет доказательств, ничего.

Хотя в темной комнате было тепло, он сел в кровати, весь дрожа, и потянулся к ночному столику за сигаретами. Он ощупал лакированную поверхность и, внезапно вспомнив, что не курит, ударил в ярости кулаком по столику. Она останется безнаказанной!

Вот если бы он мог вовремя успеть туда, он остановил бы ее. Если бы вовремя… Левин откинул в сторону одеяло и вылез из постели. Пегги что-то пробормотала во сне и еще глубже уткнулась в подушку. Он тихо собрал свою одежду и на цыпочках вышел из спальни.

Левин зажег свет в гостиной. Настенные часы, висевшие над телевизором, показывали без десяти час ночи. Может быть, еще есть время. Может быть, она все еще ждет, пока жертва уснет. Возможно, не успела подмешать в стакан воды снотворного или что-нибудь пострашнее, чтобы сделать глубокий сон окончательно беспробудным…

Он схватил телефонную книгу и разыскал номер небольшой компании по найму такси, расположенной недалеко от их дома. Левин позвонил и сказал диспетчеру, что ему срочно нужна машина, и тот ответил, что через пять минут она будет у подъезда.

Детектив быстро оделся, затем прошел на кухню, взяв карандаш и бумагу, и оставил Пегги записку: «Я должен отлучиться. Постараюсь скоро вернуться».

Автомобильный сигнал коротко прозвучал снаружи, и Левин немедленно покинул квартиру, погасив за собой свет. Когда он спускался по лестнице, он снова услышал плач ребенка у соседей. Он подумал, что плач навязчиво преследует его, и тут же забыл об этом. У него не было времени размышлять о странностях жизни, таких, как смысл детского плача или курение сигареты, или прерывистость его дыхания, возникшее от спешки, с которой он покидал дом. Он дал адрес водителю – проспект «Парк вест», откинулся на сиденье, когда машина рванулась с места. Левин несколько успокоился от быстрой езды по ночному городу.

Он заплатил четыре доллара, включая чаевые. «Если она все еще жива, то это будет чудо столетия», – подумал Левин и побежал в подъезд и дальше – через холл, к лифтам. И тут он вспомнил звук, который он принял за плач ребенка, когда покидал свою квартиру. – «Нет, это был не плач, – внезапно осознал он, – это звонил телефон. Его телефон».

В отчаянии он сильно нажал на кнопку лифта, и тот медленно стал спускаться с одиннадцатого этажа. «Да, это был не плач, а телефонный звонок!» – вновь сказал себе Левин.

Значит, она уже сделала свое дело. Он опоздал. Он опоздал уже тогда, когда садился в такси…

Лифт открылся, и он, войдя в него, поднялся на четвертый этаж. Левин мысленно даже представил, как звонил телефон, и Пегги, полусонная, взяла трубку. Как звучал голос девочки, испуганный, умоляющий, приглушенный. Да, он опоздал.

Дверь в квартиру 4-а оказалась полуоткрытой, а внутри из-за темноты ничего не было видно. Рука Левина потянулась к бедру, но он слишком спешил. Пистолет остался дома, на журнальном столике в гостиной.

Детектив осторожно перешагнул порог, всматриваясь в темноту. Слабый свет исходил из плафона, подвешенного в холле, освещая часть ковра на полу. Все остальное в квартире было невозможно разглядеть.

Он ощупал стену около двери, нашел выключатель и нажал на него.

Свет в холле погас.

Левин напрягся. Темнота была полной. Что-нибудь подстроено с электрической пробкой? Подложили в нее медную монетку? В этом доме в каждой квартире, очевидно, имелся свои разборный щит. И она знала об этом. Замыкания случались и раньше. И она, очевидно, устроила еще одно.

Но зачем? Для чего это ей нужно?

И телефонный звонок – тот, что он услышал, выходя на улицу. Каким-то образом она подстроила что-то, потому что знала, что Левин направляется сюда, и что ему известна правда.

Он попятился назад к двери. Он понял, что нужно добраться до лифта, спуститься вниз, позвонить в участок. Там найдутся электрические фонари, есть дежурные детективы. Эта темнота не для него, когда он в одиночестве.

Внезапно перед ним появилась страшная рожа – зеленоватая, уставившаяся на него огромными белками глазниц, излучающая холодный свет – гротескное изображение лица дьявола. Левин инстинктивно закричал, слюна страха наполнила его рот, он попятился назад от ужасного видения, врезался спиной в стену. И в этот момент дьявольское изображение исчезло. Он стал ощупывать пространство вокруг себя дрожащими руками, потеряв окончательно ориентацию. Необходимо найти дверь, выбраться отсюда. Она пытается убить его, потому что догадалась, что он знает, и она хочет добить его тем же способом, каким убила Уолкера. Хочет остановить его сердце.

Пронзительный вопль, казалось, разорвал на части барабанные перепонки в его ушах. Громкий, необычайно громкий, увеличенный далеко за пределы человеческого голоса вопль ненависти пронял его до костей, заставил ухватиться руками за стену и прислониться к ней всей дрожащей спиной. Рот его раскрылся, пытаясь наполнить воздухом неподвижную грудь. Сердце Левина конвульсивно забилось, как недостреляное животное. Эхо вопля не успело еще истерзать его сознание, как этот страшный пронзительный звук раздался снова, на этот раз еще громче, вынуждая его тело трепыхать, словно бабочку на иголке.

Он отшатнулся от стены, ослепленный темнотой и страхом, желая только одного, – как можно скорее выбраться отсюда, подальше от этого ужаса. Споткнувшись о мягкое кресло, Левин потерял равновесие, тяжело перевалился и рухнул на пол.

Он лежал на спине, раскинув руки, в своем черном пальто, беззащитный и беспомощный, чуть поджав ноги под себя, пытаясь восстановить дыхание, ни о чем не думая, безумно напуганный, как заяц перед пастью охотничьей собаки. Огненные круги вращались перед его закрытыми глазами, и каждый вздох продирался внутрь, в легкие через почти невыносимую боль в сжатой спазмами гортани. Левин ждал, когда его добьют.

Но ничего не произошло. Тишина не разрывалась новыми воплями. Квартира оставалась погруженной в темноту. Постепенно здравый смысл возвратился к Левину, он смог закрыть рот, с трудом проглотил слюну, восстановив контроль над движением рук и ног, прислушался.

Ничего. Ни звука.

Она, конечно, услышала, как он упал. И сейчас она ждет, чтобы убедиться, что он мертв. Если он снова начнет двигаться, она вновь устроит свой «большой шум». Но сейчас она просто ждет.

И это ее ожидание позволило Левину окончательно собраться с мыслями. Он понял, что дьявольское лицо, которое он видел, – ничто иное, как раскрашенный фосфорисцирующими красками воздушный шар, который проткнули иголкой, когда он закричал. А пронзительный вопль исходил скорее всего из динамиков стереомагнитофона, включенного на полную мощность. Ничто не могло убить или искалечить его, если только сохранять присутствие духа и примерно представлять, где она и что хочет сделать.

«У меня больное сердце, – говорил он себе, – но не такое уж больное, как было у Уолкера, еще не оправившегося от первого инфаркта. Ее трюки убили его, но они не убьют меня».

Он продолжал тихо лежать, восстанавливая силы, успокаиваясь, полностью приходя в себя. Вдруг он увидел, как зажегся ручной фонарь, и тонкий луч света ударил ему прямо в лицо.

Левин поднял голову, посмотрел в источник света. Он ничего не мог видеть, когда сказал:

– Нет, Ами, на этот раз у тебя ничего не получится.

Фонарь погас.

– Ты напрасно стараешься, – продолжал Левин говорить в темноту. – Если твои трюки не сработали сразу, когда я не был к ним готов, теперь они бесполезны.

– Твоя мать мертва, – сказал он тихим размеренным голосом, зная, что она вслушивается в каждое слово. – Ты убила ее тоже. Своего отчима и свою мать. И когда ты позвонила мне домой, чтобы сообщить, что она якобы покончила самоубийством, ты догадалась, что я знаю правду. И ты решила убить и меня. Я, наверное, сказал тебе, что и у меня больное сердце, такое же слабое, какое было у твоего отчима. Поэтому, если бы тебе удалось убить меня, это был бы еще один сердечный приступ, вызванный видом трупа твоей матери.

Тишина казалась такой же полной и глубокой, как лесное озеро. Левин осторожно подобрал под себя колени и, стараясь не шуметь, принял сидячее положение.

– Ты хочешь знать, как я догадался? Помнишь, в понедельник мисс Гаскелл на уроке обществоведения говорила об обязанностях полиции. Но мисс Гаскелл сказала мне, что ты всегда, по меньшей мере, на месяц вперед в учебе. Две недели до того дня, когда умер твой отчим, ты прочитала об обязанностях полиции в учебнике, и именно тогда ты решила убить отчима и мать. – Он протянул руку, дотронулся до перевернутого им кресла, оперся на него и медленно поднялся на ноги, продолжая говорить: – Одно я не могу понять, почему ты их убила. Да, ты крадешь книги из библиотеки, которые тебе не разрешают читать. Может быть, все из-за этого? Или из-за чего-нибудь другого?

Она заговорила в первый раз из темноты, видимо, находясь в другом конце комнаты.

– Вы никогда этого не поймете, мистер Левин, – сказала она, и ее детский голос звучал холодно, равнодушно, презрительно – совсем по-взрослому.

И Левин вдруг представил, как она убила Уолкера, лежавшего беспомощно в постели, прислушивавшегося к прерывистому биению надломленного сердца, – точно так, как это часто делал Левин по ночам, – прислушиваясь и ожидая… И вдруг этот дикий, раздирающий душу вопль, внезапный среди безобидной послеобеденной тишины, исходящий отовсюду, наваливается на него…

Левин содрогнулся.

– Нет, – сказал он, – это ты не понимаешь. Для тебя, что украсть книгу, что загубить чужую жизнь – одно и то же. Ты еще ничего не понимаешь.

Она заговорила снова, по-прежнему с презрением.

– Для меня все было плохо, даже когда она была одна… Не делай то, не делай это… А потом она вышла замуж за него, и вот оба они стали следить за мной, повторяя как попугаи, «нет», «нет», «нет», как будто других слов у них для меня не было. Я могла спокойно себя чувствовать только у бабушки.

– Так вот почему ты убила! – Левин словно вновь услышал тот детский плач, там в его доме, за стеной, как бы символизирующий гигантское эхо очень молодого человеческого существа, непреклонно требующее, чтобы с ним считались. И, находясь сейчас в этом пристанище ужаса, он почувствовал сильный гнев: недоразвитое, еще не приспособленное к самостоятельной жизни существо, тем не менее, уже готово убивать и убивать!

– Ты знаешь, что с тобой сделают? – спросил он ее. – Нет, они тебя не казнят. Ты слишком молода для этого. Они признают тебя сумасшедшей и запрут навсегда. И там, куда тебя поместят, будут охранники и надзирательницы, чтобы постоянно приказывать тебе, что надо делать и что нельзя. Они будут командовать тобою в миллион миллионов раз больше, чем ты себе это представляешь. И они поместят тебя в маленькую комнату с дверью, закрытой на замок, и не выпустят тебя оттуда. Они не разрешат тебе делать то, что ты хочешь. Абсолютно ничего из того, что ты хочешь.

Он обошел вокруг кресла, дотронулся рукой до стены.

– Ты уже ничего не можешь сделать мне сейчас, – сказал Левин. – Я не выпью тот яд, который ты подложила матери, и твои трюки, как я уже говорил, не сработали. И никто не поверит в письмо с признанием в самоубийстве, которое ты подделала. Сейчас я позвоню в участок, и они приедут, заберут тебя и запрут в той маленькой, узкой комнате, о которой я тебе говорил, – запрут окончательно и навсегда.

Фонарь выпал из ее руки с глухим стуком на пол. И он услышал, как она выбежала из комнаты и скрылась где-то в глубине квартиры. Левин сделал несколько шагов, осторожно выставив руки впереди себя, наклонился, ощупал пол, пока не обнаружил фонарь. Он поднял его, включил и последовал за ней.

Он нашел ее в спальной матери, стоящей на подоконнике. Декабрьский ветер дул в настежь открытое окно. Мертвая женщина лежала на кровати, а записка о самоубийстве белела на ночном столике. Он направил луч света прямо на девочку, и она предупредила его.

– Не подходите, не подходите ко мне.

Он медленно стал приближаться, повторяя:

– Они запрут тебя. Запрут. В маленькой, очень маленькой, очень маленькой комнате.

– Нет, они не сделают этого! – вскрикнула она и исчезла с подоконника.

Левин тяжело вздохнул, осознав им содеянное, и подумал, что он так и должен был поступить. Она все равно еще не понимала предназначения смерти, потому так легко и бросилась в ее объятия. «Родители зачинают детей и в детях кончаются родители». – И снова необузданный гнев охватил его при этой мысли.

Он подошел к окну, перегнулся через подоконник и увидел сломанную куклу, лежащую на тротуаре, далеко внизу. В другой квартире, над его головой заплакал грудной ребенок, нарушая ночную тишину, – «уступи дорогу, уступи дорогу…».

Левин посмотрел вверх.

– Мы уступим, уступим, – прошептал он. – Конечно, уступим, но в свое, отведенное нам судьбой время. И не торопи нас.