Текст книги "Знание-сила, 2004 № 07 (925)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Древние или молодые?

Недавно астрономические круги была взволнованы неожиданным открытием еще одной «внесолнечной» планеты.

Вообще говорят, таких планет уже открыто свыше ста и можно было бы к этому привыкнуть, когда б не тот факт, что новая планета была открыта там, где ей, по всем прежним представлениям, быть не полагалось. И это привело астрономов к необходимости пересмотреть некоторые из устоявшихся представлений относительно образования планет.

Журнал "Science" сообщил об открытии новой планеты под заголовком "Древняя планета заставляет перевести часы", имея в виду, разумеется, "часы Вселенной".

Менее всего вероятно встретить планету в самых древних космических образованиях, где преобладают звезды первого поколения, а такими образованиями до последнего времени считались шаровые звездные скопления. Они обнаружены практически во всех обследованных галактиках, включая наш Млечный Путь. Их отличают две важные особенности.

Во-первых, повышенная плотность. Если, например, количество звезд нашей галактики, содержащихся в участке размером в один кубический световой год, составляет в среднем (во всяком случае, в ближайших окрестностях нашего Солнца) всего одну сотую (то есть одна звезда приходится здесь на сто кубических световых лет), то в рядовом шаровом скоплении нашею Млечного Пути (а в нем таких скоплений около двухсот) этих звезд в одном кубическом световом году – несколько сотен, то есть в 10 тысяч раз больше! Фантастически яркое там, должно быть, небо, если есть кому взглянуть.

Во-вторых, практически все звезды всех шаровых скоплений Млечного Пути – это "звезды первого поколения", почти что ровесники Виг Вэнга, разве что на несколько сот миллионов лет моложе. Поэтому планет в шаровых скоплениях быть не должно. Это последнее утверждение давно проверено на практике. Так, тщательное исследование спектра типичного шарового скопления М4 показало, что содержание тяжелых элементов в нем в тридцать раз меньше, чем в нашем Солнце. А такое же тщательное обследование огромного числа (34 тысячи!) звезд другого шарового скопления, 47 Tucanae, показало, что ни одна из них не имеет крупных спутников-планет.

Но вот сейчас американский астрофизик Сигурдсон и его коллеги выступили с сенсационным утверждением, что они обнаружили именно такую планету и именно в шаровом скоплении М4 – в том самом с ничтожным содержанием тяжелых элементов, возраст которого, судя по всем данным, составляет около 13 миллиардов лет. Наилучшее согласование с данными наблюдений дает модель, в которой, кроме "белого карлика", вокруг пульсара обращается невидимая планета с массой примерно в 2,5 раза больше нашего Юпитера.

Сколько лет звездам?

Возраст старейших звезд во Вселенной определялся несколькими способами.

Все они доли сходные результаты. Американские астрономы Лоуренс Краусе и Брайан Чабойер, обследовав шаровые скопления звезд, пришли к выводу, что возраст старейших звезд составляет 12 ±1 миллиард лет.

Судя по температуре наиболее холодных белых карликов – остатков выгоревших когда-то звезд, – возраст самых древних объектов равняется 12,7 ± 0,7 миллиардов лет.

Определяя возраст звезды CS 31082– 001 по «радиоактивным часам», группа астрономов Парижской обсерватории получило результат 12,5 ± 3 миллиарда лет. Вообще же подобный метод дает очень сильный разброс – от 11 до 20 миллиардов лет.

Наконец, лучший результат показал зонд Уилкинсона. Согласно его донным, Вселенная родилась 13,7 ± 0,2 миллиарда лет. Первые звезды в ней возникли примерно через 100 – 400 миллионов лет.

Это не может быть планета той сверхновой звезды, из которой когда– то образовался пульсар, потому что при взрыве всякой сверхновой сгорает все, что находится в ее ближайших окрестностях. Поэтому Сигурдсон и его коллеги снова обратились к компьютерным моделям, на сей раз объясняющим возможное происхождение этой звездно-планетной системы (с учетом данных о ее строении и параметрах движения), и обнаружили, что наилучшее совпадение с фактами дает следующая модель.

Когда-то у пульсара, этого остатка древнейшей сверхновой "звезды первого поколения", был свой спутник, обычная звезда. Затем к этой бинарной системе, мирно существовавшей в глубинах шарового скопления, случайно приблизилась другая звезда с огромным газовым спутником-планетой и, подобно биллиардному шару, "вышибла" прежний спутник пульсара и заняла его место. В результате "отдачи" после удара новая звездная система (пульсар и звезда– пришелец с ее планетой) вылетела из центра скопления на его периферию, где и находится в настоящее время. Затем, около 500 миллионов лет назад, звезда-пришелец угасла, сбросила свою верхнюю атмосферу на пульсар, чем придала ему его безумно быстрое вращение, а сама превратилась в нынешнего "белого карлика", который еще больше приблизился к пульсару и стал обращаться вокруг него. Планета же "обустроилась" на более далекой орбите и теперь обращается вокруг этой бинарной системы, совершая примерно один оборот за сто лет.

Все прекрасно, изящно и даже правдоподобно, как считают многие теоретики, но вопрос-то все равно остается: откуда в древнем шаровом скоплении взялась планета, если для ее образования нужны тяжелые элементы. которых в этом скоплении практически нет? Сигурдсон предполагает, что этот парадокс требует пересмотра прежних представлений о механизме образования больших газовых планет типа Юпитера, и другие астрономы как будто уже готовы с ним согласиться. Возможно, что для образования газовых планет-гигантов не так уж необходимо наличие твердого ядра из тяжелых элементов и они могут формироваться напрямую из того же газа, что та звезда, около которой они затем обращаются. Если такая возможность реальна, говорит Сигурдсон, то она означает, что планеты – а стало быть, и жизнь на них – могли возникнуть на 5-6 миллиардов лет раньше, чем считалось до сих пор.

Это последнее утверждение – относительно возраста жизни во Вселенной – еще нуждается, однако, в дополнительном анализе, потому что возникновение жизни требует нс только наличия планет, но и выполнения еще ряда условий. К сожалению, обсуждение этих условий требует куда большего места и времени, чем позволяют рамки данной заметки.

Адреса в Интернете:

Космический телескоп имени Уэбба: ngst.grfc.nasa.gov

Модель столкновения нейтронных звезд: www.ukaff.ac.uk/rnovLes/nsmerger

Михаил Васильев

НАСА: проблемы, достижения, перспективы

Выступая на встрече американских ученых, занятых в общенациональной программе космических исследований, доктор Стив Изаксон, наблюдающий за космическими и научными проектами в соответствующем отделе канцелярии Белого дома, откровенно заявил собравшимся, что в нынешних условиях "администрации будет очень легко отстраниться от любой планетарной программыж Некоторые из запущенных проектов НАСА уже оказались под угрозой закрытия или резкого замедления.

Это касается прежде всего плана отправки космического исследовательского корабля на планету Плутон (хотя окошко ее исследования, возможно, быстро закрывается, поскольку Плутон движется по вытянутой орбите и сейчас удаляется от Солнца), а также проекта исследований подледного океана, возможно, существующего на спутнике Юпитера Европе. В этих условиях участники различных проектов начинают, вполне естественно, конкурировать за финансирование, и сторонники каждого из проектов лоббируют в конгрессе в свою пользу В конечном счете это распыление сил вредит всем. К тому же сами конгрессмены и сенаторы имеют свои предпочтения.

Любопытно, что наибольшее число сторонников в конгрессе имеют проекты, связанные с поисками внеземной жизни (например, на Марсе). Некоторые ученые не без ехидства объясняют это недостаточным пониманием проблемы: политики зачастую не отдают себе отчета в том, что для ученых "жизнь на Марсе" – это даже самые простейшие микробы, и думают, что речь идет о поиске вполне развитых внеземных цивилизаций.

Как бы то ни было, картина предстоящих космических исследований представляется на данный момент такой. Япония планирует запустить в 2007 году орбитальный корабль для исследования климата на Венере. Очень любопытной представляется программа исследования Меркурия. Эта маленькая и чудовищно жаркая планетка, вечно обращенная к Солнцу одной своей стороной, должна получить в предстоящем десятилетии сразу три орбитальных исследовательских спутника: один американский (2004 – 2009 годы), один японо-европейский (в 2009 году) и один чисто европейский (2009 – 2012 голы).

Целых четыре космические миссии (три американские и одна европейская) должны обследовать кометы в самые ближайшие годы. В конце февраля этого года на орбиту полета к комете Чурюмова – Герасименко был выведен зонд Европейского космического сообщества "Розетта". Его путешествие до цели составит 10 лет, зато потом долгое время он вместе с кометой будет приближаться к Солнцу, снабжая нас уникальной информацией.

Уже в этом году НАСА предполагает запустить к комете Темпеля-1 аппарат "Deep Impact". В 2006-м космический исследователь приблизится к косматой звезде, выбросит в сторону ее ядра 500-килограммовый медный цилиндр, оснащенный двигателем и системой наведения. Этот снаряд врежется в комету на скорости 10 километров в секунду. От такого удара образуется воронка диаметром 120 метров и глубиной метров 25. Тонны кометного вещества будут раскалены, испарены и выброшены с глубины, куда солнечный свет не проникал миллиарды лет. Сам "Deep Impact" нацелит на это облако приборы и переправит информацию на Землю.

Продолжатся идущие ныне исследования Сатурна, но без новых запусков, и всего один исследовательский орбитальный корабль намечается послать на Юпитер (НАСА, в 2008 году).

Рождение идеи

История серии из четырех больших космических обсерваторий, запущенных НАСА, началась еще в 1946 году, когда американский астроном Лайман Спитцер впервые предложил вывести телескоп на космическую орбиту, чтобы устранить оптические искажения, неизбежно вызываемые земной атмосферой. В те времена не было еще даже космических спутников, и идея Спитцерс казалась совершенно фантастической. Неудивительно, что она была отложена в дальний ящик, одна ко в 1977 году настойчивому астроному удалось добиться финансирования своего проекта, а еще через 13 лет первый космический телескоп действительно вышел на орбиту, хотя назвали его не именем мало кому известного Спитцера, а именем великого американского астронома Хаббла (того, кто первым доказал, что «туманности» представляют собой гигантские галактики, а также открыл, что эти галактики удаляются друг от друга, вызывая расширение Вселенной). Правда, поначалу оказалось, что зеркало телескопа отшлифовано ошибочно и телескоп непригоден для работы, но агентство быстро (и весьма эффектно, «на публику») запустило специальный космический челнок, экипаж которого прямо в космосе исправил зерколо, и с тех пор телескоп Хаббла то и дело приносит науке очередные открытия, а широкой публике – очередные эффектные космические фотографии, которые и сделали его знаменитым.

Оно и понятно: чем дальше планета, тем сложнее и труднее ее исследование. Видимо, поэтому останутся ждать лучших времен Уран и Нептун, но не самый далекий Плутон, если найдется человек, который сумеет отвлечь воображение американских конгрессменов от марсианских «зеленых человечков» и увлечь их тайнами этой загадочной планеты. К сожалению, даже если это произойдет, миссия к Плутону не будет подкреплена новой, более надежной космической технологией или принципиально новыми двигателями вроде ионных и атомных: их много обещавшая разработка тоже затормозилась сейчас из– за недостатка средств. Прежние технические средства, как уже очевидно, будут использованы и в запланированных полетах к Меркурию.

Рубрика

Ольга Балла

Анатомия скуки

Питер Брейгель. «Страна изобилия», 1567 г.

Говорят, наши современники зверски скучают. «Скука» – одна из самых клишированных примет новейшего времени (уже века два, и чем дальше, тем, похоже, больше), одна из навязчивых его тем.

Молодые, считается, скучают особенно, причем так думают и сами молодые. Им, бедным, оказывается, деть себя некуда: у них дефицит если и не позитивных жизненных программ (в общем-то всякая культура своим обитателям предлагает известный набор позитивных программ практически всегда), сколько восприимчивости, доверчивости к этим программам, готовности их принять в качестве собственных. Ну, тошнит этих молодых от того, что взрослые им предлагают и навязывают. Лучше по улицам шататься и пиво пить, хотя тоже, конечно, скучища. Скучать в своем роде принято: это и поза, и позиция, со времен денди позапрошлого века маркирующая неприятие жизненных обстоятельств. Люди скучают отдел и от безделья, от нового и от старого, от скудости возможностей и от их чрезмерного разнообразия.

Прежде всего от скуки пытаются куда-нибудь деться. Всеми мыслимыми силами устроить так, чтобы этой окаянной скучищи не было. В этом смысле культура наших дней весьма изобретательна, рецептов множество. Физические нагрузки на организм – в целях улучшения душевного состояния. Танцы. Собирание чего бы то ни Витторе Нарпаччо. "Венецианки", начало XVI вена было. Карьера и зарабатывание денег (те самые "позитивные программы"). Поиски жизненных альтернатив на всех мыслимых уровнях: путешествия (на это работает гигантская индустрия туризма: скучно в своем – вот вам инъекции чужого, небольшие, нетравматичные, в удобоусвояемых дозах), смена работ (например, "раз в пять лет", как почему-то предписывает одно из ходячих представлений на сей счет), круга общения, жилья, сексуальных партнеров или сексуальных же ориентаций. Алкоголь. Наркотики. (Добавить к набору доступных состояний еще какие-то!) Телевидение с Интернетом. Обильный, разнообразный, давно уже самоценный игровой культурный пласт. Экстремальный спорт. Насилие как с идеологическими оправданиями (типа "бей черных"), так и без оных: тоже, говорят, от скуки (старая, как мир, сладость нарушения запретов). Словом, растяжение, разрывание станиц данного. Люди тем упорнее стремятся выйти за пределы, очерченные их обстоятельствами, чем безнадежнее, по собственному чувству, в них упираются.

С другой стороны, скуку принято изо всех сил отрицать. Это одно из незыблемых правил хорошего тона в отношениях не столько даже с другими, сколько в первую очередь с самим собой. Да как же скучать-то, в самом деле, когда столько интересного на свете, когда жить так трудно, когда надо деньги зарабатывать... «Мне» вот никогда не бывает скучно! (Читай: потому что у «меня» внутренняя жизнь интенсивна, а внешняя – осмысленна...)

Тут вообще следует насторожиться. Скука, несомненно, – область повышенного культурного беспокойства и повышенной культурной защиты. В том, что касается подобных болевых точек, доверять культуре не следует, но прислушаться к ней просто необходимо.

Эпоха индивидуализма, "професса" и потребительской культуры сыграла с человеком злую шутку. Снабдив его жгучей потребностью в индивидуальном смысле и постоянном динамичном наполнении жизни, она одновременно лишила его внутренних стимулов к смыслу, отучила его (если он вообще-то когда-то умел!) вырабатывать смысл для себя самостоятельно: надо, чтобы его обеспечили извне. Отсюда – грандиозная индустрия развлечений, иные эпохи в таких масштабах не могли себе ее и вообразить. И чем она грандиознее, тем во все больших масштабах она порождает зависимость от нее – то есть все ту же скуку. Скука тем мощнее, тем вездесущнее, чем разнообразнее и хитроумнее средства бегства от нее, ибо все эти средства – не что иное, как многочисленные облики ее самой. Они – тупики.

Скука тем мощнее, тем вездесущнее, чем разнообразнее и хитроумнее средства бегства от нее, ибо все эти средства – не что иное, как многочисленные облики ее самой.

Невроз цели и миф смыслоутраты

Едва ли не все, кто в истекшем столетии брались рассуждать о томящей человечество скуке, более-менее сходятся в том, что повышенная культурная «разофетость» скуки и всего с нею связанного – симптом постигшей мир большой, глобальной утраты смысла. Даже так: Смысла.

Психологи связывают скуку с эмоциональным, а по большому счету смысловым и целевым голодом. Культурологи делают то же самое применительно к культуре в целом. Смыслов-то в культуре множество (даже с избытком), но вот поди ж ты: нет чувства их надежности, окончательности.

Витторе Карпаччо. «Прибытие английского посольство» (фрагмент картины), XVI век

Вот типичное мнение и характерное чувство человека Нового времени: «Жизнь по самому своему существу есть не неподвижное пребывание в себе, самодовлеющий покой, а делание чего-то или стремление к чему– то; миг, в котором мы свободны от всякого дела или стремления, мы испытываем, как мучительно-тоскливое состояние пустоты и неудовлетворенности». То есть – скуки. Так выразился в прошлом веке Семен Людвигович Франк.

Но ведь жизнь отнюдь не всегда воспринимала себя (и по сей день не всегда воспринимает) как непременное делание чего-то или стремление к чему-то. Животные ничуть не скучают и не тоскуют по деятельности, которая выходила бы за пределы удовлетворения их жизненных нужд. Когда нужды удовлетворены, они прекрасно себя чувствуют в покое, не терзаясь ни потребностью в информации, ни стремлением к самопревосхождению. Все это началось вместе с человеком – смысловым существом – и с течением исторического времени лишь усугублялось.

Смысл как таковой уже много поколений подряд не гарантирован "автоматически" (как то, предположительно, было в традиционных обществах). Он проблематизирован; проблему его надо все время решать заново, и каждое ее решение – уже фактически новая ее постановка. "Прогресс" с его манией новизны вовлекает человека в дурную бесконечность обновлений и (псевдо) совершенствований, и скука – естественная их оборотная сторона. Чем интенсивнее человек требует смысла от того, что с ним происходит, тем невыносимее он скучает.

Скука современного мира по обе стороны Атлантики – симптом и следствие не столько утраты евроамериканским человеком своих смыслов и своего Смысла, сколько повышенно, до разрушительности въедливых с ним отношений. Ни одна из исторически данных форм этого самого смысла не может по большому счету человека удовлетворить. Культурно "встроенный", впитанный в своем роде с молоком матери критицизм и аналитизм проедает нас до оснований, до корней, до сердцевины. Эти-то основания, эти-то корни и "манифестируют" себя как скука: ни одна из форм бытия в руках не держится, все из рук падает. Другое дело, что человек в его нынешнем состоянии совершенно не знает, что ему с этой сердцевиной-пустотой делать. Оттого так и бежит от нее во всех мыслимых формах.

Человек, заметил в свое время Ницше, скорее предпочтет Ничто, чем переизбыток, поскольку нуждается в цели. Увы. кажется, не склонный к идеализациям Ницше человека в данном случае изрядно идеализировал. Нашему современнику, во всяком случае, обращаться с избытком (хотя бы телепрограмм или товаров в магазинах) куда легче. Напрягает, конечно, но все-таки, по существу, привычно. Перед Ничто же он просто беспомощен. Как раз потому, что Оно – по ту сторону всех мыслимых целей.

Современного человека, живущего по западным моделям с христианскими корнями (хорошо, на самом деле, забытыми), терзает невроз цели. Ему непременно надо что-то делать, ему во что бы то ни стало нужны "позитивные программы". Даже если ни одну из тех, что предлагаются, он принять не готов и предпочтет скорее Громить витрины, поджигать машины и бить "черных".

Его скука, подобно боли в организме, конечно, верный симптом того, что в отношениях со смыслом что– то неладно. И все же непроходящая тревога (хотя бы беспокойство и неудобство) по поводу скуки в сегодняшней культуре – знак хороший, многообещающий. То есть, разумеется, это – симптом известного истощения, исчерпанности избранного в свое время направления, раз в дно уперлись. Но в этом же и надежда на выработку нового культурного состояния (вполне возможно, с пересмотром, сколь угодно радикальным, старых оснований). Скука наших современников – свидетельство готовности к переходу в новую культурную стадию и переназревшей уже потребности в этом.

Да, молодые не слишком-то восприимчивы к предлагающимся позитивным программам, но это нормальная черта всякой самостоятельной молодости: по крайней мере, молодости того типа, который характерен для евро-американских культур и сущность которого—отталкивание от моделей жизни, заготовленных прежними поколениями. То есть разлад, отторжение, нонконформизм (тоже отыгрываемый по определенным правилам, одно из которых – скука). Молодые в нашей "инновационной" по самому своему устройству культуре неизбежно должны пройти через эту пустыню неотождествления. Потом они прекрасно выработают свои модели отношения к жизни и адаптируются во многих старых, как это случалось уже на протяжении многих поколений. Так что это даже по самому большому счету не проблема.

Скука – форма недоверия: одной из благороднейших позиций в европейской культуре. Скучаем – значит, не покупаемся слишком легко на готовые обманы и заготовленные впрок рецепты самообманов.

Все-таки даже такая (старая, изношенная, обезбоженная, полная тупиков и ошибочных решений) культура, как наша, не сводится ни к узко понятому рационализму с узким самим по себе прагматизмом, ни к разочарованиям и усталостям. О смыслах собственной скуки она тоже кое-что знает.

Археология смыслов

Первые известные нам устойчивые черты культурной формы скука приобрела в поздней античности и существовала в этом качестве на протяжении всего Средневековья, будучи известной под именем acedia или accidia: латиняне именовали так «лень» или «вялость». У родоначальников нашей культуры – древних греков, если верить словарям, специального слова для «скуки» не было, хотя были и «праздность», и «невозмутимость», и «равнодушие». Не скучали древние греки на обшекультурном-то уровне.

Все-таки понятием скуки, хоть сколько-нибудь сопоставимым с ныне действующим (а пожалуй, что и самим явлением), мы обязаны христианству. Впервые слово acedia получило смысл, отличный от античного и куда более интенсивный, в IV веке по Рождестве Христове в устах отшельников, обитавших близ Александрии. Одолевавшая их в полдень будто бы беспричинная невыносимая тоска была осознана как состояние демонической одержимости. В этом качестве ее впервые описали Эвагрий Понтийский (346 – 399) и Иоанн Кассиан Римлянин (360 – 435). Полуденные демоны, по их словам, внушали монахам нестерпимое отвращение к избранному пути, тоску по жизни до пострига с ее мирскими радостями, соблазняли оставить келью и уйти куда уголно, лишь бы спастись от тоски. Это-то представление о "скуке" вкупе с именем и унаследовали Средние века.

Уильям Хогарт. «Модный брак», XVIII век

Если у нас, людей эпохи психологии, скука скорее психологична, то acedia Средневековья – связывавшаяся с безразличием и праздностью – была понятием прежде всего моральным. В переживании этой неблагодарности Творцу и отказу от душевного труда человек считался виноватым и был обязан его преодолевать.

Люди Возрождения с их вкусом к натуралистическому видению мира предпочли именовать известную им разновидность скуки "меланхолией". То была уже не вина души, а болезнь тела; как таковую ее следовало лечить. Но, по сути дела, все было куда сложнее: тогда же слово "меланхолия" стало насыщаться и смыслами мудрости – более глубокого, чем у человека с незамутненной душой, чувствования мира с его тщетой, суетой, обреченностью. Горькой мудрости.

Современного человека, живущего по западным моделям с христианскими корнями (хорошо, на самом деле, забытыми), терзает невроз цели. Ему непременно надо что-то делать, ему во что бы то ни стало нужны «позитивные программы».

Тулуз Лотрек. «Салон», 1894 г.

«Невыносимее всего для человека, – писал, едва забрезжило Новое время, Блез Паскаль (1623 – 1662), – полный покой, без страсти, без дела, без развлечения. Тогда он чувствует свое ничтожество, свое одиночество, свое несовершенство, свою зависимость, немощь, пустоту. Немедленно из глубины души поднимается скука, мрак, горесть, печаль, досада, отчаяние».

Так Паскаль описывал осознание (скорее, переживание) человеком того, что такое он собой представляет (в какой степени не представляет ничего) без Бога; того, что все дела, развлечения и удовольствия, за которыми не устает гоняться человек, – бесконечное бегство от того, чтобы взглянуть в глаза реальности (Реальности).

"Единственным средством, утешающим нас в наших горестях, – говорил он, – служит развлечение, но в то же время в нем и величайшая беда наша, потому что оно, главным образом, и мешает нам думать о себе. Не будь его, мы жили бы в скуке, а эта скука побудила бы нас искать более верных средств от нее избавиться. Но развлечение услаждает нас, и с ним мы нечувствительно доживаем до смерти".

Как-то быстро забылись паскалевские размышления. Словно он это говорил где-то если и не в стороне от главной дороги европейского развития, то по крайней мере на ее обочине. Европейская мысль и европейское чувство двинулись совсем другими путями.

Георг Гросс. «Красота, хвала желанию», 1894 г.

Георг Гросс. Рисунок

Англичанин Роберт Бертон (1577 – 1640), автор «знакового» для своего времени труда «Анатомия меланхолии» (1621, до 1651 года – аж шесть изданий), давший первое энциклопедически въедливое описание и душевных, и общественных истоков этой «елизаветинской болезни», признавался: «Я пишу о меланхолии, дабы избежать меланхолии. У меланхолии нет большей причины, чем праздность, и нет лучшего средства против нее, чем занятость».

"Человек, – ворчал Иммануил Кант (1724 – 1804), – это единственное животное, которое должно работать". Работать, работать, чтобы исцелиться от пустоты и скуки – "медленной смерти", в которой он испытывает презрение или отвращение к собственному существованию. Работать не с прагматическими целями – с самыми что ни на есть экзистенциальными: заполнив время содержанием, спасти душу от распада. Все-таки "человек ощущает свою жизнь через поступки".

С тех примерно самых пор европейский человек все работает, работает, работает... тем более остервенело, чем менее это его спасает от невыносимой скуки.

(Счесть ли случайным, что в русских памятниках письменности "скука" с ее производными раньше петровской эпохи не встречается? Ох, велик соблазн предположить, что как вступили мы в общеевропейское Новое время с его ценностями новизны и достижения, так и заскучали...)

Окно в бесконечность

Как мелки с жизнью наши споры,

Как крупно то, что против нас!

Когда б мы поддались напору

Стихии, ищущей простора,

Мы выросли бы во с то раз.

Р.М. Рильке

Есть и другие точки зрения на скуку, правда, более редкие. Одну из них высказал в последние часы затишья перед историческими катаклизмами рубежа веков Иосиф Бродский. «Когда вас одолевает скука, – говорил он в 1989 году молодым американцам, выпускникам колледжа в Дартмуте, – предайтесь ей. Пусть она вас задавит; погрузитесь, достаньте до дна... Она представляет чистое, неразвеяенное время во всем его повторяющемся, избыточном, монотонном великолепии. Скука... – это ваше окно на бесконечность времени, то есть на вашу незначительность в нем... „Ты конечен, – говорит вам время голосом скуки, – и что ты ни делаешь, с моей точки зрения, тщетно“. Это, конечно, не прозвучит музыкой для вашего слуха; однако ощущение тщетности, ограниченной значимости ваших даже самых высоких, самых пылких действий лучше, чем иллюзия их плодотворности и сопутствующее этому самомнение».

Бродский стоит едва ли не особняком среди наших современников, придавая скуке смысл, сопоставимый с тем, что был когда-то у Паскаля. По существу, религиозный. Только без религиозных импликаций, которые в их подлинном виде требуют слишком уж большого напряжения и не каждым могут быть восприняты. Поэтому-то, обращаясь к аудитории широкой и разнородной, поэт заменяет имя Бога одним из доступных его иносказаний: именем Времени.

"Ибо скука – вторжение времени в нашу систему ценностей. Она помещает ваше существование в его – существование – перспективу, конечный результат которой – точность и смирение".

Скука – обнажение корней бытия: чистых, ничем не прикрытых. Требуется мужество, чтобы это выдержать, не убегать от этого – какое-то время – в деятельность. (Та с ее целями – своего рода эскапизм, тем надежнее действуюший, что имеющий в нашей культуре очень уж высокий статус.) Скука – переживание вторичности всех человеческих смыслов, неизбежной условности и ограниченности всех наших дел. Именно поэтому жить в ней нельзя – и именно поэтому в нее время от времени необходимо возвращаться.

Скука нашего времени – тоска по позитивной цельности. И значит, в конце концов, стимул ее выработки. К тому, чтобы – как писал Паскаль – "искать более верных средств" к тому, чтобы избавиться от скуки.

Кроме того, наша скука (одно из самых расхожих имен которой – "делать нечего") – это выход за пределы европейских (нововременных, прагматических, целеориентированных) парадигм отношения к жизни и к миру. По крайней мере, возможность взглянуть хоть немного со стороны на все эти парадигмы, модели, предписания, правила и цели, которые мы сами себе и задаем. Задуматься о том (еще лучше – почувствовать, это действеннее), что мы ведь только и делаем, что навязываем смысл и миру, и самим себе. Услышать смысл (или досмыслие) мира самого по себе, до всех наших "позитивных программ", мир, как правило, терзающих и всегда, неизбежно, частичных по отношению к нему.

Поднаторев в критицизме и аналитизме, превратив их прямо-таки в нашу собственную форму, мы утратили терпение, доверчивость, открытость по отношению к тому, что нас превосходит. Скука – коли от нее не бежать – способна их нам вернуть.

Именно скука, а не лихорадочная деятельность – свидетельство и доказательство того, что мы еще живы.

"Кроме того, – сказал тот же Бродский, – что хорошо в скуке, тоске и чувстве бессмысленности вашего собственного или всех остальных существований – что это не обман".

ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ ВЫБИРАЕМ

Ада Сванидзе