Текст книги "Я дрался в морской пехоте. «Черная смерть» в бою"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Мы же все время воевали и через каждые два-три дня штурмовали одну проклятую высоту. Февраль, снег, холодно, земля в воронках, в которых ты справляешь свои надобности. Хорошо помню, как однажды сунулся по надобности в одну воронку, а там уже сидела Вера Макаренко, наш санинструктор, как говорится, заняла оборону. И она мне говорит: «Спина к спине, Ваня, сядем. Ничего, мы свои». Жили там дружно. В итоге на плацдарме накопилось прилично войск. Немцы каждый день бросали нам листовки с призывом сдаваться в плен, но они не имели никакого эффекта на морских пехотинцев. Наконец, впереди было 20 апреля, день рождения Адольфа Гитлера, и за неделю до этой даты у нас появились листовки о том, что фюрер в честь своего дня рождения гарантирует всем нам жизнь, если мы сдадим плацдарм немецким войскам. И вот 16 апреля нам дали день на раздумье, а 17 апреля 1943 года началось сильнейшее контрнаступление противника. Немцы всегда воевали по науке и не занимались безобразием, в восемь часов завтрак – значит, завтрак, никакой войны. А это уже апрель месяц, птички поют, на деревьях листики появляются. Немцы же позавтракали, и тут солнце закрыли немецкие самолеты, в которых я как дальномерщик без труда узнал пикирующие бомбардировщики «юнкерсы-87». Наши летят тройками, а немцы атаковали «ключом» одним за одним. Пикируют все по очереди, каждый бросает бомбы, при этом они включают сирены, жуткие завывания которых оказывают сильное психологическое воздействие. Ужасно было. Причем я считал их сначала, но вскоре сбился со счета, потому что со стороны Анапы постоянно прилетали и улетали все новые и новые самолеты. Через два часа не осталось ни кустика, ни листочка, ни птички. А что делают немцы? У нас во всем батальоне не было сигнальной ракеты, а у них на каждое отделение имелась своя ракетница, поэтому они пускали зеленые ракеты, чтобы немецкие летчики по ошибке их не пробомбили. Тогда мы ползем к ним поближе и попадаем в прибрежную полосу под защитой немцев. Это нам очень помогло, ведь кто попал в этот налет авиации, был либо убит, либо ранен. И через два часа после начала авианалета немцы с засученными рукавами пошли в атаку. Во весь рост, они считали, что ничего живого на наших позициях уже не осталось. Они по-своему что-то говорят, мы кричим в ответ: «Полундра, тудыт-твою-мать!» Наши соседи пехота орут: «Ура!» А враги в ответ что-то по-своему кричат. Мы в атаку любим бежать, немцы же шли спокойно, причем стреляли исключительно трассирующими пулями, зелеными, красными или синими. Били ими и пулеметы, и автоматы, и карабины. Атака происходила в первой половине дня, так что трассирующая стрельба была не особенно заметна, а вот когда ты шел в ночную атаку, то тогда складывалось такое впечатление, что на тебя летит сноп искр. Фейерверк настоящий, и кажется, что все пули до единой летят в тебя. В этот же раз мы молчим, расстояние до врага становится все ближе и ближе. Рядом со мной находился командир нашего 305-го отдельного батальона морской пехоты старший лейтенант Борисенко, по его приказу мы открыли огонь, сначала одиночные выстрелы, потом мы ощетинились на врага залпами, и тут наш пулемет «максим» по приказу комбата как чесанул по немцам, что ужас. И положил их столько, что слава тебе господи. Немцы залегли, потом их командиры заругали солдат, они снова поднялись в атаку. И пошли во второй раз, большой лавиной. Снова пулемет как чесанул, что страх один, наш станковый пулемет «максим» в обороне был самым грозным оружием во время войны. И вдруг он замолчал, Борисенко орет: «Мать-перемать, пулемет, пулемет! Медсестра, почему «максим» молчит, чего ты чухаешься, иди проверь, в чем дело». А санинструктором у нас была девушка Клава из Кубани, все наши девочки были невоеннообязанными, шли в армию добровольцами по призыву райкома комсомола. Они шли в райком комсомола и получали путевку, по которой их в военкомате призывали в армию. Им было по семнадцать лет, а то и по шестнадцать. Клава подползла к позиции, а пулеметчик был убит, так она как уцепилась в гашетку «максима» и стреляла до тех пор, пока не закончилась пулеметная лента. Немцы залегли, санинструктор сделала нам погоду при отражении их атаки. И после боя комбат спрашивает, кого назначить пулеметчиком, а все морские пехотинцы говорят: «Как кого? Вот же Клава есть!» Ее назначили пулеметчиком. Потом убило командира пулеметного отделения, и ее поставили на его место. 17 апреля 1943 года стал тяжелейшим днем на Малой земле, у меня было побито огромное множество комсомольцев. Дальше стало еще тяжелее, 19 апреля вызывает нас с Гридинским к себе старший лейтенант Борисенко и говорит: «Братцы, надо идти к берегу, может быть, вы там найдете пусть одного, двоих, троих ребят, способных держать винтовку. И приведите их к нам. Нас осталось тридцать пять человек во всем батальоне». Людей действительно не было. Мы пошли туда, а целый день мы, конечно же, ничего не пили и не ели, ведь бои шли бесконечные, немцы твердо решили, не считаясь ни с какими потерями, сбросить нас в море. Прошлой ночью кто-то из тыловиков привез питание, на одного человека выдавали огромную булку хлеба и двухкилограммовую банку тушенки, такие огромные потери были. И что мне запомнилось – в шапку высыпали целую горсть чернослива. А так как там земля каменистая, то я себе с парторгом, который в трех метрах от меня себе конуру вырыл, смог сделать примерно по пояс в глубину ямку, и то в нее не укрыться. Это не окоп. Когда мы пошли на берег, мне не захотелось таскать с собой шинель, я оставил ее в своей ямке, взяв только винтовку, а Гридинский – автомат. Там же оставил свой чернослив, банку тушенки и хлеб. Ночь была ясная и лунная, мы набрали немного тыловиков и привели в батальон в качестве подкрепления. Вернулись примерно через час. Я начал искать свое место, смотрю, что-то блестит, поднял – жестянка, чувствую, что тушенкой пахнет, и начал разгребать. Вот судьба. Оказалось, что в мой окопчик произошло прямое попадание снаряда – если бы я там сидел, то все, погиб бы. Когда достал шинель оттуда, она была вся изрешечена осколками. Утром начался бой, меня ранило. Сквозное ранение левой руки, пуля прошла через всю руку.

Наградной лист И.Т. Кулибабе на орден Красной Звезды.

Меня отправили на берег, оттуда на Большую землю. Отлежался в Архипо-Осиповке в госпитале, он располагался в здании довоенного санатория. Пролежал весь апрель и целый май. Когда я вышел из госпиталя, то пошел в кадровый отдел 18-й армии. Меня там поздравили, вручили медаль «За отвагу», после чего выдали справку о том, что мне присвоено звание лейтенанта, и проинформировали, что есть приказ Верховного Главнокомандующего – со всех фронтов лейтенантов, выросших из солдатской и матросской массы, отправить учиться на шестимесячные командные курсы, чтобы мы получили специальность. Я выбрал танковое направление, и в результате был направлен в Камышинское танковое училище, которое в это время находилось после эвакуации в Омске. Про себя я подумал, что даже если меня не примут в училище, то пока я доеду до Омска и потом вернусь назад, это пройдет не меньше месяца. А что такое месяц не думать о том, что тебя в любой момент могут убить. Хотя, скажу тебе честно – не думали мы об этом на передовой, ну, не думал я о смерти. А ведь человек чувствует гибель, с утра ноет, мол, его обязательно убьют. Мне такие мысли никогда не приходили в голову, хотя я все время был среди своих комсомольцев на передовой.

В итоге я окончил Камышинское танковое училище, после чего меня должны были направить на фронт. И в это время освободили Полтаву. Я иду к начальнику училища и говорю о том, что уже, по сути дела, навоевался, разрешите съездить в Полтаву. Дело в том, что когда я узнал о боях за Харьков, то сразу же написал в военкомат и соседям, и, естественно, домой, о том, что я живой. Причем после освобождения Полтавы пришло письмо и соседям, и в военкомат, а вот матери позже всех. Оказалось, что мама у меня дома осталась одна, мы с отцом оба воюем. Моя сестра Галя окончила техникум и считалась военнообязанной, работала в госпитале, пока Полтаву не оставили, была на войне, а потом у нее как раз родилась девочка, и ее не стали забирать в эвакуацию с маленьким ребенком. Она жила по соседству от мамы, а ее муж Федя всю войны отслужил в авиачасти, механиком в батальоне аэродромного обслуживания. Отец же, имея поврежденным один глаз, считал, что его уже в армию не заберут, но когда объявили возраста, подлежащие призыву, то и он пошел в военкомат, а там никто ничего не проверял, был один приказ: «В две шеренги становись, равняйся, направо!» И погрузка в эшелон. Их даже не переодевали и не переобували, а послали воевать туда, где уже были немцы, начальство разбежалось, и всех забрали в плен. Отец находился в лагере для военнопленных, где сгрудилось до 60 тысяч человек, как он мне потом рассказывал. Но немцы были умными людьми, они колхозы не распустили и из этих пленных стали создавать трудовые команды. Оккупанты начали назначать старост и отправляли их в этот лагерь с наказом – если там есть твои земляки, то забирай их к себе на работы в колхозе. И таким образом многие были освобождены, ведь старосты смотрели и на тех, кто из соседних районов, а одна женщина пришла и забрала сразу человек пятьдесят, мол, все ее. Каждый просился, мол, меня возьми, так что эта смелая и умная баба набрала себе целую команду. Отец вместе с ней переехал в район, соседний с Зеньковским, и там трудился. А когда освободили Полтаву, он пришел домой, мама обрадовалась, но тут снова его возраст попал под мобилизацию и он пошел в армию, ведь в самом папином нутре сидела дисциплина лейб-гвардии Измайловского полка. Таково было его отношение к службе – каким бы ты не был, защищать Родину обязан. И снова отец пошел в военкомат, опять же не проходил никакую медкомиссию, его направили в артиллерийский полк. И отец пришел с войны награжденный орденом Отечественной войны II степени и медалями «За отвагу», «За взятие Будапешта» и «За освобождение Праги». Все это я узнал тогда, когда приехал домой в отпуск.

В это время завершилась Курская битва, в ходе которой выяснилось, что у нас нет эффективных средств борьбы с «тиграми». Поэтому решили срочно активизировать производство тяжелых самоходно-артиллерийских установок СУ-152 на базе танка «КВ», а также разработать новую ИСУ-152 на базе тяжелого танка «ИС». И кто не успел из нас уехать на фронт, а было таких семь человек, мы были в отпусках, отправили в 1-е Горьковское танковое училище для подготовки механиков-водителей для самоходно-артиллерийских установок. Потом из нашего выпуска трех отличников, в том числе и меня, направили в Казанское Краснознаменное танковое училище имени Верховного Совета Татарской АССР для подготовки на зампотехов танковых рот. И в Казани для меня война закончилась. 9 мая 1945 года мы еще учились. Утром все встали в строй, вышли на улицу и пошли в город. Там есть большущая площадь, здесь объявили о конце войны. Люди прямо в трамваях обнимались и целовались, нас, военных, на руках качали. Народ ликовал, радость была огромная.

– Как кормили на фронте?

– В бою есть не хочется, проходят сутки, вторые, а о еде не думаешь. Поэтому давали обязательно сто грамм или на Кавказе стакан вина, чтобы ты после ужасов передовой хоть что-то съел. Ведь от вида обезображенных трупов порой выворачивало наизнанку. А так кормили нормально и регулярно, только один раз, когда мы в горах воевали, то продовольствие не могли подвезти и мы три дня один кизил ели. А так не ощущали недостатка. Много консервов было, и кухня полевая. У нас, матросов, все прямо на передовую приносили в термосах.

– Как мылись, стирались?

– Вшей имелось море. Хорошо помню, как санинструктор Зоя Сайфутдинова голышом нас раздевала на Малой земле и в бочке паром прожаривала нашу одежду, чтобы вши не завелись. А так обычно каждый сам себе стирался. Вот уже в училище была, по сути, мирная жизнь, там со вшами проблем не было.

– Что было самым страшным на войне?

– Самым психологически тяжелым для меня на войне был тот момент, когда я сидел под горящей лодкой в поселке Станичка и принимал решение, что же мне делать – или в плен сдаваться, или утонуть в Цемесской бухте. Но долго думать некогда было, и я с товарищами поплыл. А остальное все время на фронте я воспринимал как ежедневную тяжелую работу.

После войны я продолжил службу, окончил Военную академию им. М. В. Фрунзе, затем служил в управлении Одесского военного округа 17 лет, после чего демобилизовался и теперь живу в городе-герое Одессе.

Лабонин Василий Михайлович

(интервью Ю. Трифонова)

Я родился 28 февраля 1926 года в деревне Васильевка Карасубазарского района Крымской АССР. Родители мои были из крестьянской среды, в семье росло шестеро детей, все сыновья. До войны окончил семь классов, причем до четвертого включительно мы учили крымско-татарский язык, затем стали изучать немецкий. 22-го июня 1941 года мы одними из немногих в стране так и не узнали о начале войны, потому что в деревне не было радио. О нападении Германии на Советский Союз стало известно только на следующий день, когда начали призывать мужчин нашей большой деревни в Красную армию. В моей семье папу и всех старших братьев-комсомольцев призвали. Отец, Михаил Михайлович, член партии, начал служить в истребительном батальоне, в трех километрах от Васильевки располагался лес, они там искали вражеских шпионов и десантников, заброшенных из самолетов. Брата Валентина, 1912 года рождения, Леонида, 1915 года, Николая, 1920 года, и Александра, 1921 года, призвали. Только меня и самого младшего брата, Григория, 1926 года, в 1941 году не призывали.

Осенью 1941 года Крым оккупировали немцы. Они шли по основной дороге на Керчь, наша деревня была немного в стороне, и поначалу оккупанты к нам даже не заходили. Но после окончательной оккупации полуострова враги начали организовывать у нас полицаев, затем избрали старосту. Мой брат Григорий, самый сметливый из братьев, в то время учился в школе в Карасубазаре (Белогорске), родители ему снимали квартиру, и в совершенстве владел немецким языком. Отец поначалу ушел в лес в составе истребительного батальона, дома остались мама и я с братом. Когда комендатура организовалась, его возглавил немец, которому был нужен переводчик, и брат стал там работать на этой должности, он вошел в подпольную группу, которая передавала свои сведения партизанам. Гришу впоследствии выдал предатель, его арестовали и в симферопольском концлагере, расположенном на месте совхоза «Красный», в сентябре 1943 года расстреляли. Но сперва отца казнили, он вернулся из леса в начале 1942 года, но немцы его арестовали как коммуниста по доносу и 12 марта того же года расстреляли в Карасубазаре.

Мы же продолжали жить под оккупацией, а в апреле 1944 года наши войска освободили Крым. Как прошло это радостное событие? Мимо деревенских домов проехали две машины с орудиями, «Додж три четверти», и все на этом. Митинг организовали, на котором выступили выжившие в ходе оккупации партийные активисты, прибывшие военные рассказали о том, что Красная армия освобождает Крым и идет дальше на Севастополь. Буквально дня через три меня призвали и направили в 120-й запасной стрелковый полк, размещенный под Симферополем.

Там дней десять поучили, причем в первый же день выдали обмундирование, но мы в столь короткое время не успели даже присягу принять. При этом особо ничему не учили, успели только выдать винтовки со штыками, да и все. А после короткого обучения направили в морскую пехоту. В Севастополе к тому времени еще шли бои за город, когда я попал в 255-ю отдельную дважды Краснознаменную Таманскую орденов Суворова и Кутузова II степени морскую стрелковую бригаду. Таково ее полное наименование к концу войны. Стал рядовым стрелком в 1-м взводе 3-й роты 14-го батальона морской пехоты. Принял участие в зачистке Мекензиевых гор от остатков немецких войск. Укрывшихся в дотах и окопах врагов собирали везде и в итоге взяли в плен множество немцев. Вид у них был угнетенный, явно чувствовали, что победы им уже не видать, ведь Одесса к тому времени была освобождена, так что им оставалось эвакуироваться только в Констанцу, в Румынию, причем добраться в этот порт можно было только на кораблях, а в Черном море активно работала наша авиация.

Из-под Севастополя мы после зачистки вернулись обратно в Бахчисарай, где начали учиться морскому десантному делу. Неподалеку от нашего расположения находился огромный ставок, мы учились высаживаться на вражеский берег. Был май месяц, на грузовиках привозили небольшие лодки, бросали их на берегу, и мы волокли к воде наш транспорт и где-то в течение двух недель учились правильно высаживаться. В каждой роте у нас полагалось иметь трех специалистов – санинструктора, химика и сапера. Меня же после недельных курсов сделали ротным сапером. Затем нас перебросили под Одессу, и здесь в районе лиманов мы уже со всей серьезностью учились садиться на транспорты и высаживаться на морской берег в течение июня – июля 1944 года.

Подготовили нас к десанту, и в августе 1944 года мы высадились в районе Днестровского лимана. Посадили нас в Овидиополе на бронекатера и направили в сторону места высадки. Это был мой первый по-настоящему серьезный бой, среди товарищей имелись раненые и убитые. Конечно, помогла сильная поддержка со стороны нашей авиации, и был произведен мощный артналет на наш участок высадки, но все равно румыны, прятавшиеся в камышах, росших у берега, метко сбивали наших ребят при высадке с бронекатеров. Но в итоге мы выбили врага и вскоре освободили город Аккерман, который впоследствии переименовали в Белгород-Днестровский. Здесь мы снова стали участвовать в зачистке росших в пригороде виноградников, причем специально организовывали отделения по сбору военнопленных, чтобы по одному румын и немцев не водить, а кучей собирать. В целом хотел бы отметить, что румыны вояки не очень, но стрелять они умели, так что кое-кто из товарищей погиб при высадке. Вот так мы взяли Аккерман, после чего двинулись дальше.

Однополчане Василия Михайловича Лабонина за рулем трофейного автомобиля, 1944-й год.

В конце августа 1944 года освобождали Измаил, там румыны уже быстренько сдавались в плен, они чувствовали, что их правительство вскоре капитулирует, а немцев я лично даже и не видел, одни румыны встречались. Сильных боев уже не происходило. Далее форсировали реку Дунай и освободили Констанцу. Здесь заняли оборону на берегу и пробыли около месяца, там доты имелись, не нами построенные, а румынами. В это время мы узнали о том, что румыны перешли на нашу сторону. Вскоре нас по тревоге подняли и перебросили на Болгарию, перешли мы румыно-болгарскую границу без боев, было всего несколько выстрелов, и то я не знаю, кто стрелял, потому что болгары совершенно не сопротивлялись. Вошли в город Варну. Местные жители встречали с хлебом и солью, да и язык у болгар нам родственный, ты легко можешь понять, о чем они разговаривают с тобой. Здесь бригада остановилась, мы заняли оборону по черноморскому побережью и до конца войны простояли. Ждали возможной высадки турецких войск. Кто стоял на берегу, а кто в центре в Варне. Начали разминировать берег, как сапера меня пригласили в группу минеров. Здесь я увидел, что война не заканчивается с последним выстрелом – один товарищ что-то неправильно сделал и подорвался на мине. Я в этот момент получил ранение осколком в ногу, меня отправили в медсанроту, пролежал около месяца. По выздоровлении вернулся обратно в свою часть, в 3-ю роту 14-го батальона.

Уже никуда не ходил, нога все еще не срослась. Стояли мы в Варне до конца войны. В мае 1945 года батальон выехал на занятия в летний лагерь, а меня как раненого и несколько пожилых солдат оставили казарму ремонтировать. Рядом с нами стояла болгарская артиллерийская воинская часть, и ночью 9 мая 1945 года поднялась страшная стрельба. Мы очень удивились, что такое, посмотрели, Варна располагалась на другой стороне залива от нашей казармы, и город весь светился от ракет и стрельбы в воздух. Только тогда мы догадались, что кончилась Великая Отечественная война. Радовались сильно, ребята из лагеря вскоре вернулись обратно в расположение, рядом с казармой находилась забегаловка, некоторые ребята пошли в нее, немного спиртного взяли. После в столовой отметили, выдали нам по 100 грамм. Дослужили мы в Варне до осени 1945 года, и тут нашу бригаду расформировали.

– Что было самым страшным на войне?

– Командиры учили, что ничего страшного нет, нельзя не бояться. Но каждый в бою хотел одного – остаться живым.

– Как кормили?

– Нормально, американская тушенка имелась, а в Болгарии вообще все прекрасно, я тогда еще курил, и нам махорку выдавали в бумажных мешках, в половину человеческого роста. Когда мы ходили в десант, то с собой давали ленд-лизовскую тушенку и сухари какие-то, которые нужно было размачивать в воде и есть вместо хлеба.

– Как вы были снаряжены как десантники?

– У нас была обыкновенная солдатская форма, как в пехоте. Вот отдельные батальоны морской пехоты имели сборную солянку – и пехотную форму, и морскую, а нам последнюю даже не выдавали. Затем наши ребята в Варне где-то нашли болгарские тельняшки, одинаковые с нашими, принесли их в казарму и раздавали нам.

– Как мылись, стирались?

– В море. Баню я даже и не помню. А вот вшей у нас не было.

– Замполит имелся? Как к нему относились?

– Обязательно, а как же без него. Отношение к нему было совершенно нормальным, в целом же мы тогда и понятия не имели о политических делах. Кстати, о криках во время атаки «За Родину! За Сталина!» я лично не слышал, у нас больше по матушке кричали. А вот к рядовым коммунистам отношение у всех было исключительно хорошее.

– Как бы вы оценили командный состав вашей бригады?

– У нас был командиром бригады гвардии полковник воздушно-десантных войск Власов, отличный, знающий и грамотный офицер.

– С особистами не сталкивались?

– Нет. Я даже понятия не имел об их существовании.

– Как сложилась военная судьба ваших братьев?

– Александр пропал без вести в начале войны, Валентин погиб в 1944 году в Венгрии, а Леонид, служивший аэрофотографом, вернулся и умер уже после войны. Николай во время Великой Отечественной работал на гражданском флоте и перевозил военные грузы, дожил до 90 лет, причем ему было присвоено звание «Заслуженный работник транспорта СССР».