Текст книги "Русская жизнь. Водка (июнь 2008)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Водка, секс, похмелье

Адам Олеарий рассказывает рецепт приготовления, видимо, особо понравившегося ему «малинного меда»: «Спелая малина кладется в бочку, на нее наливают воды и оставляют в таком состоянии день или два, пока вкус и краска не перейдут с малины на воду; затем эту воду сливают с малины и примешивают к ней чистого… пчелиного меду, считая на кувшин пчелиного меду два или три кувшина воды, смотря по тому, предпочитают ли сладкий или крепкий мед. Затем бросают сюда кусочек прожаренного хлеба, на который намазано немного… дрожжей; когда начнется брожение, хлеб вынимают, чтобы мед не получил его вкуса, а затем дают бродить еще четыре или пять дней». Но это был легкий напиток. Как замечает другой его иностранный современник, напиваться до беспамятства в праздничные дни не считалось зазорным ни для простолюдина, ни для знатного боярина, ни для монаха.

Любое застолье начиналось с поднесения чарки-другой вина «простого», «двойного» или «тройного» (так называли водку разной степени крепости). Кто был «послабее», пил в кубках иностранные немецкие, итальянские и греческие вина. У Котошихина есть занимательное описание обряда, который совершался в начале званой трапезы в богатых домах. Перед самым обедом жена хозяина дома выходила и кланялась гостям. Хозяин, в свою очередь, в знак особого расположения просил гостей по очереди целовать его жену. После чего жена подносила каждому гостю по чарке с водкой. По просьбе гостя она могла попробовать «вино» первой. Простолюдинам по большим праздникам чарку мог подносить сам знатный боярин. Отказаться при этом было невозможно, и случалось, что ради забавы «сильного человека» чарки подносились одна за одной – пока опьяневший от такого «жалования» боярский холоп не валился с ног.

«Они чрезмерно сладострастны и очень склонны к пьянству; я стыжусь вспоминать примеры того и другого как у женщин, так и у мужчин», – сообщал голландский дипломат Николас Витсен. Олеарий в своих описаниях стесняется гораздо меньше. Так, он приводит рассказ, как на одной свадьбе двое мужиков без всякой причины отколотили своих жен, а потом вместе с ними и напились. Дело завершилось тем, что «женщины, сидя на своих заснувших мужьях, так долго еще угощались одна перед другою, что, в конце концов, свалились рядом с мужчинами и вместе заснули». Однако сам иностранец стал очевидцем вполне сорокинской сцены. Во время большого церковного праздника в Новгороде пьяная женщина упала на улице полуголой и заснула. Не более трезвый прохожий мужчина, увидев это, «распалился распутною страстью и прилег к ней». Как пишет иностранец, «много молодежи собралось в кружок у этой пары животных и долгое время смеялись и забавлялись по поводу их, пока не подошел старик, накинувший на них кафтан и прикрывших их этот срам». Что ж, нашему ли мужику не знать, что некрасивых женщин не бывает…

Возможно, приведенные примеры – преувеличение, плод богатого воображения автора, не слишком симпатизирующего стране, в которой оказался. Однако и в других дошедших до нас свидетельствах современников Московии XVI-XVII веков трудно найти примеры трезвого и целомудренного образа жизни православных россиян. Увы, всеобщее пьянство уже в те времена становится частью общего стереотипного представления о русских и русской жизни. Вряд ли совсем уж безосновательно. На Западе хорошо помнили и надеялись повторить успех польского короля Стефана Батория, во время Ливонской войны пославшего бочку водки «в подарок» русскому гарнизону, удерживавшему крепость Динабург. После этого штурм был уже не нужен. Другой яркий пример – смерть от перепоя русского посла в Швеции в 1608 году.

Культура «большого пития» меж тем предполагала и особую культуру похмелья. (К слову сказать, в современном словаре иврита одно из заимствований из русского языка – глагол «ле похмел», обозначающий соответствующее состояние.) Однако уже в Московском царстве были известны и средства от этого недуга. Остывшую жареную баранину разрезали на мелкие ломтики и смешивали с мелко нарезанными огурцами и перцем, после чего заливали смесью огуречного рассола и уксуса в равных долях и ели ложками. А за обедом можно было уже снова накатить по чарочке…

Кабак и русский бунт

Не исключено, что во второй половине XVII столетия правительство решило запретить кабаки не из-за стремления бороться с пьянством, но из опасения, что там, где собираются и вместе пьют простые люди, всегда найдется место вольнодумным речам. Известно, ничто не делает русского человека свободным так, как это делает водка. Документальные хроники Московского царства – тому лишнее свидетельство.

Так, в ноябре 1645 года у Никольских ворот Китай-города был задержан сильно пьяный слуга дворянина Михаила Пушкина, Ивашка Ушаков. Воспользовавшись болезнью хозяина, он решил немного погулять. Доставленный стражей в Стрелецкий приказ, холоп донес, будто бы его барин говорил, что царь Алексей Михайлович взошел на престол «не по их выбору». Но вскоре выяснилось, что слова Ушакова были наветом – он сам боялся наказания за нарушение порядка. Пушкины пользовались покровительством со стороны Морозова и не собирались переходить в оппозицию молодому царю. За лжесвидетельство Ивашку приговорили к битью батогами.

Другой случай «тираноборства» произошел несколькими месяцами ранее, во время присяги войска новому государю. Служилый человек Дмитрий Гололобов, будучи явно с похмелья, «у крестного целования, против целовальной записи не говорил, а шептал неведомо какие слова». Присягу заставили повторить, но Гололобов «стал выговаривать немногие слова, а иных многих слов… не выговаривал». Лишь с третьего раза он сподобился совершить обряд по всем правилам, да и то «говорил насилу». Выяснив, что раньше с Гололобовым ничего подобного не случалось, начальство от греха подальше решило посадить его в тюрьму за небрежение к особе монарха.

События произошедшего вскоре московского восстания 2 июня 1648 года (известного как «Соляной бунт») выглядели уже не столь комично. Едва ли не в первую очередь восставшие подвергли разгрому государев кабак, находившийся в то время на Никольской улице в Китай-городе. Как пишет Олеарий, «из бочек, которые были слишком велики для вытаскивания, они выбивали донья, черпали водку шляпами, шапками, сапогами и рукавицами, и напились при этом так, что улицы почернели, покрывшись лежащими здесь пьяными». Кто-то тонул прямо в залитых вином подвалах, многие задохнулись во время начавшегося вскоре пожара. Всего за сутки беспорядков в столице тогда погибло около двух тысяч человек.

Удивительным образом описанная картина захвата царева кабака в XVII веке совпадает с многочисленными описаниями очевидцев погромов винных складов, прокатившихся по России осенью 1917 года, незадолго до Октябрьской революции. Те же винные моря в погребах, тот же тонущий в них народ-богоносец. Да и власти снова намудрили с очередным сухим безуспешным законом. Зато, в отличие от последнего Романова, его прадед Николай I знал, что делать с водкой, когда стране грозит политический кризис, – во время известных событий 14 декабря 1825 года на Сенатской площади винные склады Петербурга были взяты под усиленную охрану властей. По странному совпадению, революция тогда не состоялась.

Борис Кагарлицкий
Пьяный термидор

Конец истории

Эта история произошла в середине семидесятых годов – задолго до того, как Михаил Горбачев провозгласил борьбу с пьянством общегосударственной задачей. В разгар другой – менее знаменитой – антиалкогольной кампании комсомольский функционер обнаружил в горячем цеху металлургического завода двух рабочих, откупоривавших бутылку водки. Не долго думая, он выхватил бутыль у них из рук и выбросил в мартеновскую печь. «Ее туда, и сам туда!» – мрачно сказал старший сталевар и бросил функционера вслед за бутылкой.

Несмотря на то, что преступление было крайне жестоким, и к тому же могло быть представлено как политическое, суд отнесся к убийце удивительно снисходительно, констатировав, что он действовал в состоянии аффекта. Как ни парадоксально, смягчающим обстоятельством оказалось и то, что сталевары еще не успели приступить в выпивке. Если бы убийство было совершено в состоянии алкогольного опьянения, это сочли бы отягчающим обстоятельством.

На протяжении нескольких столетий водка была своего рода магическим элементом русской народной жизни, ее употребление обрастало многочисленными фольклорными историями, мифами и анекдотами. Лично я не уверен, что русские пьют больше других народов Европы. Во всяком случае, по количеству алкоголя, ежегодно выпиваемого на душу населения, Россия всегда уступала Франции или Италии, а по потреблению крепких напитков не сильно опережала Польшу или скандинавские страны, где властям приходилось принимать специальные запретительные меры, чтобы остановить повальное пьянство. Беспошлинный паром, курсирующий между Стокгольмом и Хельсинки, вызывает зависть и восхищение даже у видавших виды русских туристов – к двум часам ночи там не удастся найти ни одного трезвого пассажира. «Как они героически пьют! – восхищался мой знакомый, посетивший Финляндию. – И цены им нипочем!»

Нет, дело не в том, что мы пьем больше. Просто мы пьем интереснее! Мы не просто пьем, а постоянно обсуждаем этот процесс, превращая простое употребление спиртных напитков в культурный акт, имеющий прямое отношение к нашей культурной идентичности.

Между тем проблема водки не сводима к количеству употребляемого народом алкоголя и бесконечному обсуждению этого процесса и его последствий. Это проблема, не в последнюю очередь, политическая, имеющая большую и драматичную историю.

Убежденные трезвенники в Российской империи считались людьми не совсем благонадежными. Но не из-за того, что по каким-то культурным, моральным или метафизическим причинам пьянство тесно связано с русской идентичностью, а из-за обстоятельства куда более прозаического и конкретного: продажа водки была казенной монополией.

Династия Романовых правила в стране, где одним из важнейших источников бюджетных средств была торговля спиртным. Зависимость государственной казны от торговли водкой становится важным политическим фактором в середине XVII века: после Смутного времени цари из новой династии были ограничены почти парламентским режимом Земских соборов, да и просто боялись собственного населения, прекрасно помня, как сбрасывали с кремлевских стен их предшественников. Введение новых налогов и манипуляции с финансами заканчивались впечатляющими народными восстаниями – достаточно вспомнить медный и соляной бунты в Москве. Торговля спиртным в казенных кабаках была в этом плане наиболее безопасной альтернативой. Эта сторона правительственной деятельности у населения протеста не вызвала. Государственная алкогольная монополия сохранялась столетиями, хотя в XVIII веке изрядная часть доходов оседала в руках откупщиков.

На протяжении двух с половиной столетий царский кабак являлся не менее важным элементом государственного хозяйства, чем выплавлявшие пушки уральские казенные заводы, судоверфи или поместья императорской фамилии. Надо сказать, что финансовая эффективность государственного сектора в царской России была куда выше, чем обычно принято думать, но даже на фоне относительно успешных казенных заводов кабаки были предприятием фантастически прибыльным. К тому же они приносили живые деньги.

К несчастью, по мере распространения просвещения увеличивалось и число людей, считающих пьянство не только большим грехом, но и препятствием для умственного и духовного развития. И если церковные проповеди о пользе воздержания на протяжении столетий оставались не более чем фоном для привычного поклонения русскому Бахусу, то новые просветительские идеи явственно предполагали необходимость конкретных действий, активной борьбы против алкогольного дурмана.

Власть, со своей стороны, оказывалась в двойственном положении. С одной стороны, ни одно правительство не заинтересовано в спаивании собственного населения. Как бы ни были прибыльны кабаки, есть в стране еще много других мест, где требуется трезвость. Полицейские чины и бюрократы должны быть трезвыми, по крайней мере, – при исполнении своих служебных обязанностей, а мастеровые не должны засыпать на рельсах во время ремонта железной дороги. Солдатам можно дать водки для храбрости, но если командный состав лыка не вяжет, это может закончиться трагически.

Кроме того, массовый перегон зерна в спирт создавал и экономическую проблему, поскольку именно зерно было основой экономики, важнейшей статьей экспорта. Хорошо известен лозунг «Недоедим, но вывезем!» Проблема усугублялась тем, что оставшиеся в стране излишки зерна немедленно перегонялись на спирт, в то время как в неурожайных губерниях могло элементарно не хватать продовольствия. Иными словами, пьянство в одной губернии грозило обернуться голодом в другой.

Но как бороться с пьянством, не сокращая одновременно доходов казны? Каждый раз, когда вопрос этот ставился всерьез, обсуждение практических мер захлебывалось в бюрократических согласованиях и бесконечных дискуссиях. Короче, борьба с пьянством правительством велась, но как-то непоследовательно.

Напротив, просвещенная общественность не только выступала с проповедями среди масс народа, но в нарастающей степени испытывала досаду и раздражение по поводу политики власти. Мысль о том, что царское правительство сознательно или бессознательно спаивает народ, превратилась в общее место интеллигентского сознания. Первыми тему подняли либеральные авторы. Они писали скучно и академично, перегружая свои тексты банальными обобщениями и ни о чем не говорящей статистикой. Однако вскоре в официальном российском обществе трезвости господствующее положение захватили народники, к которым затем присоединились социал-демократы. В их устах призывы к трезвому образу жизни быстро дополнились анализом, указывающим на социальные и культурные причины пьянства, а потом и обличением существующего общественно-политического порядка.

Впрочем, успехи борцов за трезвость были до поры весьма скромными, а жандармское ведомство больше интересовалось нелегалами, вооруженными бомбами. Публичная критика со стороны трезвенников власти была неприятна, но не слишком опасна. Надо сказать, что политические расколы, происходившие в среде передовой интеллигенции, не обошли и антиалкогольное движение. Идеологические противоречия между правыми и левыми трезвенниками были никак не меньшими, чем между большевиками и меньшевиками, либералами и марксистами.

Неожиданно для всех, ситуация резко изменилась с началом Первой мировой войны, когда правительство, сознавая остроту ситуации, ввело сухой закон. Царская власть, веками не находившая решения проблемы, неожиданно пришла к выводу о необходимости радикальных перемен. Отказ империи от «алкогольной зависимости» был грозным экономическим симптомом, свидетельствовавшим не только о тяжелом положении на фронтах, но и о том, что начинался постепенный распад рыночной экономики. Паралич рынка, про который много говорят в связи с Гражданской войной, вовсе не был следствием политики «военного коммунизма». Напротив, экономический крах являлся ее главной причиной. Этот процесс начался задолго до прихода большевиков и оказался важнейшим условием, сделавшим этот приход возможным и необходимым.

Задолго до Октября и даже Февраля 1917 года власти в Петрограде поняли, что деньги теряют цену. Куда важнее было производство снарядов, снабжение войск боеприпасами и подвоз продовольствия в крупные города, которые уже не могли за это продовольствие платить. С этой последней задачей царский режим не справился, за что и поплатился Февральской революцией. Временное правительство оказалось в данном отношении не намного более успешным, и последовало за царским режимом. Настал черед большевистской диктатуры.

Можно сказать, что большевистская революция была единственной в русской истории серьезной попыткой покончить с пьянством в масштабе всего государства. Ни в какое сравнение с антиалкогольной кампанией Михаила Горбачева события того времени не идут, хотя бы потому, что в данном случае перед нами не кампания, провалившаяся за несколько месяцев, а длительная и упорная борьба, продолжавшаяся около десятилетия.

Пьянство воспринималось большевиками как своего рода идеологический вызов, а водка оказывалась единственной силой, способной препятствовать распространению среди пролетариата классового сознания. Это была борьба эпического масштаба. Американская исследовательница Кэйт Трэншел поместила на обложке своей книги о советском алкоголизме плакат времен сталинской индустриализации, на котором сознательный рабочий огромной кувалдой собирается разбить гигантских размеров бутыль с мутной жидкостью. На этикетке написано: «Алкоголь», а сама бутыль, стоящая на первом плане, расположена таким образом, что заслоняет собой многометровые дымящие трубы заводов. В верхнем правом углу плаката начертан выразительный призыв: «Долбанем!»

Бутыль самогона на плакате замещает мифического дракона, поверженного святым Георгием. Воплощение зла и тьмы, которые должны быть уничтожены.

Конечно, большевистская борьба с пьянством была облегчена в моральном и материальном плане, – придя к власти, лидеры коммунистической революции не только не несли ответственности за поощрение пьянства при прежнем режиме, но и не имели – в отличие от старого режима – никакой материальной заинтересованности в продаже алкоголя.

Другое дело, что Первая мировая война, как и последовавшая за ней гражданская, отнюдь не положили конец пьянству. Просто казенная водка была заменена деревенским самогоном. Производство самогона до Первой мировой войны не носило массового характера, тем более что во многих деревнях просто не знали способов его приготовления. Однако после введения сухого закона самогоноварение стало распространяться, как лесной пожар, – вместе с сопутствующими технологическими знаниями. Городское население, спасавшееся в сельской местности от голода, принесло с собой и эти знания, необходимые для изготовления самогонных аппаратов, налаживания их работы. Самогон – порождение индустриальной культуры.

Одновременно с распространением самогона зародилась и типичная для советского времени привычка употреблять внутрь одеколон и другие виды содержащей алкоголь парфюмерии. Что касается высших классов, то они накопили огромные запасы иностранных вин в своих погребах. Эти винные погреба стали большой проблемой сразу же после Октябрьской революции, когда в условиях крайнего ослабления государства массы ушедших с фронта солдат принялись просто грабить винные склады. В свою очередь верные большевикам части не только подавляли винные бунты, не останавливаясь перед применением пулеметов, но и систематически уничтожали содержимое складов. В своих воспоминаниях Троцкий с восхищением пишет о сознательных пролетариях, которые ходили по колено в мутной красной жиже, разбивая не дрогнувшей рукой бутылки с французскими элитными винами 50-летней выдержки.

Справиться с самогоном оказалось куда сложнее, чем уничтожить импортные марочные вина. Советская пропаганда 1920-х годов создала образ отвратительного самогонщика, кулака, классового врага, не просто наживающегося на пьянстве, но и сознательно стремящегося подорвать новую власть и препятствовать распространению просвещения. В менее зловещем, но не менее гротескном виде этот образ был воспроизведен великолепной троицей Никулина, Вицина и Моргунова в фильме «Самогонщики».

Увы, подобные образы не имели ничего общего с действительностью. Поскольку же сами большевики искренне в эту пропаганду верили, принимаемые ими меры результатов не давали. На деле подавляющее большинство самогонщиков оказывались женщинами из беднейших слоев сельского населения, зачастую – вдовами, лишенными иных средств к существованию. Изрядная часть задержанных оказывалась членами комсомола или партии; в любом случае они отнюдь не принадлежали к числу противников большевистского режима. Власти вынуждены были смягчать наказания и уменьшать суммы штрафов, которые, впрочем, все равно потом не выплачивались.

Борьба с самогоном оказалась безнадежным делом. Ни аресты, ни штрафы, ни пропаганда не помогали. А тем временем внутри самой большевистской партийной интеллигенции усиливались разногласия. Точно так же, как не было единства по вопросу о темпах индустриализации и о том, кто будет ее оплачивать, так не совпадали и мнения о том, что делать с алкоголем. И различия мнений по этому вопросу точно совпадают с общим разделением партии на левую и правую фракции.

На протяжении 1920-х годов по мере перехода страны от «военного коммунизма» к новой экономической политике смягчался и сухой закон. Из-под его действия выводили сперва вина и пиво, потом спиртные напитки крепостью до 20 %, а в 1925 году разрешена была и сорокаградусная водка.

По мере того, как спиртное возвращалось на прилавки официальных магазинов, восстанавливалась и традиция пополнять государственный бюджет за счет продажи алкоголя. В 1930 году, несмотря на сопротивление ряда идеологических работников, Сталин принимает решение о резком увеличении производства водки. Стране были нужны деньги для подъема экономики!

Борьба с самогоноварением, разумеется, продолжалась, но ее социальный и экономический смысл постепенно менялся. Из заботы пролетарской власти о трезвости населения она превращалась в заботу о сохранении правительственной монополии на алкоголь. Государство устраняло конкурента.

Антиалкогольный плакат сталинской эпохи уже изображает не эпического рабочего с кувалдой, а опрятного функционера в галстуке, закрывающего рукой рюмку при попытке налить ему очередную порцию спиртного – очевидно, уже не первую. Вывод напрашивается очевидный: пей, но знай меру.

По– своему закономерно, что отступление советской власти от первоначально жесткой антиалкогольной политики совпадает с изменением самой власти, которая постепенно отходит от собственных революционных принципов, заменяя их прагматическими решениями. То, что Лев Троцкий называл «советским термидором», проявлялось и в алкогольной торговле!

В новой ситуации государство столкнулось с теми же противоречиями, что и при царском режиме. По мере того, как разворачивалась советская индустриализация, увеличивались и производственные мощности ликеро-водочной промышленности, реорганизовывалось и управление отраслью. Противовесом материальной тенденции по наращиванию водочного производства должна была стать просветительская и идеологическая деятельность «Общества борьбы с алкоголизмом» (ОБСА), но его радикальные лидеры, требовавшие возвращения если не к практике, то, по крайней мере, к принципам «военного коммунизма» и постепенного искоренения алкоголя из экономики, были осуждены. Сначала – политически. К началу 1930-х годов ОБСА прекратило свое существование. А наиболее рьяные трезвенники составили компанию троцкистам и зиновьевцам в застенках ГУЛАГа.

Разумеется, антиалкогольные кампании со стороны государства повторялись еще не один раз, заканчиваясь неизменными неудачами и печальными эксцессами, вроде описанного в начале данной статьи. Последняя и наиболее бестолковая из них была предпринята Михаилом Горбачевым уже на самом закате советской истории. С победой новой, рыночной идеологии страна окончательно была залита водкой, ставшей беспрецедентно доступной по цене и опасной для жизни из-за полного отсутствия контроля качества. Паленая водка и всевозможные технические суррогаты достигли такой дешевизны и доступности, что потеснили даже знаменитый деревенский самогон. То, чего не добились ни большевистские комиссары, ни сотрудники сталинского НКВД, было достигнуто за счет рыночной конкуренции. Результатом победы паленой водки и суррогатов над самогоном стал бурный рост смертности. Количество жертв алкогольной либерализации сопоставимо с потерями от небольшой войны. И войну эту никак не назовешь победоносной.

Однако, в соответствии с новыми общественными принципами, доходы от продажи алкоголя пополняли теперь уже не казну государства, а карманы частных предпринимателей. Правительство, наконец, освободилось от алкогольной зависимости, как, впрочем, и от многочисленных социальных обязательств, на которые у него давно уже нет денег.

Еще раньше подошла к концу история борьбы за трезвость. На уровне власти антиалкогольный дискурс сменился рассуждениями о наркотической угрозе. А просвещенное общество давно обнаружило всю тщетность попыток борьбы с пьянством. В пьянстве видят теперь культурную традицию и национальную доблесть, которой можно любоваться, гордиться или удивляться. И нет ни смысла, ни причины с этим бороться.

В преддверии последних новогодних праздников все основные телевизионные каналы проводили подробную разъяснительную кампанию по поводу того, как сохранить здоровье, несмотря на праздничный перепой, и как наиболее эффективно выходить из похмелья. По счастью зима 2007-2008 года выдалась теплой. Число людей, замерзших на улицах после праздника, оказалось не слишком высоким. Гораздо меньше, во всяком случае, чем потери от неправильного применения китайских петард и фейерверков.