Текст книги "Русская жизнь. Водка (июнь 2008)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

IV.

Покровский храм Высоцкого монастыря набит до отказа. Литургия давно закончилась, сейчас высокий монах с усталыми глазами служит панихиду, скороговоркой читая длинный список имен из помянника. После панихиды будет молебен «Неупиваемой Чаше», все собравшиеся как раз ждут его. Икона висит прямо напротив входа, к ней тянется длинная очередь желающих приложиться. Бабушка в черном платке помогает трехлетнему малышу поставить свечку. За стеклом киота висят тяжелые гроздья золотых колец, браслетов, цепочек и крестиков – это благодарственные подношения. Те, кто уже приложился к иконе, стоят в стороне и перешептываются о чем-то своем. Три мужичка с испитыми лицами, забывшись, заговаривают во весь голос.

– Выйдите из храма и там болтайте! – неожиданно прерывает панихиду монах и в наступившей тишине спокойно продолжает:

– Со святыми упокой!

Основная масса народа, впрочем, и так толпится на лестничной площадке, у иконной лавки. В помощи от пьянства нуждаются не все, многие просто хотят поклониться известным святыням. Только что подъехали два автобуса с паломниками, один из Йошкар-Олы, второй еще из какого-то дальнего города. Паломники покупают сувениры: иконки, ладанки, освященные сухарики, открытки с видами монастыря. Некоторые подходят к двери и украдкой фотографируют интерьер храма на мобильный телефон, не смущаясь тем, что здесь же висят два плаката: «Фото– и видеосъемка на территории монастыря запрещена» и «Выключите мобильные телефоны». Те, кому нужны молитвы, торопятся до начала молебна подать записки «о здравии». Многие покупают маленькие бумажные «Неупиваемые чаши» и несут приложить их к большой иконе.

Женщину, стоящую за прилавком, со всех сторон забрасывают вопросами: «А кому молиться, чтобы квартиру не ограбили?», «А колечки на иконе настоящие?», «А если я не помню, крещеный человек или нет, за него можно записочку подать?», «А эти свечки точно на негасимой лампаде обжигали?», «А детские молитвословы у вас есть?», «А это настоящая икона или копия? А где настоящая?» На все вопросы служительница отвечает, успевая почти непрерывно принимать записочки, считать деньги и заворачивать покупки.

Я хожу и внимательно вслушиваюсь в чужие разговоры.

– У него астма, а он никак курить бросить не может, – говорит своей соседке по очереди ярко накрашенная женщина лет сорока в повязанном поверх джинсов длинном платке и «вьетнамках» со стразами. – Алана Карра я ему уже подсовывала, не помогло, теперь вот сюда приехали. Я в душе-то в Бога верю, но в церковь редко хожу, конечно. Теперь, может, чаще буду. Надо, конечно, ходить-то.

– А Леха новый человек стал. Он же слесарь, у него руки золотые, нарасхват всегда. Только все пропивал. А теперь уже второй год не пьет, машину купил подержанную, – это довольно молодой (лет 30, не больше) парень, с характерно одутловатым лицом рассказывает согласно кивающему коренастому мужичку лет пятидесяти.

– Нет, на кодирование мы не ездили, – говорит беременная молодая женщина, сжимая в руках листовку «Помощь страдающим от пьянства». – Да шарлатанство это все. У меня отец, Царствие ему небесное, и кодировался, и зашивался, ничего не помогало. Так что на это у меня надежды никакой.

V.

После молебна иконная лавка снова наполняется людьми.

– Йошкар-Ола! – кричит руководитель паломнической группы, – не расходитесь, ждите экскурсовода на Соборной площади!

– Слышала? Сейчас на экскурсию пойдем, – молодая девушка в белом платочке и цветастом платье дергает листающую книги подругу за рукав.

– Ага, – мрачно отзывается та. – Уж лучше бы трапеза поскорей. Я думала, хоть просфорку после молебна скушаю, а тут просфорки не дают.

– Я сухарики освященные купила, хочешь?

Пожилой мужчина внимательно переписывает расписание богослужений.

Я выхожу из монастыря, фотографирую открывающийся от крепостной стены чудесный вид на Нару, присаживаюсь на скамейку и наблюдаю за суетой у монастырских ворот. Там просит милостыню сгорбленная старуха. Вокруг нее бегает маленькая девочка. Четверо бомжей, перед молебном тоже побиравшихся у входа в монастырь, на сегодня, видимо, работу уже закончили. Они отошли в сторону, к автобусной парковке и сели на травку. Один, ухмыляясь, достает из кармана пластиковую бутылку с прозрачной жидкостью. «Ну, наверное, вода. Жарко, люди захотели пить», – уговариваю я сама себя, вспомнив тетку с рассадой. Бродяга в красной шапочке залихватски отхлебывает из горла, с удовольствием крякает и передает бутылку по кругу.

Я решительно встаю, но прежде чем зашагать в сторону остановки, обращаю внимание на худую женщину с изможденным лицом, только что вышедшую из монастыря. Ее догоняет удивительно красивая девочка лет десяти с двумя толстыми косами до пояса.

– Мама, мама, я знаешь, что сейчас видела? Там вот такая вот малюсенькая икона продается и стоит знаешь сколько? Сорок тысяч рублей! Это как?

– У нее оклад золотой, наверное, доча. Или серебряный, не знаю. Ну, пойдем.

Она берет дочку за руку, оборачивается лицом к воротам, крестится и вдруг начинает плакать навзрыд. Девочка смущенно прижимается к матери. Я останавливаюсь.

– Вам помочь?

Женщина отрицательно качает головой.

– Я от счастья. У вас муж не пьет? Вы сами не знаете, какая вы счастливая. Я теперь тоже счастливая, наконец, слава Богу! Какое счастье, Господи!

Олег Кашин
Порядочный арестант

Владимир Квачков и правовой нигилизм

I.

Иван Александрович Найденов познакомился с Надеждой Михайловной Квачковой у окошка для передач в СИЗО «Матросская тишина», и потом, когда сторонники Владимира Квачкова собирали для его семьи деньги, Надежда Квачкова («Общак я держала», – говорит она) часть денег забирала себе, а остальное делила между Яшиными и Найденовыми. Вот Роберт Яшин – тот кум Надежды Михайловны (она – крестная мать дочери Роберта), близкий человек, а с сыном Ивана Найденова Александром Квачковы прежде знакомы не были, и сейчас Александр шутит: меня, мол, посадили за то, что я однажды пил водку на даче у Квачкова. Однажды – это 16 марта 2005 года, за сутки до покушения на Анатолия Чубайса. На 18 марта полковник пригласил на дачу гостей («Сабантуй по случаю выхода моего секретного двухтомника», – это не фигура речи, на двухтомной монографии о теории спецопераций действительно стоит гриф «секретно»), к этому дню нужно было отремонтировать электропроводку, на электрика не было денег, поэтому Квачков позвал Роберта, «пятнадцатилетнего капитана» (в смысле – 15 лет назад уволился из ВДВ в капитанском звании), а Роберт пришел со своим приятелем сержантом запаса Найденовым, с которым Квачков, по его словам, лично познакомится уже во время следствия, но теперь все они – Квачковы, Найденовы и Яшины – чувствуют себя близкими родственниками. «Им следователи открытым текстом говорили: дайте показания против Квачкова, пойдете свидетелями. Они не дали», – говорит Найденов-старший. Квачков подхватывает: «А мне следователь говорил: готовьтесь к пожизненному заключению, как будто меня этим можно испугать. Я же православный человек. Если Господь послал мне это испытание – значит, так тому и быть, я на земле должен делать то, что мне положено, и верой своей поступаться не могу. Беса называю бесом, антихриста – антихристом, негодяя – негодяем».

II.

Соседи Квачковых по даче (это не Жаворонки, близ которых произошло нападение на кортеж Чубайса, а чуть дальше по Минскому шоссе, 30 километров от МКАДа) – венгерско-русская семья, и мальчик Шандор двенадцати лет, когда родители ему сказали, что Квачков сидит в тюрьме, написал в «Матросскую тишину» письмо: «Дядя Вова, я не знаю, кто такой Чубайс, но работы он меня лишил». Работа – это мытье автомобиля: Шандор мыл Квачкову машину, а тот ему за это покупал лимонад. «Об этом письме нам соседи уже потом рассказали, а до меня оно не дошло, – рассказывает Квачков. – Многие письма изымали, не доходили до меня, а со свиданиями вообще кошмар был – последний раз жену я видел во время восемнадцатидневной голодовки, когда ее попросили ко мне прийти и уговорить меня начать есть. Это был февраль 2006 года, а до того – два свидания было. У Найденовых – вообще одно во время предварительного следствия. Представьте – сидят убийцы и насильники, которым исправно дается по два свидания в месяц, как и положено. И сидят офицеры, к которым родных не пускают совсем. Что тут можно сказать? Все как раньше – социально близкие – они, и мы – враги народа».

О тюрьме (это не только «Матросская тишина», за три года содержания под стражей Квачков побывал, кажется, во всех СИЗО Москвы и области) полковник Квачков отзывается, однако, настолько тепло, насколько вообще можно тепло вспоминать о тюрьме. «Отношение ко мне было доброжелательным и со стороны администрации, и со стороны сокамерников. Ходорковского (в „Матросской тишине“, как известно, они сидели вместе. – О. К.) прессовали гораздо сильнее, чем меня. На тюремном жаргоне я был – „порядочный арестант“ или „мужик“, и хотя каждый раз, когда меня вызывали на выход с вещами, я не знал, куда меня ведут и что со мной будет, все равно в тюрьме безопасности было больше, эксцессы были маловероятны, а здесь – здесь я допускаю, что меня могут убить».

В одной из тюрем вместе с Квачковым сидел израильский полковник Яир Кляйн, арестованный в России по запросу Интерпола и ожидавший экстрадиции в Колумбию. Они подружились, и Квачков однажды сказал ему: «Вот смотри, ты иудей, израильский полковник. Я православный, русский полковник. Мы очень разные, но враг у нас общий – ЦРУ». Кляйн, которого обвиняют в пособничестве наркомафии, при том, что он уверен, что все дело в том, что он, работая в Колумбии, как-то помешал американской разведке, с Квачковым согласился. Хорошо, когда есть общий враг.

III.

Главный вопрос, который задают Квачкову все его оппоненты, – это вопрос о противоречии между его (ныне признанной судом присяжных) невиновностью и его отношением к Чубайсу. Если «молодец, правильно он этого Чубайса» – то Квачков, получается, все-таки виновен, а если он невиновен, то и античубайсовская риторика в его устах выглядит странно. Раз уж не покушался – то чего кулаками махать? «Я не вижу здесь противоречия, – говорит Квачков. – Если это действительно было покушение на Чубайса, то я не считаю его преступлением. Это так. Но я здесь – комментатор, эксперт, я просто даю свою оценку этому событию, а сам я, поскольку не имею к этому происшествию отношения, могу сказать твердо: я невиновен. Запишите большими буквами».

Об аргументах обвинения Квачков рассказывает с удовольствием и явно не впервые. Знаменитые куски поролона, на которых, по версии следователя, лежали в придорожном овраге участники покушения и которые были обнаружены на даче у Квачкова, по его словам, являются разными кусками. «У меня действительно был поролон, – говорит он. – Собачий поролон такой, пес на нем спал, чтобы полы на даче не портить. Семь кусков, все размеры зафиксированы в деле. Но те куски поролона, которые нам предъявляли – во-первых, их не семь, а шесть, а во-вторых, у них совсем другие размеры: на десять сантиметров шире, чем у меня. В чем здесь дело? Как будто вы не представляете, как работает наша правоохранительная система. Позвали ментов, сказали им – купите поролона, чтоб как у Квачкова. А менты же – они люди не очень умные. Купили меньше, чем надо, разрезали неправильно, остаток денег пропили – и так сойдет. А прокуратура не обратила на это внимания. Знаете, как я людей, которые работают в прокуратуре, называю? СМС-маугли. Эсэмэску они отправить в состоянии, а что-то большее – это уже не для них, мозгов не хватает».

IV.

Сам Квачков склонен думать, что покушение на Чубайса было подстроено специально и именно для того, чтобы посадить его, Квачкова, в тюрьму. Зачем? «Все очень просто. История началась еще в 1996 году, когда мы с Павлом Поповских (мы с ним учились вместе) начали пробивать идею создания на базе ВДВ войск специального назначения. Шпак, тогдашний командующий, идею поддержал, собрали представительную научно-практическую конференцию под эгидой Батурина, который тогда был помощником президента по национальной безопасности. Лева Рохлин, с которым мы в Афганистане служили, привел на конференцию многих серьезных людей и из Госдумы, и из правительства, но сам не пришел, потому что в опале тогда уже находился, и решил, что его присутствие мне может помешать. Я был основным докладчиком, говорил о теории спецопераций и о войсках спецназначения, все меня поддержали, а потом об этом узнали американцы – узнали и пришли в ужас, потому что если русские вернутся к спецоперациям, то ничем хорошим для США это не закончится. После этого с интервалом в несколько недель – Батурина отправили в космос (помощник президента РФ Юрий Батурин в 1998 году действительно летал в космос. – О. К.), Пашу Поповских – в тюрьму по делу Холодова, а меня – уволили из Вооруженных сил, но Юрий Балуевский, который тогда возглавлял Главное оперативное управление Генштаба, помог мне устроиться в Центр военно-стратегических исследований Генштаба. И пять лет в своем кабинете в Генштабе окнами на памятник Гоголю я разрабатывал теорию спецопераций. 18 марта 2005 года был запланирован выход монографии, а 17-го меня вытащили на Минское шоссе».

V.

Строго говоря, на Минское шоссе вытащили не самого Квачкова, а его старшего сына Александра, который работал охранником в одном из московских ЧОПов и занимался «спектром серых услуг» – то есть на неофициальных условиях участвовал в рейдерских захватах и нелегальной оперативно-розыскной деятельности (Квачков почему-то рассказывает об этом совершенно спокойно). По одному из таких дел неизвестный контрагент назначил Александру встречу – вначале в Краснознаменске (закрытый городок близ Голицыно на том же Минском шоссе), а потом перенес ее прямо на дорогу. Встретились; потом этот эпизод станет дополнительным аргументом следствия в пользу того, что Квачков во время покушения был в районе поворота на Жаворонки. Когда Квачкова арестовали и мобильный телефон у него уже был изъят, в 20 часов 57 минут 17 марта с изъятого мобильника (у Квачкова есть распечатка с данными по звонкам за тот день) кто-то позвонил Александру – и с тех пор его больше никто не видел. Александр Квачков до сих пор находится в розыске, и отец говорит, что уверен – как только станет ясно, что его оправдали не понарошку, сын обязательно появится. Я выключил диктофон и, дав Квачкову слово в случае чего молчать, спросил, в самом ли деле он не знает, где находится сын. Квачков перекрестился и сказал, что не знает.

VI.

Насчет того, понарошку оправдали или нет – тут и у Квачкова особых восторгов нет; он говорит, что прекрасно понимает, что как только оправдательный приговор вступит в силу, найдется какая-нибудь процедурная зацепка, которая позволит посадить его заново (прогремевшую беседу с Сергеем Пархоменко на «Эхе Москвы», когда Квачков сказал, что страной правит еврейская мафия, а ведущий в ответ стал раскручивать его на продолжение антисемитской эскапады, Квачков считает спланированной попыткой подвести его под 282-ю «экстремистскую» статью УК). Он еще раз благодарит присяжных, говорит, что «если в России отменят суд присяжных, то правосудие окончательно умрет». Я спрашиваю его, не хочет ли он, пока есть возможность, скрыться где-нибудь на Украине, это сейчас модно, но он отвечает, что «это пускай Чубайс скрывается, а я в своей стране».

Года два назад, между прочим, Чубайс в интервью газете «Завтра» сказал, что, в принципе, представляет ситуацию, когда он и Квачков окажутся по одну сторону баррикад – например, в случае внешней агрессии. «Лукавство, – говорит Квачков. – Внешняя агрессия уже идет, и среди агрессоров – Чубайс».

VII.

Если же случится так, что оправдательный приговор окажется окончательным, и никакого повторного рассмотрения дела новой коллегией присяжных не будет, Квачков, конечно, займется политикой. «Если уж я стал известен, то это нужно использовать. Бороться за восстановление Вооруженных сил, за избавление их от нынешнего мебельштурмбанфюрера, вести страну к православному социализму. Я считаю, что духовная жизнь государства должна определяться религиозными ценностями, и государство должно быть не правовым, а православным. В социально-экономической сфере я близок к коммунистам – необходима национализация предприятий ВПК, природных ресурсов, банков, а без национально-освободительной борьбы это невозможно». Как должна выглядеть нацонально-освободительная борьба, Квачков не говорит, но газеты много раз, пугая либеральную интеллигенцию, цитировали его выступление перед школьниками в 2002 году: «Вы все, наше любимое подрастающее поколение, должны в любую секунду быть готовыми стать калеками. Или даже не просто калеками физическими, а еще и умереть. И чувство готовности стать калекой надо в себе культивировать. Это первая составляющая подвига. Оружие в ваших руках – это очищающая сила. И она – в вашем праве убить человека напротив. Ты знаешь, что можешь прихлопнуть врага, и очищаешься. Очищение оружием – второй элемент подвига».

VIII.

Выйдя из тюрьмы, Владимир Квачков позвонил в исследовательский центр Генштаба – если сидел зря, обязаны восстановить на работе. Начальник спросил: когда можешь выйти? Квачков сказал, что готов хоть завтра, начальник посмеялся – завтра праздники, отдохни день-два и приходи. На самом деле, пока на руках нет решения суда, основанного на вердикте присяжных, ни на какую работу Квачков выйти не может – но коллеги ждут, и сам он хочет. Хотя никто ему, конечно, не даст выйти на работу, и памятника Гоголю из окна рабочего кабинета он больше не увидит.

IX.

Я разговариваю с Владимиром Квачковым и очень хочу поверить ему – и в то, что он не покушался на Чубайса, и в то, что все выпавшие на его голову злоключения – результат противодействия загадочной теории спецопераций, которую он разрабатывал у себя в Генштабе. Логическая конструкция «он действительно хотел убить Чубайса, но присяжные, которые тоже ненавидят Чубайса, оправдали его, невзирая на убедительные доказательства его вины» – конечно, очень проста и удобна для всех, но поскольку прокуратура, предъявляющая суду убедительные доказательства, – это скорее несмешной анекдот, чем характерный признак сегодняшней России, то грош цена и всей этой антиквачковской логике. Пока не доказана его вина – он невиновен, а вина его действительно не доказана, более того – он уже признан невиновным. А если так, то спорить о его невиновности, искать способы повторной его посадки в тюрьму и более успешного с точки зрения прокурорской отчетности приговора – это и есть тот самый правовой нигилизм, который сегодня в нашей стране справедливо провозглашен одним из ключевых зол. Квачков оправдан, успокойтесь, не трогайте его больше.

А если вдруг он когда-нибудь придет к власти, казнит Чубайса и прочих, по его терминологии, оккупантов, начнет применять свою теорию спецопераций на практике и строить свой православный социализм – историки будущего назовут это издержками демократии. Грустно, конечно, но ведь так и будет.

* ВОИНСТВО *
Александр Храмчихин
Бутылка в небесах

Алкогольные напитки как тайное оружие советской армии

В 1944 году США и СССР договорились о том, что американская стратегическая авиация будет ради повышения радиуса своего действия совершать челночные рейсы с британских аэродромов на советский аэродром под Полтавой. Возможность не возвращаться назад в Англию, а лететь вперед, в СССР обеспечивала досягаемость любой точки Рейха. На обратном пути из Полтавы американцы работали по целям в интересах Советской армии. Полтавская эпопея заслуживает отдельного описания, сейчас речь не о ней.

Однажды летом 1944 года над аэродромом под Ковелем, где базировался один из истребительных полков советских ВВС, появились два самолета с незнакомыми силуэтами и непонятными сине-белыми опознавательными знаками. Наши еще не успели объявить тревогу, как самолеты сели. Они оказались американскими истребителями Р-51 «Мустанг». Это были истребители дальнего радиуса действия, способные сопровождать «Летающие крепости» во время их стратегических рейдов на Германию. Они, в частности, сопровождали В-17 до Полтавы. Данная пара «Мустангов» просто заблудилась, сев не на тот советский аэродром.

Внезапная для обеих сторон встреча союзников практически не была омрачена наличием языкового барьера. Желание веселых американских парней to drink vodka with Russian pilots for friendship and victory было прекрасно понято без перевода и возражений не вызвало. Russian pilots это и так делали. Правда, они пили не vodka, а разбавленный спирт. Или не разбавленный, в зависимости от наклонностей каждого конкретного пилота.

Союзники были не вполне готовы к встрече с мощным русским напитком. Тем более что for friendship and victory его пили больше обычного. На утро Russian pilots, как обычно, пошли на боевые вылеты. Американцы еще помнили, что им надо в Полтаву. И даже попытались пойти к самолетам. Но новые русские друзья их остановили. И объяснили, что значит «похмеляться». Языковой барьер к этому времени не играл уже совсем никакой роли. Вечером вчерашняя ситуация повторилась. И следующим утром тоже.

Американцы уже не очень хотели в Полтаву, они теперь рвались воевать в одном строю с этими удивительными Russian pilots. Однако те удерживали их от непродуманного героизма. Было совершенно очевидно, что янки разобьются прямо на взлете.

Эпопея «Мустангов» затянулась на неделю. Тем временем в штабе своего авиакрыла они числились missing in action (пропавшими без вести). При этом агентурная разведка ничего не сообщала о гибели или пленении в Германии этих летчиков. Аэрофотосъемка не показывала нигде обломков разбившихся истребителей. В конце концов, у американского командования появилась мысль, что пилоты и самолеты находятся у русских. Течение запросов по инстанциям вскоре подтвердило правильность этой мысли.

И на аэродроме под Ковелем раздался телефонный звонок. И голос на ломаном русском попросил к телефону ведущего американской пары. Ведущий подошел к телефону, после чего разговор пошел на английском.

Американская армия отличается очень жесткой формальной дисциплиной и неформальной офицерской этикой. А зависшие в Ковеле летчики оказались фактически дезертирами, поскольку они не удосужились хотя бы поставить командование в известность о месте своего пребывания и за неделю, находясь на союзной территории, будучи совершенно здоровыми и имея исправные самолеты, не сделали ни одного боевого вылета. Голос в трубке из далекой Британии напомнил пилоту о содержании статьи «дезертирство» и о наказании за него в военное время.

Ведущий сразу стал очень трезвым и печальным. И пошел к ведомому. Тот тоже стал трезвым и печальным. Печаль от напоминания о содержании статьи «дезертирство» усугублялась совершенно очевидным нежеланием покидать такой гостеприимный русский аэродром и его замечательных обитателей. Но они были все-таки дисциплинированными американскими офицерами. И попрощались они с Russian pilots, и пошли к своим «Мустангам».

И долетели-таки до Полтавы. А что было с ними дальше, – никто из тех Russian pilots не знает.

В 70-е годы ХХ века капитан зенитно-ракетных войск М. проходил службу в Сибирском военном округе. И однажды был направлен в местную командировку. Местную -в смысле в пределах округа. Округ, однако, отличался довольно значительными размерами. Расстояние между местом службы капитана М. и той точкой, куда его направили, составляло около трех тысяч километров. Такие уж там местные командировки.

С целью экономии средств капитан был отправлен в командировку на попутке. В этой роли выступил военно-транспортный самолет Ан-12, который вез какой-то груз с ближайшего к месту службы М. аэродрома на аэродром, ближайший к месту его командировки. Поскольку Ан-12 никоим образом не приспособлен для перевозки пассажиров, то капитан летел прямо в пилотской кабине.

Впрочем, Ан-12 не был приспособлен и для перевозки экипажа. По крайней мере, кабина не отапливалась. Поэтому совершенно естественно, что сразу после взлета пилоты предложили своему попутчику водки. Капитан опрометчиво отказался. Он, во-первых, не знал, что кабина не отапливается, во-вторых, вообще не любил водку. Пилоты не настаивали. И начали пить сами. К концу более чем трехчасового полета на каждого из четырех членов экипажа приходилось по литру водки. Причем без особой закуски. Капитан М. к этому моменту уже практически успокоился. Он уже перестал жалеть, что не начал пить сразу. И уже смирился с тем, что жизнь его заканчивается так неожиданно и нелепо.

Под крылом самолета на всем протяжении полета о чем-то пело зеленое море тайги. Именно его капитан М. и считал теперь своей могилой. Однако, вопреки его ожиданиям, самолет точно вышел к аэродрому назначения. Как можно было в таком состоянии в этом безориентирном пространстве его так легко найти – капитан не понял. Однако дальше стало еще интереснее.

Самолет не стал делать традиционной для нашей авиации «коробочки», он сразу зашел на полосу. И он не промахнулся мимо полосы. И не пошел поперек нее. Он сел с такой точностью, что носовое колесо шасси встало на осевую линию ВПП. И вертикальная скорость была нормальная, удар о бетон был нисколько не сильнее обычного.

Ан-12 прокатился по полосе и свернул на рулежку. В конце рулежки была стоянка. На ней стояли другие Ан-12. Их было много. Они стояли ровным, красивым строем. Носами по одной линии. Крыло к крылу, расстояние между концами крыльев соседних самолетов на глаз не превышало двух метров. Учитывая, что машины имели длину больше 30 метров и размах крыльев почти 40 метров, достичь такой четкости построения явно было непросто.

В шеренге «Анов» был промежуток, рассчитанный на одну машину. Именно туда и начал заруливать прибывший самолет. «Ну, это-то зачем?! – про себя вскричал капитан М., еще не до конца поверивший в свое чудесное спасение. – Ведь буксировщики же есть! Ведь врежемся же сейчас!»

Ан-12 зарулил на отведенное место и остановился. Нос его находился на той же линии, что и носы остальных машин, с точностью, видимо, до сантиметров. Расстояние между концами его крыльев и крыльев соседних «Анов» было совершенно одинаковым. На глаз оно не превышало двух метров.

После этого в кабину вошли 8 человек – по двое на каждого из членов экипажа. Их никто не вызывал. Они пришли потому, что так было всегда. Они взяли пилотов и вынесли их из самолета. Те могли самостоятельно только отстегнуть ремни. О том, чтобы встать и, тем более, идти, не было и речи.

Вошедшие вопросительно посмотрели на капитана М. Он отрицательно махнул рукой. Хотя ему, не выпившему ни капли, хотелось попросить, чтобы его тоже вынесли.

В 1975 году пал один из последних оплотов колониализма в мире: Португалия отпустила на волю Анголу. Из нескольких ангольских партизанских группировок, воевавших как против португальцев, так и между собой, к власти в столице страны Луанде волей случая пришла коммунистическая МПЛА. И Ангола сразу стала «страной социалистической ориентации». После того, как две другие группировки – ФНЛА и УНИТА, поддержанные Заиром и ЮАР, начали войну против МПЛА, на помощь ей просто не могли не прийти старшие братья – СССР и Куба. Именно их военнослужащие, а не ангольские воины, и стали, почему-то, главными борцами за свободу и независимость ангольского народа.

В начале 1976 года кубинские войска, высадившиеся в Луанде в конце 1975 года, резво гнали на юг юаровцев и унитовцев. Они с ходу захватили крупнейший на юге страны порт Лобиту. На причалах порта была в целости и сохранности захвачена только что разгруженная юаровская техника прямо в транспортировочной упаковке. Радостные кубинцы решили подарить пару трофейных бронеавтомобилей советским друзьям.

Нельзя сказать, что эти машинки, сделанные по французской лицензии по технологии начала 60-х, представляли для советской стороны сколько-нибудь значительный интерес. Но отказать кубинцам было невозможно. Поэтому подарки запихнули в попутный Ил-76, который перед этим привез в Анголу гораздо большее количество техники гораздо лучшего качества, и отправили прямо на аэродром в Кубинке, рядом с которым находится знаменитый бронетанковый музей. Трофеям предстояло стать его экспонатами.

Перед переправкой экспонатов в музей необходимо было оприходовать содержимое машин. На это задание были отправлены прапорщик и двое рядовых, служивших на Кубинке. Один из рядовых залез в первый бронеавтомобиль и начал передавать товарищам через люк разные мелочи типа боекомплекта и бортпайка.

А потом вдруг перестал передавать и только говорил: «Сейчас. Сейчас, подождите». «Да чего у тебя там?» – спрашивали боевые товарищи. «Сейчас», – отвечал боец изнутри. Причем чем дальше, тем невнятнее. А потом перестал отвечать. Встревоженные товарищи полезли в люк, решив, что бойцу плохо.

А ему было хорошо. В бортпаек машины входила фляжка с французским коньяком. Она была рассчитана на весь экипаж (3 человека). Молодой советский воин потребил ее целиком в одиночку. И ничего плохого (в смысле состояния здоровья) с ним не случилось, только два товарища очень обиделись, ведь делиться же надо.

Второй бронеавтомобиль оприходовали уже не прапор с рядовыми, а старшие офицеры. Внутрь машины отправили майора.

В самой же Анголе с французским коньяком было не очень хорошо. Точнее, с ним было очень плохо. Его заменял пальмовый самогон, мощный напиток даже для мощных организмов военнослужащих несокрушимой и легендарной.

На юге Анголы дислоцировался отряд спецназа ГРУ Генштаба ВС СССР. Однажды группа офицеров из его состава пошла в гости к соседям-зенитчикам (тоже, естественно, нашим). Те, разумеется, проявили положенное в таких случаях гостеприимство. После двух часов встречи боевых товарищей, сопровождавшейся активным потреблением пальмового самогона, капитан, командовавший зенитчиками, решил дать в честь гостей салют из «Шилок». Эти 23-миллиметровые 4-ствольные самоходные установки имели исключительно высокую скорострельность – 850 выстр./мин. на ствол, то есть 3400 на установку. Даже несколько секунд их стрельбы были очень эффектны.

По команде капитана четыре «Шилки» задрали стволы вверх и дали короткий залп. Именно в эту секунду из-за верхушек деревьев вылетел юаровский транспортный самолет «Дакота», везший унитовцам очередную порцию боеприпасов. Весь салют пришелся ему в брюхо. Для него это было более чем достаточно. А груз самолета обеспечил салюту эффект, превзошедший самые смелые ожидания. С оглушительным грохотом и ослепительной вспышкой «Дакота» разлетелась на атомы.