355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » авторов Коллектив » Русская жизнь. Добродетели (ноябрь 2008) » Текст книги (страница 13)
Русская жизнь. Добродетели (ноябрь 2008)
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 17:56

Текст книги "Русская жизнь. Добродетели (ноябрь 2008)"


Автор книги: авторов Коллектив


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

V.

Наревевшись, отрыдавшись, кое-как успокоив сына, Татьяна с сестрой пошли в магазин за поллитрой – «снять стресс».

И когда шли обратно мимо дома Ч-х, у окна стояла, покачиваясь, пьяненькая улыбающаяся Роза.

Сейчас Татьяна называет ее не по имени, а протокольным словом «сожженная». В окне стояла «сожженная» и кричала Татьяне: «Танька! Твой сын теперь пидарас! Его все будут в жопу е…ать!»

Ей было весело, смешно.

Так рассказывает Татьяна, и двоюродная сестра подтверждает: стояла в окне, глумилась, радовалась. (Это Роза-то, Роза, та самая, которую Татьяна, было дело, два раза «спасала от верной смерти, отхаживала – бегала искала самогонку, чтобы ей в рот залить»!)

Растерзать? Растерзать! Но дверь была заперта изнутри.

Татьяна принесла соломы, обложила дом по периметру – и подожгла. Роза все видела, она сто раз могла бы выбраться, – в доме, как рассказывают, несколько окон были без стекол, но она не сдвинулась; она могла бы выбраться и тогда, когда Татьяна ушла искать полено, чтобы подпереть им дверь. То ли боялась попасть в руки Татьяны, то ли просто плохо понимала, что происходит. Не металась она и в последние минуты жизни, на помощь не звала – обугленный труп пожарные нашли на диване, сидела ровно, аккуратно. (Уже когда дом полыхал, односельчанка, свидетельница Лысикова, отпихнула полено и попыталась открыть дверь – но она по-прежнему была заперта изнутри.)

Теперь что же: Татьяна, плача, говорит, что убивать не хотела, а хотела попугать, – «от сердца говорю: не хотела!» – ну и чтобы она заткнулась, наконец, чтобы замолчала; говорит также, что представляла себе, собирая сено для поджога, как Сережа будет ходить в школу мимо этого дома, а неуязвимая Роза вот так же встанет у окна и начнет кричать ему, маленькому, про жопу и пидараса, – и что не будет на нее никакой управы, и не будет спасения. «А бревно, – говорит она, – я положила, чтобы оно горело, я не подпирала эту дверь-то, не подпирала я ее!» – говорит и, похоже, сама верит, что полено – горючее не хуже бензина.

Самое загадочное: экспертиза установила, что дом загорелся изнутри, из сеней. «Ты в окно к ней, что ли, влезла?» – спрашивал следователь. Но там были такие узкие окошки, что громоздкая Татьяна застряла бы уже в шее. (Роза-то пролезла бы, она была худенькая, как подросток; жительница Южного, встретившаяся на окраине, сказала про покойницу не без зависти: «Испитая вся – а девочка девочкой! у нее и грудки стояли, и мужикам нравилась, ведь в темноте лица не видно».)

Вину свою в поджоге Татьяна признала, но считать себя виновной в умышленном убийстве – отказывается. «Кто бы в душу мне заглянул! Не хотела я ее убивать, не хотела!»

…Из– за ареста Татьяны Сережу так толком и не обследовали, и семья не знает, был ли, что называется, факт изнасилования -или только попытка. «Вот сидят два следователя. Один следователь пишет постановление о моем задержании, другой пишет мне документ завтра явиться с Сережей к врачам на экспертизу». Володе не с кем было оставить Илью, он постоянно под присмотром, на бабушку же можно оставить совсем ненадолго. Когда ее выпустили – три дня уже прошло, Володя с сыном сходили в баню и решили, что поздно, врачи следов не найдут. Возили к психологу, она прописала успокоительные таблетки. Люди в поселке относятся в высшей степени сочувственно, с пониманием, и учителя, и товарищи, никто не напоминает, не дразнится. Сережа почувствовал это всеобщее тепло и даже немножко разбаловался, например, порвал целых три альбома для рисования, когда у него не получался рисунок. «Ну я и не куплю ему больше альбомов», – говорит Володя. «А я куплю», – твердо говорит Таня.

Когда ее увезли, жители села написали письмо в прокуратуру с просьбой освободить Татьяну до суда, – подписались все, кого застали дома, и даже старшая, 23-летняя дочь Розы. За Витька никто никого не просил.

VI.

В Южном немногие скорбят о Розе, – но и Татьяну не все поддерживают безоговорочно. Вот если бы она Витька – тогда да; самосуд над педофилом – милое дело! Для него вспомнится уместный ветхозаветный императив, проявится сдержанное, но почти единогласное общественное одобрение. Совсем недавно в Екатеринбурге городской родительский комитет (общественная организация) пообещал премию в сто тысяч рублей каждому, кто доставит педофила в милицию, и один – студент, обнаруживший на железной дороге насильника и девочку, – уже благополучно награжден. Но куда интереснее обещание этого же комитета заплатить полмиллиона руб-лей всякому, кто при задержании ранит педофила или нанесет ему какое-то члено-вредительство, – правда, это уже называется не премией, а «вспомоществованием на адвоката». Спонсоры охоты – предприниматели, уральские «реальные челы», так они заботятся о безопасности своих и наших детей. По всему судя, легендарный «Город без наркотиков» обещает прирасти «Городом без педофилов».

Граждане– родители коротки на расправу -но кто их осудит, кроме Уголовного кодекса? Их ярость – благородная. Часто под раздачу попадают гастарбайтеры – такие же, как и Витек, деморализованные лютым телесным голодом. В Омской области до смерти забили ногами 40-летнего узбека: чин чинарем выпивали на берегу, привели на ночлег, как человека, – а ночью он, глядь, шестилетнюю дочку хозяев раздел и стал гладить. Милиционеры чудом успели спасти от самосуда 34-летнего таджика в Егорьевском районе Мособласти, после того как он заманил конфетами и изнасиловал 6-летнюю Настю. Впрочем, не только гастарбайтеры: в Казахстане отец 9-летней девочки зарезал в поле бомжа-насильника, в Москве родители пострадавших мальчиков сильно изуродовали 27-летнего педофила из Южного Медведкова. И Витек Ч. вполне мог бы оказаться в этом славном коллективе жертв собственной похоти, а Таня и Володя, отправившись в пенитенциарные заведения, мгновенно стали бы местночтимыми праведниками, – но вышло иначе, погибла мать Витька, а сам он живой и целый, и есть подозрение, что его придется отпустить – несовершеннолетнего, умственно и, по всей вероятности, психически неполноценного, а, в сущности, глубоко несчастного, жалкого парня, не оставившего о себе ни одного воспоминания, которое не было бы окрашено презрением и брезгливостью.

В деле поселка Южный сюжеты изнасилования и мести разведены: Роза ответила не за сына – она за себя ответила. По народной этике мать за сына не вполне ответчица, максимум, что ей грозило бы, – неприязнь односельчан, хотя чаще случается жалость, «бедная, себе на голову выкормила». Нет, к Розе не ломились с ломами поселковые погромщики, не набрасывалась на нее обезумевшая Татьяна – но в бессмысленном пьяном глуме Роза стала выглядеть соучастницей и подельницей своего сына. Конечно, пьяная баба своему языку не хозяйка, но странно ждать понимания и адекватного поведения от убитой горем Татьяны.

Но и в канонический сценарий народного самосуда дело Татьяны К. не укладывается, даром что Татьяна выглядит «завершившей гештальт» – продолжившей незаконченную расправу над насильником. Деревенский самосуд – почтенное коллективное дело: «мир порешил», – по общей тесноте существования индивидуальное возмездие случается довольно редко. Наиболее яркий из последних самосудов – «краснопольское дело»: под Нижним Тагилом двое 18-летних ублюдков, уже отсидевших, терроризировали село. Воровали, били, глумились – их боялись, но ситуация была, как в Южном: ближайший участковый – за десять километров. Туда, за десять километров, их и гнали из Краснополья, связав веревками, после того как они забавы ради изнасиловали двух старух. Ублюдков отпустили на следующий день, потому что бабушки не смогли написать заявление, а одна из них, направленная на экспертизу, через неделю умерла, как все считают, «от стыда». Ошалев от безнаказанности, грабили детский сад, убили молодого сторожа, – и здесь уже в дело вступил отчим погибшего и его друзья. Судей было семеро, судили в лесу, на поляне. Одному дали нож и заставили убить другого, а потом заставили повеситься на ременной петле от пилорамы. Народные мстители (один из них – учитель, двое – воевали в Чечне) получили сроки от 3 до 8 – но, кажется, не жалеют об этом.

VII.

Петербургский писатель Александр Мелихов в эссе «Зов предков» писал: «…утратив эмоциональную связь с общиной, с миром, крестьянин утрачивал и всякий интерес к вопросу о том, что справедливо, а что несправедливо, и принимался чинить суд и расправу по принципу „чего моя левая нога пожелает“. А уж радетелем справедливости его не мог бы назвать даже самый большой поклонник народной правды. Возможно, это справедливо для всякого атомизированного общества… В обществе, живущем по принципу „каждый за себя“, сколько ни делегируй ему полномочий на суд и расправу, убийство соседа сделается неизмеримо более частым явлением, нежели убийство мироеда, уголовного авторитета или наркоторговца».

Вот оно и началось.

Поселок сельского типа Южный – странное межеумочное образование: не село, не деревня, даже не «пгт» – а разросшийся совхозный хутор, в каком-то смысле – остров посреди суши. Дома на центральной улице выглядят крепкими, справными, но озадачивает количество брошенных жилищ – хорошие бело-кирпичные пятистенки с выбитыми окнами, без крыши. В девяностые многие уехали, бросая жилище, – теперь, когда фермеры обеспечивают неплохой работой, начинают возвращаться, осваиваются заново. Большинство домов – не частная собственность, а муниципальное жилье, и семья Татьяны легко расширила жилищное пространство, переехав в двухквартирный дом с водопроводом и небольшим огородиком. Почти все жители – наемные рабочие, тот самый «деревенский пролетариат», о котором писал Глеб Успенский. Впрочем, Успенский не мог предвидеть до каких масштабов дойдет люмпенизация крестьянства, что подростковый алкоголизм не будет считаться чем-то из ряда вон выходящим, а к угрозам радикально спившейся женщины нужно будет относиться всерьез.

У жителей этого острова – тоже межеумочное сознание. Хуторские – но без хуторской морали, изолированные от большой земли бездорожьем – но не сплоченные изоляцией, вроде бы и работящие – но не способные завести собственность, беспредельно зависимые от «хозяина» (ладно, хоть с ним повезло), начальства, не верящие ни в закон, ни в справедливость, ни в знание. Женщина поджигает дом обидчицы еще и потому, что нет в поселке никаких механизмов общественной саморегуляции, потому что никто, кроме мужа, не вступится за мальчика, которому ходить в школу этим маршрутом.

А в других случаях – напротив, поражает кротость несчастья, привычка к одинокому его переживанию. Вот Татьяна радуется: недавно был ВТЭК, Илюше дали инвалидность до 18 лет, – а четыре тысячи пенсии – большое подспорье. Когда я спрашиваю, вози-ли ли мальчика в Челябинск, в Мос-кву (он умный, веселый, живой, и это пробивается сквозь физическую скованность), в хорошие реабилитационные центры, они удивленно пожимают плечами: это же большие деньги. Денег нет – нечего и пытаться, нечего биться, незачем. А искали? Нет, не искали, а где искать? Также Татьяна почему-то была уверена, что суд присяжных – это за деньги подсудимого, и заикаться нельзя. И не то чтобы в поселке нет грамотных – нет самой привычки обращаться к сельскому миру хотя бы за информацией; хотя в моменты потрясений этот мир сам организуется и собирает, к примеру, прошение об облегчении Татьяниной участи и проявляет удивительный такт в отношении пострадавшего мальчика.

Татьяна ждет суда, ловит рыбу, провожает Сережу на прогулки. На допросы ее почти не вызывают (это же надо присылать машину), а психиатрическая экспертиза, по ее словам, длилась пять минут, – спросили, какое число сегодня, и помнит ли она, что делала. Все помнит, за все отвечает, но еще не решила, что страшнее, – то, что случилось с Сережей, или то, что сделала она. Считает, что Сережина жизнь теперь «покалечена», Розу жалеет, жалеет себя, детей, свое несветлое близкое будущее. Спрашиваю, считает ли она поджог «актом справедливости». Задумывается. «Да какая справедливость? Не надо было… Витька-то не пострадал», – а на пепелище Розиного дома гуляет одинокая белая курица.

Олег Кашин
Сектанктка Света

Случай в мертвой деревне

I.

Жуткая история из жизни тоталитарных сект – у шестнадцатилетней школьницы Светы обнаружили злокачественную опухоль в брюшной полости. Родители Светы (собственно, сектанты) отказались оперировать дочь. Райбольница подала на родителей в суд, суд ограничил их в родительских правах, назначил девочке опекуна, но теперь уже сама Света написала собственноручный отказ от операции. Школа, милиция, социальные органы – никто ничего не может сделать. Остается только наблюдать за тем, как девочка медленно умирает.

Это – краткое содержание истории. Подробности – дальше.

II.

Место действия – Сямженский район Вологодской области, село Двиница (сто тридцать километров по федеральной трассе «Холмогоры» на север от Вологды до Сямжи, потом еще сорок по другой дороге, потом десять – по грунтовке, желтая глина, лужи, все застревает, кошмар). Точнее – по документам это Двиница, а на самом деле – деревня Макаровская, ставшая частью Двиницы несколько лет назад, когда большая часть дворов Макаровской вымерла окончательно. Северные пейзажи и сами по себе достаточно тоскливы, а когда по обе стороны единственной улицы – пустые черные дома с даже не заколоченными, а выбитыми окнами, делается вообще страшно. Кое-где на стенах уцелела фигурная резьба, вологодское деревянное кружево. Когда-то здесь жили люди, которые умели вырезать из дерева кружева. Теперь людей нет – умерли, уехали, спились. Колхоза «Волна», который здесь был, тоже давно нет. Здесь вообще ничего нет. И сотовая связь не работает.

А на самом краю мертвой деревни – большой двухэтажный дом, во дворе – играют в догонялки маленький мальчик и две собаки, толстая белая лайка и тощая рыжая овчарка. В глубине двора стоят трактор-лесовоз и новые «жигули». Вообще-то в семье две машины, но на второй сегодня хозяин в город уехал.

Это дом Загоскиных. Посмотришь на него и сразу поймешь – сектанты. Тоталитарные, разумеется.

III.

Когда– то они были обычной семьей -муж работал трактористом в соседнем колхозе и, как вспоминает Елена Ивановна, каждый вечер его, пьяного, привозил домой водитель колхозного грузовика, бросал перед домом и уезжал. Елена Ивановна (она тогда не работала, сидела с маленькой Светой) вздыхала, выходила во двор, подхватывала мужа под руки, заносила в дом и укладывала спать. Но так происходило, когда Елена Ивановна сама была трезва, а если оказывалось, что пьяна и она, тогда мужу было не на что рассчитывать, и спал он прямо на земле, во дворе. Однажды, двенадцать с половиной лет назад, ранней весной, подхватил воспаление легких, провалялся больной до майских праздников, навещать его приезжала из Сямжи старшая сестра Елены Ивановны Светлана – она-то и рассказала Загоскиным, что с пьянством, в принципе, можно успешно бороться – когда-то у нее муж тоже пил, но потом ему кто-то рассказал о подвиге братца Иоанна Чурикова, муж проникся и пить перестал.

Муж Елены Загоскиной, в общем, тоже понимал, что пьянство ни до чего хорошего его не доведет. Расспросил Светлану про братца Иоанна, занял денег и уехал в Вырицу.

IV.

В Вырице, популярном дачном местечке недалеко от Петербурга, когда-то жил братец Иоанн – самарский крестьянин, который в возрасте 31 года решил посвятить свою жизнь Богу, надел на себя железные вериги и пошел странствовать по России. Какое-то время жил в Кронштадте у отца Иоанна Кронштадтского, потом был изгнан, бродяжничал в Петербурге, читал на улицах Евангелие, собирая вокруг себя толпы слушателей (Елена Загоскина добавляет: «Как Христос»). Его неоднократно арестовывали, избивали. Однажды даже заперли в сумасшедшем доме, где силой заставили снять вериги – но на популярность братца Иоанна это никак не влияло. Братец Иоанн умел своими молитвами лечить от пьянства.

Когда к власти пришли большевики, братец Иоанн, к тому времени много лет общавшийся со своими поклонниками тайно, получил возможность работать легально – создал сельскохозяйственную артель братцев-трезвенников, которая просуществовала до 1929 года, когда Иоанна Чурикова арестовали за антисоветскую агитацию и этапировали в Ярославль, где в местном политизоляторе он и умер. Братцы-трезвенники снова перешли на нелегальное положение, но продолжали, следуя заветам братца Иоанна, исцелять от пьянства всех, кто хотел исцелиться.

Когда Загоскиных называют сектантами, Елена Ивановна не обижается: «Братец Иоанн так говорил: называй хоть горшком, только в печку не ставь. А если поставишь в печку, я только звонче буду».

V.

Николай (Елена Ивановна просила изменить его имя при публикации) Загоскин пробыл в Вырице неделю. Вернулся непьющим («Как вылечился? Написал записку братцу Иоанну и вылечился. Братец Иоанн – это Бог») и верующим. Из трактористов уволился, два года проработал в Сямже на грейдере, потом семья занялась частным бизнесом, и вот уже десять лет Загоскины (Елена Ивановна – частный предприниматель, бизнес записан на нее, хотя она только ведет бухгалтерию) торгуют лесом – Николай сам рубит, сам возит, сам продает. Я спросил: «Продает кругляк?» Елена Ивановна обиделась – нет, не кругляк, муж и срубы делает, и доски пилит. В общем, братец Иоанн помог Загоскиным не только бросить пить, но и разбогатеть.

VI.

Загоскины называют себя христианами, но в церковь не ходят – «от православия сейчас одно пьянство осталось». Молитвенный дом чуриковцев есть в Сямже, Елена Ивановна ездит туда каждую неделю, и у нее есть много разных историй о чудесно исцеленных – не только от пьянства, но и вообще от всех болезней, даже от рака и СПИДа. «Не верите? А вы спросите у Жени-наркомана. Он в тюрьме сидел, был ВИЧ-инфицированный. А теперь выздоровел, в Вологде теперь живет».

Женю– наркомана исцелил Алексей Иванович -духовный отец Загоскиных, братец из Выриц. «Алексей Иванович назначил Жене сухие пятницы. Он попостился два месяца, и все прошло, анализы нормальные». Этот случай, наверное, и стал причиной, по которой Загоскины отказались оперировать свою дочь Светлану, когда к ней в школу приходил гинеколог, обнаруживший у нее опухоль яичника.

VII.

В школу Света ходит до сих пор – пешком, в Сямжу, десять километров (обещали пустить школьный автобус, но он пока стоит сломанный в Двинице). Каждый день учителя говорят ей, что нужно лечь на операцию, каждый день Света затыкает уши, а потом приходит домой и молится. Живет она с родителями, хотя Сямженский районный суд и постановил ограничить Загоскиных в родительских правах, назначив ей опекуном младшую сестру Елены Ивановны Валентину. «Она не из трезвенников, – вздыхает Елена Ивановна. – Ее заставляют уговаривать Свету оперироваться, но Света ее даже в дом не пускает».

Строго говоря, учение братца Иоанна не запрещает его последователям оперироваться. Ну да, братец писал когда-то, что Бог создал человека без операций и что каждый врач – это антихрист, но сами по себе чуриковцы гораздо менее радикальны, и даже Елена Ивановна несколько лет назад ложилась в больницу вырезать аппендицит. «Если не знаешь, что тебе делать, прочитай Евангелие, – объясняет Елена Загоскина. – Прочитаешь и поймешь. Если оно тебя не судит, значит, можно делать. Если судит – делать нельзя. Бог – это же слово. Я читаю Бога, и все понимаю. Света исцелится сама. Все братцы за нее день и ночь молятся».

Братцы молятся, районное начальство давит. На прошлой неделе приходил человек из сельсовета, обещал, если не будет согласия на операцию, выключить Загоскиным свет – Елена Ивановна ему ответила, что свет ей дал братец Иоанн, и никакой сельсовет с этим светом ничего не сделает.

VIII.

Вот такая жуткая история из жизни тоталитарных сект. За судьбой Светы следит вся Вологодская область, дело взято на особый контроль областным минздравсоцразвития. Битва двух миров – сектантского и нашего – продолжается, и закончится, скорее всего, победой нашего мира. Того, в котором среди мертвых домов с выбитыми окнами стоит сломанный школьный автобус, а пьяных трактористов каждый вечер выбрасывают у ворот сердобольные друзья.

А мир, в котором происходят чудеса, в котором алкоголик может превратиться в зажиточного лесопромышленника, а у Жени-наркомана – нормальные анализы, – этот мир, конечно же, потерпит сокрушительное поражение. Потому что чудес не бывает.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю