Текст книги "Русская жизнь. Корпорации (февраль 2009)"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Аркадий Ипполитов
Банда Рафаэля

О стратегии вечной славы

Идейная солидарность, цеховая заинтересованность, объединение принципов, групповщина, корпоративная мафиозность, кумовство, куначество… Кукушка хвалит петуха, рука руку моет, один за всех, тогда и все за одного, как не порадеть родному человечку, – золотые правила общения, и, придерживаясь их, можно многого достичь. Истина, конечно, дороже друга Платона, но соратник дороже и истины, и Платона, и друга. Только наивные люди думают, что технологии пиара – современное изобретение. На них держится и история, и история искусства, и только они дают возможность попадания в вечность.

У испанского художника семнадцатого века Хусепе Рибера есть замечательная картина под названием «Аполлон, сдирающий кожу с Марсия». На ней олимпиец, с лицом божественным и строгим, похожий на белокурого арийца, запустил пальцы под кожу поверженного сатира и легким движением готов содрать ее с живого беззащитно распластанного тела. Как шинель с Акакия Акакиевича. Под артистическими пальцами бога уже обнажилось кровавое пульсирующее мясо, рот Марсия разодран отчаянным криком, но прекрасные и правильные черты аполлонова лица не тронула ни малейшая морщинка, и пальцы его музыкальны и нежны, и мучение ближнего преподносится им как виртуозная игра на музыкальном инструменте. Бог торжествует победу над тем, кто дерзнул покуситься на его авторитет, кто посмел соперничать, надувать щеки, дуя в свою дурацкую дудку, пытаясь принизить величие лиры. Аполлон прекрасен в первую очередь тем, что именно ему олимпийская мафия присудила пальму первенства, а Марсий – чернявый, бородатый, расхристанный неудачник, похожий на левого богемного деятеля, на какого-нибудь члена группы «Новые тупые». Марсий, однако, со своими неудачами и мохнатыми козлиными ногами человечен, Аполлон же – жуткий садист. За деревом толпятся свидетели расправы, марсиевы однокашники. Они заткнули себе уши, не в силах перенести вопля жертвы, и сами вопят почем зря, от ужаса и безнадежности. Миф высокого искусства торжествует, реальность освежевана и наказана. Все в этой картине прекрасно, и она чудесно демонстрирует иерархию, что свойственна высокому искусству. Всегда и во всем.

Вот, например, Рим Рафаэля. Словосочетание «Рим Рафаэля» должно вызывать в культурной памяти картину яркую и светлую, подобную воспоминанию о сне, когда-то увиденном со столь отчетливой убедительностью, что он превратился в реальность: резкие силуэты пиний на фоне синего неба, солнечный свет на мраморе руин, виллы среди виноградников, торжественные процессии, много красивых людей, папа Лев X, грузный, тяжеловесный, восседает, как истукан, на золоченых носилках на плечах дюжих швейцарских гвардейцев, с лицом величественным и безразличным, исполненным многих знаний и многих печалей. Аполлонов город. Рим всегда был и будет центром мира. Все дороги ведут в Рим, и ни одна дорога не ведет из Рима.

На самом деле Рим был небольшим, неопрятным городом. Улицы были узки и зловонны, большая часть горожан жила в лачугах, кое-как сложенных из всего, что попадало под руку, фасады церквей были лишены какого-либо декора, мостовые на улицах отсутствовали, так что любое уличное движение сопровождалось клубами пыли. Малейший дождик приводил к тому, что пыль превращалась в грязь, и зловонно гнили кучи мусора, которые никто не убирал. Люди на улицах были ободраны, злы и алчны, у них были плохие зубы и воняло изо рта. Рим был населен сплошными Марсиями, и дороги, ведущие в Рим, были опасны, они пролегали среди пустошей и болот, полных разбойников и москитов. Папа Лев X был болезненным стяжателем и завистником, кардиналы – кучкой прохвостов-кровососов, а монахи – толпой невежественных дармоедов.

Ну и что? «На самом деле» никогда не существует. Реальность призрачна и обманчива, она мгновенно исчезает без следа. Никому до нее и дела нет, занимает она мысли только грубых неопрятных людей с дурным запахом изо рта. В культурной памяти Марсию нет места. Живые люди столь же эфемерны, как и кучи мусора: сгнили – и нет их, исчезли, зловоние выветрилось и тут же забылось. А остались фрески Рафаэля, его Мадонны и святые, их величие и красота. Афинская школа, Парнас, Диспут, Пожар в Борго, Битва Константина, Лоджии, История Психеи, Триумф Галатеи. Совершенные пропорции тел, печать одухотворенности на правильных лицах, кардиналы в алых мантиях, рослые гвардейцы, женщины с прекрасными шеями и руками. Высокая мифологичность и чистая концептуальность. Они определяют нашу культурную память.

Папа Лев X очень любил Рафаэля. Да его и невозможно было не любить. Все в нем было прекрасно. Ведь если небо, обычно не слишком щедрое на свои дары, захочет выделить кого-нибудь своей милостью, то нет тогда предела его расточительности. Личные достоинства Рафаэля Санцио из Урбино были равны его выдающимся достижениям в искусстве, и от природы он был наделен той скромностью и той добротой, что обнаруживается у людей, чья благородная человечность блистает в оправе ласковой приветливости, приятной и отрадной любому человеку при любых обстоятельствах. Все художники до и после Рафаэля люди по большей части невыносимые и своенравные до неистовства, и если не всех их можно назвать безумцами, то в том, чтобы назвать их людьми одержимыми, сплошь и рядом проявляющими теневые и мрачные черты пороков, вечных спутников искусства, не будет никакого преувеличения. В Рафаэле же не было недостатков, обычно свойственных людям его профессии, и по велению природы в нем воссияли во всем своем блеске великое обаяние, усердие, красота, скромность, добронравие и доброжелательность. Так, во всяком случае, о нем написал Вазари, и так о нем было принято говорить. Рафаэль был настоящим Аполлоном.

Была ли в этих рассказах хоть крупица правды? Какое это имеет значение, нам же известно, что «на самом деле» никогда не бывает. Рафаэль, милый провинциальный юноша, будучи во Флоренции, где налаживал карьеру, получает из Рима письмо от своего земляка и дальнего родственника Браманте, ставящее его в известность о том, что он, Браманте, договорился с папой о предоставлении Рафаэлю важного заказа. Рафаэль все бросает, скачет в Рим, покоряет папу Юлия своим обаянием, получает заказ на украшение Ватикана, сбивает со стен все, что было написано до него и печет шедевр за шедевром. Успех оглушительный, заказов масса, и вот уже Рафаэлю не хватает времени и сил со всем справляться, и вокруг него группируется целая толпа сподвижников-учеников, выполняющих за него всю черную работу, а заодно и затыкающих всех недовольных с помощью различных средств, вплоть до шантажа и кинжала. С воцарением нового папы, Льва X, Рафаэль уже вне конкуренции, ему даже удается избавиться от своего главного соперника, психопата Микеланджело, деньги и административные посты сыплются на него как из рога изобилия, все замечательно, но, к сожалению, он неожиданно умирает в возрасте тридцати семи лет, в 1520-м.

Смерть Рафаэля ничему не мешает. Наоборот, помогает, он становится бессмертным. Аполлонова машина запущена, и толпа его учеников продолжает хорошее дело, создавая все новые и новые шедевры Рафаэля. А их требуется все больше и больше, ведь теперь, в начале двадцатых годов чинквеченто, в Рим рвутся уже не только благочестивые католики, но и любители искусств со всех концов просвещенной Европы. Благодаря древнеримской архитектуре, коллекциям античности и произведениям современных художников, в первую очередь Рафаэля, Рим становится в начале XVI века центром культурного паломничества. Рафаэль при этом играет очень важную роль: ведь к его имени теперь прилагается эпитет «божественный», ранее не мыслимый ни для одного художника. Римская художественная жизнь осенена именем Рафаэля, самым известным мировым брендом, оно – гарантия признания молодого художника при дворе любого итальянского, а значит и европейского властителя. В общем, от Рафаэля никуда не деться.

На папском престоле восседает Климент VII, принадлежащий к семье Медичи. Он недавно сменил папу Адриана VI, благочестивого фламандца, чье короткое правление вызвало неприязнь большинства римлян. Адриана возмущали римские нравы, поклонение языческим статуям, росписи, полные обнаженных тел, распущенность кардиналов и всевластие итальянской красоты. Римлянам после Юлия II и Льва X фламандец казался тупым обскурантом, и Рим облегченно вздохнул с его смертью.

Хотя римское величие и римское великолепие Юлия и Льва было уже позади, да и Рафаэль умер, Рим оставался первым городом Европы. Рим создал gran maniera, самый современный стиль жизни, сочетающий грандиозность с величественностью, глубину с эрудированностью, виртуозность с уравновешенностью. Определил же этот римский стиль первых двадцати лет шестнадцатого века, тот стиль, что мы зовем Высоким Возрождением, подразумевая под ним удивительное слияние духа древнего императорского Рима с могуществом католицизма, – божественный Рафаэль. Это «Афинская школа» и Лоджии, это особый стиль всей римской жизни, упоенной своим величием, считающей Рим центром христианского мира, которому позволено все, даже преклонение перед языческой красотой.

Богатства Рима неимоверны. Церкви и соборы сияют драгоценной утварью, священники облачены в ризы, усеянные драгоценными каменьями, церквам не уступают дворцы и виллы кардиналов, а священнослужителям – римские патрицианки. Везде царит роскошь, тяжеловесная, медлительная, преизбыточная и перезрелая. Римляне обожают драгоценные камни, но не варварские самоцветы, а резные геммы и камеи, так, чтобы ценность работы еще и увеличивала ценность камня. Золотые и серебряные вещи должны привлекать внимание не только весом, но и изощренностью исполнения. Римская знать любит тяжелые огромные ковры, украшающие стены парадных зал, специально заказываемые фламандским ткачам по рисункам известных мастеров. Даже фрески подобны коврам, и интерьеры зданий сплошь покрываются пестрыми и несколько блеклыми декорациями, подражающими плетению шелковых нитей и не оставляющими ни малейшего пустого места. В моду вошли пышные бордюры, и в залах, предназначенных для пиров, огромные гирлянды из цветов и фруктов, изображенные художниками, вторят пышным выдумкам устроителей дворцовых празднеств. Сотворенная кистью живописцев иллюзия сплетается с реальностью. Гирлянды поддерживаются обнаженными юношами и девушками несказанной красоты, – Рим полон наготы и томительного, одурманивающего сладострастия. Могущественные кардиналы коллекционируют античные статуи с той же пылкостью, что знаменитых куртизанок и юных пажей, в римских дворцах и садах разлито благоуханное изобилие, пряное, возбуждающее, пьянящее.

Таков римский стиль после смерти Рафаэля. Он, правда, немного мельчает, лишается глубины, но зато приобретает еще больший размах. Художественную моду определяют ученики Рафаэля во главе с Джулио Романо, – Полидоро да Караваджо, Джованни да Удине, Пьерино дель Вага, Лука Пенни, – те, кого Себастьяно дель Пьомбо, близкий Микеланджело, презрительно и несколько завистливо назвал «бандой Рафаэля». Исподтишка, чтобы кожу не сняли.

Банда Рафаэля – роскошное определение. Корпорации искусств устроены по-разному: есть цеха, но есть и направления, есть сообщества, но и содружества, есть течения, но есть и членства. Маньеристы, символисты, импрессионисты, кубисты, концептуалисты, а также Академия художников и Прогрессивно мыслящие радикалы. И – банда Рафаэля. У всех одна задача – служение Аполлону. Аполлон – порождение корпорации, и вне корпорации нет никакого Аполлона.

Банда Рафаэля очень хороша. Все молоды, красивы, талантливы, остроумны. Они вызывают всеобщее восхищение, в их руках все основные заказы, и они определяют вкус Рима при Клименте VII, а заодно – и всей Европы. Банда Рафаэля креативна, Рафаэль ее гениально вымуштровал, и она с блеском продолжает развитие стиля своего учителя. Они прекрасно знают античность, их работы безупречно декоративны, в них бездна фантазии и остроумия. Они очень плодовиты и поверхностны. Они умеют нравиться, они профессиональны. Они заняли все ключевые посты, все главные заказчики и коллекционеры – их друзья, и никто ничего поперек им сказать не осмеливается: любого оппонента они затыкают именем Рафаэля. Они определили вкус европейского классицизма на целых триста лет.

Продолжать, тем не менее, – еще не значит соответствовать. В произведениях рафаэлевских учеников грандиозность граничит с гигантизмом, величественность – с претенциозностью, интеллектуализм – с перегруженностью, виртуозность – с поверхностностью. Достаточно посмотреть на фрески зала Константина в Ватикане, выполненные учениками Рафаэля во главе с Джулио Романо по эскизам великого мастера, но уже после его смерти, чтобы ощутить эту разницу. Блестяще решенные многофигурные композиции столь техничны, столь переусложнены, что производят впечатление какого-то крайне эффектного трюка, предвосхищая панорамы битв, модные в XIX столетии. Во фресках Джулио и мастеров его окружения есть все – масштабность, техничность, ученость, красота и изобретательность в каждой фигуре, в каждой позе, но в них ощутима надуманная механистичность. Но это все, замеченное уже Себастьяно дель Пьомбо, не играет никакой роли для вечности. Классика превращается в классицизм, maniera grande становится чистым маньеризмом, но это не важно: миф о римском золотом веке установлен, и катится, как снежная лавина, заполоняя вечность. Аполлон торжествует, а на марсиеву реальность с дурным запахом изо рта никто не обращает внимания. Марсий никогда не выигрывает: если банда решит, что Аполлон должен выглядеть как Марсий, то так оно и будет. Чернявый, бородатый, расхристанный неудачник с мохнатыми ногами усядется на арийского юношу, ловко подцепит его кожу ножом, и начнет легко ее снимать, как шинель с Акакия Акакиевича, с красного кровоточащего мяса. Блондин орет, смешной и жалкий, и величие Аполлона нисколько не уменьшается оттого, что у него – рожа Марсия.

* ЛИЦА *
Олег Кашин
Автограф на купюре

Вспоминает основатель Центробанка России

I.

Странно, но распространенная в те годы чекистофобия никак не сказалась на его публичном имидже. Понятно, что его критиковали и ругали, но при этом никто не попрекал его чекистским происхождением, хотя именно он, Георгий Матюхин, был первым выходцем из спецслужб в руководстве постсоветской России, и, если бы карьера началась хотя бы десятью годами позже, может быть, погоны офицера КГБ и помогли бы ему удержаться во власти. Работал бы до сих пор, менял бы должности, писал бы статьи о чекистском крюке и пугал бы своим происхождением либеральную общественность. А может быть, и не пугал бы – видели мы чекистов и с более внушительной биографией, а Матюхин – ну да, ветеран Первого главного управления, но всего лишь капитан госбезопасности; ну да, работал несколько лет под прикрытием (изображал сотрудника советского торгпредства), но всего лишь в Уругвае. Ну да, после провала и высылки из Уругвая 17 лет работал во вполне «чекистских» учреждениях – от Международного инвестиционного банка СЭВ до Института США и Канады, – но клянется, что после отставки из КГБ никаких заданий больше не выполнял и, кажется, говорит правду, – в самом деле, выполнял бы – получил бы хотя бы майора. Поэтому, кажется, можно поверить, что его пригласили возглавить правление Госбанка РСФСР, вновь создаваемого на базе республиканской конторы Госбанка СССР, в общем, случайно – Руслан Хасбулатов был активным читателем экономической прессы, а он, Матюхин, часто публиковал в специализированных журналах свои статьи о зарубежной банковской системе – а статей в те годы было достаточно, чтобы считаться выдающимся специалистом в какой угодно области.

Республиканского Госбанка как такового в РСФСР не существовало никогда – до 1990 года его функции принадлежали союзному Госбанку, во главе которого стоял Виктор Геращенко (Матюхин до сих пор считает его главным своим врагом), а в 1990-м новые власти, а точнее – лично Матюхин, – основной своей целью поставили демонтаж всей госбанковской системы в РСФСР и создание на ее базе нового Центробанка.

– Госбанк, – говорит Матюхин, – был и государственным, и коммерческим, и Бог знает каким еще. Выдавал кредиты, давал деньги на зарплаты – нам в условиях появления коммерческих банков это было не нужно. Закон о Центробанке провели через Верховный Совет легко, и уже в декабре я возглавлял Центральный банк РСФСР – организацию, созданную по совсем другому принципу, чем Госбанк СССР.

Матюхин и Геращенко были настоящими пионерами союзно-республиканского противостояния в 1990 году. Михаил Горбачев и Борис Ельцин еще пытались делать вид, что, хоть и не во всем согласны, но, по крайней мере, не конфликтуют, а Геращенко с Матюхиным именно воевали – в восьмиэтажное здание конторы Госбанка по РСФСР на Октябрьской площади рядом с МВД Матюхина с его мандатом от Ельцина просто не пустила охрана, пришлось собирать целую делегацию народных депутатов России и буквально штурмовать здание. Даже «павловскую» реформу января 1991 года, когда в течение двух дней нужно было обменять пятидесяти– и сторублевые купюры образца 1961 года на новые, Матюхин считает эпизодом именно этой борьбы, не имевшим больше никакого практического смысла.

– Геращенко хотел показать, что мы не справимся с такой операцией, провалим ее, и он сможет сказать – посмотрите, какой же это Центробанк, они же ничего не умеют делать. Но мы сумели, обменяли все.

II.

Матюхин был несравнимо менее опытным банкиром, чем Геращенко, но, как ни удивительно, в конфликте с союзным Госбанком российский Центробанк одерживал победу за победой. Региональные конторы Госбанка СССР Матюхин объявил Главными управлениями Центробанка России – в обмен на обещание с 1 января 1991 года исполнять указания только российских структур, региональные госбанковские структуры получили повышение в статусе и, что более важно, в зарплате для персонала. Тогда же в регионах стали создаваться расчетно-кассовые центры (РКЦ) – их Матюхин до сих пор считает главной своей заслугой перед российской финансовой системой.

– Даже Гайдар не понимал, зачем нам это нужно. А это же очень просто все было. Вот, создается коммерческий банк – как он будет вести расчеты с другими банками? Наличность, что ли, им возить? Создание РКЦ сняло проблему взаимных неплатежей. Только в Москве нам удалось создать РКЦ не сразу, московское главное управление меня уболтало – мол, зачем нам РКЦ, у нас такой компьютер есть. Ну и мы за это здорово поплатились – в марте 91-го застряли все московские платежи. Пришлось мобилизовать женщин из провинциальных управлений – привезли их в Москву, они ночами сидели у нас на Октябрьской, разбирали мешки с платежками. Разобрали. Потом и в Москве создали РКЦ.

Может быть, главный термин, оставшийся от тех времен и от матюхинской банковской системы – это «авизо». Слово, которое сегодня практически не используется без дополнения – если «авизо», то «чеченские».

– Чеченские авизо – это не моя история, – говорит Матюхин. – Они же были фальшивые, какое же фальшивые авизо могут иметь отношение ко мне? Сама по себе система была очень разумна – клиент вносит деньги в Москве, а клиент в Свердловске, которому эти деньги адресованы, получает их уже на месте. А авизо – это телеграмма из Москвы в Свердловск, в которой написано, что деньги переведены. Операционистка в банке берет у получателя эту телеграмму, звонит в банк, в который приходил отправитель, и спрашивает – а что, правда ли, что клиент внес деньги? Но чеченцы подкупали операционисток, и они никому не звонили, просто выдавали и все.

Матюхин вспоминает, что, начиная с осени 1991 года, президент Чечни Джохар Дудаев «мучил нас телеграммами – пошли наличку, пошли наличку».

– А я видел, что там у них в Чечне творится, и эти телеграммы игнорировал – ну, тянул время. Меня чеченцы с угрозам встречали у подъезда, я был вынужден ходить на работу через черный ход. А потом я уехал во Францию, и Руслан Имранович Хасбулатов как верный чеченец отправил в Грозный несколько «камазов» с наличными. Я, когда вернулся, говорю ему – вы что натворили? А он отвечает – вы что, меня же неправильно поняли, я не это имел в виду. А разбираться уже поздно, деньги-то ушли.

III.

Поездка во Францию, о которой вспоминает Матюхин, – это тоже вполне характерная история из жизни российского Центробанка первых лет его существования.

– Денег на командировки у нас не было никаких, баланс был нулевой. А ездить было нужно, перенимать опыт, консультироваться. У нас же всей техники было – арифмометры и счеты, я компьютера-то в жизни не видел. Надо было ездить. И вот я писал – французам, немцам, англичанам: «У нас нет денег… Если вы оплатите…» Они оплачивали – и дорогу, и проживание, и еду. Ездили за счет принимающей стороны.

Сейчас даже трудно понять, что было главной бедой Центробанка в те времена – бедность или неопытность. Жулики – и внутренние, и внешние – окружали главное финансовое учреждение демократической России с самого прихода Бориса Ельцина к власти.

– Прохиндеев всегда много, как и сейчас вокруг наших фюреров, – говорит Матюхин. – Но нам тогда все было в новинку. В конце девяностого, когда возник сильный дефицит наличности, мы решили печатать чеки Центробанка. А Гознак – в руках Минфина СССР, нас они и слушать не хотят. Стали искать альтернативные способы напечатать эти бумаги. И тут один пронырливый человек говорит – у меня тут есть обойная фабрика, я напечатаю. Ну и напечатал – чуть ли не цветочек. Я забраковал, конечно. Так мы чеки и не выпустили.

Главный финансовый скандал тех времен – дело Фильшина, о котором много писали в газетах. Вице-премьер Геннадий Фильшин весной 1991 года попытался вывезти из СССР 70 миллиардов рублей наличными.

– Это вообще был анекдот. Фильшин где-то услышал, что швейцарские банки покупают валюту любых стран мира по официальному курсу, и договорился с кем-то продать за доллары 70 миллиардов рублей. Силаев очень загорелся – у нас ведь валюты не было вообще, а тут такие деньги. Ельцин тоже рад был. А я говорю – вы что, у нас ведь в обороте всего 70 миллиардов! К тому же это – несколько эшелонов, под завязку набитых наличностью. Если один миллион трешками и десятками – это 16 килограммов, то представьте, сколько тонн весит 70 миллиардов. Естественно, так все и заглохло, только опозорились.

Проблему нулевого баланса российского Центробанка, впрочем, удалось решить тогда же – еще при жизни Советского Союза, – и тоже вполне оригинальным способом. Борис Ельцин выписал Центробанку 50 тонн золота из Гохрана СССР.

– Привезли эти слитки к нам на Октябрьскую, сгрузили в подвал, я спускался смотреть – золото, настоящее. Теперь мы могли не краснеть, отвечая на вопросы иностранных партнеров о том, какой у России золотой запас. Хотя партнеры, конечно, были те еще. У меня до сих пор хранится письмо из Италии от какого-то рыцарского ордена, который под залог этих 50 тонн обещал нас кредитовать на 100 миллиардов долларов наличными. Мы же не знали, что таких денег просто не бывает, физически. Я ездил к этим итальянцам, разговаривал с ними. Смех один.