Текст книги "Роза Спиркреста (ЛП)"

Автор книги: Аврора Рид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Глава 3
Порванный фатин

Быть самой красивой девушкой – это не простое достижение. Это вечеринка «Молодых Королей», поэтому на ней присутствуют самые популярные девушки Спиркреста.

Это значит Кайана Килберн, сверкающая как бриллиант, пахнущая сладкой карамелью, ее смуглая кожа ловит любой свет в своем роскошном блеске. Это Теодора Дорохова, сама ледяная королева, неприкасаемая и недосягаемая с высоты своей красоты и ума. Это Камми, моя лучшая подруга, с ее изгибами и черными как ночь локонами.

И все же. Какими бы красивыми они ни были, ни одна из них не может сравниться со мной.

Я вхожу в Сад Мира под дружные возгласы. Когда я выходила из своей комнаты, мне даже не нужно было проверять свое отражение, чтобы понять, что я произведу такой эффект, но я все равно проверила его. Я украсила свой старинный корсет таким количеством роз, что моя грудь стала похожа на букет. Моя юбка – ярды розового тюля, собранного вручную, – развевается вокруг ног и стелется за спиной, как неземные венки тумана. Поскольку мой наряд так декадентски женственен, я дополнила его белыми сетками и черными боевыми сапогами.

Глаза следят за тем, как я грациозными шагами пробираюсь через сад мира. Я занималась балетом, пока не переехала в Англию, чтобы поступить в Спиркрест, поэтому я знаю, как ходить так, словно я не прикована к земле силой тяжести. Я знаю, как произвести впечатление.

Мне нужно произвести впечатление сегодня вечером.

От этого зависит мой план.

Камми находит меня, когда я наливаю себе фужер шампанского. На ней прозрачные брюки, расшитые сотнями крошечных кристаллов, головокружительные каблуки и черное бюстье. Ее волосы – самостоятельное украшение, на плечах – роскошный черный плащ. Она уже подвыпившая, и при виде меня она спотыкается, падая в мои объятия.

– Ну как? – прохрипела она мне в ухо. – Ты трахнула садовника?

Мои мысли сразу же устремляются к загадочному мальчику из оранжереи. Откуда Кэмми могла знать о нем?

– Ч-что? – спрашиваю я, нервничая без причины.

– Мистер Мортон! – восклицает она, хихикая. – Ты трахалась с мистером Мортоном?

Я закатываю глаза и отталкиваю ее от себя. – Неужели кому-то, кто выглядит как я, нужно опускаться так низко?

– Эй, не надо так наезжать на мистера Мортона, – полукричит она сквозь музыку. – Может, он и не промах, знаешь ли. – Она наклоняется, почти падая на меня, чтобы прошептать мне на ухо. – Я слышала, что бедняки трахаются жестче, чем рок-звезды.

И снова мои мысли возвращаются к мальчику в теплице – как же его звали? Я думаю о его больших руках, широких плечах, легкой силе и спокойном поведении. Как такой человек, может трахаться?

И тут краем глаза я замечаю знакомое лицо. Я поворачиваюсь и провожаю его взглядом. Эван выглядит как модель Calvin Klein, без особых усилий, в белой футболке и синих джинсах. Он рассеянным жестом откидывает со лба распущенные светлые локоны, пробираясь через Сад Мира.

Я пытаюсь поймать его взгляд, но он смотрит чуть в сторону. Он идет решительно, его взгляд устремлен в одну точку. Я прослеживаю прямую линию его взгляда, и у меня замирает сердце.

Стоя у кучи деревьев, префект Софи Саттон без гроша в кармане танцует со своей маленькой подругой Араминтой Уилсон-Синг. Араминта не бедная и не безымянная, как Софи. При желании она могла бы стать одной из нас, но я полагаю, что она более милосердная душа, чем я. Иначе зачем кому-то тратить столько времени на такую скучную особу, как Софи?

Судя по тому, как Эван смотрит на Софи, она могла бы быть самым прекрасным существом на свете. Но когда я смотрю на нее, то вижу лишь высокую, грузную молодую женщину с густыми темными бровями, серьезным лицом и в таком платье, которое можно надеть на похороны старого родственника.

Может быть, Камми была права насчет того, что бедняки трахаются сильнее, чем рок-звезды. Иначе с чего бы Эвану так смотреть на Софи? Ведь они даже не ладят друг с другом. Если уж на то пошло, они ненавидят друг друга.

И все же он идет к ней, словно его влечет к ней сила, с которой он не в силах бороться. Я не могу позволить ему добраться до нее. Мой план не предполагает участия Софи Саттон, а эта вредная маленькая дрянь префект разрушит все мои тщательные планы и труды.

Вырвавшись из объятий Кэмми, я отбросила купе с шампанским и бросилась через сад мира. Я не из тех, кто бегает – это очень вульгарно, но отчаянные времена требуют отчаянных мер.

Я бегу по глянцевым лужайкам навстречу Эвану, а затем бросаюсь ему наперерез. Он наконец отрывает взгляд от Софи и с некоторым удивлением смотрит на меня.

– Ты не потанцуешь со мной, Эван? – спрашиваю я со своей самой невинной и соблазнительной улыбкой сирены. – Это моя любимая песня.

Я даже не знаю, какая песня играет в данный момент – я не собиралась этого говорить. Мой рот работает на автоматизме, мозг все еще догоняет, пока мой пульс медленно падает обратно.

– Я сейчас занят, – говорит он, пожимая плечами. – Может быть, позже?

Это типичное поведение Эвана. Он никогда бы не стал грубить никому, кроме Софи Саттон, но это все равно отказ. Это его милый, неконфликтный способ избавиться от меня.

Но я знаю, как обращаться с мужчинами. Эван не знает, чего он хочет, не совсем, но я могу ему это показать.

– О, ты занят? – Я придвигаюсь ближе и смотрю на него сквозь ресницы. – Я могу тебе чем-нибудь помочь?

Если бы вокруг не было так много людей, я бы попробовала сделать что-то более смелое, но я не хочу оказаться в социальных сетях с надписью «Отчаянная светская львица хватает член звезды-спортсмена».

– Нет, – растерянно говорит он.

Затем он нагло обходит меня стороной и уходит. Вот так просто. Без единого слова или взгляда.

Так много для моих роз и фатина, для моего идеально накрашенного лица. Неужели я теряю хватку? Неужели Эван настолько отвык от красоты, что его могут очаровать только беззубые девушки с большими бровями и отсутствием чувства моды?

Стоя на холоде и уперев руки в бока, я наблюдаю за Эваном. Я слежу за языком его тела, когда он разговаривает с Софи, за тем, как каждая его часть, кажется, тянется к ней. Я наблюдаю и за ней, за тем, как она смотрит на него своими темными глазами, как она держит его взгляд, словно бросая вызов, словно осмеливаясь бороться с ним. Напряжение между ними, ненависть и желание, смешавшиеся воедино, почти невыносимы.

Но я все равно смотрю.

Я смотрю, и у меня сводит живот. Мой план провалился, не успев начаться. Если я и верила, что мы с Эваном окажемся вместе, то только потому, что была слепа. Я думала, что Эван одержим Софи только в том смысле, в каком человек может быть одержим чем-то сильным, что он отчаянно пытается сломать. Но Эван не одержим желанием сломать Софи.

Он одержим желанием обладать ею.

Не знаю, почему мне потребовалось столько времени, чтобы понять это, хотя сейчас для меня это так очевидно. И что же мне остается?

Мой отец хочет, чтобы я уступила ему, делала то, что он хочет, и шла по тому пути, который он определил для моей жизни. Но это все, что я сделала до сих пор. Я позволила ему отправить меня в Англию, подальше от всех моих друзей. Я осталась в Спиркресте, как он хотел – делала все, что он хотел. Я была идеальной дочерью. Но я устала от этого.

На этот раз я не смирюсь. Ему нужна марионетка, а не дочь, но я собираюсь оборвать ниточки.

И Эван был бы идеальным инструментом, чтобы помочь мне в этом.

Если бы только он не был таким идиотом.

Я подхожу к нему как раз в тот момент, когда Софи и Араминта уходят, и он подпрыгивает, когда поворачивается и оказывается лицом к лицу со мной. Но гнев, кипевший во мне, теперь бурлит, закипает.

– Правда, Эван? – спрашиваю я, мой голос дрожит от гнева. – Она?

Он вздыхает, и его плечи опускаются. – Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

Вот трус. Он прекрасно знает, о чем я говорю, но если он хочет, чтобы я объяснила, то я это сделаю.

– Софи. Черт. Возьми. Саттон.

Он колеблется, его глаза смотрят на меня. Он ничего не говорит – даже не пытается отрицать. Возможно, потому что нас окружают люди, и он осторожен. Но я-то нет.

– Я даже не злюсь, – лгу я. – Я просто разочарована. Разве ты не знаешь, что мог бы добиться гораздо большего?

Он сжимает челюсть, и черты его лица приобретают выражение, которого я никогда раньше на нем не видел. Раздражение, злость, но и что-то еще.

Неприязнь. Сырая, обнаженная неприязнь.

Сердцебиение замирает в груди.

– Если бы я хотел услышать твое мнение о чем-либо, Роза, я бы спросил его. – Его голос жесткий. – Но поскольку у тебя нет ничего умного или значимого, чтобы внести свой вклад в разговор, ты можешь держать свой рот закрытым.

Слова, вылетающие из его рта, звучат так, словно они вырвались из головы Софи. Может быть, он – марионетка, и она дергает за ниточки, а он слишком глуп, чтобы это понять. Но если Эван больше не пытается скрывать свои истинные мысли и чувства, то почему я должна это делать?

– Не надо так защищаться, Эван. Это плохо выглядит. – Я смеюсь и отмахиваюсь рукой в пренебрежительном жесте. Он хочет сделать мне больно, а я хочу сделать ему больно в ответ, и я точно знаю, как это сделать. – Из-за Софи Саттон? То, что она ведет себя как зазнайка и одевается как подобает, не означает, что она одна из нас и что встречаться с ней было бы чем-то большим, чем гребаная благотворительность.

Он смотрит на меня, и внезапно он перестает злиться, жар гнева сменяется ледяным спокойствием, когда он говорит.

– Ты действительно чертовски жалкая, Роза, – говорит он низким голосом. Это самое искреннее, что я когда-либо слышала от него. И он еще не закончил. Он продолжает, пристально глядя мне в глаза. – У тебя могут быть самые красивые платья и самый дорогой макияж, но это не скрывает того, кем ты являешься на самом деле: каким-то слабым, безмозглым, ревнивым ребенком. Повзрослей, черт возьми?

И тогда, уже второй раз за сегодняшний день, он просто разворачивается и уходит от меня, от вечеринки, от сада мира. Он не оборачивается, и на этот раз я благодарна ему за это, потому что если бы он обернулся, то увидел бы, что я стою, застыв в шоке, с глазами, полными слез.

Нет ничего более постыдного и беспардонного, чем плакать на вечеринке. Никто не хочет быть пьяным и наблюдать за чьим-то срывом. Это дурной вкус и плохой этикет. Поэтому вместо того, чтобы стоять посреди сада мира и плакать, как идиотка, я убегаю, причем обязательно в противоположном от Эвана направлении.

Он – последний человек, которого я хочу видеть сейчас.

Это последний человек, которого я хочу видеть когда-либо еще.

Я бегу до тех пор, пока огни и звуки вечеринки не исчезают в темноте. Я бегу к южной части кампуса, держась небольших тропинок, где меньше шансов быть пойманной, крадусь в тени огромных деревьев.

Вытирая слезы тыльной стороной ладоней, я останавливаюсь и на секунду прислоняюсь к стволу дерева. Я знаю, что должна вернуться на вечеринку. Я должна обратить внимание на другого богатого мальчика и обвести его вокруг пальца.

Не то чтобы я не могла – у меня уже были другие Молодые Короли. У меня был аристократичный французский плейбой Сев Монкруа, и даже хладнокровный наследник Novus Лука Флетчер-Лоу, который привязал меня к своей кровати и душил ремнем. Но если они мне не нравились, это не значит, что я не могла их иметь, если бы захотела.

Я должна была поступить так, как поступала всегда. Проглотить свои эмоции и прогнать грусть с кем-то сильным, просто потому что я могу.

Но я не могу заставить себя это сделать. Сейчас я не хочу возвращаться. Не хочу видеть ни Теодору Дорохову, прекрасно контролирующую свои эмоции, ни Каяну Килберн, сверкающую, как многогранный драгоценный камень, веселящуюся с беспечным ликованием, потому что ее ничто и никогда не задевает. Я не хочу видеть "Молодых Королей" – этих богатых красавцев, которые считают, что могут делать все, что им заблагорассудится, только потому, что все остальные боятся бросить им вызов.

И самое главное, я скорее брошусь с часовой башни, чем увижу Софи Саттон в ее матросском черном платье, ничуть не заботящуюся о том, как она выглядит, и все же каким-то образом способную привлечь внимание самого желанного парня в Спиркресте.

Я не заслуживаю этого. Жизнь слишком жестока к красивым.

Я тихонько плачу в темноте, позволяя слезам течь и рыданиям сотрясать мою грудь. Плач – это катарсис, напоминаю я себе. Это просто способ организма переработать негативные эмоции и вывести токсины. Я должна позволить печали пройти через меня и выйти наружу. Завтра я займусь уходом за кожей, медитацией и детоксикацией, и вернусь к своей обычной жизни.

Возвращаясь по длинной тропинке к зданию для девочек шестого класса, я использую это время, чтобы выпустить слезы. Юбка задевает кусты и колючки, обрамляющие заросшую дорожку за Старой усадьбой, самым старым зданием кампуса.

Я вздыхаю. Разрушение юбки кажется мне сейчас уместным – это метафора моего плана.

Я поворачиваю за угол и издаю придушенный вопль от неожиданности, когда из тени деревьев внезапно появляется фигура. Я отшатываюсь назад, зацепившись ногой за торчащий корень. В животе заныло, я попятился назад, но твердая рука поймала мою руку, выпрямляя меня.

– О, это снова ты, – раздается спокойный, глубокий голос.

Мои глаза расширяются, приспосабливаясь к темноте. Я различаю детали: темные волосы, сильные черты лица и крепкую фигуру.

Парень из оранжереи.

Глава 4
Фантастическая Леди Чаттерлей

– Что ты делаешь, прячась в темноте, как чертов преступник? – спрашиваю я, мой голос дрожит от остаточного страха, вызванного тем, что я впервые увидела его и чуть не упала.

В моих глазах все еще стоят слезы, но, надеюсь, он их не видит в темноте. Единственный источник света – далекое свечение где-то среди деревьев. Он показывает в его сторону.

– Я убирал инструменты в старый сарай.

– О.

Я знаю, о каком старом сарае он говорит; все о нем знают.

Когда в десятом или одиннадцатом классе появлялись новые ученики, они должны были провести ночь одни в старом сарае. Это жуткая деревянная лачуга посреди деревьев, рядом со старой теплицей. Крыша вся в дырах, а стены увиты плющом. Будучи первокурсником – студентом, поступившим в начале седьмого года обучения, – мне никогда не приходилось там ночевать, но все в Спиркресте об этом знают.

– Ты в порядке? – неожиданно спрашивает мальчик, подходя ко мне ближе.

От этого вопроса у меня сразу же наворачиваются слезы на глаза. Я даже не могу вспомнить, когда в последний раз кто-то задавал мне этот вопрос. Жаль только, что он прозвучал из уст этого грязного случайного человека.

Я сужаю глаза, буравя его грязным взглядом. Если он пытается изобразить из себя рыцаря в сияющих доспехах, то было бы неплохо, если бы у него действительно были сияющие доспехи.

– Да, – огрызаюсь я. – Я просто прекрасно себя чувствую, спасибо тебе большое.

– Тогда почему ты плачешь?

Я отступаю назад, пораженная. Руки летят к лицу, и я поспешно вытираю слезы с глаз, надеясь, что плач не испортил мой макияж. Этот парень не стал проверять меня, когда на мне не было ничего, так почему же он будет проверять меня, когда мой макияж растекается, а юбка вся порвана?

Не то чтобы меня волновало, что он меня оценит, просто сегодня моя самооценка не выдержит еще одного удара.

Я бросаю на него взгляд. – Я не плачу.

– Ну да, – говорит он, явно не убежденный. – Ну, у меня в машине есть салфетки, если тебе нужно.

У такого парня, как он, может быть только одна причина, по которой он хочет, чтобы такая девушка, как я, вернулась к нему в машину. То, что я симпатичная блондинка, не означает, что я совсем глупая, а этот парень явно считает меня таковой.

– Кто ты? – спросила я, вытирая щеки. – Какой-то жуткий извращенец?

Он пожимает плечами. – Я просто предложил. Не надо быть дурой.

– Я не дура.

– Хорошо. Ну, я оставлю тебя, если ты этого хочешь.

Он кивает, разворачивается и уходит. Он играет с моей головой или ему действительно все равно?

– Подожди!

Я стою на месте и жду, когда он развернется и вернется. Я уже опозорилась, побежав сегодня за одним мальчиком, и не собираюсь делать это снова. Особенно ради какого-то горожанина с дерьмовой работой. Он останавливается и поворачивается.

– Ты в порядке?

Я бросаю на него надменный взгляд. – Я возьму эту салфетку, раз уж ты настаиваешь.

Он кивает. – Пойдем.

Его машина припаркована на стоянке для персонала возле столовой. Это позорная машина: старая, потрепанная, с отсутствующим колпаком и самым старым номерным знаком, который я когда-либо видела. Он открывает пассажирскую дверь, достает из бардачка пачку салфеток и протягивает мне.

Я беру ее с гримасой. – Спасибо…

Я вытаскиваю салфетку кончиками ногтей. Внутри его машина не такая уж и грязная, но все в этом парне кажется грубым и грязным. Я вытираю глаза и наблюдаю за тем, как он загружает свои вещи в багажник машины. Когда он закончил, он захлопнул багажник и встал рядом со мной, прислонившись к машине и скрестив руки, его бицепсы выпирают под тканью футболки.

– Чувствуешь себя лучше? – спрашивает он.

– Я выгляжу так?

– Ты выглядишь так, будто тебе нужна чашка чая и крепкие объятия.

Я открываю рот, чтобы что-то язвительно ответить, но мой рот остается беззвучно открытым. Его предложение такое глупое, такое оскорбительно-британское – как будто чашка чая может решить все проблемы, с которыми я сталкиваюсь, – но почему-то меня это не останавливает.

Почему-то мысль о чашке чая и крепких объятиях звучит сейчас очень хорошо.

На глаза наворачиваются слезы.

– О, – говорит он, выглядя удивленным. – Эй, я не хотел тебя расстраивать.

– Просто перестань говорить. – Я поморщился. – Ты заставляешь меня чувствовать себя еще хуже.

Он кивает и замолкает. Я поднимаю на него глаза. Выражение его лица спокойное, но в глазах таится тень жалости. Как будто такой парень, как он, может испытывать жалость к такой девушке, как я. Я хочу наброситься на него, хочу ударить его по глупому лицу.

Но вместо этого в моей груди поднимается сильнейший всхлип и лопается, как мыльный пузырь. Я плачу.

Он ничего не говорит. Шагнув ко мне, он обхватывает меня руками и прижимает к своей груди.

Он теплый.

Он такой теплый, а его грудь, плечи и руки такие большие, что обнимают меня крепко и в то же время нежно. Я зарываюсь лицом в ложбинку между его плечом и грудью; от него пахнет сырой землей, дешевым одеколоном и стиральным порошком.

Я плачу так, как давно не плакала. В Спиркресте трудно найти уединение, чтобы как следует выплакаться, потому что плач – это личное дело. Как эпиляция или мастурбация – это то, что делают все, но при этом считается совершенно вульгарным делать это в присутствии других людей.

Но этому мальчику, похоже, все равно. Он обнимает меня, одной рукой гладит по спине, прослеживая изгиб позвоночника. Когда мои рыдания наконец стихают, он осторожно отстраняет мое лицо от своего плеча. Он отводит в сторону мокрые пряди волос, прилипшие к лицу, и заправляет их за уши. Затем он проводит большими пальцами по моим щекам, высушивая их. Я позволяю ему закрыть глаза, успокаиваясь от его нежности. Я не могу вспомнить, когда я в последний раз плакала в присутствии кого-то, не могу вспомнить, чтобы меня так утешали.

Никто никогда не вытирал мне слезы.

Когда мои рыдания наконец стихают с глубоким, вздрагивающим вздохом, он смотрит на меня сверху вниз с небольшой улыбкой.

– Чувствуешь себя лучше, да?

Он что, самодоволен? Что, если он думает, что теперь, когда он увидел, как я плачу, у него есть на меня управа? Неужели он думает, что теперь я растаю у его ног? Я отстраняюсь.

– Да, спасибо. Ты решил все мои проблемы.

Он вздыхает. – Хорошо. Не нужно быть грубой.

– Ну, а чего ты ждешь от меня? Влюблённости?

– Простой благодарности, наверное, будет достаточно.

Я бросаю на него неодобрительный взгляд. Но поскольку я всегда стараюсь обращаться с персоналом вежливо, а он работает в Спиркресте, я полагаю, что поблагодарить его – это самое меньшее, что я могу сделать.

– Спасибо.

– Не за что.

Он показывает на свою машину. – Я пойду.

Я смотрю на его машину, на него, а затем через плечо на темные деревья, окружающие стоянку.

– Мне нужно вернуться в здание для девочек шестого класса, – говорю я.

– Точно, – говорит он.

– Там очень темно, – добавляю я, пронзая его острым взглядом.

Он негромко смеется. – Хочешь, я провожу тебя обратно?

– Это ты привел меня сюда, на эту жуткую парковку. Это самое меньшее, что ты можешь сделать.

– Как скажешь.

Я смотрю на него, но он этого не замечает. Он закрывает и запирает свою машину, а затем ведет меня прочь с парковки. Его рука легонько ложится мне на спину, когда он проводит меня через деревья и возвращает на главную тропинку. Его прикосновение теплое.

Когда мы идем в бронзовом свете старых фонарных столбов, выстроившихся вдоль дорожки, я вижу его гораздо отчетливее. У него сильная челюсть и красивый нос, если не считать небольшой горбинки, которую я заметила раньше. Возле рта и на шее у него темные пятна. У него плотная мускулатура. Он одет в футболку, поверх которой надета стеганая жилетка, но ему не холодно. На его брюках и руках размазана грязь. Мои слезы образовали мокрое пятно и на его футболке, и на жилете.

Что-то в нем есть, чего я не могу понять. Что-то завораживающее, земное и смущающее.

Неужели так чувствовали себя все леди Чаттерлей викторианской эпохи, когда сталкивались со своими спокойными, беспечными социальными аутсайдерами? Что такого в грязных мужчинах, что заставляет богатых женщин так волноваться?

Может быть, все дело в том, что богатые женщины знают, что общество их не одобрит. Простая привлекательность запретного плода. Может быть, богатые женщины просто хотят иметь то, что им не положено.

Может быть, они просто хотят разозлить своих отцов.

Ведь что может больше разозлить богатого отца, чем видеть свою драгоценную дочь в грязных руках какого-то ничтожества из рабочего класса? Садовника с неполным рабочим днем, не имеющего, как я полагаю, ни образования, ни родословной, ни перспектив?

Это разозлило бы любого богатого отца.

Особенно моего.