Текст книги "На улице Мира (СИ)"
Автор книги: Ася Лавринович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
Глава восемнадцатая
Глава восемнадцатая
Амелия первой схватила Даню за рукав серого анорака:
– Куда полетел, Питер Пэн? – пытаясь сдержать улыбку, спросила она.
Третьяков, не без нашей помощи выбравшись обратно на крышу, посмотрел на Циглер и заулыбался:
– Будешь моей Венди?
Амелия снова смутилась и, ничего не ответив, отвернулась.
После «спасения» Дани наш разговор внезапно вылился совсем в другое русло. Руднева вдруг сказала, что теперь еще больше прониклась к Амелии. Ей знакомо, когда родители не дают спокойно существовать «без нервяков».
– Ну, не совсем так, – возразила Амелия. Она по-прежнему казалась потерянной и смущенной. Непривычно было видеть ее такой. – Я люблю бабушку. Просто иногда ее заносит. Хорошо бы было, если б она иногда прислушивалась ко мне.
– У меня с родителями точно так же, – вздохнула Диана. – Ну, я вам уже рассказывала как-то. Они практически не обращают на меня внимания. Громко ссорятся, громко мирятся. А я будто промежуточный этап в те дни, когда они друг с другом не разговаривают. Тогда вспоминают про меня.
– Ваши родители не обращают на вас внимание, а у моих вокруг меня мир кружится, – внезапно признался Марк. Мы все с удивлением уставились на Василевского. Вот уж от кого точно никто не ждал откровений. – С самого детства… Шагу не могу без них ступить. Считают, что все знают лучше меня. С кем дружить, чем заниматься, где учиться. Эта гиперопека аж горло душит. Слушаю иногда их планы на мою жизнь, а сам задыхаюсь.
– Почему ты им об этом не скажешь? – удивилась Ирка.
– Я поздний, долгожданный… Мои родители уже в возрасте, у отца слабое сердце. Мне страшно, что я могу подвести их, расстроить, сделать что-то не так. Совершу такой проступок, что они разочаруются во мне. Займу место ниже первого, получу двойку, поведу себя некорректно или некрасиво по отношению к кому-то. Отец скажет: «Не так мы тебя, Марк, воспитывали, не так». Нет, родители мной только гордятся. По идее, я должен радоваться своим победам, но каждый раз, когда выигрываю на соревнованиях или городских олимпиадах, хочется не праздновать, а впервые в жизни напиться и послать все к черту. Мне кажется, я живу только для мамы и папы, не для себя. Я, конечно, благодарен им за все, что они мне дали. За все, что дают… Но я не чувствую вкуса жизни. Она расписана у меня наперед. Даже уже невеста наготове, внучка какого-то папиного друга, ей пятнадцать. А я слабый трус. Я боюсь возразить им и не знаю, как с этим страхом бороться. Вдруг у отца не выдержит сердце? Меньше всего на свете мои родители хотели бы, чтобы я был несчастен. А я не знаю, как сказать, что хочу найти свое счастье сам.
– А я еще думаю, почему ты весь такой из себя идеальный? – вздохнула Диана. – Да уж, равнодушие – плохо. Забота – тоже плохо. Как быть? Где найти эту золотую середину?
– Я и сбежал-то сюда, чтобы попробовать другую жизнь. Вот сейчас понимаю, что Кузя меня конкретно подставил, а сам рад этому. Нарушив правила, перелез через забор, умотал в глухой лес, и теперь меня аж потряхивает от эмоций. Будто сорвал стоп-кран и выскочил из поезда на ходу.
Некоторое время мы молчали.
– Ты боишься подвести родителей, а я уже давно подвел, – вдруг горько усмехнулся Никита. – Моему отчиму все не то и не так, что бы я ни делал. Да он уже и забил на меня, как и мама. У них теперь новая надежда – мой младший брат. Которого я люблю, несмотря на то что он как две капли воды похож на этого дебильного отчима.
– Даня говорил, ты даже сцепился с ним как-то, – осторожно сказала Ира.
– Было такое, – кивнул Никита. – Два года назад. Мама в больнице лежала, у нее какая-то ерунда с давлением началась после одной истории…
Я лишь нервно почесала нос. Что-то мне подсказывало, что «одна история» – это стычка Никиты с моей первой глупой влюбленностью…
– Отчим не рассчитал силы и нос мне свернул. Мне было-то всего пятнадцать.
– И ты не сказал об этом маме? – возмутилась я.
– Сказал, что снова подрался, но не ответил, с кем. Отчим в тот раз сам перетрухнул, в травмпункт меня отвез. Убеждал, что мать пугать нельзя из-за давления, и больше он меня цеплять никогда не будет. Первые несколько месяцев и правда был как шелковый. А потом все снова пошло-поехало. Но руки больше не распускает. Я теперь и сдачи дать могу.
– Ни-ки-та… – схватившись ладонями за лицо, запричитала Руднева.
– Маму он по-настоящему любит, – продолжил Никита, снова задрав голову к ночному небу. Ни с кем из нас взглядом встречаться не хотел. – Счастлива с ним. Когда разговор касается отчима, у нее сразу будто пелена перед глазами. Ничего плохого в нем не видит. А мне пока приходится выбирать между своим благополучием и ее. Себя тешу мыслью, что окончу школу и свалю из дома. Осталось год потерпеть. А у нее семья, Вовка… Главное, чтоб этот баран брата не затюкал своим армейским воспитанием.
После того, как Никита замолчал, снова повисла тяжелая пауза. Темные верхушки сосен тянулись к далеким звездам. Одни гасли, другие загорались ярче и будто пульсировали на темно-фиолетовом небе…
– Почему мы считаем, что переживать что-то одному – проще? – спросила Амелия.
– Наверное, так оно и есть, – ответил Никита. Тогда я нащупала его ладонь и ободряюще сжала. – Зачем грузить своими проблемами других людей? Я чувствую себя уязвимым, когда вы вот так на меня с сочувствием смотрите… Особенно ты, Руднева. Будто меня уже похоронила. Это на первый взгляд кажется, что одиночество бестолковое. А так ты наедине с собой все пережил, и существуешь дальше. Может, уже и все проблемы для тебя – не проблемы. А другие все помнят и жалеют. Мне эту жалость на фиг не надо.
Где-то вдалеке тишину прорезал гудок поезда. Я тут же вспомнила, как мы с Никитой шли вдоль путей к озеру…
– Неужели нет нормальных родителей? – возмущенно произнесла Диана.
– Я против своих ничего не имею, – подал голос Даня.
– И я! – присоединилась Ирка.
– Они у вас одни и те же, – рассмеялась Руднева.
– Помнишь, я советовала поговорить со своими предками и рассказать, что тебя беспокоит? – обратилась Амелия к Диане. – Я ведь очень мучилась после последней школьной травли, пока не рассказала все маме и папе. Тогда мы собрались вместе дома за столом и стали думать, как лучше поступить. И отправили меня к бабушке. Твои родители приедут к нам на родительский день? Поговори с ними!
Диана была задумчивой. А я с ужасом вспомнила о приближающемся родительском дне. Знала, что ко мне никто не приедет. Лучше бы этот день вообще не наступил…
– Ни капли не жалею, что осталась жить у бабушки и перешла в вашу гимназию, – заключила Амелия.
При этом она чуть дольше задержала взгляд на Дане. А я сама не заметила, как пытливо на меня уставились Руднева и Василевский. Я, действительно, единственная, кто еще не жаловался на своих родителей. Наверное, Никита прав, переживать что-то одному – легче. Рассказ о побеге мамы застрял комом в горле. Я просто молча смотрела на одноклассников и не находила слов.
– Может, вернемся в лагерь? – предложил внезапно Яровой. – Как бы нас уже не объявили в розыск.
Я обернулась и посмотрела на Никиту с благодарностью.
– Да, когда мы сбегали, видели свет от фонарика, – сообщила Ирка.
– Что ж ты сразу не сказала! – почему-то развопился Даня.
– Наверное, Кузя сдал меня, гад! – сердито произнес Марк.
– Или нас хватились! – испуганно пролепетала Диана.
Я боялась, что на обратном пути мы заблудимся, но Амелия уверенно шагала впереди. Рядом с ней шел Даня. Третьяков, размахивая руками, что-то рассказывал Циглер. Было немного странно видеть друга с этой нестандартной девчонкой. Но Амелия, на удивление, слушала парня с интересом и изредка сдержанно улыбалась.
Марк, Ирка и Диана тоже что-то обсуждали. Внезапно Никита взял меня за руку и потянул за собой.
– Ты чего? – удивилась я, вместе с ним спрятавшись за широкий шершавый столб. Сердце бешено заколотилось.
Не ответив, Никита запустил пальцы в мои волосы и начал умело целовать.
– Сидеть рядом с тобой и не целовать – это убийственно, – шепнул мне на ухо Никита.
Сверху сыпались сосновые иголки. Вскоре на весь лес развопилась Третьякова. Тогда мы вышли из своего укрытия и догнали друзей.
– Это Диана панику затеяла! – в свое оправдание начала Ирка.
– Думали, вы потерялись! – взволнованно произнесла Диана. Ее вид и правда был испуганным.
– Или вас растерзал дикий кабан, – насмешливо добавил Даня, разумеется, сообразив, чем мы занимались.
– Нет, с нами все хорошо, – сухо сказал Никита. Я тут же поджала распухшие губы, пытаясь не смотреть на Марка. Конечно, Василевский тоже обо всем догадался.
К лагерю мы выбрались уже на рассвете. Вокруг мелодично заливались птицы.
– Еще все спят. – Взглянул на наручные часы Даня. – Сейчас проберемся на территорию и незаметно разбредемся по корпусам.
– Как же, незаметно! – паниковала Руднева. – Уже рассвело. Обязательно попадемся!
– С таким настроем – конечно! – хмыкнула Ирка. – Диана, ты не могла бы не нагнетать?
На сей раз, с помощью парней, забор мы миновали гораздо быстрее. Никита последним перемахнул через высокую изгородь. Прошли мимо медпункта, танцплощадки, столовой… Территория лагеря была непривычно пустой, сонной. Утреннее солнышко начинало припекать.
– Все не так уж страшно, – с облегчением произнесла я, когда до нашего корпуса оставалось несколько метров.
– Да уж, можно сказать, что пронесло, – весело проговорила Амелия. Она по-прежнему вышагивала впереди, подставляла лицо теплому рассветному солнцу. Циглер казалась такой счастливой, будто мы вернулись не с жуткого заброшенного лагеря, а с курорта.
Все произошло так внезапно. Перед нами вдруг возникла рассерженная женщина – старший воспитатель.
– Ой! – пискнула Диана. – Что будет?
– А я скажу вам, что будет! – грозно произнесла воспитательница. – Такой массовый побег у нас, конечно, впервые.
– Мы не за пивом! – зачем-то сказала Ирка.
– Мне все равно, зачем! – парировала женщина. – А теперь все шагом марш к директору! Все воспитатели на ушах стоят!
Мы развернулись и побрели в сторону административного корпуса.
– Мы Борю подвели, – принялась причитать Ирка. – Нас ведь теперь выгонят, да?
Я с волнением оглядывала территорию. Наверное, Третьякова права. Скоро мы попрощаемся с соснами, лесным озером и этим новым для многих из нас чувством свободы, когда срываешь стоп-кран и выскакиваешь из поезда на полном ходу в счастливую неизвестность.
– Если позвонят отчиму, это будет лишний повод выставить меня перед мамой аморальной свиньей, – шепнул мне недовольно Никита в то время, как директор лагеря – невысокий полный мужчина, нервно расхаживал из стороны в сторону.
– А моя мама скажет: «Ира, я же говорила!» Помнишь, она не хотела меня пускать? – склонилась к другому уху Третьякова.
– В последний раз спрашиваю, чья это было идея? – громко вопрошал директор летнего лагеря.
Мы стояли на пороге его кабинета и молчали, как партизаны. Чья идея? Амелии, которая решила отыскать в темном лесу неприкаянную душу? Или Дани, нашедшего в соседнем дачном поселке своего знакомого с приставкой? Или Кузи, желавшего отомстить Марку? Обыграл Василевского в карты (почему-то сейчас я была уверена, что Макс мухлевал) и, отправив соперника в лес, настучал о побеге директору… А ведь в лагере в эти выходные совершенно точно не было начальства. Видимо, директора вызвал кто-то из вожатых, после того, как узнал о нашем побеге. Эх, если бы не Кузя…
Мы продолжали упрямо молчать. Тогда рассерженный директор схватил телефонную трубку и принялся набирать чей-то номер. Наверное, в ту секунду каждый из нас испугался, что этот звонок предназначается кому-то из родителей.
– Куда вы звоните? – осмелилась поинтересоваться Ирка.
– Многоуважаемой Лидии Андреевне! – пропыхтел мужчина, свободной рукой вытирая с полного лица пот.
– О, нет! – Настала и моя очередь расстраиваться. Тут же вспомнился наш разговор перед отъездом, когда Лидия Андреевна сказала, что рассчитывает на мою благоразумность и знает точно: я не смогу ее подвести. А ведь в итоге я не то что проворонила побег, я принимала в нем активное участие!
Лидия Андреевна, узнав новость, тут же засобиралась к нам и попросила директора не вводить никаких санкций до ее приезда.
Директрису мы ждали после обеда на лавке у главного корпуса. Солнце припекало, на улице было душно. Но нас, в наказание, оставили без купания. Лидия Андреевна все не приезжала, время медленно текло. Мы, сидя на жаре, лениво перекидывались фразами. Настроения ни у кого не было. По правилам лагеря нам грозило отчисление. Впервые сбежали сразу семь человек, поэтому пощады мы не ждали. Если и уезжать отсюда, то всем вместе. И все заработанные жетоны мне пришлось сразу отдать старшему воспитателю.
– Зато теперь тебе не придется тащиться на олимпиаду, – шепнула я со скамейки Никите, который сидел на нагретом асфальте у моих ног.
Яровой поднял голову и улыбнулся:
– Ох, Верона, ты неподражаема.
Я лишь отмахнулась.
Лидия Андреевна приехала взволнованная, расстроенная, но почему-то очень нарядная (как мы позже решили, для того, чтобы произвести впечатление на «колобка»-директора). К тому времени вокруг нас уже собрался весь наш отряд и еще несколько человек из второго. Слухи о массовом побеге быстро разошлись, и никто не хотел пропустить показательную порку.
Лидия Андреевна неслась к нам навстречу вдоль сосен по асфальтированной дорожке, и ее каблучки взволнованно стучали. Я неуверенно поднялась к ней навстречу, чтобы попытаться объяснить всю произошедшую ситуацию. Но не успела и слова сказать, как Лидия Андреевна, вместо ругательств, заключила меня в крепкие объятия.
– Ах, Вера! Дорогая моя девочка! Надеюсь, ты не пострадала?
– Нет, что вы… – обескураженно начала я. – Со мной все хорошо. С нами со всеми все отлично, мы просто гуляли по лесу…
– Одни? Ночью? Боже мой, Азарова! Это ведь опасно! – Лидия Андреевна перестала меня обнимать и с таким страхом осмотрела мое лицо, будто в лесу нас уже успели исцарапать волки.
Директор, видя бурную реакцию женщины, наоборот поутих. Сбавил свой воинственный настрой. А Лидия Андреевна, повернувшись к нему, возмущенно начала:
– Это что у вас здесь за охрана такая, что половина отряда может спокойно сбежать?
– Сам не знаю, где они находят лазейку… – от такого напора обескураженно начал мужчина. – Нет, в нашем лагере уже были прецеденты, но чтобы сразу семь человек…
– У вас здесь небезопасно, коллега! Почему в автобусе не было сопровождающих?
– Откуда вам это известно? – побагровел директор.
– Есть у меня свои источники. – Строго произнесла Лидия Андреевна. – И это не вы выгоните моих детей, а я их у вас заберу! И жалобу куда следует напишу.
С каждым ее новым словом директор лагеря багровел все больше. Мы тоже слушали Лидию Андреевну, разинув рты.
– Погодите, погодите! Можно ведь все уладить? – залебезил директор. – Прокол вышел, признаю… Может, продолжим беседу в моем кабинете? А вы… – мужчина одарил нашу компанию тяжелым усталым взглядом. – А вы пока свободны. Завтра можете снова купаться.
– Здорово! – восхитился таким исходом событий Даня. Я тоже выдохнула с облегчением, ведь уже была готова пойти собирать сумку.
Перед тем, как уйти, Лидия Андреевна снова обняла меня.
– Ничего не бойтесь. Вы – мои дети. Я вас в обиду не дам.
Расчувствовавшись, я обняла женщину в ответ. Когда Лидия Андреевна, снова звонко стуча каблучками, направилась вслед за директором лагеря, собравшиеся «зеваки» нашего отряда тоже разошлись. Все были довольны тем, как решилась ситуация. Только Даня ворчал по поводу того, что Кузя просек наш розыгрыш.
– Надеюсь, хотя бы ночью, когда смотрел трансляцию, перетрухнул. Стукач! – ворчал Третьяков.
После полдника мы с Иркой вдвоем брели к своему корпусу. Сказывалась бессонная ночь: то я, то Третьякова по очереди зевали. Если честно, я не представляла, как доживу до отбоя. Диана утащила брыкавшуюся Амелию на мастер-класс по танцам, и мы с Иркой по пути к палате придумывали забавные прозвища для пляшущей Циглер. Не только ей обзывать нас курицами.
– Перед родительским днем будет концерт, а после костер… – снова зевая, сообщила Ирка. – Нам нужно подготовить номер.
– Амелия же теперь умеет танцевать, пусть они с Дианкой что-нибудь поставят, – ответила я.
Мы с Третьяковой прыснули от смеха.
– Нет, серьезно, Вера… А жетоны?
– К черту эти жетоны, – вяло ответила я.
В дверях нашей палаты сразу увидели записку. В предчувствии новой беды меня замутило.
– Что это такое? – Ирка первой выхватила сложенный вчетверо лист бумаги. Послание было написано от руки: «Перед тем, как все произойдет, ты должна узнать правду. Приходи к недострою после костра».
Мы с Иркой впились взглядами в записку, изучая каждую букву, выведенную синей пастой…
– Тебе знаком этот почерк? – спросила Третьякова.
– Не-а.
– Вот Оксанка стерва! Все никак не угомонится. Видимо, разозлила ее ваша с Марком ночная вылазка из лагеря.
– Наша с Марком? – рассердилась я. – Тебе лучше всех известно, при каких обстоятельствах мы все вместе вернулись в лагерь.
– Мне-то известно, а вот ей…
Мы с Ирой зашли в палату. Из-за предчувствия чего-то недоброго обе молчали.
– Нужно показать записку Амелии, – наконец сказала Ирка. – Она придумает, как из этой гадины всю дурь выбить. Пусть Циглер к недострою вместо тебя идет, а?
– Ничего такого не будет, – поморщилась я, пряча записку в рюкзак.
– То есть как? – ахнула Ирка.
– Я туда просто не пойду. Никто не пойдет. Пусть Соболь там дожидается меня хоть до самого рассвета.
– Ну, Вера! – закапризничала Ирка. Ей хотелось хлеба и зрелищ. – Ты не можешь ее до конца жизни игнорировать!
– А я и не буду ее игнорировать… Вот приедут ее родители, и я им заявлением пригрожу. Покажу записки, предоставлю свидетелей... Ты ведь меня поддержишь? Достала эта дура портить мне жизнь и отдых…
Ирка только удрученно вздохнула.
Но как бы я ни храбрилось, чувство тикающей бомбы, которая вот-вот прогромыхает, не проходило. Перед отбоем мы всем ночным составом собрались на трибуне футбольного поля. После вылазки в лес я была вялой и отвечала невпопад. От гнетущих мыслей отвлек лишь вибрирующий телефон. Тогда я отошла от друзей и с удивлением обнаружила на экране высветившееся слово «Папа».
– Да? Алло? У тебя что-то случилось? – почему-то еще больше перепугалась я. – Ты не в Италии?
– В Италии, – ответил отец. – Вера, как ты?
Как я? На ум пришли ночной побег, заброшенный лагерь, возможное отчисление, разборки с Соболь, странная записка в двери…
– Долго рассказывать, – ответила я. – Роуминг. Но у меня все хорошо. Жива и здорова. А с чего это ты вдруг позвонил?
– Ну как… – отец на том конце провода явно растерялся. – Соскучился же.
– Ммм, – промычала я.
Сама не могла понять, соскучилась ли по нему я. Да, наверное, папы мне не хватало. Но мы так редко виделись до этого, что во время отдыха в лагере я практически о нем не вспоминала.
– Вер, мне, возможно, придется задержаться здесь.
– Надолго?
– До конца лета.
– Ого!
Но меня грела мысль о друзьях. Теперь, когда мы с Никитой выяснили все отношения и помирились, вернувшись в город, я не буду чувствовать себя такой одинокой.
– Вер, но если ты против…
– Нет, нет! Что ты! Работай, – отозвалась я. – Поживу одна.
– Тетя Соня за тобой присмотрит.
– Конечно!
Отец первым положил трубку. Я, пребывая в растерянности от нежданного звонка, подошла к ребятам, которые обсуждали предстоящий концерт и родительский день. Смеясь, Амелия и Данька, под руководством хореографа Дианы, в свете ярких прожекторов разучивали на футбольном поле вальс.
Глава девятнадцатая
Глава девятнадцатая
В день концерта после завтрака в палату воровалась рассерженная Ирка и выпалила:
– Вер, можно тебя на секунду?
Диана с горячей плойкой в руках колдовала над прической Амелии. Без привычного жуткого макияжа Циглер, действительно, выглядела совсем по-другому. Я предвкушала, как обалдеет Даня, когда увидит свою партнершу по вальсу…
– Все в порядке? – спросила Амелия, оглядывая возбужденную Ирку.
– Пока что да! – ответила Третьякова. При этом не сводила с меня выразительного взгляда. – Но с Верой о-чень надо поговорить…
– Иду, иду, – проворчала я, поднимаясь с кровати.
Сердце неприятно екнуло.
– Что такое? – спросила я у Третьяковой, когда мы вышли в коридор.
– Я сегодня все-таки решила проследить за Оксаной… – начала Ирка.
– Господи, Ира, ну зачем? – перебила я.
– Погоди! – поморщилась подруга. – Ты в курсе, что она с весны не одну тебя изводит?
– Это как? – не поняла я.
– А вот так! Я встретила их в лесу с Люсей. Оксана наезжала на Антоненко, а та в три ручья рыдала.
– А почему ты решила, что Оксана ее с весны изводит? – по-прежнему не врубалась я.
– Я дождалась, пока Соболиха уйдет, а потом перегородила путь Люсьене. Так вот, она получила от Оксаны такую же записку. Она сама мне об этом рассказала. Текст в ней – один в один!
– Но что она хочет от нас обеих?
Я понятия не имела, что связывает меня и Люсю Антоненко… Теперь мне чудился всемирный заговор. Возможно, Соболь собралась в этот лагерь не из-за Марка, а из-за своей неприязни ко мне и Люсе?
– От тебя – Василевского! А от Люси – четверку по русскому языку за год.
– Но каким образом Люся может повлиять на оценки других учеников?
– Откуда я знаю, Азарова? – кипятилась Ирка. – Как я поняла, Соболь чем-то шантажировала Люську… Короче, пронюхала о ней что-то такое, о чем никто не знает. Сегодня вечером она будет ждать у недостроя вас обеих. Возможно, поставит новые условия…
– Да пошла она! – рассердилась я. – Сама не пойду, и Люсе не советую. Ты вообще сказала Антоненко, чтоб она не смела туда соваться?
– Да какое там! – поморщилась Ирка. – Эта дурында Люсьена так убивалась, что ей страшно. Я ее рассказ-то разобрать еле смогла…
До концерта я ходила словно в воду опущенная. Недалеко от танцплощадки устанавливали сцену и готовили дрова для большого костра. Амелия, Даня и Диана, хохоча, репетировали танец. Ирка куда-то умотала вместе с вожатым, а Никита играл в футбол – наш отряд дошел до полуфинала. Впервые за долгое время я ни за что не была ответственная и слонялась без дела. Предчувствие чего-то нехорошего не покидало.
Все-таки мне удалось выловить Антоненко у столовой, где девчонка понуро прогуливалась в своей яркой красной панаме.
– Люся! – зашипела я. – Иди сюда!
Люсьена, оглядываясь по сторонам, подошла ко мне.
– Что такое?
– Я знаю, что Оксана тебя сегодня тоже позвала к недостроенному корпусу.
Губы Люси тут же странно задрожали.
– Ой, Вер… – испуганно начала Антоненко.
– Почему она тебя шантажирует? – спросила я.
– Не могу сказать! – выдохнула Люся. – Пойми, Вер, это мой секрет… За молчание я ей четверку по русскому языку обещала. У меня связи есть. Только в итоге договориться с русичкой не получилось. Теперь Оксана мне прохода не дает и хочет всем тайну рассказать…
– Хорошо. Тайна так тайна. Когда начались угрозы?
– С мая, когда она контрольную на трояк написала… Ей вроде родители обещали что-то дорогое подарить, если она год без троек закончит. Ой, Вер, а ведь тогда ты в рекреации сидела, это тебя Оксана напугала, да? Это она?
– Да.
– Вер, что теперь делать? – Голос Люси снова задрожал от слез. – Ты пойдешь? Мне очень страшно.
– Нет, не пойду, – ответила я. – Я тебя чего искала-то… Ты тоже никуда не ходи, поняла?
Антоненко стушевалась.
– Оксана меня сегодня у корпуса подкараулила, сказала, что если не явлюсь, будет еще хуже.
– Но что она от нас хочет?
– Не знаю, – плаксиво продолжила Люся. – Ей нравится изводить людей… Помнишь историю с Наташей Сухопаровой? Вся гимназия гудела… Страшно!
Я схватила Люсю за руки и, глядя в глаза, произнесла:
– Люся, обещай, что никуда не пойдешь. Это не шутки. Ты права, про Наташу Сухопарову все помнят. И этот вопрос с Соболь нужно уже решать со взрослыми. Оксана может быть не в себе, и перейти все рамки. Обещаешь мне, что не пойдешь?
Люся только неопределенно мотнула головой. Со стороны танцплощадки уже гремела музыка, ведущий созывал всех в микрофон. С тяжелым осадком на душе я отправилась смотреть выступление Дани и Амелии…
После концерта все собрались у большого костра. Я смотрела на огонь и думала о Люсе. Какую тайну она скрывает ото всех? Время от времени всматривалась в сумрак, пытаясь сначала разглядеть напуганную Антоненко, а затем завернутую в плед Соболь. Пока обе оставались на своих местах. Ребята вокруг смеялись и что-то с возбуждением обсуждали. Амелия и Даня после своего вальса сорвали аплодисменты и получили в качестве поощрения целых шесть жетонов. Половину отдали Диане. За постановку. Мне хотелось веселиться вместе со всеми, но настроения не было. Никита подсел ко мне неслышно.
– Верона, тебя отлупить мало, – сердито сказал Яровой.
– Что такое? – вяло откликнулась я, продолжая косо поглядывать на Люсю. Антоненко напряженно вглядываясь в пламя, будто могла в нем найти ответы на все свои вопросы… Мне казалось, она была на взводе. Еще немного, и нервы ее не выдержат. Тогда, запуганная Оксаной, она отправится к злополучному недостроенному корпусу…
– Ира мне все рассказала про угрозы. Вы с головой не дружите, скрывать такое?
– Ерунда, я уже знаю, как все уладить, – отозвалась я.
– И как же? – заинтересованно поднял брови Никита. Языки пламени отражались в его темно-серых глазах.
– Я расскажу обо всем родителям… Своим, Люсиным, Оксанкиным. Надо будет, и Лидии Андреевне расскажу. Нужно только дожить до родительского дня.
– Пообещай, что никуда не пойдешь, – серьезным голосом сказал Никита.
– Обещаю!
– Мы сегодня выиграли и вышли в финал, – продолжил Никита, провожая взглядом прошедшего мимо нас Кузю, с которым они были в одной команде. – Сейчас нас на футбольном поле тренер ждет. Ты пока никуда не ходи, дождись меня, хорошо? Я быстро!
– Да хорошо-хорошо! – рассмеялась я.
Никита склонился ко мне и поцеловал в висок.
Когда Яровой ушел, я снова уже привычно перевела взгляд на Люсю, но Антоненко у костра уже не было. Я быстро посмотрела на то место, где сидела Соболь. Пусто.
– Проклятие! – выругалась я вслух. – Ведь сказала же, никуда не ходить!
Я огляделась в поисках ребят, но все, как назло, будто испарились. А я не могла думать ни о ком другом, кроме как у об этой дурынде Антоненко. Ну куда ей тягаться с главной стервой нашей гимназии? Все помнят, как она извела бедную Наташу… Костер невыносимо отдавал жаром.
Не выдержав, я все-таки поднялась на ноги. Может, Люся и вовсе ушла в палату, а я тут сама на себя страх нагоняю? Посмотрю одним глазком издалека, что там происходит, и вернусь к костру.
Чем ближе подходила к недостроенному корпусу, тем громче колотилось в груди сердце. Все-таки Соболь не дура, удачно выбрала место и время для «свидания», без камер. И теперь, когда все были или у костра, или на футбольном поле, эта часть лагеря оказалась совсем пустой.
У корпуса никого не было. Я уже вздохнула с облегчением и хотела уйти, как услышала откуда-то сверху всхлип. Подняла голову и увидела Люсю.
– Что ты там делаешь? – охрипшим от волнения голосом спросила я. – Слезай!
– Не могу. Страшно!
Чертыхнувшись, я полезла наверх. Ненавижу это вечно гнетущее чувство в душе, будто я ответственная за всё и всех. Цепляясь руками за железные перекладины, я быстро очутилась на крыше.
Антоненко, свесив ноги, смотрела на землю.
– Люся! – выдохнула я. – Попросила же тебя, не ходить!
Я огляделась. На крыше, кроме мешков со стройматериалами, больше ничего не было. И коварная Соболь нигде не пряталась. Отсюда открывался отличный вид на подсвеченную танцплощадку и костер. Жаль, солнце уже давно спряталось. Зато на темном небе зажглись непривычно яркие звезды.
Я подошла ближе и села рядом с Люсей. Антоненко даже не пошевелилась. Лицо ее было отрешенным и заплаканным.
– Ну зачем ты пришла к ней? – снова начала я. Терпеть не могу в себе этот нравоучительный тон, но чаще всего ничего не могу с ним поделать. – Я ведь за тебя испугалась.
– Серьезно? – Люся обернулась. Ее глаза и нос от слез распухли. – Кто я тебе, чтобы за меня пугаться?
– Никто, – пожала я плечами. – Но чисто по-человечески… Кстати, Люся, к тебе приедет кто-нибудь в родительский день?
– А к тебе? – не ответив, спросила Люся.
Я покачала головой.
– У меня сложные отношения с родителями.
– Серьезно?
– Ну да.
– Меня моя мама тоже совсем не любит, – вздохнула Люся. – И, кажется, даже стыдится. Всю свою жизнь я недостаточно для нее хороша. Я родилась с сильным косоглазием, долго исправляли… Мне кажется, она еще с тех пор меня стесняется.
– А как же твои вокальные конкурсы? – припомнила я. – Ты ведь говорила, что делаешь успехи, побеждаешь в конкурсах… Неужели мама тобой не гордится?
– Для нее – это глупость, блажь… Вот если бы я классно секла в алгебре, свободно говорила на английском языке, писала сносные диктанты по русскому… Это да. А вокал – ну как я заработаю себе этим на жизнь? Буду петь песенки в караоке до старости, развлекая пьяных посетителей? Если что, это мамины слова. Ни разу я не встретила от нее поддержки.
– Это грустно, – только и сказала я. – Честно, не понимаю, как такое возможно. Когда у меня будут свои дети, я ни за что не буду повторять ошибки своих родителей…
Мы с Люсей некоторое время молчали, глядя на раскинувшийся над нашими головами звездный шатер.
– Еще как грустно, – наконец, нарушив тишину, согласилась Люся. – Вера, у меня ведь по всем предметам тройки… Ну не дается мне учеба. Я, честно, стараюсь! А мама этого не понимает. Ей тяжело жить с такой неидеальной дочерью, которая не соответствует придуманным матерью стандартам. Еще тяжелее, когда этим стандартам соответствует кто-то другой.
Я зачем-то перевела взгляд со звезд на землю, и голова закружилась. Будто в бездну заглянула…
– Наверное, Оксана не придет, – сказала я, поднимаясь на ноги. Сидеть на краю крыши было неприятно. – Соболь в очередной раз решила нас просто попугать. Ничего, скоро ей все аукнется…
Люся тоже встала, как и я, глянула вниз и вдруг спросила:
– Если отсюда упасть, можно разбиться?
Я насторожилась.
– Разбиться? Не знаю… Но руки-ноги точно переломать можно. И на всю жизнь калекой остаться.
– Отлично. – Какая-то отстраненная улыбка на лице Люси показалась мне жуткой. – Это то, что надо. Хочу посмотреть, как ее до конца дней своих совесть будет мучить. И тебя тоже.
