Текст книги "Чэч: Сезон дождей (СИ)"

Автор книги: Артур Фатыхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Чэч: Сезон дождей

Глава 1

Ливень. Стеной. Да такой плотной, что в наступающих вечерних сумерках, впрочем, мало отличающихся от столь же мрачного полдня, в пяти шагах что-то разобрать можно было с трудом. И даже магические лампы, световым барьером ограждающие стены трактира, почти не пробивали пелену ливня. Ливня, непрекращающегося вот уже вторую неделю с самого начала сезона дождей. Как первые капли обрушились на высушенную летним зноем землю, так и льёт вода с неба не переставая.

Угез, нестарый ещё дворовой, подволакивая ногу и таща за собой лопату с метлой, брёл вдоль бревенчатой стены хлева с противоположной стороны от тусклой световой стены, по поверью служащей для защиты разумных от тварей, бродящих во мраке ночи…

– … в сраке они бродят, – явно кого-то передразнивая, пробормотал мужик, скривив лицо в жуткой ухмылке. – Который год светят эти лампы в сезон дождей, а в темноте никто страшнее меня и не шляется. Только зря дорогущее масло палят. Ну, какая тварь во время такого ливня из своей норы вылезет? Даже крысодавы по будкам забились и носа не кажут, один я мотаюсь туда-сюда.

Дошкандыбав до навеса, установленного над входом в хлев, Угез прислонил свой инструмент к стене рядом с дверью в хлев, пусть здесь пока постоят, всё равно через час-полтора снова сток идти проверять. Что-то слишком много грязи в этом сезоне вода тащит, да этот клятый сток забивает. А не проверишь и не почистишь, – завтра к утру во дворе трактира такая лужа будет, хоть чанских урдеков (птиц, напоминающих уток – прим. автора) плавать запускай. И хозяину трактира, Толстому Жану, хоть и большому любителю всякой иноземной живности, это явно не понравится. А когда хозяину трактира что-то не нравится, то у всей дворовой челяди загривки трещат. Вот и придётся Угезу всю ночь до рассвета под дождём шляться, клятый сток чистить. А утром его другие работники сменят.

– Одно радует, – снова пробурчал себе под нос Угез, доставая из кармана фляжку с гномьим горлодёром и делая маленький глоток, – что с наступлением темноты ни сам Толстый Жан, ни тем более его пронырливая и вездесущая жена Полин на улицу нос не кажут. И так будет весь сезон дождей.

А всё потому, что два года назад с началом зимы в посёлке бродяг начали пропадать разумные: дворовые работники, несильные бродяги, продажные девки. Разумные исчезали бесследно. И, конечно, все подумали, что за забор пробралась какая-то сильная демоническая тварь. Которую усиленно начали искать все ватаги, решившие переждать сезон дождей в посёлке. И нашли. Ею оказался, не пойми откуда взявшийся, вампир. Нашли, четвертовали, распотрошили, а останки сожгли.

Все понемногу успокоились. Но на улицу с наступлением вечера в одиночку и без особой надобности старались больше не выходить. И теперь никому нет дела, что в темноте бродит и чистит стоки дождевой воды Угез. Кому какое дело до еле передвигающегося инвалида, главное, чтобы утром на дворе трактира луж не было.

Угез сделал ещё один глоток, маленький, почти символический, за мечту. За мечту, к которой он шёл, шкандыбал каждую ночь. С малых лет он понял, что его жизнь будет связана с быками пустоши. С полувзгляда мог понять, что чувствуют, чего хотят, чего боятся эти величественные животные. И Суть, оценив способности молодого пацана, даровала ему умения, позволяющие управлять быками так, как не могли иные взрослые. И взрослые это оценили. В ту же весну, когда Угез инициацию прошёл, его пригласили работать караванщиком, сразу позволив самостоятельно управлять огромным грузовым фургоном, влекомый четвёркой впряжённых быков. После первого похода в приграничный городок молодой парнишка получил взрослое прозвище «Угез» – «Бык», из-за того, что в одиночку смог успокоить разбуянившегося вдруг одичалого быка, встретившегося им по дороге. Это прозвище так прилипло к пацану, что он уже даже позабыл детское имя, данное когда-то родителями.

Молодому погонщику пророчили большое будущее, предполагая, что, если дело так и дальше пойдёт, в двадцать он станет самым молодым бугром караванщиков. Но сам Угез желал другого, отходив два сезона с караваном, договорился с одним из бугров бродяг и ещё до начала весны, ушёл с ватагой в пустошь. И хотя в ватаге он остался всё тем же погонщиком быков, погонщик в ватаге бродяг, – это даже не бугор каравана. Это гораздо выше по положению.

Шестнадцать лет отходил Угез с этой ватагой, пока случайно не влетел в аномалию, оторвавшей ему правую ногу выше колена, кисть правой руки и стесавшей пол лица с правой же стороны вместе с глазом. Ватага погонщика, согласно кодексу бродяг, не бросила, привезла в посёлок, выходила. Угезу скинулись на протез ноги, протез руки, с его помощью можно было держать простейший инструмент, выдали шляпу, широкие поля которой почти скрывали уродливое лицо. Даже шикарный непромокаемый плащ дали и несколько комплектов тёплого белья, чтобы по ночам не мёрз. А перед каждым сезоном дождей бугор ватаги подкидывал немного золотых монет, помня о том, как Угез когда-то много раз спасал ватагу, предупреждая о том, что быки почувствовали подкрадывающихся тварей. Бугор давал деньги, отводя глаза в сторону, зная, что ничем больше помочь не может. А Угез искренне благодарил и уходил в ночь чистить от мусора клятый водосток.

Все считали, что жизнь Угеза закончилась, осталось только существование, – чистка по ночам водостока да присмотр за хозяйскими быками. Ему даже кормить их или навоз убирать не надо было, лишь осматривать и докладывать о состоянии животных Толстому Жану.

Все считали, кроме самого Угеза и одного старика-бродяги, решившего год назад, перезимовать в их посёлке.

– Если добыть кристалл с пассивным умением «Регенерация», то тело твоё постепенно само восстановится, – пьяно шептал на ухо Угезу старик.

– Так попробуй добудь этот кристалл, – сокрушался покалеченный погонщик. В пустошах твари, с которых эти кристаллы добывают, в самых страшных местах живут. Да и чтобы добыть, – целая ватага бродяг нужна. А если и добудут, попробуй всех уговорить кристалл Угезу отдать. Кристалл, за который ватаге торговцы столько золота отвалят, что можно несколько лет в пустошь не ходить и всё равно не все деньги потратишь.

– Не надо в пустошь ходить, – горячился старик. – Крысы! Они твари внекатегоринные, с них любой кристалл добыть можно! Лишь бы удача с тобой была. И даже если не добудешь, – другой путь есть. Кристаллы телосложения. Правда, их очень много надо, очень. Сотка в телосложении тебе разве что лицо прежним сделает, да другие хвори уберёт. А вот чтобы рука с ногой отрасли никак не меньше двух сотен надо. Хочешь стать прежним, – вот тебе цель.

Угез хотел, очень хотел. За год догнал характеристику до 55 и останавливаться не собирался. И скрывал, тщательно скрывал, что охотится на крыс. Больно уж бродяги крысоловов не любили, считая это уделом только мальчишек, ещё непрошедшим инициацию.

Вот и сейчас Угез собирался, пока есть свободных полтора часа, пойти проверить ловушки. Вот только что-то несуществующая правая ступня, как огнём горит, а правая ладонь так чешется, что хоть ногти о протез ломай. Да и на душе… И на душе весь вечер неспокойно, словно предчувствует она, – что-то случится должно. Что-то важное…

Угез поднял фляжку, встряхнул, на слух определяя, сколько в ней ещё осталось, и, запрокинув голову, сделал ещё один маленький глоток. А когда опустил, то с удивлением увидел, как по двору со стороны хозяйственных построек к чёрному входу трактира идёт фигура в дорожном плаще. Откуда она здесь взялась? Если сюда только работники Толстого Жана заходить могут, и то только днём. И кто из них, не считая самого Угеза, сейчас на улице добровольно покажется?

Тем не менее фигура, вон она, спокойно подошла к двери и потянула её на себя. Дверь, которая должна была быть изнутри закрыта, спокойно открылась, и незнакомец вошёл внутрь здания. Угез, словно зачарованный, вышел из-под навеса и пошкандыбал к двери трактира.

Застыв в полумраке коридора около неприметной открытой двери в забитый народом зал трактира, Угез принялся высматривать незнакомца. Особо долго и искать не пришлось, – искомая фигура, скинув большой капюшон, стояла возле барной стойки и о чём-то разговаривала с Толстым Жаном. И, о чудо, вечно смурной и недовольный толстяк при этом вежливо так, заискивающе улыбался. Незнакомец, молодой русоволосый парнишка, прикрывая ладонью, что-то положил на стойку. И это что-то тут же, словно по волшебству, исчезло в кармане белоснежного передника трактирщика. Жан тут указал рукой на пустующий стол, заставленный тарелками с едой и кружками с пивом. Парнишка кивнул и пошёл к столу. Только он уселся на крепкую лавку, намеренно сколоченную из толстых тяжёлых досок, чтобы разбушевавшиеся гости не использовали её в качестве весомого аргумента в пустяшном споре, рядом с парнишкой появилась одна из девушек-подавальщиц и поставила перед ночным гостем пару литровых кружек пива и тарелку с копчённым, очень острым, мясом – фирменную вкусняшку трактира Толстого Жана…

– Руки подними, храстов выкормыш!

Поморщившись от рёва Полусотника, раздавшегося над ухом, на миг перекрывшего гам и ор, царившие вокруг арены, Агееч лишь согласно кивнул и скривил злую ухмылку, пытаясь спрятать довольную улыбку.

– Что ты творишь⁈ Руки подними! – продолжал негодующе орать Иван.

– Миклуш! Миклуш! – рвали глотки, стоящие рядом, Джок и Гнак, потрясая кулаками.

– Завтра будешь целый день хозяйский хлев чистить! – проревел последний аргумент Полусотник!

Стоящий за барной стойкой, Толстый Жан довольно осклабился, – дармовые рабочие руки никогда лишними не бывают. А если об этом говорит Полусотник, бродяга из пришлой ватаги, решившей перезимовать в их маленьком посёлке, то можно быть уверенным, что завтра хлев будет убран так, как его дворовые никогда не убирали. Уже хорошо вечер прошёл.

Миклуш же в это время, вообще спрятав руки за спину, вытягивал вперёд шею, специально подставляя оскаленное в задорной улыбке лицо под удар. И удар последовал, а за ним ещё один и ещё один. Вот только всё мимо, – Миклуш нарочито медленно, не убирая рук из-за спины, делал шаг назад или вбок, в самый последний миг уходя от удара, продолжая вовсю скалиться.

Появление в посёлке этого наглого мелкого мальчишки, опоясанного ремнём с большой бляхой, – знаком принадлежности к касте бродяг, вызвало фурор не только среди местной пацанвы, но и среди бывалых бродяг, свято чтущих кодекс. Ошарашенные этим фактом, они предъявляли. Отвечать пришлось Миклушу и Джоку с Гнаком, которым, кстати, в первый же день появления ватаги в посёлке, в местной лавке купили такие же пояса, а вечером в трактире при свидетелях и опоясали. Ну, этих-то ладно, парни хоть и молодые, но уже в возраст вошедшие, могли и заслужить, но пацан-то совсем мелкий. И в посёлок пришёл уже с поясом. Пришлось отвечать. А когда аргументов молодёжи не хватило, пришлось и Полусотнику через канаты перелазить и выслушивать претензии. Неудовлетворённым в тот вечер не ушёл никто.

Агееча же пригласили за отдельный стол бугры пяти местных ватаг. Пообщались. И кружки с пивом сдвинули, признавая, право Агееча опоясывать своих ватажников, какого бы возраста они ни были. Бугры тут же хотели окоротить своих предъявщиков, но старик попросил не лишать народ веселья, да и его людям будет не скучно.

Вот и сейчас на арене решался спор. Но не за право Миклуша носить бродяжий пояс, – это право уже никто не оспаривал, а шло выяснение, кто же из этих двоих сильнейший боец в их возрастной категории: мелкий десятилетний Миклуш или четырнадцатилетний Вацек, сын местного кузнеца, кулаков которого даже иные семнадцатилетние побаивались.

Миклуш откровенно куражился. Он хоть и был меньше ростом, да и силой сыну кузнеца уступал, но бою на кулаках его обучал аж бывший полусотник пограничной стражи. Вот на этот кураж и злился Иван, – нельзя, нельзя недооценивать противника, особенно, когда тот превосходит тебя в силе. Но пока только у Вацека лицо заплывало от хлёстких и точных ударов.

Тут Агееч почувствовал чей-то взгляд, в спину будто две раскалённые иглы воткнули. Обернувшись, он увидел, как за их столом сидит молодой паренёк и безмятежно попивает пиво, с удовольствием закусывая ядрёно-перчённым копчёным мясом.

– Не уж-то? – пробормотал недоверчиво старик и толкнув локтем Полусотника, кивнул в сторону стола. – Похоже, дождались. Я отойду.

Иван, мигом подобравшийся, кивнул согласно, не отводя взгляда от арены. Как бы ни жаждал он пойти вместе со стариком, Миклуша без поддержки оставлять нельзя. А судя по тому, что Джок и Гнак орать продолжают, как оглашённые, не замечая уходящего старика, сидящий за их столом желал видеть только Агееча.

– Победителем этого боя, за явным преимуществом, становится бродяга… – судья, седобородый высохший старик, державший за руки бойцов, чуть замялся, укоризненно посмотрев на Полусотника, намекая на то, что давно надо исправить оплошность и перекрестить мальца нормальным взрослым прозвищем, коли он уже с ремнём бродяги ходит, – Миклуш из ватаги Агееча.

Судья поднял руку воспитанника Ивана. И три глотки дружно заорали, празднуя очередную победу их ватаги. Через секунду их поддержали и те, кто рискнул и поставил монеты на пришлого пацана.

– Дядька Иван, а где дед? – первым, что сделал улыбающийся Миклуш, как перелез через канаты, спросил, увидев, что старик по сложившемуся обычаю не идёт обнимать воспитанника.

– Приспичило, – коротко бросил Полусотник. – Сейчас подойдёт.

Но ответ дядьки Ивана пацана, конечно же, не удовлетворил. Словно почуяв, что происходит нечто необычное, мальчуган попытался посмотреть на стол, где обычно сидела их ватага. Но взгляд постоянно соскальзывал, словно капля со стекла, утыкаясь то в соседние столы, то в толстого, довольного жизнью трактирщика.

– А почему я наш стол не вижу? – еле слышно удивился Миклуш. – А-а… это потому что…

Ладонь Полусотника сжала его плечо:

– Догадливый, но болтливый. Сотню гномьих комплексов завтра сделаешь!

– Есть сотню комплексов сделать! – улыбнулся довольно пацан и отвернулся к арене, – демонстративно смотреть следующий бой.

Сам Полусотник позволил себе обернуться, лишь когда бой на арене закончился. Агееч сидел в одиночестве и рассматривал разложенную на столе карту.

– Пошли, – скомандовал Иван нетерпеливо переминающейся молодёжи, старательно пялящейся на арену.

Агееч оторвал взгляд от карты, когда вся ватага расселась за столом.

– Был он… Три часа назад на амулет поступил сигнал, слабый, но устойчивый. По его прикидкам, от нас где-то километров триста – триста пятьдесят, а может быть, и больше. Сам он нас проводить туда не может, у него в замке какие-то заморочки. Телепортов в ту сторону тоже нет. Придётся по старинке ножками.

– Когда выходим? – Иван задал мучающий всех вопрос.

– Сразу. А чего ждать? Раньше выйдем, – быстрее найдём. Вы начинайте собираться, а я с Жаном ещё переговорю…

– Нет, – задумчиво ответил трактирщик, незаметным движением смахнувший в карман передника золотую монету. – Никто вас в Ведьмину падь проводить не возьмётся. Туда-то и в летнее время только одна ватага на добычу ходит, но она нынче зимовать на той стороне границы решила. А уж чего про сезон дождей говорить…

– Ладно… Тогда, Жан, распорядись, чтобы наш фургон из сарая под погрузку выгнали, а быков мы сами запряжём. И ещё продуктами бы нам закупится вот по этому списку, – Агееч положил на стойку лист бумаги.

Тут трактирщик посмотрел в сторону двери, ведущей на задний двор, и увидел, всё ещё переминающегося у порога работника.

– Есть один бродяга, много раз ходивший в ту самую падь, только возьмёшь ли его? Увечный он.

– Зови, посмотрим на твоего проводника.

– А чего звать-то? Вон он стоит, как почуял чего, – Толстый Жан махнул рукой, подзывая Угеза.

Агееч внимательно смотрел на подошедшего дворового, фнамётанным глазом отметив и отсутствие правой ноги, и протез вместо правой кисти, и только один глаз на изуродованном лице.

– Ведьмина падь, возьмёшься сопроводить?

– Четыре года, как там не был. Если устраивает такой срок, то возьмусь.

– У меня выбора нет. Предлагаю стандартный контракт проводника. Оплата сразу и ещё столько же после возвращения. Устраивает?

– Нет. Деньги не возьму, а после возвращения, если нареканий не будет, то принимаете меня в ватагу на постоянной основе.

– А ты видел мою ватагу? Тебя ничего не смущает?

– Старик, бывший запойный алкоголик… Это видно сразу. Инвалид, совсем недавно вылечивший ногу, но ещё не избавившийся от привычки хромать. Мальцы, способные на равных драться с лучшими бойцами посёлка. Меня всё устраивает.

– Это ты ещё нашего бугра не видел, – удивлённо хмыкнул Агееч. – Иди собирайся.

Глава 2

Интерлюдия

Где-то в империи примерно в это же время.

Мягкий свет магической лампы. Расслабляющие объятия горячей воды. Шапка ароматной белоснежной пены. Блаженство. Блаженство, доступное лишь избранным, – дамам из высших сословий. И то не всем и не всегда. И ей. Вот уже три недели. Каждый день. Казалось бы, должна привыкнуть, должно приесться. Но нет. Каждый вечер, с упорством, сравнимым с тем, как она на тренировках отрабатывала сложнейшие связки комплекса «Железный веер», принимала эту изысканную процедуру. Первую неделю, вообще два раза в день, утром и вечером, – им дали время отоспаться. А потом снова начались тренировки, пришлось пожертвовать утром.

Лира глубоко вздохнула, втянув носом пьянящий аромат эльфийских благовоний. Эти ушастые, при всей их гнусности характера, знали толк в роскоши, пожалуй, лучше всех.

– Мы можем их презирать, – вспомнились слова Хлои, наставницы по светскому этикету, – можем давить как вонючих клопов, но не воспользоваться плодами их многотысячелетнего опыта было бы очень глупо…

Да, Лиру обучали и светскому этикету. И готовили к работе в высшем обществе. Но не сложилось… Из-за характера. Сломала руку одному слащавому хлыщу, запустившему свою потную ладошку в её аппетитное декольте. Хлыщ оказался из клана маркграфа, владеющего землями на востоке империи. Сам вельможа требовал жестоко наказать непокорную девицу.

Лиру и наказали, – пожурили, руку хлыщу можно было и не ломать, а просто сделать больно, и перевели служить на запад, на границу с Проклятой пустошью. А уж откуда взяться изысканной роскоши на западной границе? Нет, она, конечно, присутствует в ограниченном количестве в баронских замках, но кто же туда пустит бродяжку-наёмницу?

Но Лира не жалела. Лучше жить жизнью бродяжки-наёмницы, чем давать себя лапать кому ни попадя лишь потому, что тому повезло родиться с серебряной ложкой во рту. Но о ванне, полной горячей воды, мечтала. Особенно когда месяцами глотала пыль в пустоши.

Приятная расслабленность исподволь пробудила желание. Желание тела. Ещё одна проблема. Бойцам тайной стражи на уровне рефлексов было запрещено не то, что вступать в интимную связь с членами своей группы, какие-либо чувства друг к другу испытывать. Перебивайся случайными встречами или пользуйся услугами кукол, специально обученных разумных, для этого постоянно проживающих на базе. Но для молодой женщины, нежащейся сейчас в ванне, эти куклы были всё равно, что потная грабка того хлыща. Наверное, поэтому…

Ладонь Лиры скользнула по телу, кончики пальцев обвели вокруг ставшего твёрдым, похожим на тёмную спелую ягоду, соска груди. Губы приоткрылись, по ним скользнул кончик языка…

Да наверное, поэтому всё чаще и чаще, стоит лишь сомкнуть веки, она видит перед собой постоянно меняющие свой цвет глаза иномирянина с несуразным прозвищем «Чэч».

Лира сжала сосок, и по телу пронеслась волна желания, нарастающая с каждым мгновением. Правая ладонь скользнула вниз живота, чуть раздвигая непроизвольно сжатые ноги.

Лире вспомнилась та истома, охватывающая тело, оттого что она прижималась спиной к спине Чэча там, в Проклятой пустоши, в Немёртвом лесу. Как она сдерживала своё желание, развернуться и обнять, прижаться к нему грудью. Почувствовать его губы своими, его ладони на груди, на бёдрах, между ними…

… Дыхание участилось, стало прерывистым, бёдра снова непроизвольно сжались…

Да… Это просто желание плоти…

– Девочки мои, – Лира снова явственно услышала голос Хлои, – слушайте своё тело, – оно не обманет, не придаст…

Это всего лишь неудовлетворённое, зажимаемое желание плоти…

– Хрен там! – вырвалось вместе с хриплым выдохом-криком грязное ругательство, недостойное дам высшего света.

– Хрен там, – почти шёпотом повторила Лира.

Желанием плоти молодая женщина объясняла чувства, охватывающие её, когда она смотрела в глаза Чэча. В глаза, принадлежащие не казавшемуся слабым иномирянину, а грозному зверю. Смотрела, всем телом ощущая неслышимое рычание: «Ты моя!» Смотрела и понимала, если он скажет это вслух, – она пойдёт за ним, оставив прежнюю жизнь в прошлом. Но он так и не позвал… Смотрел, но не звал…

– Почему⁈ – в сердцах Лира хлопнула ладонью по воде, выплёскивая белоснежную пену на пол. – Почему⁈ Почему⁈

Бип! Бип! Бип! Амулет дальней связи, выполненный в виде элегантного браслета, заморгал тревожно красной искоркой, сопровождая моргание негромким, но тревожным сигналом.

– Демоны! Харстовы демоны! – женщина поднялась из воды и осторожно, чтобы не поскользнуться, ступила на пол. – Вот и закончился неожиданно затянувшийся отдых.

Через десять минут Лира, одетая по-походному, стояла в строю с пятью разумными. Только что подошедший командир объявил причину неожиданного сбора:

– Полчаса назад сработал поисковый амулет, настроенный на объект № 73469. Сигнал слабый, но устойчивый. Объект предположительно находится в Проклятой пустоши в районе Ведьминой пади. Сейчас переходим в ближайший к ней пограничный гарнизон, а оттуда направляемся в пустошь…

Глава 2

К тому времени, как бывший дворовой, а теперь вновь бродяга, Угез собрал скудный скарб, работники Толстого Жана выкатили фургон во двор. Фургон, конечно, был, что называется, «богатый». Один из самых больших, что одноногий когда-то видел. Да и то, те другие являлись грузовыми, в которых об удобствах возницы никто даже не задумывался. Есть место, где калачиком свернуться можно и то только одному, и ладно. А тут…

Внутренне проводник был готов, хоть на облучке всю дорогу спать. А что, ему не привыкать. Бывало и такое, когда бродяг в фургон набивалось больше обычного. Но стоило Угезу только дошкондыбать до фургона, как изнутри выглянул Агееч.

– Поднимайся, покажу, где спать будешь. Вещи бросишь и помоги Миклушу, малому нашему, быков запрячь. Справишься? А мы пока погрузкой займёмся.

– Справлюсь, – буркнул проводник, подтвердив слова резким кивком, скрывая неуверенность, – не накосячить бы, с одной рукой-то.

Нары! У них в фургоне нары были установлены. Трёхэтажные, девять спальных мест, пусть узких, не развалиться, но с матрасами и подушками.

– Выбирай, – взмахнул рукой старик, – я так понимаю, нижние тебе удобнее будут? Занимай хоть левую, хоть правую.

– Если можно, вот это, – оно к облучку поближе.

– Занимай, – Агееч ещё раз махнул рукой и поспешил к заднему концу фургона, где у откинутого борта появился высокий худой парень с двумя мешками на плечах.

Хоть Угез и старался держать морду кирпичом, мандрожировал так, что здоровая нога подрагивала, и впервые за всё время инвалид порадовался, что вторая у него деревянная, устойчивая. Видимо, из-за этого занервничали быки, молодые трёхлетки, и лишь один могучий флегматичный ветеран бурого окраса, чуть повернул голову и удивлённо посмотрел на незнакомого ему погонщика. Этот взгляд и подействовал на Угеза, как ушат холодной воды. Разом нога подгибаться перестала, а следом погонщик и трёх молодых умением успокоил. И вот тут-то он увидел уже удивлённый взгляд пацана, как его, Миклуша.

– А ты сейчас умение какое-то применил? – с детской непосредственностью поинтересовался пострел, носящий напоказ ремень бродяги.

– Да, – удивлённо ответил Угез, – а ты, как догадался?

– Почувствовал, – будто разговор шёл о деле обычном, пожал плечами Миклуш. – Значит, ты успокаивать животных можешь? Так ты не просто проводником будешь, ты ещё и погонщик? А опыт большой? А какие ещё умения есть? А мне секреты погонщика расскажешь?

– А тебе зачем? У тебя же вон ремень полноправного бродяги есть.

– Отец сказал, что если я бугром хочу стать, то должен лучше любого бродяги из ватаги все знать и уметь. Вот я и стараюсь. Только вот с этой, четверной, упряжью не очень получается. У нас до сезона дождей всего один бык был, так там всё просто. А с этой я ещё не разобрался.

– Так, я тебе подскажу. А отец у тебя кто?

– Бугор наш, Чэч. Это его мы искать идём. Правда, он мне не родной, но дед Агееч говорит, если Чэч меня сыном зовёт, то и мне его отцом можно.

Вдвоём они запрягли четвёрку быков. Основную работу делал смышлёный мальчуган, а Угез подсказывал и поддерживал, где надо было.

– Так ты погонщик? – удивился Агееч, когда было всё готово к выходу. – На облучок за упряжь сесть не хочешь? Посмотрим, а вдруг управишься?

– Сяду, – разом согласился Угез, не ожидавший такого доверия к инвалиду.

– Ну, поехали тогда.

Держа вожжи в левой руке, погонщик послал мысленный приказ бурому вожаку их маленького стада. Флегматично вздохнув, бык послушно сделал первый шаг, подавая остальным пример, и побрёл к открытым воротам, совершенно не обращая внимания на дождь, продолжавший лить как из ведра. И лишь когда фургон выехал на улицу и направился к поселковым воротам, Угез позволил себе обернуться. И увидел знакомую фигуру Толстого Жана, стоящего на крыльце трактира и кутающегося в безразмерный плащ, спасаясь от шальных капель, залетавших под крышу. А рядом с ним стояла, выглядевшая как тростиночка, супруга трактирщика Полин.

– Бугор, – Угез резко повернулся к старику, сидящему на соседнем сиденье, своим удобством готовом поспорить с креслом. – Разреши на минутку отлучиться, с Толстым Жаном попрощаться. Не успел в спешке этой.

– Я не бугор, – такой же бродяга, как и ты, только старший. Зови меня Агеечем. Конечно, попрощайся, подождём.

Буквально слетев по лестнице облучка, возница, жутко мотыляясь из стороны в сторону, поспешил к крыльцу.

– Мальчик мой, – как только Угез поднялся по ступеням, к нему бросилась женщина и прижалась к груди. Мгновением позже их обнял и трактирщик.

– С какой другой ватагой не отпустил бы, – зачастил-забормотал вечно угрюмый толстяк. – А эти… Чудные они. Каждого из них в другой ватаге представить можно, но на вторых ролях, принеси-подай, иди… хм. А эти вместе и равные, что старшие, что младшие. И богатые, у какой из ватаг ты такой фургон видел? А значит, удачливые. И кто из тех, кого ты знаешь, зимой в пустошь бы сорвался, как они говорят, за своим бугром. В общем, держись их, а там, глядишь, и твоя мечта осуществится. А теперь иди, нехорошо заставлять ждать тех, кто ночью в дождь в Ведьмину падь направляется…

Но оторваться от самых дорогих людей, заменивших когда-то ему родителей, Угез смог только минут через пять. Пять долгих минут, пролетевших, как одно мгновение. Подходя к фургону, погонщик подставил лицо под струи, падающие сверху, чтобы среди капель дождя затерялись скупые мужские слезинки.

События, происходившие в другом месте раньше по времени.

А вот насколько раньше, – неизвестно.

Темнота. Но невырвиглазная, в этой можно хоть что-то разглядеть даже обычными, неусиленными умениями, глазами. Темнота, надоевшая, хуже горькой редьки. Хотя от той же редьки я сейчас не отказался бы, а то кормят дерьмом каким-то и то не регулярно. И поговорить нормально не с кем.

Сколько я здесь? Непонятно. Кажется, что вечность. А сколько реально? Посмотреть не могу, – эти твари как-то заблокировали интерфейс. Я подозреваю, – с помощью ошейника, который мне напялили, видимо, сразу же, как сюда доставили. И теперь интерфейс не разворачивается. И умения применить не могу, никакие. И соседка моя ушастая теперь тоже сидит в одиночестве где-то у меня в голове. Но у неё хотя бы дерево есть, ветла. И звёзды, моргающие в высоте над деревом.

Звёзды, правда, и у меня есть. Реально стоит только закрыть глаза, успокоить дыхание, и я вижу звёзды, созвездия, галактики и туманности. Иногда мне кажется, что я вижу какое-то движение вдалеке. Иногда мерещится, что там, под звёздами, ощущаю чьё-то присутствие. Не знаю, что это на самом деле? Какое-то всё-таки чудом резвившееся умение или плод моего воображения? А ещё у меня есть…

Раздался еле слышный перестук чего-то твёрдого по камню. Ну, наконец-то. Что-то сегодня долго ждать пришлось. Я замер, стараясь даже дышать как можно тише и реже. Перестук приближался, то и дело замирая на какое-то время. Ну же, чего ты боишься? Ты же уже почувствовала, как вкусно пахнет.

Цоканье когтей медленно приближалось. А я продолжал сидеть с закрытыми глазами. Чтобы определить, когда цель выйдет на дистанцию атаки, мне теперь и ушей хватало. Ещё метр…

Бам! Наверху хлопнула тяжёлая дверь. Испуганная крыса метнулась назад, откуда пришла и скрылась в очке толчка. А сверху раздались тяжёлые шаги, для моего уха, привыкшего к почти мёртвой тишине, они грохотали словно каменный обвал в горах.

Опа! В этом грохоте не сразу разобрал, что пришедших двое. Металлический перезвон из-за подковок на сапогах, – это надзиратель, тюремщик. А вот шаркающие шаги – кто новый в гости зашёл. О, остановились возле первой ямы-камеры, в которой орк чалился. Послышался лязг отодвигаемой решётки, скрежетание опускаемой лестницы… К орку-то зачем? Обычно тюремщик только к профессору спускался, посмотреть, не помер ли старик?..

Нас здесь четверо. Орк, напротив него в зиндане сидит гном, следом за гномом моя каменная яма, а напротив меня – старик, профессор какого-то там университета. Он совсем плох. Тюремщик, здоровенный членорог… Ну, насчёт члена я, конечно, просто ругнулся, а вот рог, в половину моего предплечья, у него во лбу точно есть. И морда на носорожью похожа. Только вот откуда у носорога клыки? А у этого они такие, что если вдруг цапнет, то руку однозначно перекусит с первого раза.

Так вот, членорог сам в яму к профессору спускается, чтобы еду и какие-то лекарства дать. Но они не особо помогают. Хотя проф уверен, сними с него этот жугов ошейник, он бы пошёл на поправку. Только кто ж ему ошейник снимет. Так что старику недолго осталось.

Рык надзирателя. Требует, чтобы орк лез наверх. Нахрена? Хозяин таки вернулся? Хреново! Ой, как хреново…

Я тогда очнулся голый, лёжа распятым то ли на алтаре, то ли каком-то специальном каменном постаменте. Руки, ноги, живот и даже голова, оказались притянуты к камню широкими ремнями. Только и мог, что косить глазами. Благо всё рассмотреть можно было без труда, – громадная зала, в центре которой я лежал на каменном непонятно чём, ярко освещалась огромным количеством свечей. Они были везде: под потолком на люстрах, на подсвечниках разной величины и формы, стоящих вдоль стен, а то и просто посреди залы, просто горели в нишах стены. Мне показалось, что даже на полу свечи были, но в этом не уверен, как не скашивал глаза, – всего увидеть не смог.