Текст книги "Застава, к бою! (СИ)"

Автор книги: Артём Март

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

В момент, когда мы увидели старшего прапорщика, в нашей группе повисла гробовая тишина. Майор Филипенко мрачно нахмурился. Таран засопел, не в силах сдержаться.

– Вот с-с-с-ука… – шепотом протянул ошарашенный Стас.

Я молчал. Просто крепко стиснул зубы. А еще сжал автомат так, что скрипнуло его цевье.

Глава 5

И хотя я видел старшего прапорщика Сергея Вавилова только один раз и только на черно-белой фотографии, которую показывал мне Клим после того, как ему в первый раз пришла похоронка, я все равно не смог узнать этого человека.

На фотографии я видел крепкого, крупнотелого и высокого мужчину с веселым округлым лицом и аккуратными усами.

Сейчас же душманы показали нам едва не скелета, на котором, словно на палке, болталась грязная ХБшка.

Лицо прапорщика походило на череп с впалыми щеками. Под глазами, казавшимися выпученными на фоне исхудавшего лица, появились суровые синяки.

Отросшие его волосы повисли на лбу грязными сосульками.

У меня было несколько мгновений, чтобы рассмотреть отца Клима. И все это время, я не мог понять, что с ним не так. Человеческий образ его казался мне каким-то неестественным. Каким-то не таким.

Спустя пару секунд, я понял, в чем было дело. Левая рука прапорщика висела в несколько неестественном положении. Даже в расслабленном состоянии слишком сильно топорщился локоть, а кисть, казалось, излишне вывернута к телу.

– Сукины дети, – протянул тихо Стас, – они его что, не кормили совсем?

– В прошлый раз пленные выглядели лучше, – констатировал Мартынов бесстрастно.

Тем не менее, к моему удивлению, взгляд прапорщика не стал потерянным. Не стал загнанным, каким становится у людей, если с ними обходятся, словно с животными.

Глаза Вавилова оставались живыми и внимательными. А еще были счастливыми. Он был счастлив видеть своих, советских людей. Явно радовался нашим лицам. Мне даже показалось, что он подавил в себе улыбку, стараясь не показывать лишних чувств.

«Пусть, тело его они и истязали, – подумалось мне, – но душу прапорщика ранить не смогли».

В один миг я проникся глубоким уважением к человеку, попавшему в плен в неравной схватке, и выдержавшему его, не дав сломить свою волю. Несмотря ни на что.

– Ваш человек жив, – сказал полноватый мужчина в очках, – вам не о чем беспокоиться. Теперь, может, перейдем к подарку?

Майор Филипенко не ответил. Только наградил переводчика очень холодным взглядом.

Не дожидаясь ответа, Юсуфза бросил пару слов своему сыну Аллах-Даду. Тот отвязал от пояса длинный прямой кинжал в украшенных красивым тиснением кожаных ножнах.

Аллах-Дад передал оружие отцу искусно сделанной рукоятью вперед. Юсуфза принял и тут же протянул его майору Филипенко.

Я слышал о таких кинжалах, которые носили с собой некоторые душманы. К слову, похожим оружием дрался со мной Мухтаар.

Еще из прошлой моей жизни я четко помнил, что духи редко носили с собой такое оружие. Редко, потому что боялись его потерять или утратить в бою. Что ни говори, а советские солдаты любили подобные ножи. По правде сказать, они любили любые афганские ножи, потому что их легко было достать. Но такие в особенности.

У пленных душманов подобное оружие измывалось сразу же. У афганцев тоже, ведь сегодня он простой крестьянин, а завтра может резать этим самым кинжалом какого-нибудь советского бойца.

К тому же некоторые советские офицеры «грешили» традицией выпендриваться такими подарками перед вышестоящим начальством, преподнося трофейные кинжалы подполковникам, полковникам и прочим генералам в качестве сувенира.

Короче, охотились за душманским холодным оружием как надо.

Это сейчас Юсуфза и его люди щеголяют своими диковинными кинжалами и ножами, открыто демонстрируя их шурави. Пройдет еще два-три года, и духи станут просто прятать их по домам, или в тайниках, боясь, что дорогой нож, передававшийся много лет из поколения в поколение, попадет в руки к шурави.

Кроме того, был еще один занятный «обычай», связанный с этими кинжалами.

В своей прошлой жизни мне доводилось сходиться в рукопашной с духами, пытавшимися зарубить меня кинжалом. Именно что «зарубить», а не заколоть. К слову, на берегу Пянджа зарубить меня хотел и Мухтаар.

Как я потом узнал, дело было в том, что колоть кинжалом, очевидно, предназначенным именно для этого, считалось «западло» у некоторых народов Афганистана. Ведь каждый дурак сможет заколоть врага такой злой штукой. А вот зарубить… Зарубить, это уже настоящая доблесть.

Я когда-то немножко размышлял на этот счет. И пришел к выводам, что такой обычай, на самом деле был сугубо практичным. Колотые раны тяжело лечить. Особенно в условиях почти что каменного века, в которых жили большинство афганских племен.

Люди, получившие колотое ранение длинным клинком кинжала просто чаще умирали. А вот рубленые раны давали человеку шанс выкарабкаться. Со временем гуманистические причины «трансформировались» в сознании людей в «воинские». Якобы в том, что бы заколоть врага – нет чести. Вот какие интересные «фортели» проделывает иной раз человеческий ум.

Филипенко холодно уставился на кинжал. Нахмурился.

– Думаю, мы не сможем принять такой подарок. Более того, нам нечего подарить вам взамен, – сказал майор.

– В этом нет ничего страшного, – поклонился полный мужчина в очках, – Захид-Хан предлагает вам его исключительно по доброй воле. Подарок ни к чему вас не обязывает.

Лицо майора сделалось суровым, словно бы высеченным из камня. Он гневно вдохнул воздух, поджав губы. Медленно выдохнул.

– Передайте Захид-Хану, что мы не принимаем его подарок. Если бы он хотел показать свою добрую волю, ему стоило лучше обращаться с пленным, – потом он обратился к Вавилову, – товарищ старший прапорщик, как вы себя чувствуете?

– Кхм… – Прочистил горло Вавилов, стараясь удержать эмоции, потом глянул на майора блестящими глазами, – кушать немного хочется. А так ничего. Жить можно.

– Что у вас с рукой?

– Сломал… – Хрипловато сказал он и поморщился, видимо, от боли. Потом, замявшись, добавил: – сломал в бою, когда попал в плен. Рука начала срастаться, но, кажется, неправильно.

Филипенко поджал губы и покивал.

– Ничего. Подлатаем вас, – затем он обратился к переводчику: – мы желаем поскорее завершить обмен пленными.

Переводчик слегка поклонился. Передал эти слова Юсуфзе.

Взгляд Захид-Хана стал злым и холодным. Он сунул кинжал-подарок себе за кушак, стиснул его рукоять до белых костяшек.

Все бойцы-пограничники напряглись.

Я внимательно следил за каждым действием душманов, стаявших перед нами. Бегал взглядом по их рукам, чутко оценивая, готовы ли они, в следующий момент, схватиться за оружие.

Захид-Хан, наконец, кивнул. Один из духов аккуратно подтолкнул старшего прапорщика Вавилова к нам. Вавилов обернулся. Одарил его в ответ злым взглядом.

В этот самый момент незнакомый мне лейтенант щелкнул наручниками на запястьях Мухтаара и подтолкнул его к душманам.

Тот, словно заблудившийся телок, медленно потопал к своим. Юсуфза очень сурово посмотрел на сына. Что-то бросил ему, и того увели куда-то за спины боевикам.

Старший прапорщик, тем временем, приблизился. Стал напротив майора Филипенко. Пару мгновений они смотрели друг другу в глаза, а потом Вавилов внезапно обнял офицера. Удивленный майор неловко растопырил руки, но все же ответил на объятье и похлопал прапорщика по спине.

– Господи… Неужели я… – Глаза Вавилова заблестели пуще прежнего, и он недоговорил. Вместо этого шмыгнул носом, потом принялся обнимать остальных погранцов, не разбирая звания и чина. Внезапно кинулся ко мне и тоже обнял.

– Молодой, – кривясь от боли в плохо срастающейся руке, отстранился он, держа меня за плечи, – молодой, как мой сынишка. Одного, считай, с ним возраста!

– Я знаю вашего сына, товарищ прапорщик, – улыбнулся я, – мы вместе на заставе служим.

– Знаешь⁈ Ты знаешь его⁈ – Глаза Вавилова расширились. Скупая слеза побежала по грязной щеке, и тот поспешил ее утереть, – как он там? Как ему служится⁈

– Он вас ждет, товарищ прапорщик, – сказал я с улыбкой. – Ждет, когда вы вернетесь домой.

* * *

Внутри десятиместной армейской палатки советского производства, было довольно тепло. В ее центре стояла железная труба, разогретая до рубинового цвета горением солярки внутри.

Интересное инженерное решение душманы позаимствовали у русских. И оно, к слову, оказалось крайне удачным.

Кустарная печь, представлявшая из себя трубу с заваренным дном и отверстием для циркуляции воздуха сбоку, могла работать до пяти суток лишь на четырех-пяти литрах солярки. Она освещала и обогревала полевое жилище. Одна была беда – высокая пожароопасность.

Да только и советские солдаты, и душманские моджахеддин, предпочитали простоту и эффективность собственной безопасности.

– Что еще ты им сказал? – Спросил Юсуфза, оторвав взгляд от раскаленного метала трубы.

Мухтаар, вздохнул. Сидя на коврах, подушках и скатах, что разбросали на некотором расстоянии от печи, стоявшей в центре палатки, сын Юсуфзы приосанился. Он не хотел выглядеть недостойным в глазах отца.

– Они будто бы знали все и без меня, отец, – начал Мухтаар, – особенно тот шурави, что победил меня на берегу реки.

– Так, что ты им рассказал?

Мухтаар поджал губы. Решился:

– Почти все. Они знали, что спрашивать. Молчать было бессмысленно.

– Ты рассказал им про девчонку и ее отца?

Мухтаар засопел.

– Нет. Про это они ничего не спрашивали.

Юсуфза выпрямился, стал развязывать кушак на талии. Сказал:

– Очень хорошо. Хотя бы один козырь у нас еще есть.

– Отец, я хочу тебе кое-что сказать, – снова решился Мухтаар.

– Я тебя слушаю.

– Я думаю, мы должны уйти из этих мест. Думаю, нам нельзя нападать на заставу.

Юсуфза глянул на своего сына из-под полуприкрытых век. Взгляд Захид-Хана показался Мухтаару надменным.

– Почему же ты так считаешь? – Спросил Юсуфза, изобразив живой интерес.

– Понимаю, раньше у нас был повод мстить шурави с заставы, – начал Мухтаар, торопливо, – у них были Аллах-Дад и Аббас. Но теперь они снова на своей земле. Тогда зачем нам идти в самоубийственный набег на Шамабад? Мы можем уйти на Пакистанскую границу. Можем набраться новых сил, чтобы продолжить джихад во всеоружии. А что сейчас? Сейчас мы просто пойдем через Пяндж и все там погибнем. Вот что я думаю. И все ради чего? Ради какого-то неверного чужака из Америки?

Юсуфза вздохнул.

– Я понимаю твои опасения, Мухтаар. Но скажи мне, где мы возьмем еду и фураж, чтобы выдержать такой поход? Кто нам их даст?

– Американец, – решительно сказал Мухтаар, – обманем его! Сделаем вид, что готовы напасть, а сами уйдем! Да, мы привыкли к деньгам, оружию и припасам, что он и его Пакистанский друг дают нам! Но теперь мы ему должны за это! И он хочет, чтобы мы все погибли за его подачки!

Захид-Хан молчал. Потом хитровато хмыкнул. Улыбнулся сыну. Только он хотел что-то сказать ему, как снаружи, из дождя и ветра, что трепали брезентовые стены палатки, пришли четверо.

Это были остальные сыновья Юсуфзы. Они собрались сегодня вместе, чтобы поучаствовать в обмене пленными.

Первым заговорил Аллах-Дад:

– Разреши войти, отец.

– И чего же хотят мои славные сыновья? – Кисловато и даже несколько понуро спросил Юсуфза.

– Мы хотим взглянуть в глаза нашему предательскому брату, – дерзко бросил Имран, второй по старшинству, после Аллах-Дада.

Имран был крепким и невысоким мужчиной с широкими торсом и конечностями. Нравом и телом он пошел в свою покойную мать. Был таким же резким на язык и нетерпеливым по характеру.

– Ответь, Мухтаар, – показал щербатый рот Имран, – ты ведь сам отдался в руки шурави, ведь так? Аллах подтвердит, ты мог биться до смерти! Но сдался, как предательский пес!

– Да, – зло прошипел Наби, третий сын Юсуфзы.

Высокий и тонкокостный, он отличался особенной надменностью. Все потому, что хоть род Захид-Хана был очень знатным и восходил к местной аристократии, мать Наби была лишь простолюдинкой. Красивой девушкой, которая когда-то приглянулась Юсуфзе.

Потому с младых ногтей остальные братья относились к Наби с некоторым пренебрежением. Это заставило третьего сына Юсуфзы стать заносчивым и высокомерным, постоянно отстаивая перед ними свое право быть сыном Захид-Хана.

– Любой из нас, окажись на его месте, сражался бы до последней капли крови, – Продолжил Наби.

Мухтаар спрятал взгляд от братьев, застывших у входа палатки. Он почувствовал, что устыдился их слов, и оттого не может смотреть в глаза ни Имрану, ни Наби.

– А часто ли вы сами бывали в бою с советскими пограничниками? – Процедил холодно Аллах-Дад, – а? Скажите-ка мне, дорогие братья.

– Я убивал шурави везде! От Тахара до Фарьяба! – Похвалился Имран.

– Не хвались попусту, – покривился Аллах-Дад, – мы оба знаем, что ты привык держаться подальше от врага, и уж точно ни разу не сходился с шурави на длину ножа.

Имран выпучил глаза на Аллах-Дада, оскалил щербатый рот. Хотел что-то сказать, но старший сын Юсуфзы его перебил:

– А я сходился, – сказал Аллах-Дад, – враг стоял передо мной, прямо как ты сейчас. И Мухтаар сходился. Даже Аббас сходился.

С этими словами Аллах-Дад указал на младшего из всех братьев – шестнадцатилетнего Аббаса.

– Да, сходился и проиграл, – просипел Имран, – в этом немного повода для гордости.

– Тихо! – Громогласно остановил перебранку Юсуфза.

Все четверо братьев разом глянули на своего отца.

– Зачем вы пришли? – Спросил он. – Если только поругать вашего брата, то уходите. У меня самого с ним серьезный разговор.

– Среди людей ходят дурные слухи, – проговорил Наби, – мы бы хотели убедиться, что они… Что эти слухи лживы, отец.

– Или что правдивы, – возразил Аллах-Дад.

Юсуфза вздохнул.

– Присаживайтесь, сыновья мои, – повременив несколько мгновений, сказал Юсуфза, – я отвечу на ваши вопросы.

Братья переглянулись. Прошли вглубь палатки и устроились на коврах и подушках вокруг раскаленной «печи».

– О каких слухах вы говорите? – Начал разговор Юсуфза, видя, что никто не решается заговорить первым.

Взгляд Имрана быстро забегал от Аллах-Дада к Наби, после второй сын Юсуфзы сказал:

– Люди говорят, что ты отец, растерял свою решительность. Растерял свой праведный гнев и больше не можешь вести джихад против неверных.

Юсуфза нахмурился. Видя это, Имран быстро добавил:

– При всем уважении к тебе, отец.

– Кто так говорит? – Медленно спросил Юсуфза.

– Много кто, отец, – подхватил Наби. – Говорят, ты тянешь с нападением. Что у твоей руки больше нет той твердости, что была в ней прежде.

– Вот как… – Мрачно буркнул Юсуфза.

– А я слышал другое, – возразил Аллах-Дад, – слышал, что моджахеддин считают – мы слишком зависим от чужой помощи. Что ты, отец, стал слишком несамостоятельным лидером. Что ты обязан американцу, и потому идешь в бессмысленный набег, в котором не будет ни доблести, ни добычи. Только смерть.

– Добычи не будет, если глупец-неверный перестанет давать нам свои деньги! – Взорвался Имран, – мы должны выдоить из него столько, сколько сможем! И если для этого нужно убить десяток другой шурави, мы обязаны это сделать!

– Мы не выйдем живыми из этого боя, – мрачно покачал головой Аллах-Дад, – вы знаете, братья, что я никогда не приветствовал бессмысленных жертв.

– Ты всегда был трусом, – приподнял подбородок Наби.

– Попридержи язык, – мрачно сказал ему Аллах-Дад. – Иначе я укорочу его тебе прямо здесь.

Наби ограничился надменной ухмылкой, но за нож хвататься не стал.

– Разве ты не видишь? – Продолжал Аллах-Дад, – Моджахеддин считают, что мы стали пешками чужеземцев. Этому нужно положить конец. Показать всем, что гордость и вера нам важнее, чем грязные деньги неверных!

– Ты всегда был глуп, Аллах-Дад, – гневно засопел Имран, – отказаться от денег? Сохранить гордость? Нужно взять все, что мы можем взять! Что не можем – отобрать силой! Чужеземцы слишком самонадеянны! Они считают, что держат нас на коротком поводке! Но придет день, и мы обратим оружие уже против самих американцев! Причем их же оружие!

– Да только ты до этого дня можешь не дожить, – стиснул зубы Аллах-Дад.

– Молчать! – Громогласно приказал Юсуфза, терпеливо слушавший споры своих сыновей.

Потом он вздохнул, успокаивая нервы. Поудобнее уселся на ковре.

– Сегодня идет одиннадцатое мая, – начал он, – до момента, когда мы должны напасть на русских, остается всего два дня. Однако они разоблачили мои планы.

С этими словами Аллах-Дад посмотрел на притихшего Мухтаара. Продолжил:

– Завтра утром мы уходим дальше в горы. Хватит с нас бессмысленных смертей. Хватит лить кровь наших братьев попусту.

– Что? Но отец! – Изумился Имран.

– Ты не понимаешь, что ты делаешь, – прошипел Наби. – Ты обещал Стоуну и Абади, что…

– Молчать… Мое слово тут – закон, – сказал Юсуфза угрожающие, – если кто-то считает иначе…

Захид-Хан потянулся за своим оружием и взял кривой нож в черных лаковых ножнах, что носил обычно за кушаком.

– … Может его оспорить прямо сейчас. Но знайте, мои возлюбленные сыновья, что я не стану щадить того, кто дерзнет усомниться в моей правоте.

Имран глубоко дышал, стараясь удержать свои чувства в руках. Наби колко сузил глаза, не сводя взгляда с отца.

– Это мудрый поступок, отец, – сказал Аллах-Дад. – Пусть чужаки подавятся своими деньгами. Пусть американец сам идет убивать пограничников шурави.

Захид-Хан обратил к Аллах-Даду бесстрастное лицо. Наградил сына холодным взглядом.

– Выйти всем, – сказал он. – Я должен отдохнуть перед завтрашним переходом.

Снаружи бушевало. Пряча лица от непогоды, сыновья Захид-Хана покинули большую отцовскую палатку. Отправились к своим.

– Он выжил из ума, – перекрикивая ветер и дождь, сказал Наби, догнав Имрана, – он сам не понимает, отчего отказывается!

– Без достаточного числа припасов мы все умрем в горах, – угрюмо сказал Имран. – Люди уйдут от нас, а старые враги станут искать. Ты был прав. Отец стал слишком стар и нерешителен. Он боится. И его страх будет стоить нам и денег, и жизней.

– Шамабад должен гореть? – Спросил Наби, украдкой оборачиваясь и провожая взглядом остальных своих братьев.

– Должен, – согласился Имран, замерев у входа в свою палатку, – Но чтобы это случилось, нам нужно показать им всем – время Захид-Хана Юсуфзы прошло.

Глава 6

– Ну как ты, Клим? Разговаривал с отцом? – Спросил я.

Клим утер чумазое после земляных работ лицо. Вздохнул, наблюдая за тем, как бойцы выбираются из, недавно вырытого ими капонира для БТР-70, что должен был остаться на Шамабаде на следующие несколько дней.

Это была та самая машина, что присутствовала у моста, в момент обмена пленными. Вместе с ней на Шамабаде осталось и стрелковое отделение под командованием белобрысого старшего сержанта с очень хищным, тонкокостным лицом и узковатыми глазами.

После того как Мухтаар побывал в руках особого отдела, начальство окончательно убедилось в том, что на нашу заставу может осуществиться нападение.

И хотя, душманам и самим стало ясно, что всякий эффект неожиданности их план по вторжению потерял, наши все равно решили лишний раз перестраховаться. Потому Тарану поступил приказ, что приданное подразделение стрелков на БТР на время поступает под его командование.

Соседние заставы также были предупреждены о возможном нападении, потому им приказали принять соответствующие меры. А в случае чего – немедленно выдвинуться на помощь Шамабаду.

Хотя, по правде сказать, мало кто верил в то, что какое-то нападение действительно случится. Банда Юсуфзы оказалась в слишком уж невыгодных условиях для таких решительных действий.

Тем не менее риск все же был. Лично я считал, что вторжение все еще может состояться, но, скорее всего, в другой день и в другой час.

– Видел, – едва заметно улыбнулся Клим, – я счастлив, что он жив.

Внезапно двигатели БТР завелись. Выхлопные трубы машины, тяжелыми бронированными валами, растущие по обе стороны кормы, выбросили облачка выхлопных газов.

Большие колеса стали медленно вращаться, заставляя мощную машину сдать назад.

Сержант с хищным лицом, звали которого, вроде бы Вовкой, жестами стал показывать мехводу, насколько нужно продвинуться назад, чтобы БТР мог въехать в новый танковый окоп.

Вырыли его, к слову, на господствующей позиции, над самым укрепом. Там БТР предполагалось замаскировать. В случае нападения, его крупнокалиберный пулемет должен был сослужить заставе хорошую службу.

– Но я!.. – Решил было перекричать двигатель БТРа Клим, но замолчал. Отвернулся.

– Боишься за Амину⁈ – Спросил я, тоже перекрикивая гул мотора.

– Ее не поменяли!.. Я не могу понять, почему!

Он хотел сказать еще что-то, но передумав, махнул рукой. Пошел к заехавшему на свое место бронетранспортеру.

Клим очень ждал, что девушку привезут на заставу вместе с его отцом. Однако этого так и не произошло.

К слову, старшего прапорщика Вавилова продержали на Шамабаде совсем недолго. Ему дали увидеться с сыном, а поворенок Гия попытался накормить побывавшего в плену человека нажористыми макаронами с тушенкой и копченой колбасой.

Мне даже пришлось отругать его за это.

– Саша, генацвале, – удивился тога Гия, – да откуда, дорогой, я знать могу, что голодающих плотно кормить нельзя⁈ Что им от такого плохо будет! Тут, на товарища старшего прапорщика посмотришь, первым делом накормить его хочется!

Конечно, прапорщика покормили, однако более приемлемой для слабого организма пищей – легкой похлебкой без специй. А после увезли в отряд, где ему окажут первую медицинскую помощь и переправят в госпиталь.

Когда БТР тяжело вкатился в капонир, над землей осталась его крыша и бронированная башенка пулемета. Старший сержант приказал своему отделению уложить вокруг брони машины мешки, а сам бронетранспортер накрыть маскировочной сеткой.

Мы со Стасом, Климом и Синицыным тоже принялись им в этом помогать.

– Я думаю, зря они все это затеяли, – пробурчал Стас Алейников, когда мы с ним подошли к мешкам с песком, которые свалили вблизи окопа другие бойцы. Мешки надо было оттащить к окопу, в котором стоял БТР.

– Душманы не придут, – продолжал Стас, – кишка у них тонка! Только лишнюю работу нам подкинули.

Я взял двадцатипятикилограммовый мешок, взвалил его на плечо.

– Начальство так распорядилось, – сказал я. – Значит, считают, что риск есть. Жаловаться нет никакого смысла.

– Ну знаешь что? – Алейников тоже поднапрягся, взял мешок, прижав его к груди, – Уж что-что, а жаловаться я право имею! Ты меня такого удовольствия не лишишь!

– Жаловаться ему захотелось, – хмыкнул Синицын, – вон, Васю Уткина ранили, а он и то не жалуется! Лежит в госпитале да лечится молча.

– А может быть, если б был тут, и мешки эти сраные с нами таскал… – Сквозь зубы процедил Стас, скидывая мешок у борта БТР и размещая его получше, чтобы прикрыть броню, – так жаловался бы пуще меня!

– Васька никогда не жалуется, – я ухмыльнулся, укладывая свой мешок рядом со Стасовым. – Он в таких вещах удовольствия ну совсем не находит. Не то что ты.

– Так Васе хорошо! Его может быть, раньше домой теперь отпустят! – Ответил Стас, когда мы пошли за новыми мешками.

Стрелковое отделение старшего сержанта Вовы, тем временем, суетилось с другой стороны капонира. Кто-то из них выкидывал лишнюю землю, что осыпалась, когда большая машина заехала внутрь, другие разворачивали маскировочную сетку, чтобы укрыть ею БТР.

Я заметил, что командир отделения Вова, фамилии, которого, я не знал, очень странно на меня поглядывает. Взгляд его был холодным и каким-то неприязненным. Рассуждать о том, обидел ли я чем-то командира стрелков отделения резервной заставы, или же у него было просто плохое настроение, мне было совершенно недосуг.

– Вася, может быть, останется инвалидом на всю жизнь, – грустно добавил Синицын, – бог знает насколько у него ранение серьезное. Лучше мешки потаскать, чем как он.

– Семипалов, Малюга! – Крикнул прапорщик Черепанов, – я вас че сюда пригнал⁈ Кончаем перекуры! Вон мешки! Давай их к окопу!

Малюгу с Семипаловым он поймал аккурат в окопе укрепа. Видя его сердитое лицо, они явно расстроились. Потому лениво повылазили из окопа и отправились к нам на помощь.

Прапорщик пошел с ними и остался следить за нашей работой, и при этом демонстративно и даже немного нахально закурил сигарету, поглядывая на Малюгу с Семипаловым, которых застукал за куревом.

– Резче! Резче, говорю! До боевого расчета работы все надо закончить! – Подгонял он.

– Чего вы? Таскаете? – задал очень глупый вопрос Малюга, подходя к нам.

– Очевидно – таскаем, – без особого энтузиазма сказал Синицын и взвалил новый мешок себе на плечи. Пошел к БТРу.

– Вот скажи, Малюга, а ты, как думаешь? – Пристал к вновь прибывшему пограничнику Стас, – правильно ли я говорю, что вся эта возня в земле – пустая трата времени. Никакие душманы к нам завтра ночью не придут.

– Да мне почем знать? – Пожал плечами Малюга, выбирая себе мешок, – может, придут, а может и нет.

– А я тоже думаю – не придут, – сказал Семипалов и схватился за один из мешков, сдвинул его, потом примерился к другому так, будто выбирал себе, какой полегче.

– Ну вот! Хоть один здравомыслящий человек в нашем дружном коллективе! – Обрадовался Стас.

– Если Богдан такой же любитель пожаловаться, как и ты, это не говорит, что он, видите ли, здравомыслящий, – поморщился Малюга.

– А ты че⁈ – Стас даже удивился, – хочешь, чтобы душманы к нам все-таки пришли?

– А может быть, и хочу! – Малюга нахмурился, взял мешок и, в раскоряку, на согнутых локтях, потащил его к окопу.

– Тоже мне, чудак человек, – хмыкнул Стас. – Под пули ему лезть охота, что ли?

Я вздохнул. Взял новый мешок. Думалось мне кое-что сказать Стасу. Однако решил я, что нет никакого смысла переубеждать Алейникова. А ведь я знал, почему Малюга дал именно такой ответ.

Белорус Малюга за время пребывания в учебке и потом, на заставе, очень сдружился с Васей Уткиным. Были эти ребята очень друг на друга похожи.

Оба крупнотелые, высокие. Со спины их можно было даже принять за братьев. Да и норов у обоих был чем-то схож. Хотя, конечно, Вася гораздо спокойнее и уравновешение Малюги. Объединяло их другое – простота мыслей.

Оба они: и детдомовец Вася Уткин, и обычный деревенский парень Гена Малюга отличались по-детски простым, совершенно бесхитростным нравом. Оба были прямые как палка. Как говорят, «что в уме, то и на языке».

Потому и сдружились. Потому Малюга так сильно переживал за Васю Уткина.

Не раз, и не два я слышал от него такие вот слова:

– Жалко мне, Сашка, что ты там был, а не я. Что ты того бармалея застрелил, который Ваську ранил. Пусть, я тебе за это и благодарен, да только места себе не нахожу! Если уж буду в бою, бить стану этих сукиных сынов беспощадно!

Ну что ж. В этом я Гену понимал. В этом и мне Гена был близок, хотя таким крепким другом, как для Васи, он мне так и не стал.

– Вот я под пулями уже не раз бывал. И не два, – похвалился Алейников, – и что-то обратно под обстрелы мне совсем не хочется. По мне, так нету ничего лучше, чем в рабочей группе горячий шиповник из котелка потягивать да любоваться закатом на Границе!

– Хех… Романтик, блин, – хмыкнул Синицын, вернувшись от боевой машины и услышав «философские» размышления Стаса.

– Радуйся, Стас, – улыбнулся я, – что тебе пока что такого пережить не довелось.

– Какого, такого? – Удивился Алейников.

Я очень пристально глянул на Стаса, да так, что Алейников даже удивился, округлив глаза. Улыбочку, как ветром сдуло с его губ.

– Ты чего это, Сашка? – Приоткрыв рот, пробормотал он.

– Такого, когда близкий человек в беду попал, а ты сделать ничего можешь. Тогда душа свербит так, что места себе не находишь. Вот и Малюга не находит.

– Саша, – посерьезнел Стасик, – ты ж знаешь, что я за каждого из наших душманам буду грызть глотки до последнего, если придется.

– Знаю, – сказал я, – будешь. А если случиться так, что окажешься ты бессилен по каким-то причинам? Если не сможешь прямо тут, прямо сейчас, обидчику «горло перегрызть». Что тогда?

Глаза Стаса сделались грустными и задумчивыми. Он отвел взгляд.

– А тогда ты будешь, как Малюга, – сказал я. – Тогда ты его точно поймешь. И тех, кто под пули идут, тоже поймешь.

Парни, что стояли у кучи мешков, притихли, слушая мои слова. Все они погрустнели и задумались о чем-то своем. И, показалось мне, что Клим Вавилов погрустнел сильнее всех остальных.

– Так, бойцы, чего застыли⁈ – Заметил нашу заминку Черепанов, – давайте, за работу! У мешков от вашей лени ноги не поотрастают!

* * *

Когда далеко в ущелье зазвучвла стрельба, Юсуфза остановил караван.

Лошади его верховых, что шли в голове колонны, заволновались. Имран придержал своего большого вороного жеребца, когда тот стал непокорно топтаться на месте.

– Что это было? – Удивленно спросил второй сын Юсуфзы, стараясь напрячь слух сквозь громкий храп и ржание многочисленных лошадей и крики обеспокоенных мулов и ишаков.

– Нападение, – мрачно проговорил Мухтаар, ехавший по правую руку от отца. – Там идет стрелковый бой!

Юсуфза нахмурился. Он быстро понял, что к чему.

Когда закончился утренний намаз, его лагерь снялся с места, и колонна людей, лошадей и вьючных животных двинулась в путь, Юсуфза послал вперед себя конный разъезд с Аллах-Дадом во главе.

Второй отряд, который возглавил Наби, отделился от каравана, когда они вошли в скалистое ущелье.

Меры предосторожности были необходимы. Что ни говори, а подразделения сводных отрядов советских пограничников все еще могли охотиться за моджахеддин Захид-Хана. Это не говоря о других бандах, что тоже захотят позариться на добро, которое Юсуфза вез с собой.

– Они напали на конный разъезд! – Крикнул разгорячившийся Имран, повторяя мысли Захид-Хана.

Стрельба нарастала. Захид-Хан обернулся, глянул на своих сыновей, оставшихся при нем.

Имран ехал рядом с ним. Мухтаар и Аббас чуть позади.

– Мы не видели тут шурави, – проговорил задумавшийся Мухтаар, – ни вертолетов, ни самолетов, ни колонн. Ничего такого. Маленький отряд русских не зашел бы так далеко!

Юсуфза нахмурился. Глянул теперь на длинную колонну своих людей. Конные и пешие войны, слуги, что вели ишаков и верблюдов – все волновались, кричали. Кто-то схватился за оружие. Другие вопрошали, чтобы понять, что же происходит. Спрашивали у своего лидера, как им быть.

– Захид-Хан, – поправив очки, к нему обратился Фазир, ехавший на спокойном муле, – мы в ущелье! Нас могут взять врасплох!

– Я говорил тебе, отец, что без связи отправлять разъезд нельзя! – Крикнул Мухтаар, – ты же знал, что у нас в рациях не осталось заряженных батарей!

– Ты ничего не сделаешь, отец⁈ – Прокричал Юсуфзе Имран, – а что, если мои братья, твои сыновья умирают прямо там! Прямо сейчас!

Юсуфза встретился взглядом с Имраном. В глазах его сына бурлила настоящая ярость.

– Я был прав! Ты стал слишком слабым! – Заявил Имран, – если ты медлишь, я поеду сам!