Текст книги "Фельдмаршал Румянцев"

Автор книги: Арсений Замостьянов

В Ташани Румянцев выстроил себе внушительный дворец, в котором, однако, жил скромно. Удил рыбку и философствовал. Замаливал грехи и страдал от недомоганий. Так прошли закатные годы полководца, десятилетиями не покидавшего надолго пределов Малороссии.

Когда-нибудь на Украине ещё появится памятник Румянцеву – и никто не свергнет его с пьедестала.

Глава четвёртая.
РУССКИЙ ЦЕЗАРЬ

 
Во турецкой славной области
Зачинался славный праздничек.
На турецкий славный праздничек
Злые турки соезжалися,
Сладкой водки напивапися,
Что сами собой похвалялися.
«Всю Россиюшку насквозь пройдем,
Уж мы графа-то Румянцева
Во полон возьмем,
Во полон возьмем,
Во поход пойдем».
Как возговорит Румянцев-граф:
«Вы служивые солдатушки,
Сослужите верой-правдою
Что за веру христианскую
Самому царю особенно».
 

Из солдатской песни

Первую екатерининскую Русско-турецкую войну от века называют румянцевской.

Давнее противостояние продолжалось: империи стали ближе друг к другу, и Россия постепенно перехватывала инициативу. Нетрудно было предсказать, что новая большая война с турками станет для России удачнее предыдущих. Хотя у османов появились новые козыри: ощутимая международная поддержка и неуверенность императрицы Екатерины в военных делах. Ведь первые годы её царствования прошли под знаком миролюбивого Просвещения. Ей не хватало опыта управления полководцами, действующей армией, а передавать всю власть в руки доверенного вельможи Екатерина не собиралась. Опыт накопился как раз во дни первой Русско-турецкой – и оказался блистательным.

Вторая армия

В середине 1760-х войну с Турцией в России считали неизбежной. Слишком много противоречий накопилось во взаимоотношениях двух стран. Россия видела себя единственной крупной причерноморской державой, стремилась ликвидировать крымскую проблему, превратив давнего врага в зависимого союзника, а то и поглотить солнечный полуостров, который в те времена ещё не считался райским местом. Турки грезили об Астрахани и Приазовье и даже Малороссию считали сферой своих интересов.

Российская империя медленно, но верно стремилась к «естественным границам», которые – заметим! – стали для наших предков естественными только потому, что им удалось разглядеть личные интересы в государственных. А иначе охотники скоренько превратились бы в дичь. Объединив Владимирскую Русь с Новгородской, Москва принялась устранять соперников в долгой войне за наследство Золотой Орды. Решающие удары пришлись на годы правления первого русского царя – Ивана Грозного. Были уничтожены Казанское, Астраханское и Сибирское ханства… Борьба с Крымским ханством оказалась куда более длительной. Даже Петру Великому не удалось ликвидировать этого опасного противника. Дело в том, что за крымчаками стояла сверхдержава того времени – Османская империя. Ни у казанцев, ни у сибирских татар такой поддержки не оказалось. Крымское ханство не было самостоятельной политической силой, подчинялось султану, хотя подчас робко заигрывало и с Россией.

От набегов крымских татар веками страдала даже срединная Русь, не говоря уже о южных окраинах государства. Но к 1760-м годам плод созрел. Есть у нас лукавая традиция: мы так стыдимся «имперских амбиций», что придумываем нелепые отговорки и не признаём, что Россия вела завоевательные войны. Вела, и ещё как! Без озверения, без расправ над обывателями и пленными, но – вела неуклонно. И для сопредельных армий стала грозой именно при Румянцеве.

Наступление – лучший способ защиты от иноземных захватчиков, лучший метод обороны. Это утвердили наши предки после противостояния с кочевыми ордами, после многолетней зависимости от ханов…

Стремление к экспансии – вполне естественное проявление державной зрелости. Проявление силы. Не проявишь силу – проявишь слабость, таков закон истории. Это иллюзия, что можно закрыться от соседей железным занавесом, не вмешиваться в их дела, вести миролюбивую внешнюю политику – и всё будет благостно. От постоянной конкуренции не скроешься. Не отгородишься солженицынской концепцией «сбережения народа». Сбережение обернётся гниением, а в итоге и коня потеряешь, и счастья не сыщешь. Имперские амбиции России – вовсе не чья-то блажь, это целенаправленное развитие, стремление к естественным границам, к неуязвимости нашего «детинца» – срединной Руси. Которая столько страдала в доимперские времена…

Историческая заслуга Румянцева, а также лучших полководцев и администраторов его поколения – в том, что они сломили силу Оттоманской Порты и утвердили власть Российской империи на Дунае и Чёрном море.

Прочных победных традиций у русской армии ещё не было. Турция тогда ещё не стала «больным человеком Европы» – эта формулировка из середины XIX века. Турецкая армия считалась вполне боеспособной – главным образом, конечно, благодаря необозримым людским ресурсам. Мы увидим, что во всех операциях двух екатерининских Русско-турецких войн турки обладали значительным численным превосходством. Да и вообще Оттоманская Порта была более населённым государством, чем Российская империя. К тому же османы начинали войну, заручившись поддержкой двух крупнейших европейских государств – Англии и Франции.

Румянцев видел, что гарнизоны приграничных турецких крепостей укрепляются, и не сомневался, что противостояния не избежать. В Османской империи, как и в Российской, не всё спокойно: начались, не без российского влияния, восстания христианских народов. Их жестоко подавляли.

Важнейшим обстоятельством в пользу турок была и неспокойная ситуация в Польше. В Речи Посполитой шла война против Барской конфедерации – по существу война против притеснения некатолических подданных польского короля. Конфедерация объединила крупных шляхтичей, боровшихся против российского влияния, – Пулавских, Красинских, Потоцких. Франция поддерживала их финансами и военными советниками. Россия, относившаяся к Польше по-хозяйски, активно выступила против конфедератов в поддержку польского короля Станислава Августа. Осенью 1768 года отряд, состоявший из восставших против конфедерации православных жителей Правобережной Украины и запорожских казаков, в погоне за конфедератами вторгся на территорию Османской империи. А именно – в город Банту.

Султан Мустафа III счёл этот инцидент веской причиной для начала открытого противостояния. Турецкие власти, заключив союз с польскими конфедератами и заручившись поддержкой Австрии и Франции, объявили войну России 25 сентября 1768 года.

Заметную роль в политическом прологе к военным действиям сыграл дипломат Обресков – личность, заслуживающая внимания.

Питомец Шляхетского корпуса, Алексей Михайлович Обресков, попал в Константинополь совсем молодым человеком: ему шёл двадцать второй год. Было это аж в 1740 году! А начал он дипломатическую службу под руководством Александра Румянцева, став его доверенным сотрудником.

За десятилетия, проведённые в Османской империи, Обресков выучил турецкий язык и неплохо изучил местные нравы. После смерти А.И. Неплюева в феврале 1751 года Алексей Михайлович был назначен поверенным в делах в Константинополе и произведён в чин надворного советника, а в ноябре 1752 года назначен резидентом. Перед ним ставилась задача добиваться заключения договора с Турцией о свободе торгового мореплавания России по Чёрному морю. Умнейший дипломат, ловкий, изобретательный разведчик, Обресков своими талантами способствовал многим победам русской дипломатии. Он хорошо изучил особенности султанского двора и умел найти подход к нужным людям. «А ревность искусства и усердия Обрескова довольно похвалить не можно. Да благословит Господь и впредь дела наши тако» – таков был вердикт императрицы, начертанный на реляции усердного посла. Его способности высоко ценил и глава Коллегии иностранных дел Никита Иванович Панин.

Главным противником Обрескова в предвоенные месяцы был французский посланник – опытный царедворец маркиз Вержен. Оба дипломата во взаимоотношениях с турецкими политиками умело использовали старинный приём подкупа – незамысловатого и действенного. Осенью 1768 года турецкий султан потребовал от русского посла немедленного вывода русских войск из Подолии. Опытный дипломат пытался сгладить противоречия, не жалел для этого золота – но тут пришлось отвечать прямым отказом. Нет у него таких полномочий – выводить войска. После той аудиенции Обрескова и его товарищей – всего 11 сотрудников русского посольства – арестовали и поместили в Едикуле – знаменитый Семибашенный замок.

Когда-то, во времена Византии, здесь чеканили монеты. Турки устроили в башне тюрьму, в которую не раз попадали русские дипломаты. Там, в подвале, Обресков и члены русского посольства провели несколько мучительных недель. В марте 1769-го всех их вывезли в ставку великого визиря, после чего Обрескову пришлось принять участие в походе. Русских дипломатов унижали и запугивали, а перед палаткой Обрескова «водрузили в землю копия с торчащими на них почернелыми уже и смрадными головами». После этих мук – снова заключение. Только 17 мая 1771 года с помощью прусских и австрийских дипломатов Обрескова освободили, и вскоре он вернулся в Петербург. Екатерина II пожаловала Алексею Михайловичу орден Святого Александра Невского и 200 тысяч рублей. Вскоре он возвращается к службе, участвует в бесконечных переговорах с османами.

…К началу боевых действий 1769 года Россия сосредоточила на главном Днестровско-Бугском театре военных действий две армии: Первую в районе Киева и Вторую на Днепре, ниже Кременчуга. В Петербурге для руководства ведением войны учреждён был Военный совет при высочайшем дворе. Своим прообразом он имел Конференцию времён Семилетней войны, хотя теперь командующие армиями пользовались большей самостоятельностью.

Командовал Первой и главной армией генерал-аншеф Александр Михайлович Голицын – давний соратник и родственник Румянцева, родной брат оставленной супруги. В молодые годы он служил у Румянцева-старшего, находился в его свите во время Константинопольской миссии. К 1744 году, в мирное время, он достиг чина генерал-поручика. В Семилетнюю войну ярко проявил себя при Кунерсдорфе: командовал тогда левым флангом, выдержал мощный удар прусских войск. Раненый, отступил с высоты Мюльберг, измотав противника. После того сражения – раньше Румянцева – Голицын получил чин генерал-аншефа, хотя так и остался в большей степени дипломатом, нежели воином. Никаких противоречий с Екатериной и Орловыми у него не возникало: после восшествия на трон Екатерины Голицын получил орден Святого Андрея Первозванного, был приближен к престолу… Румянцев невысоко оценивал полководческие дарования родственника – и, вероятно, кручинился, что главная роль в кампании 1769 года отведена именно Голицыну. Даже Украинскую дивизию, которую Румянцев вышколил в предвоенные годы, вверили Голицыну. Ему предстояло командовать наступлением на Днестре.

Чего ждали от Второй армии Румянцева, по меньшей мере вдвое уступавшей главным силам по численности? Уже в январе 1769 года она приняла удар крымской конницы. Румянцеву удалось отразить наступление крымчаков и наладить подвижную систему защиты от новых набегов.

Война начиналась вяло, в старом стиле – ни шатко ни валко, с радостными реляциями о занятых без боя территориях, которые вскоре будут оставлены – уже без победных реляций. Голицын берёг солдатские жизни – а заодно и собственные нервы, от генеральных сражений и напористого наступления уклонялся. Не рисковал.

Все усилия Первой армии были направлены на взятие Хотина. Румянцев (и не он один) считал эту тактику ошибочной, предлагал иной план – наступление на Очаков и Перекоп. Если бы удалось овладеть этими крепостями – русская армия расколола бы силы союзников – Турции и Крымского ханства. Расположив на этой линии Вторую армию, можно было бы с основными силами атаковать турок, которые остались бы без помощи союзников, без крымской конницы. Но Голицын наступал на Хотин, а Румянцев с его Второй армией прикрывал действия главных сил. «Жалеть только остается, что время и труды всей нынешней кампании тратятся тщетно по устремлению на один объект, то есть Хотин, всех сил, которые другим образом употребивши, можно было произвести лучшие успехи», – писал Пётр Александрович.

Несколько раз Голицын приближался к легендарной крепости – и в нерешительности отступал. При этом удавалось разбивать достаточно многочисленные турецко-крымские отряды, выманивая противника на удобную для русских позицию.

29 августа, когда 80 тысяч турок во главе с великим визирем Молдаванчи преодолели реку Днестр и атаковали всю русскую армию, Голицын возглавил войска и прижал турок к водной преграде. Турки понесли ощутимые потери – до семи тысяч человек убитыми и ранеными, потеряли 70 орудий и весь свой богатый обоз. Теперь уже русский генерал не проявлял медлительности – но к этому времени императрица задумала рокировку полководцев. Голицына должен был заменить Румянцев, Румянцева – Пётр Панин. А Александра Михайловича императрица видела генерал-губернатором Петербурга.

9 сентября Голицын без сопротивления занял опустевшую крепость Хотин, а вскоре – и Яссы. Турецкий гарнизон бежал заранее. Русской армии достались 160 орудий османов. Победа не менее очевидная, чем та, что состоялась в этих же краях под командованием Миниха. Но бывалые вояки шутили по адресу Голицына. Рассказывали, что фельдмаршал Салтыков, принимая нового фельдмаршала в Москве, пригласил его посетить Успенский собор. Вошли они в древний кремлёвский храм в неурочный час и оказались его единственными посетителями. Пётр Семёнович лукаво, по-стариковски улыбнулся и шепнул Голицыну: «Пусто здесь. Как в Хотине…» И Румянцев не преминул покритиковать хотинское дело Голицына: «Никто не покорял города, не разделавшись прежде с силами, его защищающими».

Но на златоустов взятие крепости произвело неслабое впечатление.

 
Какой разит, Хотин, тя страх?
Пред россом руки опускаешь;
Бездушно тело кроет прах,
Дух прежде бою испускаешь. Р
ушитель наш покойных дней! —
 

так приветствовал А.М. Голицына поэт Фёдор Козельский. В ореоле славы князь с чувством облегчения передал армию Румянцеву. А в Петербурге получил за успешную кампанию фельдмаршальский жезл. Своей знаменитой фамилии он не посрамил, а излишняя ответственность тяготила его… После подписания победного Кючук-Кайнарджийского мира Екатерина вспомнит о Голицыне, его наградят шпагой с алмазами и надписью – «За очищение Молдавии до самых Ясс». Во время войны и после неё Голицын не без блеска исполнял обязанности генерал-губернатора Санкт-Петербурга.

В августе императрица написала письмо Румянцеву. Собственноручно!

«Граф Петр Александрович! Обстоятельства, в коих я поручаю вам команду над первой армиею, требуют с моей стороны некоторых объяснений. Армия, перешед реку Днестр 2 ч. августа, по недостатку в фураже, несомненно подала повод неприятелю, хотя без причины, возгордиться. Но я надеюсь от вашего искусства и военной поворотливости, что вы недолго дозволите неприятелю пользоваться таким пустым тщеславием тогда, когда вы имеете под вашею командою армию, коя уже действительно в пять месяцев шесть раз обратила в бег беспорядочную толпу бесчисленного неприятеля, но наипаче стараться будете всячески возвратить не токмо оставленные авантажи, но еще и не упустите нам приобрести новые, чрез что исполните желание мое и себе приобретете новую славу и приумножите чрез то мою к вам без того уже известную благосклонность».

Румянцев весь год страдал от бездействия, пытался выторговать у Петербурга право на полководческую инициативу. Отчасти это ему удалось. 18 сентября 1769 года он вступил в должность командующего Первой армией. Но кампания заканчивалась, армии располагались на зимних квартирах. Генерал разработал план кампании следующего года. Он предполагал вести боевые действия на территории Молдавии и Валахии, намеревался поднять знамя освободительной войны, взывая к патриотизму порабощенных христианских народов. Его планы выглядели смелее осторожных намерений Голицына. Прибыв в армию в середине сентября, Румянцев нашёл неудовлетворительным состояние полков, отметил нехватку лошадей…

В осеннее-зимнюю кампанию Первая армия вторглась в Валахию. Румянцев решился на редкую по тем временам активность в зимние месяцы. Рейды генералов Штофельна, Потёмкина и Подгоричани заслуживают отдельного исследования. В январе – феврале в наступательных операциях приняло участие от 14 до 20 тысяч солдат – немалая часть армии Румянцева.

Румянцев понимал, что безопасность главных сил можно обеспечить, только предупредив набеги крымчаков и турок. И в январе приказал генерал-поручику Штофельну занять Галац и Бухарест. Турки в ответ перешли Прут, двинулись навстречу русским войскам. 4 января войска Потёмкина и Подгоричани разбивают турок у Фокшан – и рейд продолжился. Взять приступом и с малыми силами Браиловскую крепость не удалось, но Штофельн выжег окрестности укрепления. 4 февраля войска Штофельна взяли Журжу. Действовал генерал жёстко, наказывал не только турок, но и непокорных бессарабских господарей, однако молдаване встречали русские войска доброжелательно. Христофор Фёдорович Штофельн вскоре умер от моровой язвы, подхваченной в одном из занятых городов. Служил Штофельн усердно – даже во дни болезни вникал в ход событий, отдавал приказы из Ясс.

Его упрекали за жестокость по отношению к покорённым обывателям, но Румянцев выгораживал Штофельна перед императрицей. И после смерти генерала назвал его в письме императрице «благоразумным полководцем из рабов ея императорского величества, который из усердия наивеличайшего к службе, пожертвовал собой, держась тех мест, от коих он ему многократно для собственной его безопасности приказывал удаляться».

Зимний рейд 1770 года прославит Григория Потёмкина, который добровольно присоединился к отряду Штофельна. В те дни Румянцев доверял ему, выделял рослого и распорядительного храбреца. С Потёмкиным обращался менее строго, чем с другими генералами. Поговаривали, что не только из-за боевых заслуг будущего светлейшего князя, но и потому, что знал о придворных связях Григория Александровича и безошибочно разглядел в нём многообещающего вельможу.

В феврале 1770-го граф отправил в Петербург захваченные трофеи, предварительно определив, что они не несут чумной заразы. А весной, в теплынь, армия Румянцева переправилась через Днестр. В начале мая войска собрались у Каменец-Подольска, а оттуда начали поход. Им противостояли многочисленные турецкие и крымские войска, сосредоточенные на нижнем течении Дуная.

Начиналась одна из самых славных кампаний в истории нашей армии. Летом 1770 года Петербург получит воистину фантастические новости с фронта, а Румянцева станут восторженно сравнивать с Юлием Цезарем.

За Могилою Рябою…

А начинался этот славный год с крупнейшей военно-теоретической победы Румянцева: он создаёт «Обряд службы», ключевой труд в истории русской военной мысли. Пётр Александрович возжелал дополнить существующие уставы и инструкции – и создать краткий, но действенный кодекс, учебник для офицера, лучшее руководство по боевой подготовке. С введением румянцевского «Обряда» преодолевался разнобой в обучении и воспитании войск. Через 18 лет, в ходе потёмкинской военной реформы «Обряд» станет обязательным уставом русской армии. В подзаголовке сказано: обряд «дан в главной квартире в городе Летичеве» в марте 1770-го.

Конечно, этот труд складывался не в одночасье: Румянцев полагал приобретение Дуная и Крыма жизненно необходимым для России: в противном случае соседство с османами сулило постоянную опасность набегов. Для такой войны требовалась армия дисциплинированная, хорошо обученная. «Обряд» – это рациональное, продуманное руководство по взаимодействию родов войск и вспомогательных сил. Здесь даны точные и ясные сведения о самых важных вещах – о маршах, о карауле, о пикетах, о лазарете и устройстве обоза, о фуражировании. Офицер, вникнувший в румянцевский «Обряд», получал недурное военное образование.

Румянцев постигал суть войны не только как генерал, но и как политик, предвосхищая мыслителей XIX века: «…искусство военное… состоит в одном том, чтоб держать всегда в виду главную причину войны, знать, что было полезно и вредно в подобных случаях в прошедших временах, совокупно положение места и сопряженные с тем выгоды и трудности, размеряя противных предприятия по себе, какое бы могли мы сделать употребление, будучи на их месте».

Весной, накануне наступления, Румянцев рассылал «Обряд службы» по частям с такой инструкцией: «Полковым командирам рекомендую накрепко своим штаб– и обер-офицерам подтвердить, дабы мною изданный “Обряд службы” не довольно прочесть, но и всегда в крепкой памяти иметь. Для лучшего же знания иметь всегда в кармане при себе». Румянцев отучал офицеров от благодушного барства, от привычки окружать себя усадебным комфортом, несовместимым с походными условиями. В те времена в армии ходил анекдот, отражающий вполне реальный эпизод. Как-то на рассвете Румянцев вышел из палатки и приметил офицера, который пробирался между шатрами… в халате. Фельдмаршал подозвал его. Офицер смутился, ожидая строгой взбучки. Но Румянцев затеял с ним добродушный разговор, этакую светскую беседу. Когда офицер попытался вернуться в палатку, чтобы привести себя в порядок, граф схватил его за локоть: «Куда же вы спешите, друг мой? Ещё рано. Продолжим беседу у меня». В своей палатке Румянцев предложил молодому человеку присесть и битый час не прекращал приветливые речи. «Ваше общество доставляет мне удовольствие. Поговорим, друг мой». В палатку с докладами заходили другие офицеры – все одетые, как положено. А утренний гость восседал в халате, места себе не находил. Нескоро закончилась эта изощрённая пытка. Но после этого халаты в армии исчезли из употребления. Война – так по-военному!

К кампании 1770-го русская армия пришла тактически образованной.

Ну а далее – наступление по долине Прута. Топонимика этого края в истории русской армии представлена щедро. Вот и курган Рябая Могила памятен по истории походов Петра Великого. Тогдашние россияне помнили строки Феофана Прокоповича:

 
За Могилою Рябою
над рекою Прутовою
было войско в страшном бою.
В день недельный ополудны
стался нам час велми трудный,
пришел турчин многолюдный.
Пошли навстречь козацкие,
пошли полки волоские,
пошли загоны донские.
Легкий воин, делав много,
да что был числа малого,
не отнял места лихого.
 

Это про 1711 год, про петровские времена. А войска Румянцева подошли к кургану в начале июля 1770-го. Тем летом Румянцев намеревался изменить ход кампании, проверить теоретические наработки, взбодрить русскую армию и сломить дух османов. К тому же следовало предотвратить соединение турецких и крымских сил. В последний раз русский полководец был столь решительно настроен под Кольбергом.

Корпус генерала Репнина – авангард румянцевской армии – уже несколько недель держал позиции возле Рябой Могилы. В войсках лютовала чума. Началась эпидемия, которая станет проклятием нашей армии в той войне и, как мы знаем, повлияет на судьбу одного из боевых товарищей и учителей Румянцева – фельдмаршала Салтыкова, московского генерал-губернатора.

Корпус хана Каплан-Гирея, состоявший преимущественно из крымской кавалерии, терзал войска Репнина. Под рукой у крымского владыки было 70 тысяч воинов. Как раз в 1770-м Каплан-Гирей стал крымским ханом – через несколько месяцев он оставит престол, а ещё через полгода скончается от той же чумы. Уже состоялась краткая стычка крымского отряда со вторым русским авангардом, которым командовал генерал Баур. Татары с потерями отступили к основным силам хана, к Рябой Могиле.

Румянцев прорвался к Репнину 16 июня – и решил атаковать крымскую лаву несколькими отрядами, которые бы действовали во многом самостоятельно, но поражали бы врага с разных сторон одновременно. С утра 17 июня кольцо вокруг лагеря Каплан-Гирея начало сжиматься. Хан понял, что окружение означает для него гибель. Ответить контратакой он побоялся – и предпочёл отступить, огрызаясь кавалерийскими вылазками против атакующих войск Румянцева. Генерал-аншеф ошарашил неприятеля новинками: он отказался от рогаток – громоздких заграждений, которыми традиционно прикрывали пехоту от вражеской конницы. Вместо рогаток заговорила артиллерия, отпугивая и поражая лошадей и всадников. В результате побитый хан отступил к реке Ларге, потеряв около 400 бойцов. Потери русских – 46 человек. Корпус Репнина был спасён – он браво проявил себя в атаке, наступление дивизионными каре доказало состоятельность.

«Сражение представляло образец редко применявшегося вообще и ранее совершенно необычного для русской армии действия группами, имевшими самостоятельные цели, подчинённые общему плану. Армия показала хорошую способность к маневрированию, а её главнокомандующий сумел к наиболее острому моменту сконцентрировать почти все свои силы на осуществление операции», – признаёт профессор Коробков. Ценители военного искусства никогда не забудут румянцевской кампании 1770-го – и Рябая Могила стала скромным по масштабу, но блистательным по исполнению началом.

Румянцев доказал правоту своего положения: «Я того мнения был и буду, что нападающий до самого конца дела всё думает выиграть, а обороняющийся оставляет в себе всегда страх, соразмерно деланному на него стремлению». Летом 1770-го он показал всему миру, что такое наступательная тактика, в которой главное – разгром армии противника.

В журнале военных действий так сказано о кульминации сражения: «Как только генерал-квартермистр Боур вышел на первую ему предлежавшую вышину и приказал устроить впереди из пушек и единорогов батарею для прикрытия войск, туда всходивших, то неприятель и сие, и от всех сторон увидев на себя движения, весь бросился в лагерь и сорвал поспешно оной. Приметив купно с таковым действием и его наглой бег, его сиятельство главнокомандующий тотчас всю тяжелую кавалерию под предводительством генерал-порутчика и кавалера князя Репнина послал от армии на бегущего неприятеля. Между сим немедленно с двумя гранодерскими ротами подполковника графа Воронцова генерал-квартермистр Боур взошел на гору к ретранжаменту, так как и князь Репнин всходил же на противную вышину; но неприятель, поспешно удаляясь и прикрывая свою ретираду отборными людьми, которые временем принуждали к отступлению и наши легкие войска, в то время на них посланные, вскоре вышел из расстояния, чтоб пехоте нашей можно его было достигнуть; познав то, генерал-порутчик князь Репнин приказал генерал-майорам графу и кавалеру Подгоричани и Текели атаковать и преследовать неприятеля, кои с полками гусарскими: Сербским, Ахтырским и Харьковским не замедлившись то исполнили, а первым храбрым ударом наши гусаре и опрокинули неприятеля, и пошли за ним вдогонку. Оставляя свой лагерь, приметил неприятель на себя движение из-за Прута генерал-майора Потемкина, который, повидевши его бегство, спешил только с одними егерями, да легким войском на погонь. Посему неприятельской конницы до двух тысяч человек бросились с превеличайшим жаром на сей деташамент; удачи однакож им не было, ибо подполковник и ордена святого Георгия кавалер Фабрициан, установя при егерях батарею, производимою из пушек пальбою не только отбил неприятеля, но и подкрепил гусар корпуса князя Репнина, которые тем паче напустили на неприятеля».

Дальше – преследование удиравших турок. Румянцев сетовал, что турецкие лошади быстроходнее наших. То ли к местному ландшафту лучше привыкли, то ли от природы такие скорые. Двадцать вёрст продолжалось бесплодное преследование. А турки отступили на тридцать вёрст – и там расположились на скорую руку.

Храбрый, но ещё не всероссийски известный генерал Григорий Потёмкин в том бою отличился: его войска захватили турецкое знамя. Он, как и Завадовский, сопутствовал Румянцеву.

«Достигши равного положения с урочищем на той стороне Прута, называемым Цецора, переправил я все тяжелые армейские обозы, кинув понтонные мосты, за Прут 9-го июня, и находя уже себя в состоянии взять меры на поражение неприятеля, противостоящего на Пруте корпусу генерала-поручика князя Репнина, отрядил из сего места свой авангард, который составляли пять гренадерских баталионов, и именно: подполковников графа Воронцова, князя Меншикова, Нейбоша, Аршеневского, Пеутлинга, один также егерей и команды пикетные, состоявшие до трех баталионов мушкатер, да кавалерии 12 эскадронов, придав к ним 14 полевых орудий, при коих просил употребиться генерал-майор Мелиссино. Так как генерал-квартермистр Боур больше других сведущ был об окрестностях тех мест, коими проходить надлежало до неприятеля, то в надежде сего, а не меньше отличного его искусства, препоручил я ему быть предводителем сему корпусу даже до лагеря неприятельского, где и произвесть над ним атаку, тем надежнее, что я по его следам шел с армией в готовности ко всякой помощи. Распоряжение наше было к атаке, чтоб генералу-квартермистру Боуру зайтить в тыл неприятелю, сделав марш ночью против 11-го числа сего месяца», – докладывал Румянцев императрице.

В грядущих кампаниях географическое наименование «Рябая Могила» сызнова будет мелькать в реляциях. Но самое важное сражение в здешних местах случилось в 1770 году, 17 июля – по старому стилю, разумеется.

Румянцев ошпарил турок, но поход только начинался. А девиз прежний – «искать неприятеля, уничтожить все его покушения и чрез то доставить защиту и безопасность занимаемому краю».