Текст книги "Заводской район"
Автор книги: Арнольд Каштанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
– Аркадий… Ты спишь?
Глава седьмая
Владимир Корзун
Сохраняя невозмутимость, Корзун неторопливо пересек полутемный и пустой вестибюль ресторана и стал подниматься по лестнице в зал. Жена пыталась взять его под руку, но навстречу им бежали встречать молодоженов нарядные парни и не давали ей поравняться с мужем.
Молодожены приехали на двух серо-голубых машинах. На антеннах за багажниками развевались голубые и розовые ленты. Машины остановились перед крыльцом. Жених, совсем еще мальчик, бережно вел под руку невесту в фате, уставшую от общего внимания, но привлекательную и заразительно счастливую.
Молодые шли быстро и на лестнице догнали Корзуна. Жена толкнула мужа в спину: «Быстрее!» – но он ничего не чувствовал и не слышал. Он волновался, а от волнения всегда цепенел и потому казался особенно монументальным. Так Корзуны и появились в зале на шаг впереди молодых. Жених догадался немного задержаться, чтобы дать Корзунам время исчезнуть с пути. Шеренга гостей втянула их в себя, оркестр заиграл туш, и молодые пошли, осыпаемые цветами.
Корзун еще не вышел из оцепенения и ничего не воспринимал. Минута, которая должна была принести торжество, пропадала даром. Он пережил ее раньше, неделю назад, когда получил приглашение на свадьбу к молодому Грачеву. Сколько человек с завода могли получить приглашение? Может быть, десять или двадцать из тридцати тысяч. И сегодня, когда они с женой одевались, их одежда неожиданно приобрела для него особое значение. Она уже принадлежала не только им, но была частью картины «На свадьбе у Грачева». Корзун чувствовал уважение к своим вещам. Жена тоже была частью этой картины, что помешало Корзуну привычно прикрикнуть на нее, когда она замешкалась перед входом.
Будет ли на свадьбе прежний директор? Семь лет старший Грачев занимает его место. Прежнего директора Корзун видел-то всего три раза за много лет работы, да и то издали, во время митингов, но он твердо знал: прежний директор был директор, казалось, он всегда был директором, и никто не задумывался и не вспоминал, был ли до него другой директор. Старики знали о нем много историй, почти легенд, в которых он был крутым, карающим быстро, как молния, и не ошибающимся хозяином. Тогда был порядок. Корзун любил пересказывать молодым эти истории, подчеркивая в них решительность прежнего в сравнении с нерешительностью теперешнего. Нет, против того Грачев слаб. Слишком высоко стоял для Корзуна тот, чтобы его мог заменить знакомый-перезнакомый Грачев, недавний начальник цеха и предзавкома, почти ровесник, который выдвинулся на глазах у всех.
Но все сомнения в Грачеве рассеялись, когда Корзун получил приглашение на свадьбу его сына. Правда, в торжестве был неприятный привкус. Корзун старался не вспоминать о том, что попал-то он на свадьбу случайно. Старший Грачев, стараясь сделать ее поскромнее, выбрал столовую-ресторан на окраине района. Как водится, послали приглашение администрации. Заведующая пойти не захотела, отдала пригласительный билет жене Корзуна. Вот как он сюда попал. Этого никто не знает, а увидят его здесь многие. Он уже и сам забыл, что приглашен как муж повара. Да не в этом дело – увидят, не увидят. Важно, что он здесь… Но привкус оставался. Тем более шеф-повар тоже здесь, что наполовину обесценивает присутствие самого Корзуна. Шеф-повар будет подходить к ним как к своим.
Толпа гостей в голом пространстве зала беспорядочно шевелилась, распадалась на кучки. Радостно и шумно встречались знакомые. Корзуны как оказались около стены, так и не двигались с места. Корзун тоже высматривал знакомых в толпе. Громко хохочет шеф-повар, пристроился к какой-то компании. Этот нигде не пропадет. Корзун уже сердился, что шеф-повар не подходит к ним. А там – Брагина посреди зала с маленьким старикашкой разговаривает. У всех на виду, себя показывает. Тесть ее – давний друг Грачева, оттого-то она здесь. И эти брат и сестра, интеллигенты, рядом с ней стоят. В старикашке что-то знакомое… Грачев к нему подходит…
Корзун так и не узнал в «старикашке» бывшего своего директора. Он заметил в беспорядочном общем течении направленное движение к стеклянной стене. Вдоль нее во всю длину зала был накрыт стол, и надо было занять места не слишком близко, но и не слишком далеко от новобрачных. Корзун издали наметил два стула и, подхватив жену под локоть, устремился к ним. Они оказались у стола первыми, и хоть какая-то женщина громко говорила всем: «Садитесь, садитесь, товарищи, пожалуйста, садитесь», жена локтем прижала руку Корзуна и шепнула:
– Погоди.
Тут вокруг задвигали стульями, и Корзуны сели. Грачев торопливо обходил гостей за их спинами, около некоторых задерживался. Корзуну он положил руку на плечо и сказал полушепотом:
– Следить, следить, следить за рюмками, следить, вон там не налито, следить…
Совсем простым дядькой оказался Грачев. Однако голова у него – будь здоров. Ведь один только раз он видел Корзуна на совещании и, поди ж ты, запомнил. А Корзун не верил раньше, когда говорили, что директор помнит наизусть все заводские телефоны.
Начались тосты. Иные из них были похожи на речи, и тогда шеф-повар с середины стола кричал:
– Регламент!
Остряк… Грачев опять пробрался на другой конец стола, к молодежи, обнял сзади сколько сумел обхватить:
– Молодежь, а от вас никто ничего не скажет? Все мы, старики?
– Вот Костя у нас!
Поднялся обрубщик Климович. Этот здесь, наверно, как друг жениха или невесты. Невеста на другом конце стола даже вилкой по бутылке застучала, чтобы все стихли. Климович, понятное дело, волновался, волосы на лбу взмокли. Достал бумажку. Конечно, у Грачева все как надо организовано…
Я поднимаю свой бокал,
Чтоб явью для обоих стал
Высокий, светлый идеал
Любви и верности святой…
Стихи были длинными. Потихоньку снова стал усиливаться гул голосов. Шеф-повар не очень громко, но все-таки сказал:
– Регламент.
– Потише, товарищи, – сказал ему Корзун.
Между Костей и Корзуном сидели Брагины, соседом его был Аркадий. Хотя Корзун и относил Аркадия к самым безнадежным интеллигентам, разумея под этим племя хитрое и паразитическое, за столом он всегда настраивался доброжелательно к ближайшему соседу и недоброжелательно к более отдаленным.
– Это шеф-повар, – объяснил он Аркадию. – Живет человек.
– Хорошо живет? – поддержал разговор Аркадий.
– Умеет.
Иронию Корзуна Аркадий не заметил и посмотрел на весельчака уважительно.
– Молодец, – продолжал Корзун.
– Молодец? – Аркадий счел себя обязанным порадоваться.
– Отчего ему не веселиться? Шеф-повар. Представляешь?
Жена дергала его за рукав.
– Нет, – сказал Аркадий, начиная представлять.
– Вот кого-нибудь поймают, посадят, ну и что? Семья обеспечена, деньги припрятаны. Выйдет – поживет.
– Дайте слушать, – сказала Аня.
Утром она заметила пригласительный билет на холодильнике: «Что это?» – «Да так… Разве тебе хочется?» – «Никуда мы с тобой не ходим. Так закиснуть можно». А Аркадию-то казалось, ей достаточно общения с ним.
Раз они здесь, глупо быть недовольным. Аркадий, вспомнив о своем решении быть всегда довольным, ласково дотронулся до плеча Корзуна.
– М-мм… Давайте послушаем.
– Больно уж длинные стихи подобрали.
– Подобрали? По-моему, он сам их сочинил.
– Это мой обрубщик Климович… А я так бы делал: попался, так вся семья отвечай – жена, дети, родители. Ведь знали же, пользовались… Тогда неповадно было бы.
Жена опять дернула его за рукав.
– М-мм, – сказал Аркадий, растерявшись.
– А по-твоему, что? Воспитывать? Довоспитывались. Меня дед ложкой по лбу воспитывал. Снимал штаны и воспитывал. Так я, между прочим, в двенадцать лет уже трудодни зарабатывал. И школу окончил. А мне в школу пять верст надо было ходить. И, как видишь, вечерний институт осилил. И еще в это время младшую сестренку кормил.
«Я не имею права насмехаться над ним», – подумал Аркадий.
– Я не против воспитания, – продолжал Корзун. – Воспитывать тоже надо. Но одним воспитанием ничего не сделаешь.
– Конечно. – Аркадий обрадовался возможности согласиться.
– Все-таки сознание у людей еще… Чего там скрывать. Я тебе скажу, Грачев – головастый мужик, каких мало, но при Васине порядка куда больше было. А ведь не скажешь, что он не воспитывал. Когда надо, он и воспитывать умел. Рассказывают, он как-то вызвал к себе пома по кадрам. Тот пришел, секретарша говорит: «Петр Сидорыч занят, просил подождать». Пом сел, ждет. Люди выходят из кабинета, входят, а ему все: «Просил подождать!» Так он четыре часа просидел! А потом ему Васин говорит: «Я специально тебе показал. Вот как ты народ ждать заставляешь». Это ведь тоже воспитание, верно?
– Конечно, – сказал Аркадий. – Это тоже воспитание.
Он все еще не внушил себе симпатии к Корзуну.
Выбрались из-за стола оркестранты, гости задвигали стульями.
Начались танцы.
С Лерой. кажется, все было в порядке. Костя Климович, склонившись, читал ей свои стихи. Все подряд. Лера опустила руки на колени и смотрела на них. Костя ей понравился, и теперь она страдала. «Но это пускай», – подумал Аркадий.
Я – поэт. И может, оттого-то
Я хочу, чтоб прочным был металл.
Может, попадет моя работа
В Индию, увидит Тадж-Махал…
– Костя, – вмешалась Тоня. – Остановись.
Костя налил в фужер воды и выпил.
– Ты бы потанцевал с нами. Костик. Есть у тебя совесть?
Аня закинула руки за спинку стула и рассматривала танцующих.
Ее платье с поперечными полосками кофейного и кремового цветов натянулось на поднявшейся груди. Аркадий пригласил ее танцевать. Наверно, этого делать не следовало. Именно во время танца, ощущая руки друг друга, они оба почувствовали отчуждение.
– Пить хочу, – сказала Аня.
Аркадий смотрел, как она пьет. «Аня очень красивая, – говорил он себе. – Аня очень красивая».
– Смотри, – Тоня показала в толпу, – вон тот высокий, видишь? Это Шемчак, главный металлург. Из-за него Валя с завода ушел.
– Валя? И бросил свою селитру?
– Что Валя? – услышала Лера. – Выгнали его?
– Нет, оскорбился и сам ушел.
– Это тот – Шемчак? – спросила Аня. – Сейчас он меня пригласит.
– Он и не смотрит в нашу сторону, – сказала Тоня. – Он меня боится.
– Что-то не верится, что он умеет бояться, – возразила Аня. – Ага. Наблюдайте.
Шемчак посмотрел вокруг себя и, как будто не заметив их, направился в сторону, но неожиданно оказался перед Аней.
– Разрешите?
Она подмигнула своим за его спиной.
Аркадий следил, как появляется и исчезает в толпе летящее платье Ани, и вдруг сообразил, что не любит ее.
«Она ведь меня тоже не любит. Но она этого не знает. И ей не нужно любить, а мне нужно. Что-то у меня не получается… Я словно пытаюсь подобрать по себе какие-то очки и все никак не подберу их».
Он смотрел на плотную толпу танцующих. Кругом – улыбающиеся лица. Вот пара: она очень полная, как почти все женщины здесь, но кожа лица упруга, на щеках симпатичные ямочки; он массивен, хорошо сложен, могучая шея багрова. Оба едва передвигают ноги, переваливаются с боку на бок и буднично разговаривают с соседней парой. Разумеется, улыбаются.
Аркадию казалось, что они все говорили громче чем надо и смеялись больше чем надо, ему казалось, они стыдятся себя, своего неумения самозабвенно веселиться.
– …она красивая. – Тоня обращалась к нему, он только теперь это заметил, но Тоня махнула рукой и повернулась к Косте: – Сними галстук, не страдай. Никто не смотрит, чего тут. Ну, потанцуем?
– А он отличный парень! – Появилась Аня. – Шемчак ваш. Со– вершенно некомплексованный!
Лера посмотрела в зал и сразу угадала:
– Вон тот?
– Конечно, вы, комплексованные, таким завидуете! Аркадий, воды! Ох, слышите, слышите, что они делают? Это же танго. Я так соскучилась по танго..
Шемчак, улыбаясь, заторопился к Ане, поклонился, прищелкнул каблуками. Оркестр неожиданно замолк, и Шемчаку пришлось остановиться. В этом неловком положении, не допуская паузы, из которой с каждой секундой выбраться было бы все труднее, он уцепился за Тоню как за спасение.
– Салют, Антонина! Смотри, сегодня все литейщики здесь собрались. И Корзуна я видел.
Тоня простила ему «салют». Это он ради Ани старается. А он теперь уже мог разговаривать с Аней:
– Мы с Антониной Михайловной ужасные враги, но иногда заключаем перемирие.
– Не может быть, – сказала Аня. – У нашей Тонечки не может быть врагов.
Они построили на Тоне мост, по которому приближались друг к другу.
– Но она может быть врагом, и очень безжалостным, поверьте. Конечно, в хорошем смысле, по-принципиальному. Сколько мы с тобой, Антонина, знакомы?.. Представляете, Аня, что зеленым юнцом я пришел в цех и попал под начало Антонины Михайловны. Это было ужасно, тем более что я сразу в нее влюбился…
– А теперь ты начальник, – сказала Тоня. – И это еще ужаснее, тем более что я в тебя не влюбилась.
– Вы большой начальник? – спросила Аня и посмотрела на Аркадия и Леру.
Разговор затягивался, и их молчание становилось неловким.
– Очень маленький, – засмеялся Шемчак.
– Впустую скромничаешь, – сказала Тоня. – Ты действительно небольшой начальник.
– Мы же договорились – вечером перемирие, – шутливо напомнил Шемчак.
Оркестр опять начал танго. Шемчак снова вытянулся перед Аней, склонился, прищелкнул каблуком. Брагины смотрели, как они, обнявшись, поплыли по залу.
Тоня вздохнула.
– Это он-то некомплексованный? – удивилась Тоня. – Да скажи ему, что у него туфли немодные, он ночь не заснет.
– Это похоже, – сказала Лера. – Но, наверно, он все-таки спит спокойно, да?
Была ночь, когда Аркадий, доставив Аню к ее родителям, возвращался домой. Он вышел из такси и не стал подниматься в пустую квартиру, а присел на крыльце.
Когда-то, другой ночью, много лет назад, мальчишкой, он залез с приятелями в яблоневый сад, и их обнаружил сторож. До сих пор Аркадий помнит свой ужас, когда он мчался по неровной, разбитой дороге вместе со всеми и в темноте слышал за собой топот и дыхание здоровенного мужчины. И одна-единственная мысль была у него: только не быть последним, только не быть последним. Сторож поймает последнего, остальные убегут. И, задыхаясь, он кожей спины чувствовал: «Не быть последним».
И сейчас ему казалось, что все люди живут с этой единственной мыслью.
Глава восьмая
Антонина Брагина
Цех лихорадило. Его хронической болезнью была нехватка людей. Из полутора тысяч по штатному расписанию работали тысяча сто. Во время летних отпусков положение стало особенно бедственным. Важник проводил по две оперативки в день – одну с первой, другую со второй сменой. Начальники участков уходили из цеха поздно.
Как-то теплым вечером Тоня возвращалась домой и встретила на бульваре Валю Тесова. Он катил ей навстречу детскую коляску. Тоня обрадовалась. Почему-то Валя редко увлекал людей своими идеями, но зато всегда заражал своей энергией.
– Что ты! – кричал он. – Я только теперь, Антонина, жить начинаю! Никогда не бойся менять работу! Ты зайди к нам в институт, посмотри: ковры в коридорах, стеклянные двери, цветочки на стенах, из окна лесом пахнет, чистота… Стол у меня, как у Шемчака в кабинете! А тишина какая…
– Ну, тишина, наверно, там была только до твоего прихода.
– А работа там! Стыдно деньги получать. Я, представь, занимаюсь теорией прессования. Пока только литературу изучаю. Чувствуешь? В рабочее время, это у нас принято. Рассказать, что такое реология? Это очень просто…
– Валя! – взмолилась Тоня.
Она отодвинула кисейную занавеску на коляске. Почти безволосый годовалый малыш перестал жевать пустышку и впился в нее глазами.
Тоня рассмеялась.
– Как зовут его?
– Валентин. – Валя отчего-то смутился. – Малая так захотела.
Он развернул коляску в обратную сторону и пошел провожать Тоню.
– Как там дела, в цехе? – спросил он, но видно было, что цех его уже не интересует.
– Людей не хватает, – сказала Тоня. – Некому работать. Беда.
– Все правильно. Зачем людям в литейку идти? Вон рядом на радиозаводе в белых халатах работают.
– Денег у нас больше платят, вот зачем.
– Что у нас, капитализм? Народ теперь грамотный, ему не только деньги надо. Вот теперь-то, Антонина, вас жизнь и заставит автоматику внедрять! Помнишь, как я рации кидал по автоматике? Помнишь, как вы с Важником отпихивались? Тогда это только Тесову было нужно. Потому что у вас только план на уме. А вот как прочувствуете, что людей нет, сами запросите автоматику! Ты, Антонина, на коленях к нам в НИИ приползешь и попросишь: дайте мне автоматику. Завтра приползешь! Умные люди уже сегодня ползают!
– Так вот для чего у вас ковры на полу. Только не очень-то ваши автоматы пока работают.
– Почему? В земледелке бегуны автоматизированы? Автоматизированы. Я сейчас прессованием занимаюсь. Я тебе уже говорил? Есть одна идея. Послушай…
– Валя, отстань. Я все науки уже позабыла.
– Это только кажется, Антонина, хочешь, я у нас о тебе поговорю? Тебя возьмут.
– Поздно мне в науку идти.
– Что поздно?! Нам опытные производственники нужны! Будешь в шикарных платьях на работу ходить, чистенькая, захочешь, брючный костюмчик себе сошьешь, как у нас одна блондиночка… Не трусь, Антонина!
– И как она?
– Кто?
– Блондиночка.
– Да ну тебя. Я тебе серьезно… Ой! Я ж забыл, его купать надо! Бегу, Антонина.
Он на ходу опять развернул коляску, махнул Тоне рукой и помчался по улице.
Тоня долго еще улыбалась, думая о нем. И ночью в постели вспоминала его рассказы об институте. Чистота, тишина, вежливые внимательные коллеги… Но привыкла она к цеху. Все другие места на земле кажутся ей чужими. «Это плохо, конечно», – подумала она и настроила звонок будильника на пять часов. Нужно было утром увидеть третью смену.
Как рано ни приди в цех, Важник уже там.
– Брагина, давай ко мне.
В своем кабинете он снял пиджак и повесил его на плечики. Откуда-то вытащил цветную тряпочку, вытер со стола пыль – окно на ночь оставалось открытым. Положил тряпочку на место, посмотрел на кресло, буркнул, опять взял тряпочку, протер сиденье. Однако садиться не стал, склонился над столом, раздраженно разбросал бумаги и, найдя нужную, сунул ее Тоне. А сам отошел к окну, стал смотреть в него, запустив руки в карманы.
Тоня прочла.
– Ого! Торопится Шемчак. На тридцать процентов нормы щелока урезать!
– Так что будем делать?
– Ничего ультразвук не дал. Сколько раньше расходовали щелока, столько и теперь.
– Как же тогда можно уменьшить норму?
– Тут я маху дала. Нормы были завышены.
– Вот она, твоя хитрость. Всегда боком вылезает.
– А брак покрывать мне надо было как-то?
Важник, видимо, пытался что-то придумать:
– Этот ультразвук для здоровья не вреден? Мы бы тогда через санинспекцию…
Тоня усмехнулась:
– Не вреден.
Он рассердился:
– Откуда мне знать? Придумывай сама, если можешь.
В конце концов, Важника это все мелочь, копейки. Оба они не первый день в цехе. Мало ли бывает бесполезных изобретений, без них нельзя представить технический прогресс. Никто ничего не потеряет, только у Тони уменьшат нормы расхода на щелок и ей будет чуть-чуть труднее работать.
Может быть, Тоня и махнула бы на это рукой, но однажды Шемчак привел к ней командировочных с Волгоградского тракторного. Он заинтересовал их ультразвуком, они заказали себе чертежи на установку, но, как люди осторожные, решили расспросить производственников.
Тоня отаетила уклончиво.
– Приезжайте через месяц, – сказала она. – Посмотрим, какой получится экономический эффект.
Они засмеялись:
– Ну-у-у! Какой вы насчитаете, такой и получится.
Их было двое, оба молодые, один черный, с пижонскими усиками, он наверняка понял. А Тоня решила: не позволит она насчитать липовый эффект. Что там говорить, нормы Шемчак уменьшил справедливо, но эффект считают не по нормам, а по фактическому расходу. Тут кое-что зависит и от нее.
Помог ей случай: пошел брак. За час перед щековой дробилкой выросла желтая гора развалившихся стержней. Тогда-то Корзун и пожалел, что уволился Валя Тесов. Сам он разобраться в причине брака не мог. На оперативке Важник кричал на него, стучал по столу кулаком.
В конце смены Тоня увидела шагающего враскачку вдоль сушил Корзуна.
– Что думаешь делать, Антонина?
Она уже успела сделать все что нужно, уже знала, через час выползут из печей годные стержни, но он этого не знал. Тоня пожала плечами:
– А мне что? Я по техническим условиям работаю.
– Ты у нас молодец, известно. Замутишь воду, а другим потом расхлебывать.
Тоня не стала с ним спорить:
– Не расхлебывай.
– Я думаю, щелок опять плохой.
– Что ты в нем понимаешь? Отличный щелок.
– Отчего же стержни разваливаются?
– Откуда мне знать. На то техчасть есть.
– Может, крепитель добавить?
Она пожала плечами:
– Добавь.
Тогда он, пожевав воздух, поступился самолюбием:
– А ты что посоветуешь?
Он был в ее руках. Она взяла грех на душу:
– Расход щелока увеличить.
Он подозрительно посмотрел на нее и попросил:
– Ты бы составила рецептуру. Я подпишу.
Тоня и увеличила расход щелока, Хорошо, Шемчак в командировке.
Через две недели вернулся Шемчак. Он прочел листок рецептуры в сменном журнале.
– Откуда эта нелепость, Антонина? Зачем столько щелока?
– У Корзуна спроси. Не видишь разве: его подпись!
Он что-то заметил в ее лице и, медленно опустив веки, спрятал за ними глаза.
Тоне некогда было о нем думать. И даже щелок был ей в ту минуту безразличен. Стоял конвейер, не хватало стержней.
Перед обеденным перерывом позвонил ей начальник модельного цеха, бывший ее сокурсник:
– Тонька, ты где обедаешь? Приходи в диетическую, поболтаем.
– Ой, совершенно нет времени, – сказала она. – Это срочно?
– Срочно. Я возьму тебе обед.
Они сидели вдвоем за столиком в стеклянной призме диетической столовой, и вот что он ей рассказал.
Сегодня было совещание у директора.
– Грачев сидел злой как черт. Что – не знаю, но что-то было. Может, и Шемчак поработал. План, как ты знаешь, горит. Механические цеха, ясно, стали жаловаться на Важника. Грачев стучит по столу: «Нечего за трудностями прятаться!» – но на Важника не смотрит. Литья действительно не хватает. А Важник дорвался до слова и стал людей требовать. Что ему Грачев, родит их? Раньше осенней демобилизации ждать нечего. А Важник уж только рот раскрывает. И тут Шемчак понес… И все про твой участок. Говорит, мол, тихая гавань, люди там на ходу спят… А Сысоев еще в каламбур поиграл: гавань и… это самое. В общем, я понял так: Шемчак тебе враг, все решил на тебя свалить. Мол, и новую технику зажимаешь, а Корзун просто безграмотный….
– Корзун?
– А что ему Корзун? Диссертацию на ультразвуке он и без Корзуна сделает. Корзуну на него надеяться нечего…
– А я?
– Что ты?
– Ну, новую технику зажимаю. Корзун, говорит, просто безграмотный, а Брагина?
– В этом и дело. Это когда про ультразвук. Личная заинтересованность, говорит, у него.
– У кого у него?
– Да у тебя же, ну что ты, Тоня?
– Так почему – у него?
– У него – у начальника участка. Или ты не начальник участка?
– А Важник что?
– Погоди – Важник. Сысоев вспомнил: мы же эту Брагину только что наказали, премии лишили за что-то подобное… Зачем ты, Тонька, всегда на рожон лезешь?
– Я?!
– Важник молодец. Ему, знаешь, себя надо спасать, а он говорит: «Брагина – прекрасный работник, и для цеха ее увольнение будет большой потерей».
Тоня, как при головокружении, почувствовала дурноту.
– Увольнение?
– В общем… я ж тебе сказал… Грачев предложил… Понимаешь, когда плохо, меры, должны быть. Литья-то не хватает. Важник Шемчаку начал было: мол, тот бы иначе говорил, если б оказался на его месте, а Грачев ему: «Быть может, он на этом месте и окажется». У Важника дрянь дела. Если он заупрямится и тебя оставит, он… он в о-очень тяжелом положении будет…
Оказывается, вместо нее может работать автомат, простенький робот. Остаток дня она и была автоматом. Она что-то делала, что-то решала, никто ничего не заметил. Никто не заметил, что у этого автомата выключен блок памяти и все совершаемое им и происходящее вокруг остается для него незамеченным и непережитм.
Кончилась первая смена, началась вторая. Важника все не было. Начальники участков уже привыкли к вечерним оперативкам, волновались:
– Будет сегодня оперативка? Или можно домой идти?
Постепенно они разошлись. Тоня вымылась в душе, переоделась, но уйти домой не смогла. Прошла мимо табельной и неожиданно для себя опять оказалась на участке.
На линии блока она увидела наконец Важника. Он, насупившись, слушал мастера. Женщины сбрасывали стержни с рольганга в дробилку. Важник заметил Тоню, но не повернулся к ней. Она подошла и спросила тихо:
– Что случилось?
– Тихая гавань, – сказал он.
И потом начал кричать. Он первый раз кричал на нее. Тоне стало страшно, и оцепенение ее прошло, разозлилась на себя за свой страх.
– Хватит, – сказала она. – Что ты хочешь?
– Так работать нельзя! Нечего тут, понимаешь…
– Хорошо. Я напишу заявление.
Он замер, не нашелся сразу, что ответить, а Тоня не стала ждать. Повернулась и быстро пошла к цеховым воротам.
В эту минуту и потом, когда она шла по шумным улицам и когда открывала дверь своей пустой квартиры, ей все было безразлично. Посреди комнаты стояла закрытая тряпками тахта, тряпки – в задубелых пятнах побелки. Тоня упала на них, спрятала лицо в ладони. Она лежала долго. Наверно, задремала, и ей привиделся кошмар. Она вскрикнула, но показалось ей, что она услышала не свой крик, а голосок Оли: «Мама!» Она вскочила и с облегчением оттого, что все ей только привиделось, опустилась на тахту. И тут все вспомнила. Темнело. Она лежала неподвижно. Кошмар опять обволакивал сознание, в нем мешались Оля, Шемчак и Степан. Тоня сопротивлялась, ей казалось, что она победила кошмар, но победил он и внушал ей, что жизнь оторвала ее от всего любимого в прошлом и навсегда оставила одну. А в будущем ничего не хотелось, потому что в будущем она могла любить только прошлое. У двери звонили. Она слышала звонок, и звонок, как весь мир, был сейчас для нее чужим и не нужно было его замечать и думать о нем.
Вечером Аркадию позвонила из Крыма мать. Четверть часа расспрашивала, что и где он ест.
– Передай Тонюшке, Оленька уже совсем здоровенькая, ждет маму! Алло, слышишь? Тони никогда нет дома, мы не можем до нее дозвониться! Как она там?
Он солгал, что видит ее ежедневно. Тут же позвонил Тоне, телефон не ответил.
Впереди был долгий вечер. Аня научила его сидеть на балконе и смотреть в окна соседнего дома. Скоро стемнеет и они зажгутся…
Они с Аней не звонили друг другу. Это молчание и было их объяснением. Какое-то время он чувствовал себя виноватым. Как почти всякий мужчина, он переоценивал свое место в жизни женщины.
Зажглось первое окно – кухня. Кухни зажигаются первыми и гаснут последними. Жизнь, если наблюдать через окно, во всех квартирах похожа. Появилось искушение позвонить Ане. Она бы сказала: «Приветик! Куда ты пропал?» Может быть, даже сказала бы: «А я как раз только что решила тебе звонить». Она бы сумела найти нужную интонацию, как будто ничего не значило его молчание с самой свадьбы молодого Грачева. Что бы он ответил? «А я не пропал. Разве ты не знаешь, что я не могу пропасть? Я всегда с тобой, Аннушка». Это была бы подленькая ложь. Он понимает: сейчас, после молчания, его звонок значил бы больше, чем он хотел. Подло из-за каприза начинать все сначала.
Телефон притягивал, и Аркадий ушел из дому, чтобы не поддаться искушению. Аня бы рассмеялась: «А знаешь, меня это устраивает. А тебя?» «А меня? Ох, как бы меня устроило, если бы было так…» Становилось душно. Ночью будет гроза. Аня грозы боится. Аня его не любит. Почему, собственно, его надо любить? Хороший парень, и только.
Он ходил по улицам и оказался перед домом Тони. Вспомнил про звонок матери и решил зайти. Тоня обрадуется весточке об Ольке, и они отлично поболтают…
Он долго звонил у двери. Наконец Тоня открыла. Она стояла в темноте, он не видел ее лица.
– А-а, – сказала она. – Проходи.
– А я уж думал… – Он заметил на ней плащ. – Ты уходишь?
– Нет. Заходи же… Я сейчас…
Тоня торопливо скрылась в ванной. Он прошел в комнату, сел на тахту, на которой она только что лежала. Услышал всхлипывания в ванной и тут же заглушивший их звук льющейся воды. Он долго ждал. Дверь из ванной открылась, и комната слабо осветилась отраженным светом. Тоня сняла в прихожей шелестящий нейлоновый плащ, прошла в комнату, спросила вяло:
– Как у тебя дела?
– Отлично! – От неловкости он заговорил слишком оживленно. – Привет тебе от Ольки. Только что мама звонила…
– Чай будешь?..
Она вдруг рванулась в прихожую.
– Да не бегай ты! – крикнул он. – Плачь здесь.
Тоня прижалась лбом к дверному косяку и заплакала.
– Слушай, – сказал он. – Я тебе помочь не могу?
Она опять убежала в ванную.
– Черт знает что такое, – виновато сказала, появившись. – Чай будешь пить?
– Давай, – сказал он.
– Если не хочешь, так не надо.
– Нет уж давай.
Аркадий слушал, как Тоня звякала в кухне посудой, и гадал, что же с ней произошло. Она принесла две чашки, поставила на табуретку перед тахтой, села с ним рядом и сказала:
– С завода меня выгоняют. Конечно, мне немного обидно.
Потянулась к чашке, увидела, что рука дрожит, и опустила ее.
Аркадий положил ладонь на эту руку, и Тоня привалилась лбом к его плечу, заплакала:
– Ч-черт… Мне плохо… Так плохо, Аркадий… Ч-черт…
Всхлипывая, бессвязно рассказывала, как струсил и накричал на нее Важник. Она не хочет, не может больше работать, ей никогда дочку не отдадут, да и не нужна она Оле, конечно, девочке лучше с дедом и бабушкой, а с ней, Тоней, всем плохо… Она рассказывала про японский халатик и дорогое белье, которыми пыталась удержать Степана, и как ей сейчас стыдно все вспомнить. Зачем она, дура, сорвалась тогда, все бы и сейчас было хорошо… Но сейчас ей и Степан не нужен, ей ничего не нужно, но почему ей всегда так не везет, она ведь так старается, ей так мало было нужно всегда… Кто в цехе выдерживал столько лет? Все уходили в отделы и институты, на чистую работу, а ей разве приятны грязь и ругань? Она же музыкальную школу окончила, а теперь она скучная, старая, отупела и огрубела, конечно, она никому не нужна… Аркадий ведь должен помнить, она не такой была…
Он сидел в неудобной позе, боялся пошевелиться. Он не мог найти ни одного слова для нее и страдал из-за своей бесполезности.
Тоня поднялась.
– Я новый чай сделаю. Попьем на кухне.
Он не спешил идта за ней, давал ей время успокоиться. Тоня позвала. Теперь она стыдилась своей слабости и отворачивалась.
– Ну вот, – сказала. – Это ты виноват. Господи, как я распустилась. Надо было тебе прикрикнуть.
– Хочешь, я с Грачевым поговорю? Или отец ему позвонит.
– Ай, Аркадий..
– Если я поговорю, Важник тебе ничего не сделает.
– Да разве в этом дело! Я… Ай, да что об этом говорить.
Она боялась опять заплакать, и он, понимая это, тоже молчал. Они сидели за столиком между раковиной и газовой плитой, молча пили чай. Тоня задумалась и забыла про Аркадия. Потом спохватилась, взглянула на часы.
