Текст книги "Заводской район"
Автор книги: Арнольд Каштанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
– Со всеми надо играть, Оленька.
Степан никогда не станет обедать, если ему не подать. Будет лежать на тахте и ждать. Воспитание. Тоня посмеивается, но, в общем, любит эту устойчивость его привычек.
Однако сегодня он пообедал. На счастье, пришла его мама и спасла сына. Теперь он дремал на тахте. Оля кокетливо помахала ручкой отцу и бабушке, но встретила холодность – часть той холодности, которая предназначалась матери и перепала на ее долю. Тоня, будто не замечая ничего, радостно поздоровалась, поставила на пол сумку, стала раздеваться.
– На улице-то весна, мама! Прямо в дом неохота заходить.
Свекровь промолчала. Они со Степаном всегда сердились, если Тоня задерживалась.
– Вы накормили Степана, мама? Вот спасибо, я как чувствовала, что вы придете.
Оля заглянула в комнату:
– А где деда-а?..
– У дедушки головка болит, – потеплела бабушка. – А бабушке ты не рада?
– А что ты мне принесла?
Оля знала, что спрашивать нельзя, но знала, что иногда взрослым это нравится. Так оно и случилось.
– О-оля. – Мать укоризненно покачала головой, лукаво взглянув на бабушку.
– Оленька, я это не люблю, – строго сказала бабушка. – Ты некрасиво себя ведешь. Почему я должна тебе что-то принести?
А сама уже шла к вешалке и вытаскивала из пальто шоколадку.
Тоня сняла с Оли ботинки, надела сандалики.
– Оля, помоги маме. Только не разбей, осторожнее.
У свекрови глаза округлились. Степан, увидев бутылки сквозь полуопущенные веки, приподнялся на подушке. Тоня будто не замечала их изумления. Ей-богу, из-за этого стоило потратить тридцать рублей.
– У нас сегодня гости будут, – сказала Тоня. – Я ничего не могла поделать. Пристали ко мне в цехе. Тридцать пять лет, говорят, такая дата! Напросились…
Свекровь наконец поняла, вспыхнула: как это она забыла! Она попробовала выкрутиться:
– Постой, постой, сегодня ведь девятнадцатое…
– Что вы, мама, сегодня двадцатое, – поддержала ее игру Тоня.
– Разве? Ах ты господи, почему я была уверена, что девятнадцатое? Ты не ошибаешься? Все я перепутала, склероз… А дома-то у меня подарок лежит, была уверена, что завтра двадцатое… Ну, поздравляю тебя.
Свекровь шла, раскрыв руки для объятия. Тоня обняла ее, поцеловала в щеку и незаметно подмигнула дочери – надо же было кому-нибудь подмигнуть. Оля в восторге захохотала.
– Мама, вы мне поможете сделать салатик? Я сказала, чтоб раньше восьми не приходили.
– Конечно, конечно..
Просто счастье, что они забыли про день рождения.
Степан соскочил с тахты, подошел, положил руки на плечи жены, поцеловал, искательно заглядывая ей в глаза, изображал подавленность и одновременно готовность улыбнуться своей милой виноватой улыбкой в ответ на ее улыбку – ладный и молодой в тонком тренировочном костюме. Он привычно играл в провинившегося мальчишку-шалуна. Тоня должна была невольно рассмеяться, побежденная его обаянием, и легонько щелкнуть мальчишку по лбу. Она рассмеялась, но по лбу не щелкнула, а высвободилась и пошла на кухню – пусть Степан не считает, что они квиты.
Свекровь пыталась дозвониться домой и дочери, но никого не застала. Потом, когда они с Тоней возились на кухне, она дала немного воли своему раздражению: то яйца несвежие, то нож тупой. Тоня понимала, что старушка досадует на свою забывчивость и досаду эту переносит на нее, Тоню. Она приветливо улыбалась:
– Да, мама… да, мама..
– Степан, звонят!
Степан успел переодеться, пошел открывать в белой рубашке, в лучших своих брюках и туфлях. У Тони представительный муж. С ним хорошо пойти в театр или просто прогуляться по улице, особенно в летние вечера, без пальто, когда Тоня надевает английский костюмчик за девяносто рублей, купленный в прошлом году.
Технологи тоже не подвели, все были при галстуках. Жанна немного стеснялась своего нового платья с кружевами на груди и рукавах, в нем еще сильнее бросалась в глаза ее чрезмерная худоба.
Все они словно впервые увиделись сегодня с Тоней:
– Поздравляем, поздравляем!.
– Ну, Степан, веди же гостей в комнату… Корзун, ты куда? Нечего тебе на кухне делать!
– Да мы тут принесли кое-что, хочу положить.
– А это тебе, Антонина.
– Ого! Спасибо, товарищи.
– Постучи по ней вилкой – хрустальная!
– Ой-ой-ой!
Самое трудное – первые минуты. Разговор не вяжется, после нескольких натянутых попыток все замолкают. Тоня знает опасность первых минут и, хоть салат еще не готов, быстро рассаживает гостей, командует наливать, ну, за новорожденную, поехали, и тут же, не давая закусить, – по второй, за мужа, а где свекровь, как же за свекровь не выпить, Степан, приведи маму из кухни, ну, мальчики, картошка стынет, задвигались, заговорили… Расшевелились. Теперь не остановишь.
Плыл дым в комнате, плыла сама комната, расплывались розовыми пятнами лица мужчин.
Говоря-ат,
Не повезе-е-ет,
Если черный кот дорогу перейде-е-ет…
Песня рождалась, как сытое мурлыканье кошки, и делала свое дело: создавала ощущение общности. Тоня откинулась на стуле, полузакрыла глаза. Она устала.
– …это был такой человек… Сам в драку никогда не лез, боялся, что прибьет… А с виду – так, замухрышка. Шел он как-то вечером, кругом – ни души. Подваливают трое. «Дядька, дай пиджачок померить»… А в пиджаке у него получка…
Песня затихла, за столом слушали. Мужчины любят силу. Хотя чего им бояться? Что получку отберут?
Тоня прошла в комнату Оли. Свекровь читала, сидя у кровати, кивнула ей: спит девочка.
– Шли бы к столу, мама, – виновато (она развлекалась, а старушка укладывала спать девочку) сказала Тоня.
– Ничего, я почитаю. А ты иди, Тонечка.
Почему-то трудно к этому привыкнуть. Свекровь вынянчила Олю, она предана Тоне, как мать, и ничего не ждет для себя, только хочет, чтобы это ценили. Невелик грех, но утомляет очень. Тоня устыдилась своего недоброго чувства.
– Что вы читаете, мама?
– Всучили чепуху какую-то в библиотеке, – пожаловалась с охотой свекровь. – Обывательщина.
В знак протеста против этого слова – мол, ей оно еще ничего не говорит – Тоня посмотрела на обложку и даже пустила веером страницы. И о Тоне после первого знакомства свекровь сказала: «Бойкая такая мещаночка». Тоне передали. «Бойкая такая мещаночка, то, что Степану надо. Он у меня звезд с неба не хватает». И дети у матери научились, любят это слово. Старушке это, пожалуй, простительнее, она всегда мечтала работать, а была обречена сидеть дома всю свою кочевую жизнь офицерской жены.
В комнате заспорили мужчины. О знаменитой паре фигуристов. Женаты они или нет. Корзун один против всех доказывал, что женаты, и очень нервничал из-за этого, даже ненароком обидел Жанну. Валя попытался перевести разговор на селитру, но не смог и, сдавшись, стал от скуки дразнить начальника: доказывал, что танцоры женаты фиктивным браком.
– А я что говорю? – торжествовал Корзун.
Степан смеялся и правой рукой обнимал соседа. Он всегда, когда выпьет, должен кого-нибудь обнимать.
Тоня по-хозяйски оглядела стол. Гости увлечены, никто не буянит, в бутылках еще есть водка и закуски хватает… Все хорошо.
– Кавалеры, кто со мной потанцует?
Наверно, не расслышали, заговорились. Бог с ними.
Она направилась было в кухню, и в это время в дверь позвонили. «Кто это может быть? Наверно, дедушка. Конечно, дедушка», – убеждала себя Тоня, открывая дверь, потому что ей вдруг очень захотелось, чтобы за дверью оказался другой человек, и она боялась разочарования, которое не сумеет скрыть от обидчивого дедушки.
«Конечно, дедушка»…
– Лера! Аркадий!! Какие вы молодцы.
Какие они молодцы! И тут же Тоня смутилась: вот раскричалась.
– А я иду открывать и думаю: вдруг вы?
Аркадий пропустил сестру вперед, церемонно вручил Тоне красные тюльпаны.
– Совсем не вдруг. Поздравляем. Наш долг родственников – поддержать тебя в трудный день.
– Какой трудный день? – не поняла Тоня.
– Молодец, – сказал он. – Ты хорошо держишься.
– Тоня, какая ты красивая. – Лера сбросила пальто на руки брата. – Ты прямо как пират. Вперед, люди Флинта.
«Перестань улыбаться, – скомандовала себе Тоня. – Я совсем пьяна».
Аркадий пытался повесить пальто на переполненную вешалку, а оно все соскальзывало. Наконец он как-то закрепил его и, опасливо поглядывая, отошел. Только теперь Тоня разглядела его и расхохоталась:
– С ума можно сойти!
Он улыбался. Он всегда был щеголем, а сегодня к ярко-синему, чрезвычайно модному своему костюму надел огненно-красный галстук.
– На это и рассчитано.
– И папа тебе позволяет так ходить?
– Не говори, – махнула рукой Лера. – Папа мечтает о дальтонизме, чтобы видеть этот галстук хотя бы зеленым.
– Тоня, я имею право проявлять свою индивидуальность?
– Аркадий, тебя когда-нибудь что-нибудь тревожит?
– У-у!
– Трудно поверить. Что же?
– Зубная боль, – шепнул он как бы по секрету.
– Новая?
– Все та же.
Тоня опять рассмеялась, но уже несколько принужденно. Зубная боль у них означала любовь. «А у меня зубная боль в сердце, и помочь от нее может только свинцовая пломба и тот зубной порошок, который изобрел монах Бертольд Шварц». Это тоже игра. Если со свекровью игра была во взаимную сердечность, если Степан попеременно был шаловливым мальчиком и строгим мужем, то Аркадий, когда они собирались вместе, вступал в роль отвергнутого поклонника Тони, завидующего счастью своего старшего брата. Тоня легко принимала игру, и тут не было лицемерия. Наоборот, добровольные эти роли помогали им быть искренними, спасали их искренность, так как неизбежная между ними ложь становилась наперед заданным условием игры. И поскольку каждый выбирал себе роль сам, выбирал то, что хотел, то в маске неожиданно обнаруживалось истинное лицо. Недаром говорят, что в каждой шутке есть доля правды.
Тоня смутно чувствовала, что она всегда нравилась Аркадию, что он и вправду завидует Степану, и с удовольствием играла желанную и недоступную женщину, какой и была для Аркадия на самом деле. Однако эту игру невозможно было продолжать наедине, и оттого наедине им обоим становилось неловко.
– Бедный мальчик, – сказала Тоня.
– Лерка, а где наш подарок?
– А-а, сестрица! Братик! – В коридор вышел Степан. – Вот это молодцы. А мы-то с мамой сегодня опростоволосились!
Из Олиной комнаты появилась свекровь, шепотом поздоровалась с детьми.
– Склероз… Аркаша, ты-то что мне не сказал? Ты домой не заходил? Прямо с работы?
Лера поцеловала мать, пряча глаза. Она стыдилась ее манерности, и шепот среди общего шума (мол, я вам не хочу говорить, что нужно вести себя потише, это ваше дело) ее оглушил. Она вытащила из своей потерявшей форму сумки коробку и отдала Тоне:
– Вот, получай. Английские.
– Туфли? – обрадовалась Тоня. – Ой, Ле-ера-а, как раз какие искала! С ума сошли, такие расходы!
Она быстро примерила туфли перед зеркалом, повернулась одним боком, другим, заметила в зеркале улыбки братьев и сестры и покраснела. Все-таки тридцать пять лет, это надо помнить, тридцать пять лет. Но в общем-то… Привлекательная молодая блондинка, больше тридцати не дашь.
– Спасибо. – Она поцеловала Леру в щеку.
– Ага, – сказал в своей роли Аркадий.
Тоня и его поцеловала.
– Я посижу около Оленьки, – сказала свекровь, – неспокойно она спит.
Оля спала, как сурок, но спорить со свекровью было бесполезно. Лера подтолкнула Тоню и Аркадия к комнате:
– Идите, я тут братику по секрету несколько слов скажу.
Валя потеснился и с нескрываемым восторгом разглядывал галстук Аркадия. Он, Валя, сам бы ни за что не решился надеть такой, но ценил оригинальность везде и во всем.
– Штрафную! – закричал Корзун.
Тоня остановила его взглядом.
Он осекся, выпил свою рюмку, помел вилкой кружок колбасы, недружелюбно поглядел на него и проглотил.
– Смертельный номер, – сказал Валя.
Тоня рассмеялась. Лера поздоровалась со всеми и села рядом. Степан как-то сник после разговора с ней. Отчего? Что она могла ему сказать?
– Смеешься, – покачал Корзун головой. Он пытался придать своим словам шутливый тон, но получалось слишком серьезно. – Всегда ты надо мной смеешься.
– Давай выпьем, – сказал Валя.
Все-таки он был молодец. Корзун не успокаивался:
– Интеллигент ты, Антонина. Не обижайся, но ты интеллигент.
– Ты тоже интеллигент, – заметила Тоня.
– Какой я интеллигент? Я инженер.
– Говоря-ят, не повезе-ет, – заголосил Валя и подтолкнул соседей: давайте.
Они подхватили песню.
Брат и сестра около Тони шепотом обменивались мнениями:
– Над Испанией безоблачное небо?
– Друг Аркадий, не говори красиво.
У них был свой, непонятный другим язык.
Корзун решил, что он обижен Тоней, и потому вдруг возлюбил Жанну.
– Хороший ты человек, Жанна. Хлопцы, давайте выпьем за Жанну. Выпьем, чтоб в этом году у нее на свадьбе погулять!
Все потянулись к ней с рюмками. В цехе ее любили. Ее неустроенность привлекала мужчин.
– На твоем месте я знаешь что сделал бы? – толковал кто-то. – Квартиру кооперативную построил. Невеста с квартирой – знаешь, сколько женихов найдется? Отсюда до самого завода очередь выстроится!
– Да где ж я столько денег возьму? – смеялась Жанна, польщенная общим вниманием.
– Куда ж ты их деваешь? – Теперь Корзун обиделся на нее. – Столько зарабатываешь, а семья – один человек. У меня две дочери, жена семьдесят рублей получает – и хватает. Жена не хуже тебя одета.
– А мне не хватает!
– Так нечего жаловаться!
– А я не жалуюсь!
Корзун уже всерьез сердился. Его симпатии, вскормленные на почве его неприязней, никогда не жили долго.
– Валя, спой им что-нибудь, – попросила Тоня. – Только не про кота.
– Мы гео-ологи о-оба с тобо-ою…
– Не страшны нам ни до-ождь, ни пурга-а-а, – присоединился Корзун, откидываясь на стуле.
Занятая гостями, Тоня, однако, не спускала глаз с Леры. Та положила руки на колени и, храбро улыбаясь, слушала песню.
– Пойдем-ка в кухню, – сказала ей Тоня.
Лера отыскала свободную табуретку. Тоня сдвинула посуду и устроилась на краешке стола.
– Ты молодец, – сказала Лера. – Ой, Тоня, какой ты молодец!
– Как у тебя дела?
– Поругалась сегодня с заведующей, – похвасталась Лера.
– Ну? – Тоня встревожилась. – Ты поругалась?
– Думаешь, я не могу? Еще как! Фортепьяно полгода расстроено, все не могут настройщика пригласить.
Лера работала в детском саду.
– А… на западном фронте как? – спросила Тоня. Она знала, что у Леры было какое-то увлечение.
– На западном фронте без перемен, – ответила Лера, и обе они рассмеялись. – А этот парень славный, – сказала Лера. – Который с бандитской физиономией.
– Его Валя зовут.
Аркадий появился с четырьмя рюмками в руках. За ним Тесов принес начатую бутылку водки.
– Антонина, хошь анекдот? – с порога спросил он. – Вам, Лера, это тоже будет интересно. – Он почему-то решил, что Лера – химик.
– Только давай без химии, – предупредила Тоня. – У всех есть специальность, никто же не говорит о своих делах.
– Антонина, но это ж такой анекдот! Ты, оказывается, была права.
– Вы счастливый человек, Валя, – сказала Лера. – Правда?
Валя самодовольно заулыбался.
– Ну давайте, – сказал Аркадий. – За счастье.
Лера выпила свою рюмку и сказала уже совсем смело:
– Счастье? Но им же коровы кормятся.
– Лера, конечно, шутит, – любезно пояснил Аркадий Вале Тесову.
– Это, конечно, не я шучу. Это, конечно, Марина Цветаева шутит.
– Ну, Тоня, Валя, поехали. Без формулировочек. Давайте, Валя.
Валя наблюдал за братом и сестрой: что за птицы диковинные?
– Аркадий, снял бы ты галстук, – попросила Лера. – А то я чувствую себя матадором.
– Но ежели над Испанией..
– Братцы, – спохватилась Тоня, – пойдемте к столу, я же хозяйка!
Она вытолкала мужчин из кухни. Лера поднялась:
– Мне уже пора. Там и без меня не скучно.
В прихожую вышла Жанна.
– Антонина, я пьяная. Где у вас вода?
Тоня завела ее в ванную, пустила холодную воду. Жанна пыталась подставить голову под струю, Тоня с трудом удержала ее:
– С тебя ж вся краска полезет.
Она намочила полотенце, приложила ко лбу Жанны.
– Какая ты счастливая, Антонина… Такой муж у тебя красивый, скромный, серьезный… И дочка, и квартира какая… Все у тебя есть в жизни…
– И у тебя так будет, только не трусь.
– Так теперь таких парней и нет, как твой Степан.
О господи! Кому что.
– А обрубщик, как его, Костя Климович, чем он тебе плох? Все заглядывает к тебе на смену.
– Ты тоже скажешь, Антонина.
– А что? Денег вдвое больше Степана получает.
– Ну кто он? Я инженер как-никак..
Лицо Жанны одрябло, язык плохо слушался.
– Не квартиру тебе надо, девочка. Мозгов бы тебе прибавить.
– И поглупее меня замуж выходят.
– Ну, будет, идем к ребятам.
В кухне кто-то был. Тоня хотела заглянуть, но услышала голос Степана и замерла.
– …мать с тобой вместе жить не смогла… Я же тебе не мешаю жить… Что тебе от меня надо?..
Голос Леры прерывающийся, незнакомый:
– Не знаю, как Тоня может с тобой. Но раз уж это так, ты не смеешь, Степа, не смеешь! Или совсем уходи! Оставь ее!
– Тише ты! Что ты все в чужую жизнь..
Тоня бросилась в ванную, заперлась на задвижку. Кто-то дернул дверь. Она открыла кран. Зашумела вода. Тоня прижалась затылком к стене. Спокойно. Лера, наверно, ошиблась. Степан? Этого быть не может, он же кисель, в нем крови нет. Этого не может быть! Спокойно. «Видел его в булочной», – сказал утром по телефону Корзун. Что Степану делать в булочной? Он же не покупает хлеба. Кто он Тоне? Чужой человек. Всегда был чужим. Ну привычка появилась, за девять лет появилась привычка…
Почему-то вспомнилась Федотова под душем. Жидкие волосы прибиты к неровному, словно помятому, словно мягкому черепу… Пол в душевой был грязный, мокрый, холодный, скользкий… Спокойно. Тоня оттолкнулась от стены и увидела себя в зеркале. Противная дряблая баба, жирная, отяжелевшая… Она ладонями стала растирать лицо от подбородка вверх, к глазам, возвращая ему кровь..
Разговор в комнате двигался вяло, отяжелели уже гости. Только самый молчаливый и незаметный из технологов, Ярошевич, как всегда разговорился к концу, вдруг и не в меру. Он хватал Корзуна за локоть, жаловался на жену: хочет, мол, в дом тещу взять, будто у тещи сыновей нет.
– А кто я ей, если разобраться, а? Точно? Почему я должен?
Корзун в это время рассказывал ему свои обиды, тоже повторяя «почему» и «должен», и со стороны казалось, что Корзун навязывает Ярошевичу свою тещу, а Ярошевич отказывается.
Аркадий наполнял рюмку Жанны.
– За нашу встречу… Вы необыкновенная девушка, Жанна, можно, я буду вашим пажом?.. Вас никто не понимает. И меня.
– Вы, парни, такие смешные, когда выпьете…
Странный он сегодня, Аркадий.
Слышно было, как в прихожей Валя рассказывал Степану и Лере цеховые истории. Жанна ускользнула от Аркадия к ним. Тоня села на ее место, выпила из ее фужера лимонад.
– Аркадий…
Он собирался последовать за Жанной, но Тоня удержала его:
– Посиди.
Она хотела спросить: «Правда, что ты любил меня?» Об этом нельзя спросить, эти слова не произносятся языком и губами, словно язык и губы чувствуют их противоестественность. Они непонятны, эти слова. Она нравилась когда-то Аркадию, об этом не надо было и спрашивать. Вот ведь хорошее и понятное слово «нравилась». Как легко произносится.
– Тебе нравится Жанна, Аркадий?
– Тоня, ты же знаешь, мое сердце разбито навеки…
Тоня поднялась. Зря он. Не смешно. Не вовремя…
В двери она столкнулась со Степаном. Оба опустили глаза.
– А я ищу тебя, – сказала Лера. – Мы уходим.
– Понимаете анекдот? – весело кричал Валя. – Красть тоже надо уметь! Антонина, ты как в воду глядела!
Он принялся объяснять свой анекдот Тоне. Когда-то где-то Валя случайно вычитал, что ультразвук может разбивать химические связи. Захотел попробовать на щелоке. Просто попробовать, что получится. Тогда ему Корзун и Важник не дали экспериментировать. А сейчас Корзун и главный металлург подали заявку на изобретение и будут проводить эксперимент у них в цехе. Вот почему Корзун против селитры. Но Валя уже знает, что ничего не получится, ультразвук только ухудшает качество щелока.
Аркадий помогал Жанне попасть в рукава пальто.
– Да ладно тебе, Валька, надоел ты всем со своим щелоком, – говорила Жанна. – Ой, я пьяная..
– Отличный сюжет, – сказал Аркадий. – Ретрограды крадут у несчастного изобретателя его последнюю идею.
– Заметь, – сказала ему Лера, – что тебя ничего не возмущает.
– Говорят, мне очень идет аморальность. Может быть, льстят?
– Бессовестно льстят. Она тебе не идет.
– У грехов, сестренка, своя мода. В восемнадцатом веке я бы нервничал из-за жеманства и вероломства. В девятнадцатом – из-за стяжательства и бесчестности. В двадцатом мы с тобой не любим внушаемость, стереотипность мышления и глупые песенки.
– Для меня во все времена одни грехи – трусость и бездуховность.
– Дело вкуса, дело вкуса… Если только трусость не есть мать духовности.
– Интересная мысль! – закричал Валя.
– Вы идете? – Лера потеряла терпение.
Валя не замечал, что он уже не в квартире, а на лестнице, и продолжал рассуждать. Аркадий поддерживал Жанну под руку и порывался перебить его.
Тоня спускалась по лестнице вместе с ними.
– Лера… Она работает в булочной?
Лера растерялась. Смотрела под ноги. Шепнула:
– Да…
Зря спросила. Какая ей разница? Какая вообще разница? Не нужно им с Лерой говорить об этом.
На крыльце их ждали мужчины и Жанна.
– Ты, Аркадий, я вижу, парень умный, – внушал Валя, – а говоришь не подумав. Я про духовность. Вчера телевизор смотрел? Передачу о Японии видел? И в «Известиях» на эту тему толковая статья была. Между прочим, наш начальник цеха ездил в Японию, рассказывает, они литейный песок из Португалии в мешках получают. Представляешь, покупают песок, как мы апельсины. Понятное дело, в таких условиях научишься экономить, есть чему у них поучиться. Я это к тому, что японцы молодцы, технику толкнули будь здоров. Их конкуренция подгоняет, закон джунглей. А что вот конкретно меня заставляет селитрой заниматься? Мое дело десятое: выдал типовую технологию – и только поглядывай, чтоб ее не нарушали. Но я ж так со скуки подохну! Я ж не могу не мыслить! Я про Японию не скажу…
– Опять завелся, – с досадой сказала Жанна. – То про свой щелок, то про политику.
– На одной духовности, конечно, не уедешь, Аркадий. Нужна и организация производства. Должна быть гармония…
– Фисгармония, – сказала Жанна.
– Куда ты в платье на мороз? – прикрикнул Аркадий на Тоню. – Иди.
– Тоня, я…
Тоня успокаивающе дотронулась до Лериной руки:
– Ну, счастливо вам. Спасибо, что пришли.
…За столом Корзун горячо доказывал соседу:
– А я тебе говорю, что у нас было двенадцать космонавтов! Считай: Гагарин – раз..
– Раз, – загнул палец сосед.
– Титов – два. Терешкова – три…
– Товарищи, ну и накурили вы тут! – сказала Тоня. – Хоть бы форточку открыли! Степан, что я вижу? И ты куришь?
Она отобрала у него сигарету, навалилась сзади локтями на плечи Корзуна:
– Хватит спорить! Давайте споем!
Кто-то начал:
– И-и-из-за о-острова на стре-е-ежень…
Тоня не любила эту песню. Но все подхватили, и она стала подпевать.
Проснулась и заплакала Оля. Тоня оставила гостей, ушла к ней. Над девочкой склонилась свекровь:
– Спи, рыбонька, это дяди поют… У мамы день рождения…
Если бы она узнала о сыне…
– Оставайтесь ночевать, мама, – сказала Тоня.
– Нет, я скоро пойду.
А гости уже толпились в прихожей.
– Покойной тебе ночи, Антонина… Счастливо, Антонина… Спасибо, Антонина… До завтра…
– Спасибо вам.
Степан дремал, сидя на стуле. Тихо стало в квартире, неторопливо засобиралась и свекровь.
– Я вас провожу, – сказала Тоня. – Не спорьте, мне хочется.
– Холодно, надень под пальто кофточку.
К ночи подморозило и было скользко. Они ступали осторожно, держась друг за друга.
– Как ты одна назад пойдешь?
– Не беспокойтесь.
Она и провожать пошла, чтобы возвращаться одной. Была звездная морозная ночь. Сколотым углем блестел асфальт, отражал уличные огни. Хрустели, лопались льдинки под ногами, бежали по ним белые трещинки. Улица опустела. Тоня жадно вдыхала холодный чистый воздух.
«Привлекательная молодая блондинка, больше тридцати не дашь».. Нужен Илюша. Степан любит возиться с маленькими детьми. Когда Оля была грудной, он даже в шахматы играть не оставался на работе. Мужчине необходимо занятие. Нужно родить ему Илюшу, тогда он всегда будет дома. Степан красив, девушки на него заглядываются, он не виноват. Тоня давно замечает, что он поглядывает на молоденьких, она давно подумывает об Илюше, но все духу не хватает: бессонные ночи, пеленки, кашки, Олька на руках, а уже тридцать пять лет, и все-таки начальник участка в литейном цехе – это не в отделе сидеть, бумажки писать… Но нужен Илюша. Ах, какая все ерунда! Лера напутала. Ничего не было, Лера все напутала…
Тоня знала правду, но ей удалось убедить себя, что эта правда – ложь. Правда и ложь существовали в ней одновременно, Тоня по своему желанию как бы задвинула правду в тень, оставив ложь на свету, и успокоилась.
Степан по-прежнему дремал за столом. Тоня растолкала его и заставила лечь в постель. Не умеет он пить. В общем-то, ей достался довольно спокойный муж. Гринчук может позавидовать.
Она навела порядок в комнате и перемыла в кухне посуду. Потом проверила кран на газовой плите, дверной замок и выключила свет.
…Они познакомились со Степаном девять лет назад. Тоне шел двадцать шестой год. В то время она жила возле самого завода, на Промышленной улице, в комнате одинокой пенсионерки, платила той за угол пятнадцать рублей в месяц. Сыновья хозяйки жили в том же поселке отдельными семьями, были в ссоре с матерью, и необходимость держать под старость рядом с собой чужого, случайного человека воспринималась старухой как огромная несправедливость. Отвечать за эту несправедливость пришлось Тоне. Найти другое жилье она не сумела, пришлось терпеть вздорный характер, придирки, ворчание, пришлось вечерами приходить домой не позднее одиннадцати, вскакивать по нескольку раз за ночь и смотреть на часы, чтобы не проспать, – хозяйка запретила заводить будильник. Два-три раза за год приезжала на несколько дней из дома мама. Они спали с Тоней на одной кровати. Каждый раз хозяйка допоздна выговаривала маме в темноте все свои жалобы на Тоню и советы по воспитанию, а мама и Тоня, лежа рядом, беззвучно хохотали.
А потом мама не могла заснуть. И зачем Тоня стала литейщиком, если в их городке нет ни одного литейного цеха? Поступая в институт, она выбирала, где конкурс меньше, и мать согласилась с ней. Хотели как лучше… Мать боялась умереть, не выдав дочь замуж. Она всегда гордилась Тоней, ровным ее характером, хозяйственностью – тем, чего всю жизнь так недоставало и ей самой и ее мужу. Она всегда была спокойна за дочь, и вдруг – двадцать пять и никого нет у Тони, кроме матери. Тоня как будто не думает о замужестве. Не слишком ли она разборчива? Мама считала себя виноватой. После рождения Тони она не захотела больше детей, и Тоня, когда мать умрет, останется одна на свете.
А помогла им хозяйка. Была у нее приятельница, у приятельницы своя приятельница, а у той сын. Тридцатилетний инженер, то ли разведенный, то ли вдовый. Как в старинном сватовстве, привели сына в гости. Хозяйка увлеклась затеей, они с мамой готовились с утра, потратили уйму денег. Гости пришли по-зимнему рано – две женщины и молодой человек. Женщины были дородными, снисходительно-спокойными, двигались и говорили неторопливо, и оттого казалось, что мама суетится.
Молодой человек появился вроде бы лишь для того, чтобы женщин на машине подвезти, его вроде бы уговорили выпить стакан чая, и он просидел весь вечер. Он как будто сам стеснялся своего обаяния и улыбкой извинялся за него. Весь вечер он развлекал женщин, мимоходом дал понять, что приехал ради мамаши, не мог не сделать ей приятное. Она, мол, считает, что он еще ребенок. В его чрезмерной обходительности, в его внимательности к старым хозяйкам была щедрость высшего существа, дарящего себя другим. А мама тяготилась этим, сознавая свою недостойность. Она даже виноватой себя чувствовала, что из-за нее он так себя утруждает. «Он слишком хорош для нас», – молча решила мама. Тоня держалась скромно, предоставляла маме померживать разговор, сама следила за тарелками. Особого усердия не проявляла. В меру смеялась шуткам. Вечер как будто удался.
Больше всех была довольна хозяйка. После ухода гостей уже и посуду перемыли и, улегшись по кроватям, свет погасили, а она все рассказывала, как ей удалось уговорить приятельницу, как она расхваливала Тоню… Мама терпела, терпела и сказала: «Мы вам очень благодарны. Вечер был очень приятным».
Мама задержалась тогда на целую неделю. Никто из их новых знакомых не показывался. Мама и Тоня о них не говорили. Хозяйка тоже. Сделав Тоне доброе дело, она полюбила ее за это и теперь невнимание к девушке воспринимала как личную обиду. Мама, теряя надежду, хотела уже признаться, что инженер ей совсем не понравился, но тут он приехал в старом серо-голубом «Москвиче», и она, довольная, что промолчала, обрадовалась, встретила его благодарная и преданная.
В следующий раз он приехал через три дня, потом через день, а потом уж как получалось: то чаще, то реже.
Он любил рассказывать о себе. Тоня слушала в меру заинтересованно. Она хотела, чтобы у него появилась привычка ей рассказывать, но и опасалась проявить слишком сильный интерес. Он должен был чувствовать, что интересен ей он сам, а не его работа. Она уловила тон, который ему нравился: чуть-чуть насмешливая материнская снисходительность вместе с легким приятельским подразниванием. Она старалась стать его идеалом женщины: любезной, заботливой, но в то же время достаточно здравой, чтобы не посягать на священную мужскую независимость, иногда легкомысленной, иногда и слабой, но слабой необременительно.
И Тоня добросовестно расспрашивала о его работе, старалась ничего не забыть и не перепутать, болтала о своей портнихе, иногда просила купить конфет. Ей нравилась эта игра, в которой она обманывала себя, потому что эта игра все-таки не была игрой. Незаметно Тоня привязалась к молодому человеку. Когда заметила это, испугалась. Боялась разочарования, если ничего не получится.
Время шло, а в их отношениях ничего не менялось. Очевидно, они удовлетворяли его полностью. Бессознательно Тоня чувствовала опасность, что они станут для него слишком привычными; нужно было встряхнуть его.
Кончилась зима. Влажными теплыми ветрами, темными низкими облаками дотянулась до города далекая Балтика. Снег во дворах и по обочинам потемнел, отсырели стены домов, город стал грязным и серым. Промозглая сутолока неустойчивых ноющих ветров подгоняла людей, торопящихся к автобусным и троллейбусным остановкам, к хлопающим дверям магазинов и домов. В такую погоду Тоня становилась нетерпеливой и раздражительной. Молодой человек долго не появлялся. Однажды Тоня поссорилась с хозяйкой. Жить стало негде, она взяла отпуск и уехала домой.
